Текст книги "Ворона (СИ)"

Автор книги: ash_rainbow

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 46 страниц)

Прикрыв за собой скрипнувшую дверь, Варя водрузила ноутбук на столик, отмечая, что за полгода почти ничего не изменилось. Диван стоял на том же месте, кружки были в том же шкафу, заварка тоже. Даже варенье – и то было, кажется, тем же самым. Что, кстати, внушало опасения.

Отличался только пейзаж за окном. Тогда, полгода назад, шел снег, и снежинки завораживающе красиво кружились в воздухе, подсвечиваемые фонарем. Теперь же снега не было, небо было черным, бесконечным, пустым, только фонарь продолжал ярко светить, как ни в чем не бывало.

Варя поставила чайник, достала себе огромную глиняную чашку, выбрала заварку. Среди пакетиков совершенно неожиданно нашелся зеленый чай с жасмином, и когда Варя опустила пакетик в кипящую воду, по обсерватории поплыл насыщенный запах жасмина.

Варя добрела до дивана, осторожно держа в руках обжигающе горячую, полную до краев чашку. Поставила ее на стол, уселась на диван, закуталась в плед словно бабочка в кокон, только руки да макушка и торчали. Закуталась и закатила глаза: и как она теперь дотянется до ноутбука и чашки с чаем?

Варя раскуталась, наклонилась к ноутбуку, думая, что включить. В планах было посмотреть новые серии из тех, что она пропустила, но душа требовала чего-то в меру слезливого и са-а-амую капельку страдательного. Хотя кого она обманывает… Решительно прокрутив список скаченных фильмов, Варя ткнула мышкой в «Отпуск по обмену», взяла в руки чай, закуталась в плед посильнее и приготовилась страдать.

Как только заиграли первые звуки вступления, в груди знакомо защемило. Варя всегда любила этот фильм, да и как его можно было не любить? Такие нереальные, на первый взгляд, истории героев, и в тоже время такие жизненные.

Когда Варя услышала тихий протяжный скрип, Камерон Диас в роли Аманды прыгала с бокалом вина в руке под заводную музыку «The Killers». Сначала она решила, что ей показалось, что это сквозняк шалит в проклятой обсерватории, но потом почувствовала на себе взгляд с нотками чего-то неопределенного, от чего на шее дыбом поднимались волоски. Варя поежилась, уговаривая себя, что ей правда послышалось, а это все – шаткие нервы, но потом скрип повторился вновь, и она, не выдержав, резко обернулась.

И расплескала по ногам чай от удивления.

В дверном проеме, держа рукой приоткрытую дверь, стоял Глеб.

Варя уже была готова замереть на месте с открытым ртом или выпасть в осадок в стиле любимых героинь остиновских романов, но пролитый на ногу чай помешал ее прозаическим планам. Вместо этого Варя чертыхнулась и задергала ногой, пытаясь одновременно поставить чашку на столик, не расплескав оставшееся.

– Сильно обожглась? – спросил Глеб, подбегая к ней.

Варя отдернула ногу от его загребущих рук, которые протянулись к Вариной конечности с неопознанными целями. Глеб укоризненно моргнул и отодвинулся, а потом сел на диван, не дожидаясь приглашения. В его пользу стоило сказать, что сел он к самому подлокотнику, пытаясь соблюсти между ними хоть какую-то дистанцию, но сделать это было сложно: Варя в своем стремлении превратиться в страдающий кокон из пледа уселась ровно по центру не такого уж и большого дивана.

Пока Варя, продолжая приглушенно чертыхаться, вытирала покрасневшие ноги свободным краем пледа, Глеб сидел на своем месте и, кажется, даже не дышал. Наконец, когда Варя уселась более-менее ровно и воззрилась на него, нахмурив брови, он оттаял и повернулся к ней.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, опередив его. Глеб только рот раскрыть успел. Закрыл его, взлохматил рукой волосы, потерев лоб.

– Нам нужно поговорить. Мне нужно с тобой поговорить, – сказал он, глядя на нее.

– Глеб… – вздохнула Варя, чувствуя усталость. Больше всего на свете ей хотелось забыть все, что произошло.

– Нет, ты выслушаешь меня, – перебил ее Астахов, и голос его стал неожиданно жестким. – Я и так поддался на уговоры и дал тебе две недели на то, чтобы прийти в себя. И – насколько я вижу – ты теперь в полном порядке. Теперь моя очередь.

Варя только смотрела на него, удивленная. В голубоватом свете экрана и электрическом отблеске фонаря, черты его лица, и без того достаточно четкие, заострились, стали тверже, а в глазах было незнакомое ей выражение. Впрочем, Варя никогда не была мастером чтения лиц.

Глеб смотрел на нее настойчиво, с упрямством на лице. Он был как никогда серьезен, и Варя не могла не откликаться на эту серьезность. В ней всколыхнулось раздражение и обида, но эта серьезность подавила их и заставила улечься, вяло трепыхаясь, на дно.

Потянувшись к забытому ноутбуку, Варя щелкнула мышкой, останавливая фильм, который так и продолжал идти, на паузу, плотнее натянула плед и повернулась к Астахову.

– Хорошо, – сказала она, гордясь от того, каким спокойным был ее голос. – Я слушаю.

Глеб выдохнул, сглотнул, снова взлохматил волосы, нервничая. Но взгляд его не потерял ни грамма решительности, и даже, кажется, поза стала воинственной.

– Между мной и Викой ничего не было, – произнес он и добавил, видя, как закатываются в насмешке глаза Вари и она готовится ответить что-то резкое. – Нет, поверь мне. Между нами действительно ничего не было. После того, как я попрощался с тобой в актовом зале, – его скулы порозовели, а Варя, не выдержав, опустила глаза на руки. Она тоже помнила, как именно он с ней прощался, – я поехал к Марку. Не смог оставаться в школе, а дома… Дома тоже не хотелось быть. Марку я даже ничего не сказал, просто пошел к бару и окопался там. Надолго. Я помню, что Марк отвез меня домой, сгрузил в кровать, кажется, раздел. А потом – как ты стоишь над моей кроватью, и на твоем лице такое выражение… – Глеб качнул головой. – Ты убежала, а потом я увидел Вику. Я даже решил сначала, что допился до белочки. А она все продолжала смеяться, как ненормальная, лезла ко мне, повторяла какой-то бред про то, что теперь нам никто не помешает… Она все подстроила, Варь. Эта стерва все подстроила и сделала так, чтобы ты ей поверила. И ты поверила, а я ничего сделать не смог, – закончил он.

На обсерваторию опустилась тишина. Оглушающая, плотная, такая, что можно резать ножом и раскладывать на тарелке. Варя поежилась от внезапно налетевшего на нее холода, натянула на плечах плед – и этот звук разнесся по обсерватории как шелестящее эхо, заставляя вздрагивать от своей внезапности.

В голове, словно одинаково заряженные частицы, роились мысли, внося хаос и сумбур. Варя хотела, ох как хотела, чтобы слова Глеба были правдой, но сомнения грызли ее червяком изнутри. Разве не сказал ли бы он все, что угодно, лишь бы заставить ее поверить? Варя скосила глаза на Астахова и тут же отвела их прочь, увидев, что он смотрит на нее, неуверенно закусив губу. И так это не вязалось с той серьезностью, с которой он требовал, чтобы она его выслушала, что Варя не выдержала. По щекам полились слезы, и она отвернулась, яростно утирая их.

– Ты… ты плачешь?

– Я теперь всегда плачу, – буркнула Варя, орошая слезами плед. Слезы лились из глаз вопреки ее воле, и она никак не могла заставить себя прекратить. – Прорвало плотинушку.

Диван дрогнул, старые пружины пошли волной, когда Глеб пододвинулся к ней и притянул к себе, обнимая ее со спины и прижимая к себе мягко, но непреклонно.

Варю окутал густой аромат лимона и мяты. И где-то под этим – сосны. От его рук и груди шло обжигающее тепло, а от объятий – странное спокойствие, заглушающее рвущийся наружу плач.

– Прости, прости меня, пожалуйста, – прошептал Глеб, касаясь щекой ее волос. – Прости, что я вел себя, как идиот, что не слушал тебя и считал, что знаю лучше.

Он продолжал шептать что-то ей на ухо, говорить какие-то несуразицы, просить прощения за все, что он успел натворить, и к чему не имел ни малейшего отношения, и все равно извинялся, будто оптом. А Варя смотрела на светящий за окном фонарь, чувствуя тепло его рук, и делала самое сложное: пыталась понять себя.

Могла ли она его простить?

Даже нет, не так. Могла ли она поверить в его слова? Что все, что она увидела в его квартире, было подстроено Марком и Викой?

Он ведь никогда ей не врал, поняла она внезапно. Не договаривал, уклонялся от правды, но не врал намеренно. Он не сказал ей про поступление в режиссерскую школу, но только потому, что боялся, как она отреагирует. Оправдание натянутое, но ведь не врал же.

И он заставлял ее улыбаться. Перед внутренним взором калейдоскопом пронеслось все, что между ними было хорошего: как они гуляли, держась за руки, говорили, смеялись. Как Глеб, узнав, что она не любит розы, подарил ей букет из книг. Как отвез на кладбище, как заставил помириться с отцом. Как терпел ее психи и закидоны, которых – надо смотреть правде в глаза, – за это время было не мало. Каким беззащитным он был, когда остался у них дома после того, как разругался с Алексеем Борисовичем, и не побоялся этого показать.

Варя закрыла глаза, вспоминая, как все было в тот день. Ведь Вика, еще тогда, на собрании, смотрела на нее и смеялась, будто заранее знала, что случится. И Марк – Марк, который явно дал ей понять, что не просто не одобряет ее, а откровенно терпеть не может – позвонил и попросил приехать.

Хотелось хлопнуть себя по лбу в лучших традициях идиотизма. И как она сразу не поняла, что это ловушка, так умело расставленная на одну доверчивую Ворону?

– Одного я не понимаю, – произнес негромко Глеб, вторя ее мыслям. – Как ты попала ко мне домой в тот день?

– Мне позвонил Марк, – ответила Варя, облизывая соленые губы. – Сказал, что отвез тебя домой, и теперь волнуется, как бы чего не вышло. – Она рассмеялась, но весело ей не было. – А я и поверила.

– Марк? – удивленно переспросил Глеб, и столько неподдельного недоверия было в его голосе, что Варя выпуталась из его рук и отстранилась, утирая лицо тыльной стороной ладони.

– Мне незачем тебе врать, – сказала она резче, чем намеревалась, но мимолетный укол совести ликвидировался сам собой.

Глеб нахмурился, наклонил голову, взлохматил пальцами волосы, выглядя озадаченно. Но не отодвинулся, и выбор – пересесть дальше или остаться на месте, в тревожащей близости к нему – остался за Варей. А ей выбирать не хотелось.

– Нет, я знаю, просто… Не понимаю, зачем ему это – ссорить нас с тобой… – произнес Глеб растерянно.

Варя пожала плечами, чувствуя, как по плечами скользит мягкая ткань пледа. Прядка волос упала на лицо, и она заправила ее за ухо.

– Я ему никогда не нравилась. Он мне сразу об этом сказал, что мы с тобой долго не продлимся.

Глеб поднял на нее глаза, полные недоумения.

– И ты все это время молчала?

– А смысл было тебе говорить? – скривилась Варя. – Он твой лучший друг, а я не хотела, чтобы вы из-за чего-то ссорились.

– Это не «чего-то», Варя, – вспыхнул Глеб. – Это наши отношения. Если Марк тебе грубил или делал что-то, что заставляло тебя чувствовать себя плохо, то ты должна была сказать мне! Он не имеет на это никакого права, будь он хоть трижды моим другом.

Варя снова рассмеялась, и снова в ее голосе не было веселья. Она откинулась на спинку дивана, уперевшись ногой в столик. На улице громко заиграла сигнализация раздражающим мотивом на невидимой машине. Варя смотрела на черное небо, подкрашенное золотистым светом фонаря, и внезапно кое-что пришло ей в голову.

– Помнишь, когда мы были у тебя на даче?

– Конечно. – Глеб оперся локтем на спинку дивана, оказываясь опасно близко к ее голове. По телу побежали мурашки, и Варя усилием воли подавила их.

– Когда я от тебя убежала, я позвонила Матвею и попросила его меня забрать, – сказала Варя, не глядя на него. Она и так заметила, что на его руках напряглись вены, будто точно также, как она подавляла мурашки, Глеб подавлял злость. – И никто не слышал, по крайней мере, я так думала. Дверь была немного приоткрыта, но коридор был пустой. А ты потом сказал, что тебе о том, как я уехала, рассказал Марк. Я, правда, тогда была на эмоциях и слегка не в себе, – сморщилась Варя, – но я уверена, что никто меня не видел. А значит, он либо подсматривал за нами, либо подслушивал… Либо и то, и другое. Случайно он бы не заметил, а если бы посмотрел из окна, то не увидел бы, кто за рулем.

– И что ты хочешь этим сказать?

Варя пожала плечами.

– Ты бы разобрался с лучшим другом, – произнесла она, поворачивая к Глебу голову. – Не мне судить, но он будто что-то мутит. Может быть, он думает, что помогает тебе, не знаю. – Варя скривила губы в невеселой улыбке. – Со мной он тебе уже помог.

Глеб вздохнул, покачал головой. Протянул руку и коснулся пальцами ее щеки.

– Варя… – пробормотал он. – Прости меня. Я такой идиот.

Тихие слова, а Варе все равно показались оглушающими. А прикосновение – обжигающим. Поежившись от табуна мурашек, пробежавших по телу, Варя перехватила руку Глеба, чем тот сразу воспользовался: не отвел руку, а схватил Варину ладонь и сжал так, что не вырваться. Впрочем, Варя не то чтобы усердствовала в попытках вырваться.

Все-таки было что-то странное в этой тишине, царившей в обсерватории. Казалось бы, вся школа спит, и в ее стенах не раздается ни одного лишнего звука, не вписывающегося в канву ночного бытия. И они с Глебом говорят тихо, почти шепотом, и их голоса вплетаются в ночную тишину гармонично. И все равно: каждое слово кажется Варе таким громким, будто они говорят в микрофоны, а гулкая тишина их только усиливает. А Глеб будто горит, и Варя сама сгорает под его прикосновениями. И даже жарко в пледе, несмотря на холодную весеннюю ночь.

Глеб поднес их сплетенные ладони к лицу, коснулся губами Вариных пальцев. Губы – горячие, сухие, потрескавшиеся. Варя чувствовала, как они царапают кожу на пальцах, будто Глеб кусал их так часто, что они не успевали заживать. От синяков, оставленных Лешей, не осталось и следа, а губу пересекал тонкий, почти незаметный шрамик. Возможно и он со временем исчезнет.

Он стал склоняться к Варе, медленно, все ближе и ближе. А Варя – Варя чувствовала, что разрывается надвое. Одна ее часть хотела податься вперед и прижаться к Глебу и забыть обо всем, что случилось в последний – неужели уже столько прошло? – месяц. Просто стереть из памяти все ссоры и страдания и жить дальше так, будто ничего не произошло. Но другая – о, другая ее часть заставляла сердце сжиматься и заставляла отодвигаться, отстраняться прочь. Она услужливо подкидывала разуму аргумент за аргументом, и чем больше Варя ей противилась, тем весомее они были. И, к сожалению, эта ее часть оказалась сильнее.

Выдохнув, чувствуя, как сворачивается внутри тугой узел, от которого становилось тошно и хотелось выть, Варя вскинула руку и накрыла ей губы Глеба, отклоняясь назад. Тот застыл, глядя на нее растерянно и – совсем немного – обиженно.

– Я прощаю тебя, – произнесла Варя, глядя ему в глаза. Вопрос в них стал больше. – Но… но я не могу. Не могу просто взять и начать снова с тобой встречаться и… – Она порозовела. – И все такое.

Глеб нахмурился, настойчиво отодвинул ее руку прочь.

– Почему?

Варя вздохнула, опустила глаза, снова их подняла. Как выразить словами то, что она еще и сама до конца не осознала? Не говорить же, что она руководствуется зыбким ощущением, что так будет правильно?

– Со мной… – голос изменил ей, и Варя откашлялась. – Со мной будто что-то случилось в тот день. Будто что-то сломалось или, наоборот, срослось обратно, не знаю. Я ведь тогда впервые за почти пять лет заплакала, и в комнату Алины вошла… Лежала на ее кровати и думала, вспоминала ее, представляла, какой бы она была… – Глеб наклонил голову набок, глядя на нее со странным выражением лица. – Что?

– Я как-то не отдавал в этом отчета, но в тебе и правда появилось что-то новое, – сказал он задумчиво. – И твои волосы… – Он коснулся посветлевшей прядки. – Тебе, кстати, идет. Давно хотел сказать.

– Ну вот, – торопливо проговорила Варя. – Мне нужно понять, что со мной случилось, что во мне изменилось, и как мне теперь жить дальше. Понимаешь? И я должна сделать это сама. А ты… – Варя слабо улыбнулась. – Ты меня отвлекаешь.

Глеб вздохнул. По его лицу бродили мысли, и, кажется, веселыми они не были. Он смотрел на Варю, уголки губ кривились в призраке легкой улыбки, в глазах отражался свет фонаря, а волосы казались белыми.

– Знаешь, я всегда понимал, что с тобой легко не будет, – произнес он, – но даже не подозревал, насколько.

– Я…

– Нет, подожди. – Глеб остановил ее жестом. Погладил длинными пальцами по щеке, коснулся волос. – Я слышу тебя. Не понимаю, чем именно я тебе помешаю, как буду отвлекать в этом процессе самопознания, но… Я тебя слышу, – повторил он. – Я подожду столько, сколько нужно. Только… позволь мне быть тебе хотя бы другом?

И столько неуверенности было в его голосе, столько грусти в зеленых глазах, казавшихся темнее, чем они были на самом деле, что Варя просто не смогла сказать нет.

========== Часть двадцать шестая, взрослая ==========

Перед глазами кружились разноцветные пятна. Кружились они в психоделическом танце, который разуму был не подвластен, но танец этот как-то странно завораживал, и открывать глаза не хотелось.

Щеки обдувал теплый весенний ветер, как-то внезапно в мае ставший почти летним. Он же ворошил еще влажные волосы, то отшвыривая их назад, то кидая их на лицо, заставляя путаться в ресницах, задевать нос, заставляя морщиться и подавлять непроизвольное чихание.

Варя сидела на крыше их дома, скрестив ноги в позе лотоса, облокотившись спиной о хлипкую спинку стула. Стул был хлипкий, как, впрочем, все, что было на крыше. Его и другую мебель нашли на чердаке, взломанном еще несколько лет назад Лешей и его предприимчивыми друзьями. И Леша, и друзья в тот вечер были слегка навеселе, и их мятущимся душам жаждалось развлечений. Они их успешно нашли, особенно тогда, когда бдительная бабушка – жительница одной из квартир на последнем этаже, – увидела, как неизвестные лица копошатся над чердачной дверью и вызвала милицию.

В ходе циркового представления под названием “милиция выясняет, зачем четырем пьяным парням понадобилось на чердак, а одна не в меру впечатлительная женщина внушительных лет кричит, что они хотели обокрасть ее и причинить вред здоровью”, приключений Леша с друзьями получили по самое ой-ой-ой, особенно когда на шум пришла Марьяна Анатольевна. Леша – в тот момент уже совершеннолетний и уже вполне самостоятельный – при виде того самого взгляда матери порядком струхнул, но позиций не сдал. Он же умудрился спрятать отмычку так, что милиционеры ее не нашли при дежурном обыске подозреваемых.

Чердак в итоге признали не взломанным, а парней отпустили. С тех пор Леша с компанией, а с ними и Варя, имели беспрепятственный доступ на чердак и на крышу, хотя одной Варе туда ходить и запрещалось.

Правда, в этот прекрасный майский день выбора у нее не было. Несколькими этажами ниже, в апартаментах Ворониных, разворачивалось самое настоящее сражение. Сражение между двумя великими: Марьяной Анатольевной и Петром Никитовичем. А спорили они из-за нее, Вари.

Петр Никитович, который после грандиозной истерики дочери решил, видимо, наверстать предыдущие годы без визитов, стал приходить чуть ли не каждый день. Они с Марьяной Анатольевной даже умудрялись общаться без ведения диалога на повышенных тонах, и Варя ими очень гордилась. Однако случилось то, что должно было случиться так или иначе: папа рассказал маме, что встречается с женщиной и планирует на ней жениться. И планирует он это сделать где-то осенью, когда будет перерыв между его турами и лекциями. Все бы ничего, Марьяна Анатольевна даже искренне поздравила его с грядущим событием, не ляпни Петр Никитович, что свадьба должна будет произойти в Италии, и он хочет забрать Варю с собой…

Варя была уверена, что это проблемой не станет, уж точно не в сопровождении папы. Вот если бы она собралась поехать куда-нибудь с друзьями, ну, с теми, что у нее внезапно обрелись, то мама бы вспылила и сказала свое крепкое «нет». А тут… Это ведь папа. Но Марьяна Анатольевна неожиданно для всех запретила. А так как Варя еще не была совершеннолетней, она не могла выехать из страны без разрешения матери. Даже с отцом.

Когда разговор начал обретать нотки скандала, Варя выскользнула из квартиры, надеясь спрятаться у Леши. Но того дома не было, а возвращаться за ключами, которые лежали на виду кричавших друг на друга родителей, как-то не хотелось. И Варя выбрала меньшее из зол.

Взяв с чердака видавший виды старый деревянный стул, когда-то наполированный, но теперь покрывшийся сетью мелких трещин, с проплешинами лака на ножках, Варя вытащила его на крышу, поставила спинкой к воздуховоду, забралась на него и стала смотреть на открывающуюся панораму, позволяя мыслям течь вяло и непоследовательно.

Ей всегда нравилась высота, всегда нравилось смотреть вниз, на маленькие фигурки людей, надоедливые движущиеся точки, перемещающиеся туда-сюда. Нравилось, что здесь, наверху, все звуки казались отдаленными и как будто нереальными, даже дышалось немного иначе. Возможно, именно поэтому она с завидной регулярностью ходила на скалодром.

На крыше было… Спокойно. Тихо. Умиротворенно. Бывало такое, что внезапно чувствуешь снизошедшее умиротворение, чувствуешь, как по коже скользит солнечный свет, как ветер ласково касается щек, как звучит в гармонии окружающий мир, пусть даже это гудки машин и человеческие голоса. И в этой тишине тревоги сами собой отступали.

Конечно, спрятать от реальности крыша ее не могла, но Варя наконец-то смогла расслабиться. Откинуться на спинку, подставить лицо солнцу и теплому ветру и не думать. Ладно, не думать не получалось, но зато хотя бы думать получалось куда менее интенсивно.

Образы в голове сменялись один за другим. Сначала Варя подумала о Лиле, и тут же всплыло воспоминание, как они ходили на примерку платьев к Розе в студию. Да, семейство Филатовых большинством голосов решило, что швейные принадлежности Розы и ее эскизы уже начали угрожать жизни и здоровью членов семьи, особенно после того, как Филатов-старший, не глядя, наступил на отрез скользкого шелка, который Роза уронила в ходе производственной деятельности. Филатов-старший упал, ушиб копчик и разразился интеллигентной бранью. И даже ни разу не повторился.

Студию ей сняли недалеко от дома, в одном из бизнес-центров. Модельный хаос переместился туда, и в доме Филатовых воцарился покой, правда, не надолго.

Когда Варя и Лиля пришли на примерку, они застали прекрасную в своей неожиданности сцену: Роза наставительным тоном поучала тонких, словно колоски пшеницы, и таких же дрожащих девушек, стоящих на высоченных каблуках и одетых в нечто, похожее на обрезки рыболовной сети, каким-то волшебным образом прикрывающих все нужные места, чтобы отвечать нормам приличия. Как и на чем держались эти обрезки, для Вари осталось загадкой.

– Девочки, подождите, я сейчас, – бросила им Роза, расплываясь в улыбке при виде сестры, и повернулась обратно к приободрившимся моделям. А вот Варя призадумалась на тему своего будущего платья для выпускного, и почувствовала какой-то непривычный, почти даже суеверный ужас.

Однако платье превзошло все ее ожидания. В лучшую сторону. Пусть это был только остов, ткань была закреплена булавками, да и висела кое-как… Авторитет Розы в качестве модельера был решительно восстановлен. Лиле ее платье тоже понравилось, правда глубина декольте вызвала сомнения. На что Роза отмахнулась и сказала, что это не для нее, это для Русика.

“Русиком” она звала Руслана, которого Лиля не так давно ей представила. Руслан трогательно краснел, смущался вопросам дерзкой и не слишком-то обремененной совестью Розы, а под конец получил решительную оценку “мне нравится”. Руслан даже умудрился понравиться маме Лили, что по предположениям обеих сестер было практически нереально. Варе оставалось только завистливо и немного грустно вздыхать.

И не только из-за того, что родители Лили целиком и полностью одобряли Руслана как потенциального кавалера их дочери. Что первая, что второй быстро и легко определились с тем, чем собирались заниматься дальше. Лиля все еще выбирала между МГИМО и Гарвардом, куда ее зачислили досрочно еще осенью. Время подумать у нее было до июля, а до тех пор она могла хоть сто раз поменять решение, и все равно остаться с чем-то определенным. Руслан решил пойти в семейный бизнес, для чего собирался изучать экономику в «Высшей школе экономики». Не то чтобы баллы на предварительных экзаменах позволяли ему поступить туда без проблем, но Руслан был морально и материально готов учиться на платном отделении, а там с баллами было куда проще. К тому же пофигистичная натура Руслана и в случае неудачи не позволила бы ему долго страдать. В любом случае, и у него были запасные варианты, куда он мог пойти вместо “Вышки”.

Варя же… Она все еще не решила, на кого пойти учиться. Профориентационные тесты говорили ей идти в преподавание, но стоило Варе представить себя по другую сторону школьных баррикад, как хотелось выпрыгнуть в ближайшее окошко головой вниз. У нее были хорошие способности к языкам, поэтому она размышляла над каким-нибудь лингвистическим факультетом, но и тут вставал вопрос: а дальше-то что делать?

В детстве ей была интересна профессия иллюстратора, но художник из Вари был тот самый, хрестоматийный, от слова “худо”. Папа активно предлагал ей пойти на что-нибудь, связанное с книгоизданием. Варя, где-то глубоко в душе, с ним была согласна. Ей всегда нравилось обсуждать с ним какие-нибудь вопросы по поводу его книг, сидеть над текстами, придумывать сцены… Но таланта к писательству она за собой не наблюдала. И вопрос “что делать” оставался открытым. Из всего ее окружения, казалось, такой вопрос встал только перед Варей. Не то чтобы она так много общалась с другими одноклассниками, чтобы обсуждать наболевший вопрос самоопределения в этом большом, озабоченном трудоустройством мире, но разговоры в коридорах были сосредоточены в основном сейчас на трех вещах: выпускном, экзаменах и выборе университета. Тут хочешь не хочешь, а подслушаешь, особенно если вернуться к привычке тихо сидеть на подоконнике.

Как-то так получилось, что Варя отделилась от Лили и Руслана. Хотя почему – как… Варя вполне себе понимала, как именно. Просто те все еще обедали с Глебом. Да и на переменах, особенно больших, собирались вместе. А Варя… Да, с Глебом они вроде бы пришли к взаимопониманию, особенно учитывая, что Глеб оказался ни в чем, кроме собственной глупости, не виноват, Варя и сама умом не отличалась, но…

Это большое и жирное «но».

Не открывая глаз, Варя усмехнулась невесело. Свободный полет мысли – очень предсказуемо в последнее время – окончился там же, откуда улетал – на утесе страданий имени Астахова.

Тогда, в обсерватории, они поговорили и вроде бы даже все выяснили. Глеб с пониманием отнесся к Вариным словам про то, что ей нужно время, чтобы ужиться с самой собой, чтобы… Да что угодно. Что они не могут быть вместе. И Варя, в свою очередь, тоже с пониманием отнеслась к его просьбе общаться хотя бы как друзья. И тогда это казалось правильным. Они же могут быть друзьями, да?

Как оказалось, что-то внутри Вари было очень сильно против. Прямо-таки сверхъестественно против.

Стоило им расстаться, как эта новость пролетела по школе словно штурмовое предупреждение. Варе в очередной раз оставалось поражаться и недоумевать скорости работы сарафанного радио, которое затрагивало всех от мала до велика. Что было особенно удивительно, расставание «самой неожиданной пары года» – да, Варя действительно слышала в туалете, как об этом говорили две девятиклассницы, хихикая и делая большие глаза, – принесло Варе новую волну популярности в школе. Причем, хорошей. Ее почему-то жалели, а вот на Новикову поглядывали с хорошей долей презрения. Казалось бы: чего удивляться? Ведь так все и было. Вот только Варя настолько привыкла к тому, что люди всегда понимают все не так, что для нее это было странно. И непривычно. И даже немножко пугающе. В голову периодически закрадывалась подозрительная мыслишка, что в этом замешан Глеб, популярность которого в стенах школы ничуть не пострадала, но Варя старательно ее отгоняла. В конце концов, зачем ему это?

Как следствие расставания, к Глебу с усиленной скоростью стали причаливать крейсерские суда на шпильках и длинными пушистыми ресницами. То есть, если до этого они делали это с частотой раз или два в неделю, то теперь не проходило и дня без новой кандидатки в пассии. А Глеб – а что Глеб. Он ведь был обременен с Варей исключительно дружбой, поэтому все их авансы принимал с широкой самодовольной ухмылкой, как близнец похожей на ту, что часто появлялась на его лице в самом начале учебного года. Она Варе не нравилась совершенно.

И пусть дальше улыбок дело не заходило, смотреть на это Варе совсем не хотелось. Первое время она делала вид, что ее там нет и вообще пейзаж за окном очень живописный, но потом поняла, что так дело не пойдет. Уши-то ей никто не заткнет, и все это щебетание доводило до такого бешенства, что Варя удивлялась, как она только не устроила в очередной раз внушительное побоище.

Поэтому для решения данного вопроса всеми тараканами в голове было единогласно принято удалиться. Если гора не идет к Магомеду… Магомед сам пойдет в сторонку. В качестве прикрытия были выбраны любимые книги про Доктора, а то со всеми этими драмами Варя их успела подзабросить. Сначала Лиля сопротивлялась ее уходам и пыталась удержать, но Руслан, как обычно это у них бывало, все понял быстрее. Глеб же… Ну, Варя не слишком заботилась тем, что подумал об этом Глеб. Раздражение из-за постоянного потока желающих познакомиться или сходить куда-нибудь девушек перекидывалось и на него.

Варя все также сидела за одинокой партой у окна. К счастью, никто не стремился к ней присоседиться, ну, за исключением определенных лиц. Зато к этим самым определенным лицам ручеек потенциальных соседей – хотя соседок среди них все же было больше – не иссякал. Но Глеб раз за разом им отказывал, и хотя Варя активно делала вид, что совсем не смотрит в его сторону, когда очередная одноклассница подходит к его столу с вполне конкретным вопросом, улыбка на лицо все равно наползала, какой бы она там вид себе не делала.

Отношения с Глебом проще всего можно было описать одним словом – «странные». Общались они мало, но если разговаривали, то всегда вежливо. Иногда даже так, будто ничего не было. По крайней мере, Варя ловила себя иногда на том, что вполне искренне смеется над какой-то его шуткой или внутренне кипит, если разделяет его негодование.

Но вне школы они не встречались. Лиля, зовя ее куда-нибудь, всегда предупреждала, идет ли с ними Глеб. Но чаще она просто не звала его, если хотела погулять с Варей. То же самое делал и Руслан.