Текст книги "Ворона (СИ)"

Варя еле дождалась звонка с последнего урока.

Унесшийся в закат укушенным лосем Глеб на третий урок не пришел. А когда Варя выбежала на улицу в перерыве, то увидела, что и его машины нет. Неужели он просто уехал?

В этот день Варя побила даже собственные рекорды рассеянности. Одна радость: за широкой спиной Руслана ее видно не было, и учителя, как обычно, практически забыли о ее присутствии, удивляясь только на перекличке тому, что она все-таки была на уроке.

В голове клубился густой туман, мешавший связно думать. То и дело в памяти всплывал поцелуй, и Варя ловила себя на том, что прикасается пальцами к губам. Да как он мог подумать, что она переметнулась к Матвею! Потом Варя вспоминала вчерашний день и то, как Матвей ждал ее, сияя улыбкой, и как сама Варя бросилась к нему… Нет, ну определенно что-то подумать можно было. Но неужели Глеб был настолько не уверен в себе и в том, что было между ними?

Варя, возможно, еще долго думала бы, что ей делать и как ей быть, если бы не внезапный звонок с неизвестного номера. Она как раз брела по мокрому асфальту, на котором уже не было подтаивающего снега, по направлению к метро, как в кармане зазвонил телефон. Вытащив его, Варя несколько секунд недоуменно смотрела на незнакомую комбинацию цифр, а потом нажала на зеленую трубочку на экране и поднесла его к уху.

– Алло?

– Привет, Варя, – произнес на том конце смутно знакомый голос.

– Эм. Привет. А кто это?

На том конце вздохнули.

– Это Марк, друг Глеба.

Перед глазами сразу вспыхнуло его лицо с кривой усмешкой, как тогда, когда он говорил, что они с Глебом не пара. Надо, это было так недавно, а такое чувство, будто целую жизнь назад.

– Не узнала тебя, привет, – осторожно произнесла Варя, недоумевая, чего это он ей звонит. Такого еще не было ни разу. – Что-то случилось?

– Почему сразу что-то случилось?

Настал Варин черед вздыхать. Правда, она еще и глаза закатила.

– Ты друг Глеба, а не мой. Так что случилось?

– Это мне у тебя надо спросить. Глеб приехал ко мне весь взбудораженный и, ничего не объясняя, с порога кинулся к бару. Опять ты его довела?

– Он сам себя довел, – огрызнулась Варя. Будет она еще оправдываться перед Марком, велика честь. Потом вздохнула. – А где он сейчас?

Марк издал невежливый смешок.

– После того, как я смог остановить разграбление семейных запасов алкоголя, положил его спать, а потом отвез домой. Ты бы проверила его, что ли. А то со мной он говорить отказывается, а такое состояние ни к чему хорошему не приводит.

Попрощавшись, Марк отключился, а Варя застыла рассеянным памятником самой себе. Что же происходит? Кто-то налетел на нее сзади, сшибая с места и ругаясь на незадачливую глупую, что застыла посреди дороги. Варя недоуменно посмотрела прохожему вслед и поморщилась. Как ни странно, столкновение привело ее в чувство: бросив взгляд на часы, Варя перехватила поудобнее рюкзак и решительно направилась к метро.

С Глебом и правда нужно было поговорить.

К сожалению, точный адрес Астаховых она запомнила очень смутно. Улицу вроде бы помнила, а вот номер дома и подъезд – слабо. Все-таки ее и туда, и обратно везли на машине. К счастью, в памяти всплыло, что рядом с домом был супермаркет, а подъезд был напротив разрисованных баков для мусора и большая детская площадка. Поплутав и поспрашивав спешащих по своим делам прохожих, Варя вышла на нужный двор. Потом, методом тщательного осмотра, нашла требуемый подъезд. И вот тут возник затык. Этаж Варя помнила, двенадцатый, помнила, что квартира справа, но вот какой у нее номер? А без номера квартиры попасть через домофон в подъезд не представлялось возможным.

К счастью, в подъезде жили не настолько мнительные люди, чтобы не пропустить с собой девушку достаточно хрупкого телосложения с красным от холода носом. Правда, пока Варя дождалась то доброе создание, что будет входить или выходить из дома, нос у нее покраснел не только на словах, а вполне натурально, угрожая банальным насморком.

Поднявшись на нужный этаж, Варя вышла из лифта, осмотрелась. Увидела нужную квартиру, подошла, занесла руку над звонком…

Застыла на месте, не решаясь надавить. Ее охватила робость, будто от этого простого действия зависит вся ее жизнь. А что если Глеба дома нет, и дверь откроет Анжела Филипповна? А что если Глеб спит и звонка в дверь просто не услышит? А что если он все-таки откроет, но не захочет с ней говорить и захлопнет дверь прямо перед ее носом?

Мотнув головой, Варя несколько раз медленно вдохнула и выдохнула, выравнивая сердцебиение. Да что же это такое с ней за сумасшествие? Снова сомневается, снова робеет, будто не она сама хотела приехать, а ее заставили. Да и кто сделает это, кроме нее? Ее жизнь в ее собственных руках, и пора бы уже перестать бегать от самой себя и того, что сидит в темных омутах в глубинах сознания. Все это она, и если она сама себя принять не может, то как это сделают остальные?

Решившись, Варя нажала пальцем на звонок, слыша тонкую трель за стеной. Внутри все дрожало от напряжения и предвкушения. Вот только предвкушения чего? Новой ссоры или примирения? От мысли, каким именно может быть примирение, Варя смутилась, но смутному желанию сбежать не поддалась.

– Открыто! – раздался приглушенный женский голос. – Входите!

Варя моргнула недоуменно. На Анжелу Филипповну голос не походил, на Лесю тоже. Может, домработница? Глеб, вроде бы, говорил что-то о домработнице, которая каждый день приходила к ним с уборкой и готовкой, так как его матери было сильно не до того, а дома находился растущий организм, который не мог питаться росой и энергией вселенной.

Варя толкнула дверь и обнаружила, что та и правда открыта. Вошла в знакомую прихожую, увидела на крючке женское пальто и сваленные на бок полуботинки. Рядом с ними лежала маленькая сумочка, в которую поместилось бы разве что зеркальце. Сумочка была ей смутно знакома, но откуда и почему – Варя понять не могла.

– Подождите минутку, я сейчас, – донеслось до Вари из коридора, ведущего к спальням. – Надеюсь, у вас будет сдача с пяти тысяч…

Кажется, ее приняли за курьера. Варя помялась с ноги на ногу, вытягивая шею. Сердце сжалось от дурного предчувствия. А что если тут окопался Алексей Борисович с любовницей? Глеб и о постоянных пассиях родителя ей рассказывал. Если любвеобильный Астахов-старший в каждом городе имел по любовнице, то что мешало ему завести ее и в Москве, прямо под носом жены? А она, Варя, явилась и сорвала им всю «малину»…

Однако из коридора появилась отнюдь не любовница Алексея Борисовича. Хотя… Уж лучше бы она была любовницей его отца.

Из темноты коридора, одетая в длинную белую, явно мужскую, рубашку, криво застегнутую на половину пуговиц, вышла Вика. Блестящие темные волосы растрепаны и взъерошены, косметика размазана, на шее и виднеющейся между полами рубашки груди темные следы засосов.

Увидев Варю, Вика замерла на мгновение, а потом медленно, широко улыбнулась. Лицо ее так и лучилось мрачным торжествующим удовлетворением. Ничуть не стесняясь своего вида, она облокотилась на стену и перекинула через плечо темную волну волос, усмехаясь.

А Варя… Варя застыла, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Она не могла не верить глазам, ведь вот же она, Вика, белеет рубашкой в полумраке и насмешливо улыбается. И все-таки верить не хотелось. Мелькнула безумная мысль: может быть, это сон? Ущипнула себя за запястье, боль была резкой и самой настоящей.

– Что… – сипло произнесла Варя, – что ты тут делаешь?

Вика многозначительно посмотрела на себя, взмахнула широким белым рукавом, слишком для нее длинным, как бы говоря: «А ты как думаешь?»

– А где Глеб? – не сдавалась Варя. Она все еще надеялась, что это какая-то большая, ужасная ошибка.

– Глеб отдыхает, – произнесла Вика и сама потянулась как кошка. – Он и так был не в форме, а теперь уже, наверно, спит.

– Нет, – мотнула Варя головой. – Ты врешь.

Вика рассмеялась. Ее голос в густом полумраке был похож на тягучий мед, лившийся густой струей. Тряхнула волосами, облокотилась спиной о стену, скрестила под грудью руки.

– Не веришь мне? – со смешком спросила, снисходительно глядя на Варю. – Иди проверь. Можешь даже не разуваться.

Ноги сами понесли к комнате в конце коридора. Дверь была приоткрыта, в комнате горели лампы, и из дверного проема лился неверный свет светильников. Шла туда и чувствовала, будто сам воздух сопротивляется, не хочет подпускать ее к комнате. И все равно шла, не в силах остановиться.

Подошла, застыла в дверном проеме. Комната, ничуть не изменившаяся с четверга. Все тот же матрац на полу, те же тома Большой Советской Энциклопедии вместо тумбочек. Только кровать в беспорядке, половина подушек валяется на полу. Вперемешку с одеждой.

Знакомое чувство: мозг выхватывал отдельные детали картинки, не соединяя ее вместе. Вот Варя видит узкую зеленую юбку школьных цветов. Рядом – прозрачный бежевый чулок, причудливо оплетающий смятую подушку. У тумбочки пустой стакан.

А на самой кровати… Наверно, если бы ее в этот момент ударили под дых, Варя бы почувствовала себя лучше. Глеб лежал на спине, закинув руку за голову. Светлые волосы смялись на сторону, на лице испарина, грудь вздымается чуть быстрее, чем должна. Поперек тела накинуто одеяло, криво спадающее на пол.

В ушах громко зашумело, глаза защипало. Варя покачнулась, задела ногой пустую бутылку, кем-то забытую у порога. Та неожиданно громко звякнула в пустой тишине квартиры. Глеб дернулся, потревоженный звуком. Открыл глаза, увидел ее. Дернулся, схватился за одеяло.

– Варя?.. – растерянно пробормотал он, щурясь. Голос хриплый, слабый.

Варя попятилась назад, путаясь в собственных ногах. Стало жарко, так жарко, что хотелось выпрыгнуть из кожи. Шарф, обернутый вокруг шеи душил, а пальто сковывало движения. Она рванула к выходу, не видя дороги. Пробежала мимо Вики, довольно смеющейся.

Выбежала из квартиры, ударила рукой по кнопке вызова лифта. Хорошо, что он еще не уехал. Серебристые двери бесшумно открылись, и Варя, снова споткнувшись, ввалилась внутрь, не глядя нажимая на кнопки.

Тело сотрясала дрожь, глаза жгло, дышать было так тяжело, будто ее придавило кувалдой. Она привалилась к стене и медленно сползла по ней вниз, трясясь всем телом.

Как он мог?

Как?..

========== Часть двадцать пятая, напряженная ==========

Дорога домой вылетела из памяти, словно старый пронесшийся мимо сон. Вот бы и остальной день пронесся мимо также, без остановок по пути. Варя бездумно брела по улице, касалась турникета проездным, заходила в вагон и слушала станции. Пришла в себя она только в тот момент, когда споткнулась о снятый ботинок и упала на пол в прихожей, больно ударившись коленями о доски.

Боль отрезвила, заставила увидеть себя будто со стороны. Она сидела, баюкая ушибленную ногу, поджав поl себя вторую, а левая нога все еще в ботинке, хотя она уже почти дошла до гостиной. Пальто валяется на полу, шарф болтается на шее, опасно затянувшись узлом на горле. Пиджак наполовину снят, повиснув на одном рукаве, все еще надетом на руку. А рядом стоит Барни и смотрит на хозяйку недоуменно, будто пытаясь понять, что же это за игра такая?

Варя посмотрела на край отражения в зеркальной раздвижной дверце шкафа, засмеялась, сама не понимая почему. Стало жарко, так жарко, будто она не человек, а взрывающийся вулкан. От этой мысли – что она сейчас раскалится и взорвется, выплевывая красными искрами огонь и лаву, – стало еще смешнее.

Варя смеялась и смеялась, не в силах остановиться, а потом, без перехода, зарыдала, так же сильно.

Барни подошел к хозяйке, наклонил морду к ее голове и большим шершавым языком облизал мокрые от слез щеки. Потом плюхнулся прямо на пальто, снова лизнул. Варя обняла его шею обеими руками, спрятала лицо в короткой черной шерсти и зарыдала еще сильнее.

Как, как он мог так с ней поступить?

Мысли роились в голове, не формируясь до конца, оставаясь смутными полуфабрикатами. Кажется, звонил телефон, забытый в кармане пальто. Задорная мелодия раздавалась прямо из-под хвоста пса, вздрагивавшего от вибрации, но стойко терпевшего. От этого становилось еще смешнее, и Варя снова начинала хихикать, только чтобы через мгновение затрястись от рыданий.

К тому моменту, когда хлопнула входная дверь, впуская домой Марьяну Анатольевну, Варя сидела, молча уткнувшись в пса, опухшая от слез.

– Господи, Варя, – бросилась к ней мать с порога, не снимая ботинок на высоких каблуках. – Варя, что случилось? Варя?

Она что-то говорила, но Варя не понимала. Все происходящее доходило до нее словно через толстое одеяло, которым она укрылась от окружающего мира. Или словно через толщу воды. Она – на дне, а все остальные – далеко-далеко.

Марьяна Анатольевна подняла ее на ноги, поддерживая за плечи. Варя послушно стояла, пусть и не понимая зачем. В голове царила умиротворяющая пустота, которой хотелось поддаться, в которой хотелось раствориться. Лишь бы не видеть раз за разом Вику, выходящую из темноты, в одной только белой рубашке.

Марьяна Анатольевна завела Варю в ванну, усадила на край ванны, положив на него толстое махровое полотенце. Хотя Варя бы холода все равно не почувствовала. Белый свет лампочек резал глаза, болело саднившее горло, кажется, она сорвала голос. Но в остальном – приятное безразличие желанной пустоты.

Мама осторожно сняла с неё рубашку, покрытую темными разводами слез, смешанных с тушью. Потом достала из шкафа мягкую губку, намочила ее в тёплой воде, и стала умывать, постоянно приговаривая тонким голосом что-то невразумительное. Варя все равно ее не понимала. Больше всего ей хотелось лечь на коврик, а ещё лучше – в ванну, закрыть глаза и забыться сном без сновидений.

Ей удалось это сделать довольно скоро, как ни странно. Будто Марьяна Анатольевна читала ее мысли. А может, она просто видела, что ни на какие разговоры дочь не способна.

Мама завела ее в комнату, посадила на кровать. Достала из шкафа чистую пижаму в мутантского вида цветочек, состоящую из большой мягкой рубашки и длинных просторных штанов. Обычно Варя бы стала отбиваться от подобного одеяния. Сегодня только мазнула безразличным взглядом и послушно подняла руки, чтобы надеть рубашку.

Марьяна Анатольевна разобрала постель, откинула одеяло и уложила дочь на подушку. Потом поджала губы, вышла. Вернулась через несколько минут со стаканом воды в руке. Дала его Варе, а та, даже не глядя, послушно выпила, чуть поморщившись.

Жидкость была сладковатой и имела легкий привкус лекарств. Рот свело, но Варя проглотила, понимая где-то глубоко, там, где ещё сохранилась адекватность, что так надо. Выпила и легла щекой на прохладную подушку, радуясь, что можно закрыть глаза.

Кровать стала кружиться, идти волнами, будто Варя не в своей комнате, а где-то на море, качается в бушующих водах. Мягкими лапками стала охватывать дрема, накатывающая, словно прилив.

Варя ещё успела услышать, как мама говорит с кем-то, наверное, по телефону, говорит громко, а в голосе слышится страх, а потом волны унесли ее в долгожданную пустоту.

Проснулась Варя резко, неожиданно, без приятного перехода между сном и явью. Будто что-то вытолкнуло ее из липкой темноты, в которой не было снов и кошмаров.

Открыла глаза и поморгала, привыкая к темноте. По ощущениям она проспала немного, несколько часов. Значит, ещё ночь того же дня? Варя скосила глаза на тумбочку у кровати: стоял стакан с водой, рядом с ним лежала аскорбинка. Варя не смогла не улыбнуться. Конечно же, воду оставила мама. Она ведь знала, что после успокоительных она просыпается с жуткой жаждой. А аскорбинка – их старая шутка. Когда Варя была маленькой, она верила, что аскорбинка лечит все болезни. Правда, тогда аскорбинкой называли все подозрительно выглядящие горькие таблетки. На вопрос, почему одна аскорбинка вкусная, а другая – гадкая, мама пожимала плечами и говорила, что ее сделали из недозрелых апельсинов. А Варя верила.

В голове было мутно и туманно. Потрогала на себе пижаму – Варя такую бы ни за что не надела. Она даже не знала, что в ее шкафу есть такое непотребство. Нахмурилась, пытаясь понять, что случилось, а потом – внезапно, словно разбилось темное стекло и осыпалось осколками к ее ногам, – к ней пришло осознание.

Глеб.

От одной мысли стало осязаемо больно, будто кто-то вонзил в грудь двузубую вилку и несколько раз провернул. Варя зажмурилась, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются слезы, и замотала головой, прогоняя мысли. Потом, понимая, что еще немного и снова впадет в буйство плача, представила, что кладет Глеба в картонную коробку, заклеивает ее скотчем и убирает в метафорической шкаф на чердаке ее разума. Пусть лучше побудет там.

Это немного помогло. Запретив себе думать о том, что случилось всего лишь несколько часов назад, Варя перевернулась на бок и подтянула подушку под щеку. Закрыла глаза, попыталась снова вернуться в благословенное ничто сна, но тот идти к ней отказывался. Промучившись еще минут пятнадцать, усиленно удерживая веки закрытыми, Варя сдалась и села на постели, откидывая одеяло. Тело требовало хоть какого-то движения.

Морщась от холодного пола, по которому шел ночной сквозняк, Варя вышла из комнаты. Сходила на кухню, попила воды, посмотрела задумчиво на шоколадку, но есть не хотелось. Вообще. Симптомы были знакомые, но насиловать организм и делать то, чего ей совсем не хотелось, Варя не стала. Потом ее все равно заставят поесть, а пока – пока можно было и попотворствовать своим неврозам.

Ноги сами несли ее вглубь коридора. Пустота, поселившаяся внутри, требовала чего-то, чего-то неопределенного. Пока Варя лениво размышляла, что же такое хочет ее усталая душа, как ноги донесли ее до простой двери без опознавательных знаков. Двери, которая всегда была закрыта, а в комнату, что скрывалась за ней, входила только уборщица.

Не отдавая отчета в своих действиях, Варя протянула руку и дотронулась до ручки. Она была холодной, металлической, гладкой. Короткий выдох – и Варя нажимает на нее, а где-то в отдалении проскальзывает удивление.

Дверь открылась с легким скрипом. В нос ударил запах пыли, который царил во всех заброшенных помещениях. Пусть комната не была заброшена в прямом смысле этого слова, но кратких визитов уборщицы было явно недостаточно для того, чтобы сохранить внутри уют жилого дома. Варя поморщилась, все же делая глубокий вдох, и вошла внутрь, мягко затворяя дверь за собой.

Дыхание перехватило. Варя прислонилась спиной к двери и закрыла глаза, медленно считая про себя. Она и сама не понимала, зачем зашла в эту комнату. Она не делала этого пять лет и могла бы не заходить ещё пять. И все-таки, что-то заставило ее подойти и открыть дверь.

Постепенно дыхание пришло в норму. Сердце выровняло ритм, не стуча, словно пытаясь сломать рёбра и вырваться наружу. Дерево за спиной медленно нагревалось и уже не холодило спину и затылок. Варя легонько стукнула головой по нему, убеждаясь, что она действительно стоит здесь, и что это все не сон. Ей ведь действительно могло все это сниться. И сквозняк на полу, холодящий босые ноги, и тупая боль в груди, скорее придуманная, нежели реальная. Ведь сердце – это только мышца, которая качает кровь по телу. Оно не может разбиться, не может болеть из-за глупости. Ведь не может же?

Варя сделала глубокий вдох и открыла глаза.

Комната Алины была такой же, какой она ее помнила. Те же бледно-розовые, почти белые обои, тот же толстый темный ковёр на полу, мягкий на вид, но на самом деле жесткий. Когда-то давно Алина на нем упала, споткнувшись о сумку, и стёрла колени до крови. На самом деле ковёр был густого розового цвета, темного, почти фиолетового, но в ночной темноте он казался чёрным. Варя сглотнула.

Слева у стены стояла кровать, деревянная, со столбиками, на которых были повязаны разноцветные ленточки. Ленточки повязала Варя на последний день рождения Алины. Она прокралась ночью, специально дождавшись, пока сестра уснёт, и повязала бантики, криво и косо, но Алине так понравилось, что она отказалась их снимать вообще.

На одном конце на пушистое покрывало были накиданы маленькие подушечки, а с другой стороны, занимая почетное место у изголовья, сидел облезлый медведь. Вид у него был… жуткий, если не сказать иначе. Когда-то густая шерсть кое-где облезла, вместо глаз были выпуклые пуговицы, друг другу не подходящие, левая лапа была пришита грубыми чёрными нитками, ярко выделявшимися на сероватом меху. Таким он был ещё при Алине, и та отказывалась его выкидывать. Каждую ночь она засыпала только с этим медведем в обнимку и впадала в крик сразу же, когда мама предлагала купить ей другого, нормального медведя. И теперь Алины уже давно не было, а медведь все также ждал ее. Варя сморгнула слезы и отвернулась.

Напротив кровати, у другой стены, стоял туалетный столик с большим зеркалом как в гримерке. По раме шли маленькие лампочки, светившиеся белым ясным светом. Алина называла его «злым зеркалом», потому что такой свет показывал все недостатки, каждую складочку и каждое несовершенство. Но красилась она все равно возле него. Потому что если в злом зеркале не видно прыща или мешков под глазами – значит их не увидит никто.

На столике царил творческий косметический беспорядок. Стояли вперемешку старые помады, загустевшие блески для губ. В ряд, словно бравые солдаты, были выставлены пузырьки духов, которыми уже давно никто не пользовался. Любимыми у Алины были те, что хранились в похожем на каплю пузырьке. Она берегла их как зеницу ока и душилась ими только в особых случаях. Когда Алина собиралась на свидание – а Варя сидела на кровати, поджав ноги под себя и наблюдая за ее сборами, в комнате всегда пахло именно ими.

В центре столика лежала забытая расчёска с несколькими запутавшимися светлыми волосками в зубчиках. А под расческой зажат огрызок тетрадного листа, на котором чужим почерком нацарапан выцветший номер телефона и подписано «Игорь», а рядом с именем – нарисованное фломастером сердечко. Интересно, подумала Варя, а этот Игорь ждал ее звонка? Знает ли он, что с ней случилось? Или решил, что симпатичная блондинка просто его продинамила?

Варя взяла пузырёк в форме капли в руки, сняла крышечку, поднесла к носу. Крышка почти не пахла, сколько бы она не нюхала ее. Тогда Варя подняла пузырёк над головой, взболтала его и брызнула несколько раз, чувствуя, как холодная морось падает на лицо. Медленно втянула носом воздух и улыбнулась.

На зеркале, заткнутая за раму, висела фотография: Алина в ярком желтом платье с рисунком из крупных цветов, Лёша, выглядящий чуть старше Вари сейчас, и сама Варя, сидящая у него на коленях, замотанная в куртку словно в смирительную рубашку.

По щекам потекли слезы, но на этот раз Варя была им рада. Словно вместе с дверью в комнату сестры открылось что-то внутри неё, что-то, что она держала под замком все эти годы, будто прятала от самой себя.

Варя коснулась пальцем лица Алины на фотографии, потом посмотрела в зеркало на себя. Они были разными, но одновременно очень похожими. Тем самым мистическим образом, каким похожи разновозрастные друг на друга, будто взяли лицо и разделили его на двоих. Хотя ничего мистического в этом не было, ведь Лёша – до всех его выматывающих тренировок, – был точно также похож на них, пусть и в мужском варианте. Обычная генетика. И все равно Варе казалось это чем-то таинственным и волшебным.

И все-таки Алина была мягче, женственней. В ней было больше того неуловимого, девчоночьего. В этом она была похожа на маму, которая, казалось, была воплощением мягкости. А Варя – теперь она видела это ясно, – была жёстче. Это читалось в твёрдой линии губ и в насупленных бровях, и в выражении серых глаз – холодных, словно зимняя стужа. У Алины глаза всегда смеялись и улыбались.

Из комнаты уходить не хотелось. Варя прошлась мимо этажерок с книгами, внимательно изучая коллекцию сестры. Посмотрела на беспорядок на письменном столе: учебники и тетради навалены хаотичной горкой на одной стороне, на другой боком стоит старый белый ноутбук. Не сумев преодолеть любопытство, Варя подсоединила его к розетке и включила, но тут ее ждало разочарование: ноутбук был запаролен, а самого пароля нигде видно не было. Да и не стала бы Алина оставлять его на видном месте. Вздохнув, Варя выключила ноутбук и вернула его на место. Эта тайна так и останется неразгаданной.

Наконец, когда каждый угол комнаты был внимательно изучен и орошён солёными слезами, то и дело брызжущими из глаз, Варя подошла к постели и улеглась на пушистый плед, сворачиваясь в комочек. К груди прижала мишку Алины и закрыла глаза. Спать не хотелось, но хотелось вспоминать сестру и думать о ней.

Какой бы она была в семнадцать лет? Какой бы была в двадцать? Что бы делала сейчас, на кого пошла бы учиться, жила бы все ещё с ними или переехала бы, как Лёша?

Вопросы роились у неё в голове, и впервые за долгое время Варя не отбивалась от них, пытаясь спрятать в самый дальний уголок сознания, где будет не так больно сознавать, что ответов на них она уже никогда не получит. Вместо этого Варя представляла себе, какой бы была их жизнь, будь Алина жива. Были бы они безоблачно счастливы, или жизнь все равно сгладила бы эту деталь другими невзгодами?

А самое главное – что бы Алина сделала, будь она на ее месте? Признаваться в этом не хотелось даже самой себе, но сейчас этот вопрос больше всего волновал Варю. Как бы она хотела сейчас сесть рядом с сестрой, обнять ее и рассказать обо всем, что ее тревожит… Алина бы нашла правильные слова, чтобы вернуть в ее душу спокойствие. Ведь наверняка бы нашла. Она бы выслушала ее, не перебивая, подумала бы, а потом рассказала бы какую-нибудь историю, которая случилась с ней или с одной из ее многочисленных знакомых, в которой была бы глубокомысленная мораль.

Варя представляла, как говорит с ней, а сестра отвечает, и вдруг поняла что совсем не помнит ее голоса. Помнила ее лицо, пусть и смутно, но память можно было освежить фотографиями. А вот голос… Он стерся из разума, будто его там и не было. Тогда Варя решила, что голос у Алины был мелодичный, похожий на мамин. Такой же мягкий, как ее глаза. А когда Алина смеялась, то он становился немного хрипловатым, будто она много кричала на холодном воздухе.