Текст книги "Игры престолов. Хроники Империи (СИ)"

Автор книги: 5ximera5

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 55 страниц)

Они спустились в подземный океанариум, расположенный под торговым центром. Его залы были оформлены в виде прохладных, едва освещённых подводных гротов, а за толстыми стёклами гигантского бассейна плавали самые разнообразные рыбы! Гюссхе и С’хленн, позабыв обо всём, рассматривали причудливых обитателей глубин, а Хаффи, как заправский экскурсовод, давал комментарии, раскрывая тайны подводных созданий. Гюссхе и раньше считала своего будущего супруга удивительным, но сегодня окончательно уверилась в том, что Араши знает обо всём на свете! Он легко и непринуждённо разбивал те стены, что она пыталась выстроить вокруг своего сердца, и ей становилось страшно. Она прекрасно знала, что боль от обманутых ожиданий гораздо острее физической, что всё это когда-нибудь закончится словами Хаффи: «Познакомься, Гюссхе, это моя схха-фьял».

Когда они вышли из рукотворных гротов, солнце стояло в зените и блаженная прохлада сменилась палящим зноем, так что они нашли прибежище в тенистом парке, который спускался к океану полукруглыми ярусами.

– Люди не станут смотреть на нас, как на диковинку? – Поделилась своими опасениями Гюссхе. Араши отдал жадному С’хленну своё мороженное и пояснил:

– В Империи моего отца рядом живут множество представителей самых различных разумных созданий. Наш облик не станет причиной для беспокойства.

– Это очень странно.

– Хсаши жили в глубокой изоляции много веков, а в связи с особенностью размножения нашего народа, другим видам выжить в подобной конкуренции не представлялось возможным. В Мэру нет ни одной цивилизации, способной за какие-то сто лет едва ли не умножить свою численность.

– Я не заметила удивления в лицах домашних слуг, когда они увидели своего владыку слегка… изменившимся после долгого отсутствия.

Араши неопределённо хмыкнул, отдавая честь её внимательности, но всё же сказал:

– Генетические улучшения во внешности давно уже вышли из моды, но всё ещё встречаются, в основном являясь прерогативой богатых и избалованных представителей высшего общества. Ничего особенного.

Погуляв по парку и полакомившись сладостями они спустились к пляжу, где Гюссхе, сняв мокасины, смогла пройти полосой прибоя, чувствуя, как нагретые за день волны ласково касаются её ног, как просачивается между пальцев мягкий и мелкий морской песок. В воздухе стоял необычный запах, сочетающий в себе ароматы соли и йода, а в небе над неспешно гуляющими людьми парили большекрылые белоснежные птицы, время от времени выкликая резкими высокими голосами.

– Это парусники, – сказал Араши, провожая их взглядом. – Их крылья ловят даже малейший ветерок, поэтому, наблюдая за поведением этих птиц можно с лёгкостью предугадывать погоду.

Это был удивительный день! Гюссхе узнала много нового и интересного не только об Араши, но и о себе. Оказывается, ей очень нравилось вот так гулять берегом океана, рассматривать выброшенные волнами перламутровые, хитро закрученные спирали ракушек… и слушать голос Хаффи. Мягкий, низкий, глубокий голос, который уже давно преследовал её во снах, о которых она никогда и никому не сможет поведать. Она увидела, как улыбается измученный несправедливостями жизни Касам, отныне предпочитавший иное имя. Но разве в имени дело? Или в Араши, который с лёгкостью подхватывает ребёнка на руки, делая вид, будто хочет швырнуть его в море, но в самый последний момент, вырвав испуганный вскрик, ловит и прижимает к себе, весело рассмеявшись?

Он был странным, непонятным и опасным противником, но почему Гюссхе так хочет дотронуться до него и ощутить ответное прикосновение? Почему его горячие руки уже не кажутся ей отвратительными, но желанными? Кончики пальцев заныли, словно Гюссхе уже почти почувствовала мягкость его коротких белоснежных волос, чуть колющихся на кончиках… Они отрастут снова, и эта белая грива будет не раз притягивать её взгляд, а внутри вновь родится это чувство.

Гюссхе невольно вздрогнула, поймав его серьёзный взгляд. Оказывается, он некоторое время рассматривал её, а она слишком задумалась, чтобы заметить это. Выдавив вежливую улыбку, она прошла мимо, едва коснувшись его плеча и еле заметно вздрогнула – словно разряд молнии проскочил между ними. Заметил ли это сам Змееглазый?

Когда-нибудь она сможет решить, наконец, чего хочет больше – убить Араши, или упасть в его объятия.

Поздний ужин накрыли на белокаменной террасе с видом на океан. С’хленн, уставший от впечатлений, тихо посапывал в соседней комнате, заботливо укрытый мягким пледом. Золотистый свет свечей, совсем не такой, как во время ритуала, рождал багровые отблески в бокалах, наполненных изысканным, дорогим вином. Гюссхе никогда раньше не пробовала ничего подобного! Еда была экзотически великолепна, вино чуть пьянило, но не смешивало сознание, оставляя лёгкость в мыслях. Араши вдруг встал и направился к перилам балкона, проследившая за ним взглядом Гюссхе увидела, что Хаффи неверно держится на ногах, несмотря на то, что так и не пригубил от своего бокала. Внезапная тревога заставила женщину подняться и встать рядом с ним. Араши молча смотрел на ночной океан, по которому серебристым мистическим мостом пролёг таинственный лунный свет. Гюссхе решилась:

– Не стоило так быстро вставать после болезни, Хаффи. Возможно, было бы лучше…

Змееглазый медленно повернулся к ней и Гюссхе стоило огромного труда, чтобы не отшатнуться. Тьма клубилась на золотом донце, мучительная, звериная мука, от которой не было спасения. Она изводила душу, заставляла вскакивать ночью в холодному поту от собственного крика и тогда Гюссхе поняла, наконец, как тяжело то бремя, что Араши добровольно взвалил себе на плечи и не было рядом никого, кто мог бы просто обнять и утешить. Доверчивая любовь С’хленна немного согрела его, но Змееглазый, как и все мужчины, был жаден. Ему не хватало этого тепла, он тянулся к пламени, понимая, что безжалостный огонь заставит его коротко вспыхнуть и погаснуть вовек, но не мог остановиться. Уже нет.

Заметив её тревогу, Араши криво усмехнулся:

– Хсаши не пойдут за слабым лидером. Этому народу нужен тот, кто проведёт их через все трудности, а если нужно будет – пожертвует своей жизнью. Только так.

– Скажи правду, Хаффи. Ты начал эту войну не потому, что я просила у тебя три тысячи жизни в свадебный подарок, верно?

– Конечно нет. Я был бы плохим Императором, если бы не думал о будущем хсаши. Нам нужны эти земли. А твоё желание, моя милая, лишь опередило события. Ты разочарована?

Гюссхе молча покачала головой. Горячая ладонь скользнула по её щеке, чуть задержалась, когда Араши подушечкой большого пальца коснулся её губ, нежно, почти невесомо, провёл, заставив почувствовать себя беспомощной и слабой. Но мгновение минуло, и Хаффи с сожалением опустил руку, не встретив ответного порыва. Гюссхе сказала:

– Нужно вернуться в комнату.

Возможно, она ожидала, что он прислушается к ней, однако Араши продолжал стоять и смотреть на неё тем самым непонятным, странным взглядом, который заставлял щёки Гюссхе жарко алеть, а губы – трепетно вздрагивать.

– Я люблю тебя, хэйна. Мэй аш-хас, ссей. Аш-хас.

– У тебя жар. Ты болен и бредишь.

– Наверное, – вдруг согласился он, улыбнувшись. – Иначе я не сказал бы чего-то столь банального. Но Гюссхе… У меня нет сил держать в себе эту любовь. Пожалуйста…

Он теперь стоял очень близко, так, что женщина чувствовала на своих губах его тёплое дыхание. Аромат корицы и крепкого кофе, неуловимый запах шафрана… Взгляд пойманного в смертельную ловушку зверя и благодарность за день, проведённый с ним. Всего лишь несколько часов, растянувшихся в бесконечность. Лунное серебро тускло блестело на его губах, словно отравленное вино, когда Араши, сделав последний шаг, разделяющий их, склонился к безропотно запрокинувшей голову Гюссхе и поцеловал её. Это был не просто поцелуй, которыми они обменивались ранее, сухое прикосновение к плотно сжатым, отвергающим губам, а глубокий, страстный поцелуй, рождённый отчаянием и надеждой. Слабой, безумной…

Он мог погибнуть на этой войне, никогда не вернуться, чтобы обнять и сказать своим волшебным, чарующим голосом: «Мэй аш-хас». Слова, которые никто и никогда не говорил Гюссхе. Это не было притворством, попыткой убедить себя в желаемом. В каждом звуке его хазара звучал яростный, дикий призыв – люби меня! Горячие слёзы потекли по щекам. Как она могла отказать в такой малости? Как могла не замечать, что за всей жестокостью, твёрдостью и высокомерием скрывается настолько ранимое сердце… Одиночество сделало его сильным, но оно же и оставило незаживающие раны под стальным доспехом. Гюссхе могла бы исцелить, утешить, приласкать, но боялась, что после того, как Хаффи насытится ею, она станет не интересной ему, привыкшему завоёвывать, брать силой, сокрушать… Значит, ей тоже нужно стать сильной, чтобы не проигрывать в их сражениях и пусть сейчас она уступила, следующий раз принесёт Хаффи немало сюрпризов.

А пока… пока она просто отвечала на его безмолвное признание, жадно ловила воздух раскрытым ртом, чтобы в следующее мгновение вновь быть атакованной его ненасытным порывом. Араши сжимал её в объятиях, хрупкую и в то же время сильную, до сладкого стона, до томного, тихого вздоха и сам себе казался пьяным, настолько невероятным было то, что между ними свершилось. Податливые губы эссы, её острый язычок, скользивший и переплетавшийся с его собственным, жаркое дыхание, тонкие пальцы, взъерошившие его волосы на затылке, отчего по всему телу прошла волна дрожи. Она поняла, отпрянула, в защитном жесте выставив ладони.

– Нельзя.

Хаффи выглядит странно растерянным. Протягивает к ней руки, будто умоляя:

– Ещё немного…

Сладкая истома в теле не исчезает, Гюссхе не совершит прежней ошибки, но и остановиться сейчас тоже невозможно, поэтому, презрев все запреты и собственные слова, продиктованные разумом, берёт в прохладные пальцы его пылающую руку, тихонько целует ладонь и слышит, как жалобный вздох слетает с его губ. Всего один, тихий звук, но он громче крика отдаётся в её сердце. Это нельзя подделать. Это невозможно исправить… и всё-таки она должна.

Поманив Араши за собой, Гюссхе отвела его в спальню.

– Тебе нужно отдохнуть, иначе ты умрёшь.

Его глаза лихорадочно блестят, по лицу струится пот, во всём теле жестокая боль и слабость, но Араши, превозмогая себя, говорит:

– Не хочу, чтобы ты видела меня таким, Гюссхе. Уходи.

Она качает головой, мудро улыбаясь. Прохладные пальцы касаются его лба и Араши закрывает глаза, подчиняясь. Гюссхе снимает с него сапоги, осторожными, но сильными движениями массируя ступни. Волны блаженства захлёстывают с головой. Должно быть, ему это просто снится. Или он умер, чтобы оказаться в раю, где прекрасная одалиска имеет облик его возлюбленной. Значит, умереть – это совсем не плохо. Наверное, он сказал это вслух, потому что Гюссхе ответила:

– Завтра всё будет по-прежнему, Хаффи. Не думай, что победил.

– Спой мне, Гюссхе. Спой одну из тех баллад, которые так любишь.

Женщина оглянулась и увидела на столике у кровати маленькую арфу из тех, что в ходу у хсаши. Не смогла сдержать улыбку – он всё предусмотрел по своему обыкновению и наверняка прямо сейчас они следуют одному из вариантов пьесы, написанным им, Великим Драконом. Но это было даже забавно, поэтому, устроив арфу на коленях, тихонько тронув струны, чтобы услышать звучание инструмента, Гюссхе запела свою любимую балладу. Хаффи лежал на постели совсем неподвижно, трудно и тяжело дыша. Из-под ресниц наблюдая за возлюбленной, Араши думал, что его бесчестная игра, всё же, принесла пользу и они стали ближе. Даже если для этого пришлось пожертвовать своим имиджем непобедимого избранника богов. Красивый голос женщины лился плавно и тягуче, заставляя суетные мысли останавливаться и, сам того не заметив, Хаффи погрузился в глубокий сон без сновидений.

====== Глава 18. Переговоры. Часть 3 ======

Каждое его утро начиналось одинаково – в полной темноте той каморки, которую ему отвели, Йахшим-хааз открывал глаза, пытаясь представить, что он вновь дома, на Ал-Хиссе, и сейчас старшая сестра войдёт, чтобы распахнуть тяжёлые гардины и попенять ему за привычку сладко поспать до обеда... но это было не правдой. Как бы не напрягал воображение Хаашим, ему уже с трудом вспоминались родное гнездо, запахи цветущей в саду асхании и заунывные песни пустынного жаркого ветра. Дорогие сердцу воспоминания стремительно выцветали, вытеснялись безжалостной реальностью, в которой не было ничего кроме бесконечного унижения. Оно принимало разнообразные формы, но суть, впрочем, не менялась, усугубляясь тем, что мужчина сознательно истязал себя мыслями о собственной никчёмности и бесполезности для оставшейся в безраздельной космической глубине родины. Да и что может сделать он, раб, взятый в плен в одном из приграничных боёв, покалеченный, лелеющий остатки гордости и чести... только ждать, когда смерть благосклонно не взглянет в его сторону.

Хаашим никогда раньше не задумывался о смерти, не заглядывал в бездонную глубину вентиляционных шахт, зная, что когда-нибудь соберётся с силами и шагнёт в эту пропасть. Его жизнь была вполне размеренной и привычной для третьего сына схей-фьял не самого уж и богатого Гнезда Шеахасс. У него было будущее, в котором он видел себя хсонгом, командующим пятью сотнями лучших воинов-хсаши. И не считал это пустыми мечтами не в меру амбициозного юнца. Ему исполнилось тридцать циклов, когда он принял из рук самого старейшины Гнезда богато украшенный ятаган, чья перевитая ремешками рукоять хранила память о прикосновениях многих поколений третьих сыновей эль Шеахасс, а долгожданное и заслуженное звание хсонга обязало его нести тяжёлую и опасную службу по охране границ Триумвирата. Его служение было сопряжено со смертью, но почему-то Хаашим никогда не думал, что доведётся встретить её вот так, с рабским ошейником на шее.

Как долго он жалел, что не погиб в том бою, когда неизвестные корабли, появившись внезапно, не обрушили на его эскадру ураганный и беспощадный огонь. Они действовали слаженно и умело, будто предвидя все его действия и команды Хаашима опаздывали, в результате чего гибли многие хсаши, доверившие ему свои жизни. Их невесты никогда не дождутся наречённых, матери ослепнут от пролитых слёз и всё потому, что он, Йахшим-хааз эль Шеахасс был не слишком умелым и удачливым командиром. И когда, наконец, разрушительная волна достигла его эсминца, он принял абордажную команду противника, как и положено хсонгу, в первых рядах обороняющихся.

Доспехи нападающих были странного, непривычного вида: непроницаемо чёрные, словно стеклянные, они имели обтекаемую форму и лезвия ятаганов безобидно соскальзывали по ним, не находя щелей и стыков. Однако единственное, что хорошо запомнилось Хаашиму перед тем, как вибро-клинок врага располосовал ему бедро, – это изображение самой обычной кошки, золотистым силуэтом украшавшей собою шлемы, нагрудники и даже гарды мечей атаковавших. До сих пор в кошмарных снах он видел этот тонкий, сверкающий абрис, и просыпался с криком, в холодном поту и с противной, тупой болью, пронизывающей искалеченную ногу.

Тот бой лишил его не только надежды на продвижение по службе, здорового, крепкого тела, но и самой свободы, заставив расплачиваться за свои ошибки постыдным унижением. Теперь он не имел права называть себя хсонгом, военачальником гордого народа хсаши. Отныне Йахшим-хааз – всего лишь лакей на службе у врага, оказавшегося умнее и сильнее в битве. У него отобрали ятаган, наследие предков, замкнули на шее металлическое широкое кольцо, и первый встречный на Аглоре мог узнать имя его хозяина просто просканировав электронный чип, встроенный в ошейник. После нескольких попыток произнести его имя, люди отобрали даже это, взамен оставив лишь кличку, которая наилучшим образом подходила теперь ему и была удобной для произношения: Хаашим. Имя раба.

Горечь этого имени была на языке, в глотке, в самых его внутренностях, когда, стремясь поглумиться над ним, люди заставляли его повторять снова и снова, “чтобы лучше запомнить” – Хаашим.

Несколько месяцев его и других пленников, которым не повезло выжить, держали в лазарете станции, внимательно наблюдая, изучая и анализируя те сведения, которые вольно или невольно могли получить от угрюмых заключённых, не настроенных общаться с врагом. Чтобы они не причинили вреда персоналу лазарета, Хаашима и других хсаши привязывали к койкам крепкими ремнями. Йахшим-хааз уже знал, что враг – хрупкое существо, куда слабее хсаши и тем загадочнее становилась та необузданная ярость и дикая сила, с какой воины в чёрных доспехах прорубали себе путь сквозь строй хафесов, держащих отчаянную оборону.

Из пяти сотен захваченных в плен, в итоге, выжила лишь половина, остальные умерли от ран, нанесённых неведомым оружием и как же Хаашим завидовал им! Потому что вскоре после того, как он смог вставать, чтобы под присмотром охраны самостоятельно дойти до уборной, в его палату пришёл невысокий человечек в чёрной униформе с фигурой кошки на плече, и вывернул мозги Хаашима наизнанку. Ничего страшнее и мучительнее он ещё не испытывал! Чужая воля, ощутимая, словно ледяные пальцы, листающие страницы его воспоминаний, вторгалась в разум снова и снова, доводя до безумия.

А безжалостное чудовище, разрывающее сознание беззащитной жертвы на части, лишь улыбалось тонкими, бледными губами и всё время задавало вопросы, смысла которых хсаши не понимал, однако образы, рождающиеся в его голове, словно бы подчинялись человеку и хсонг послушно вспоминал о том, где именно находится форт Ияхмат, с которого стартовала эскадра Йахшим-хааза уже, казалось, целую бесконечность назад, какое вооружение составляет его оборону, сколько кораблей и какого класса может противопоставить вторжению...

Он не хотел вспоминать. Пытался бороться, сохранить хоть что-то, за что мог сражаться, но в результате получал лишь новую порцию невыносимой боли. От постоянных стрессов его раны плохо заживали, воспаляясь и вновь ставя его на грань, за которой осуждающе смотрели те, кого Хаашим невольно предал. В кровавом тумане спасительного забытья их мёртвые лица становились едва различимы, но только не голоса. От него постоянно что-то требовали, спрашивали, умоляли и грозили... Изнасилованный рассудок с трудом отличал видения от реальности, сны от яви, так что Хаашим вряд ли мог сказать, что именно происходило с ним всё это время, но однажды очнувшись, он с лёгкой отстранённостью осознал, что вполне способен понимать людей, обращающихся к нему. Наверное, во время телепатических пыток, для собственного удобства, люди вложили в голову пленника знания о своём языке. Странно, но он даже не удивился этому факту. Должно быть от того, что был слишком измучен и жаждал лишь избавления от страданий.

И оно пришло в образе высокой и стройной женщины с жемчужно-белой, мягкой кожей, так констатировавшей с бронзовым загаром самого Хаашима. У его избавительницы были длинные и мягкие светлые волосы какого-то удивительно нежного золотистого оттенка и умные серые глаза под веером тёмных ресниц. Большего тогда он разглядеть не смог, потому что стерильный белоснежный свет операционной, где проводили его допросы, резал глаза, выжигая, впиваясь в мозг белыми крючьями боли, а по щекам текли постыдные горячие слёзы.

Прохладные пальцы коснулись его пылающей кожи, мягко очертили линию скул, проследили за узором чешуек-хэле... и покинули. Такая невесомая, но невозможно нежная ласка к нему, жалкому, раздавленному, распятому на операционном столе, словно лягушка, готовая к препарированию...

– Потерпи ещё немного, – эти слова, сказанные чистым, хрустальным голосом, были единственным утешением, что мужчина был согласен принять.

В памяти вновь возникло лицо смешливой девчонки-невесты, оставшейся дома. Их брачный союз был заключён три года назад, когда самому Хаашиму исполнилось двадцать девять циклов, а милой, славной Хайат – пятнадцать. Семьи очень тщательно готовились к этому событию, взвешивали каждый пункт брачного договора, по целому месяцу обсуждая условия... Гнездо Захрен было богаче и древнее Гнезда Шеахасс, но они медленно вырождались, предпочитая заключать браки внутри семьи и только после того, как сразу три кладки старших женщин почернели, повествуя о гибели младенцев, старейшина Фархас решился на вливание “новой крови”. Почему выбор пал именно на Йахшим-хааза? Счастливый случай? Роковая ошибка?

Он любил свою наречённую невесту, согласен был ждать, пока она не войдёт в пору зрелости, тайком дарил подарки и целовал украдкой, держа прямо на руках, а она трогательно краснела, обвивая тоненькими ручками его шею.

Всего этого уже никогда не будет. Ни звонкого смеха Хайат, ни брачной ночи, которую они с нетерпением ждали, а их детёныши никогда не будут бегать по нагретым солнечным теплом плитам внутреннего дворика их собственного гнезда.

Кто теперь обнимает её, сажает на колени и заплетает длинные, чёрные волосы в тонкие косички, украшая цветными бусинами? Кому она подарит свою любовь? Наверное, это будет брат Хасим, или Фарух?..

Хаашим вдруг понял, что всё ещё способен чувствовать боль. Она отозвалась в его изломанном теле огненной волной, дрожью в непослушных ногах. И в какой-то момент он с неотвратимостью осознал – всё, что произошло с ним – навсегда. Никогда не исправить и даже если каким-то чудом ему удастся вернуться на Ал-Хиссу, всё, что его ждёт там – неизбывный позор. Хсаши не простят такого, как он, проигравшего в битве, позволившего захватить себя в плен... такой мужчина не достоин звания хафеса. Его участь по возвращении – позорный столб на площади и ежедневные насмешки.

Хаашим застонал от отчаяния, с трудом разлепив спекшиеся губы. Точнее, захрипел. Надсаженное в крике горло отказывалось служить, но даже этот тихий звук привлёк внимание той, что недавно с такой лаской гладила его лицо, изуродованное шрамом, тянущимся от левого виска к уголку глаза, отчего опухшее веко не позволяло широко распахнуть левый глаз. Что ж, уродством больше или меньше – какая теперь разница? Однако женщина так не считала. Она спросила у невидимого палача, до её прихода истязавшего Хаашима:

– Чего вы добиваетесь, мастер Танас? Разве не достаточно того, что вы перевернули всю его память, выискивая нужные сведения? Или вам настолько нравится мучить беспомощного пленника?

– Мне жаль, мистресс Хельга, но таков приказ Матери. – Монстр в чёрной униформе в притворном сожалении склонил голову. Вот только голос его звучал непривычно – не требовательно и угрожающе, как привык слышать хсаши, но заискивающе и даже подобострастно.

“Хелгхаа”, – повторил про себя Хаашим незнакомое имя. “Хелгхаа”.

– Вы хотите сказать, что Мать пожелала свести этого беднягу в могилу лишь потому, что он принадлежит другой расе? Взгляните, он умирает, почему вы продолжаете потворствовать собственным прихотям, да ещё и прикрываясь именем Матриарха?

– Мистресс... со всем уважением, но вы ошибаетесь. Этот “бедняга” – командир целой эскадры, насчитывающей не менее десятка кораблей, которые по нашей классификации считаются не ниже уровня “Агат”! Он – военный офицер ещё не изученного нами вида, посему в мои задачи входит извлечение из его мозга сведений касаемо вооружённой мощи его державы, буде таковая посмеет угрожать Аглору. Как видите, я всего лишь радею за безопасность нашего Дома.

– Всем на Аглоре известны ваши садистские методы, Танас! Не далее как позавчера вы замучили до смерти двух других пленников, один из которых перед кончиной превратился в слюнявого идиота. Вы считаете себя вправе распоряжаться трофеями Дома?

– Н-нет.

– В таком случае я лично прослежу, чтобы ваши “пациенты” перешли к более нравственным и гуманным коллегам.

– Вы не имеете права, мистресс, вмешиваться в военное ведомство Аглора! – Сделал последнюю и неубедительную попытку возмутиться телепат. – Благодаря знаниям этого хсаши мы можем с большей эффективностью противостоять атакам из космоса...

– Пока что именно наши силы атаковали их флот, не так ли, мастер?

– Приказ Матери и Долг защиты.

– Всего лишь отговорки, и мы это знаем. Нашим военным не хватает практики, – так вы говорите. И это, разумеется, весомый аргумент для подобных пиратских рейдов! На своём пути Аглор, точно живое существо, пожирает целые миры и бессчетное количество жизней!

– Вынесете этот вопрос на рассмотрение Совета Дома. – Окончательно сник одарённый. Он прекрасно осознавал, что его положение в обществе не идёт ни в какое сравнение с той, что занимает вторую ступень у трона Матери.

– О, всенепременно! – Хельга ещё раз с сожалением провела ладонью по пылающей коже пленника. Температура, высокая даже для человека, для хсаши была признаком предсмертной агонии. – А пока я хочу, чтобы этого хсаши перевели в мои чертоги.

Вот таким образом Хаашим стал вещью женщины по имени Хельга Гэлли.

Она оказалась весьма сведуща в медицине, потом он узнает, что выжил лишь благодаря её стараниям и неустанной заботе. Ему следовало бы задуматься, почему столь блистательная и уважаемая эсса оказывает ему, ничтожному из хсаши, столько внимания, лично присутствуя на всех перевязках, меняя холодные компрессы, сбивающие губительную лихорадку... но тогда Хаашим был способен только на одно-единственное чувство – всепоглощающую ненависть. Он ненавидел себя, Аглор и эту женщину, которая упрямо не подпускала к нему смерть. Пытался объяснить ей, коверкая незнакомые слова, отталкивал заботливые руки, отказывался от еды... Хельга обращала на эти попытки внимания не больше, чем на капризы больного ребёнка. Терпеливо сносила все гневные упрёки, смоченной в холодной воде тряпицей протирала его лицо от выступающего пота и слёз, текущих из уголка левого глаза, повреждённого шрамом, вливала в него питательный бульон, заставляя чувствовать смущающий стыд. Всегда была рядом, когда он приходил в себя, измученный жаждой и ломотой во всём теле, утешала, шептала что-то успокаивающее... и его ненависть начала уходить, оставляя после себя тянущую пустоту, не заполненную другими чувствами.

Хаашим, бывший хсонг Йахшим-хааз, с пропастью вместо сердца, с ледяной пустыней взамен эмоций. Жалкий раб, родившийся в новом мире для того, чтобы служить своей госпоже. Так он решил, когда болезнь отступила и он вновь мог ходить, пусть и не достаточно ровно.

Он не был благодарен или преисполнен уважения к Хельге. Просто достаточно умён для того, чтобы не вызывать недовольства новых господ. Раз уж ему так не посчастливилось остаться в живых, нужно использовать любую возможность, чтобы отомстить. Найти для себя новую цель и отдаться ей всеми помыслами и желаниями – Хаашим справился с этим вполне. Его безумие затаилось в самом тёмном уголке души, нашёптывая каждую ночь заманчивые посулы и награждая видениями, от которых он просыпался в холодном поту и долго не мог сомкнуть глаз.

Ему пришлось заново учиться многим вещам, в том числе и терпению и науку эту Хаашим постиг в совершенстве. Отныне его практически невозможно было вывести из себя, и внешне он оставался невозмутимым, позволяя себе вспышки ярости и гнева только тогда, когда был уверен, что его никто не увидит. Прислуживая мистресс Хельге за столом, он не раз и не два встречал насмешливые взгляды её гостей, наслаждающихся своей властью над ним, хотя Хаашим физически был сильнее любого из них. К числу тех, кто пренебрежительно относился к “трофеям”, относилась и сестра госпожи – мистресс Гретта Гэлли. Эта вздорная особа, казалось, задалась целью отыскать слабые места в ледяной броне Хаашима и являлась, как ему казалось, исключительно ради того, чтобы лишний раз унизить его.

...Хаашим составил с подноса на стол две чашечки тончайшего, изысканного фарфора, наполненные ароматным кофе с такой осторожностью, что тёмная жидкость даже не качнулась. Следом с лёгким звоном на специальную подставку хсаши водрузил молочник, а вазочка со сладостями заняла своё место на кружевной салфетке, после чего бывший хсонг выпрямился, ожидая новых приказаний, из-под прикрытых ресниц разглядывая “кошачью элиту”. Женщины, которым он прислуживал в этот вечер, были разными настолько, что никому и в голову не пришла бы мысль об их близком родстве! Мистресс Хельга, изящная, благородная и воспитанная, как нельзя лучше подходила к понятиям хсаши о настоящей эссе. Она была безукоризненно вежлива со всеми, и даже если собеседник не вызывал у неё восторга, эта женщина никогда не подала бы вида, предпочитая видеть достоинства, а не заострять внимания на недостатках. Видимо, именно поэтому она всё ещё терпела подле себя такого строптивого грубияна, как Хаашим. Светлые, словно выгоревшие на солнце волосы её струились по плечам и спине мягкой волной, от которой исходил невыносимо притягательный запах каких-то трав. Он был неуловимым, заставляя Хаашима раз за разом делать глубокие вдохи в надежде вновь ощутить его и насладиться ускользающим ароматом. Красота этой женщины была подобна морозному рассвету ранней весной, когда на листьях асхении в саду ещё можно увидеть хрупкий налёт инея, мгновенно тающий от дыхания. Так и Хельга казалась изнеженной и капризной, что никак не вязалось с воспоминаниями Хаашима о той тяжёлой работе, что она добровольно взвалила на себя, когда ухаживала за ним, беспомощным и жалким. Её тонкие, ухоженные пальцы были покрыты выцветающими пятнами от чернил, а вот здесь, ревниво подметил мужчина, на жемчужно-белой коже появилось новое, – должно быть, мистресс встала ещё до рассвета, чтобы работать в своих архивах.

О Гретте Гэлли никогда не сказали бы – прилежная, усидчивая, послушная. Огненная копна пышных волос топорщилась задорными кудряшками в тщательно созданном художественном беспорядке, однако Хаашим прекрасно видел, как бережно залачены все эти “случайные” прядки, как тончайшая золотистая пудра заставляет волосы мистресс искриться, привлекая завистливые взгляды прочих женщин и алчные – мужчин. Кому на Аглоре не хотелось хоть раз запустить жадную руку в эти локоны, сжать в горсти упругую гущу, заставляя их обладательницу запрокидывать голову, открываясь для поцелуя... Хаашим ненавидел её сильнее всех. Эта непоседливая, вертлявая особа любила наносить визиты Хельге, и, прикрываясь своим высоким положением, изводить и унижать хсаши, жадно выискивая на его лице следы боли или гнева. Словно огонь, постоянно меняющий свою форму, Гретта не могла долго сидеть на месте спокойно, в ней кипела жажда деятельности, время от времени прорываясь язвительными вспышками и комментариями, за что и получила прозвище главной занозы Аглора: медноволосой фурии непостижимым образом удавалось засунуть свой конопатый носик в каждую щель и только высокое происхождение до сих пор хранило её от мстительных недоброжелателей и если Хельгу Хаашим невольно мог сравнить со спокойной, ровной рекой, то ручеёк Гретты изобиловал опасными омутами и внезапными порогами, коварными стремнинами и перекатами.