Текст книги "Аналогичный мир (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 98 страниц)

ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ

Цветной квартал праздновал неумело, то есть бестолково, пьяно и шумно. Эркин и Андрей не спеша шли по улице, весело переругиваясь со знакомыми. Они уже посидели с ватагами Одноухого и Арча, выпили, погорланили, поели. Солнце стояло над головой, впереди полдня, и делать абсолютно нечего…

… Он с утра, пока Женя спала, вымыл голову и обмылся оставленной с вечера на плите водой, заготовил всё для Жени – она говорила про уборку и мытьё Алисы – и заглянул в комнату. Женя ещё спала, но от его взгляда сонно потянулась и приподнялась на локте.

– Ты?

Он подошёл и присел на корточки у её изголовья.

– Я. Разбудил тебя?

– Нет, всё равно пора уже. Ты уходишь?

– Да, я всё сделал. Вода уже закипает.

– Спасибо, родной, – она высвободила из-под одеяла руку и погладила его по голове. – Вымыл голову?

– Да.

– Не простудишься с мокрой головой?

– Нет, сегодня тепло.

Они говорили шёпотом, чтобы не разбудить Алису.

– Я в темноте приду.

– Хорошо. Денег возьми, не ходи голодный.

Он молча взял её руку, поцеловал.

– Тебе бы тоже отоспаться сегодня, да вот…

– Нет, Женя, все хорошо.

Он положил её руку и, наклонившись, осторожно поцеловал её в висок. Как она любила, сжатыми губами. И ушёл…

… Эркин покосился на Андрея. А Андрею совсем не весело, хоть он и горланит, и задирается в шутку. Их глаза встретились, и Андрей, резко отмахнувшись от встречного, вдруг сказал.

– А на хрена нам круговерть эта?! Пошли, посидим где-нибудь.

– Пошли, – согласился Эркин.

Рабское веселье – нажраться и упиться – не привлекало его. Да ещё в такой компании, где половина – шакалы, что за халяву нагишом станцуют.

Через Цветной квартал они выбрались из города, обогнули свалку и вышли к заросшей лощине с прудиком. Свалка сюда ещё не добралась, и склоны в молодой траве ещё чисты. Здесь никого не было, и Андрей предложил.

– Скупнёмся, пока чисто?

Эркин пожал плечами и согласился. Они спустились к чистой, ещё не зацветшей воде.

– Плаваешь? – Андрей быстро сбросил у старого пня сапоги и куртку и попробовал ладонью воду.

– Не очень. А ты?

– В детстве плавал. Может, и помню.

Андрей ещё раз огляделся по сторонам.

– Вроде чисто. Но знаешь, давай по очереди, а то ещё голышом останешься.

– Иди первым, – согласился Эркин и стал раздеваться.

Пока он складывал своё, чтоб зря не мять, Андрей бросил кое-как штаны и рубаху и не вбежал, а как-то влетел в воду.

– Ах-ха-ха-ха! – вода гулко отразила его восторженный вопль.

Эркин покосился на комки его одежды и всё-таки поднял и уложил их как следует, рядом со своими. И с наслаждением потянулся, разминая, расправляя тело. За его спиной ухал и шумно плескался Андрей. Эркин стоял под приятно жаркими лучами и гнал, гнал по мышцам волны напряжений. По раскинутым рукам от пальцев к плечу, по спине к другому плечу, и по другой руке до пальцев. Играл мышцами спины, груди, ног. Всё зажило, синяки и ссадины сошли бесследно и если б не щека…

– Ух, хороша водичка!

Эркин обернулся. Андрей стоял у берега по щиколотку в воде, ерошил обеими руками волосы. Эркин впервые увидел его обнажённым. Он… он никогда не видел такой белой кожи. Лицо Андрея и кисти рук, и так светлые, казались тёмными, почти обугленными рядом с молочно-белой, чуть ли не бесцветной кожей тела. И такого… страшного тела Эркин тоже никогда не видел. Рубцы и шрамы покрывали Андрея как узором, местами из тела словно куски мяса вырваны, обтянутые кожей ребра в шишках сросшихся переломов. И худой он какой, все кости наружу…

– Ну, чего вылупился? – хрипло с нарастающей злобой спросил Андрей. – Иди, купайся. Красавчик… – он закончил ругательством.

Эркин молча прошёл мимо него к воде.

Плавал он плохо, но на воде держаться умел. В дорогих Паласах были бассейны, и их учили работать в воде. Да и тогда, когда на второе лето гоняли бычков, ему иногда удавалось выкупаться, если лагерь был рядом с ручьём или там речкой, а он оставался днём один.

Вода холоднее и не такая упругая, как в бассейне, но радость от владения телом была сильнее, и не по приказу, а по своему желанию… Эркин с удовольствием ещё раз кувыркнулся в воде, встал на ноги и пошёл к берегу.

Андрей сидел на траве, обхватив колени руками, и смотрел на него таким же внимательным изучающим взглядом. Но Эркин не стеснялся своей наготы, а уж теперь, когда все зажило… Вот только… но Андрей знает, что он спальник, так что пусть… не страшно. Эркин, спокойно выдерживая этот взгляд, подошёл и сел рядом, подставив спину солнцу.

– А что? – вдруг спросил Андрей, – у вас там все с такими, – он сделал выразительный жест, – были?

– Других на сортировке выкидывали, – очень спокойно ответил Эркин. – Ты мне про лагерь расскажешь?

– Ты что?! – немедленно вскипел Андрей, – Охренел?! Да мне вспомнить только…

– А мне вспоминать приятнее? – перебил Эркин.

Андрей бешено посмотрел на него, потом отвернулся и длинно сплюнул сквозь зубы.

– Ладно, не ершись. Просто… гладкий ты…

– Чего?! – теперь уже Эркин обозлился. – Гладкий, говоришь, смотри! Сюда смотри! Видишь?

Крохотные треугольники, словно чуть вдавленные в кожу, еле заметные вмятинки, на запястьях, у сосков, на животе, на лобке, мошонке, щиколотках, висках…

– Говори, видишь?

– Ну, вижу. Ты б мне ещё в нос ткнул. Чего это?

– То самое, – Эркин отодвинулся. – Током когда бьют, прикрепляют такие… пластинки. Ну и остаются… следы, как ни разглаживай потом, всё равно. Так-то не видно, только если знаешь, где смотреть.

– Током? – переспросил Андрей.

– А чем ещё? От плётки кожа портится. Ну и дубинками ещё били. Но тоже чтоб без следов.

– Про дубинки знаю.

– Гладкий… – повторил Эркин. – Знал бы ты каково… как эта гладкость… Э, ладно, – он с силой ударил кулаком по земле. – Нечего душу травить, – но остановиться не мог. – А смотрел я… я таких белокожих сроду не видел. Ты всегда такой был?

– Не знаю, – Андрей вытянулся на траве. – Говорят, в тюрьме кожа светлеет. А я с двенадцати лет по тюрьмам и лагерям.

– Сколько ж тебе?

– Считаю, двадцать. А тебе?

– Двадцать пять.

Забивая пустячными вопросами возникший холодок, они снова и снова возвращались к тому, что разделяло их – спальника и лагерника. Но уже по-другому.

Эркин лёг рядом с Андреем ничком, уткнулся подбородком в скрещённые руки. Прямо перед глазами среди стеблей суетились какие-то букашки, козявки… Андрей перевернулся на живот, искоса глянул на Эркина.

– Злишься ещё?

Эркин покачал головой.

– На всех злиться… Ты своего хлебнул, я своего. Ты тоже… не сердись, что я… смотрел. Не видел, чтоб белого и так.

– Я ещё ничего, – усмехнулся Андрей. – Ты б других, кто постарше, увидал… А насчет хлёбова – это точно. Мало никому не было.

Он стал приподниматься, но Эркин вдруг сбил его, навалился сверху.

– Ты чего?! Совсем…? – забарахтался Андрей.

– Лежи! – прямо в ухо ему крикнул шёпотом Эркин. – Идут сюда.

Андрей как-то по-детски ойкнул и замер, вжимаясь в траву и зачем-то закрыв руками голову.

– Лежи, – повторил Эркин.

Он, не вставая, дотянулся до пня и сдёрнул их одежду, набросил на Андрея его рубашку.

– Одевайся. Живо.

Не вставая, елозя по земле, он влез в трусы. И привстал. Огляделся. Точно. Идут. И вроде… вроде…

– Беляки.

– Отваливаем.

Сидя на земле, Андрей натянул штаны и встал, застегивая рубашку.

– Давай, прикрою.

Джинсы натянуть, дальше уже можно не спешить. Эркин накинул рубашку на плечи и встал, готовый уже прикрывать Андрея, пока тот обуется. Но из-за деревьев их, видно, тоже заметили. Голоса стали удаляться.

– Отбой, – Андрей сел на землю и потряс головой. – Фу, труханулся как.

Эркин не понял слов, но кивнул, догадавшись по интонации о смысле.

– Окунемся ещё?

– С меня хватит. – Андрей огляделся. – А хорошо здесь. Давай что ли… сами посидим.

У Андрея оказались полбутылки выпивки и рыба, Эркин достал купленный по дороге хлеб. Разложили на пне. Андрей выдернул скрученную из обрывка газеты затычку.

– Ну, с материнским днём тебя.

Он глотнул и протянул бутылку Эркину. Но тот мотнул головой, отказываясь.

– Не пьёшь, не куришь, – усмехнулся Андрей. – Зря. В рай все равно не пустят.

– Доберусь до рая, а там видно будет, – ответил шуткой Эркин. – Может, и вломлюсь. А сам? То дымишь, то нет. И с выпивкой…

– Иногда хочется. – Андрей задумчиво вертел бутылку, бултыхая и разглядывая мутную желтоватую самоделку. – Сегодня я б напился, – и поднял на Эркина светлые, неуловимого цвета, серо-голубые глаза. – Придумали же, сволочи, День Матери. А я… я и помню её плохо. Так… Руки помню. Как она меня умывает… Смешно, а? Она всё за чистоту беспокоилась. Чтоб мы руки перед едой мыли.

– Вас… у неё много было? – медленно спросил Эркин.

– Трое… а может и четверо, – Андрей неуверенно пожал плечами. – Били меня сильно, перезабыл, что… до этого было. Я ж в лагерь из приёмника попал, спецприют для перевоспитания. Мы стукачонка одного придушили ночью. И всей спальней… вперёд и не оглядываясь. Это помню. И дальше помню. Может, и путаю, что за чем, но помню. А её плохо…

Эркин машинально, не чувствуя вкуса, жевал. Хлеб ли, рыбу ли, не всё ли равно?

– Иногда вдруг вспомню, прямо как увижу, и тает всё. Будто и не со мной было. И вроде сёстры были. Помню девчонок, они вроде старше были… А… у тебя как?

– Мне нечего помнить, – тихо ответил Эркин. – В питомниках сразу отбирают, дают другим. Выкармливать. И меняют. Чтоб не привыкали, наверное.

– Это… со всеми так? – глухо спросил Андрей.

– В имениях до года разрешают держать. Ну, кто родил. Они и кормят. А потом отбирают и продают.

Эркин говорил спокойно, даже лениво. Так объясняют давно известные, не очень-то важные вещи. Только на упиравшемся в пень кулаке посветлела натянувшаяся кожа, да привычно опустились веки, пряча глаза под ресницами. И Андрей отвёл глаза, давая ему время справиться с лицом.

– Парни, а парни, дайте глотнуть.

Они вздрогнули и оглянулись. Как эта ведьма только подобралась так тихо?! Сама толстая, а руки и ноги костлявые, торчат, в грязной рванине, седые лохмы, на лицо и поглядеть страшно, и не поймёшь, кто по цвету, бурая какая-то… Ну, ведьма и есть.

– Дайте, парни, – канючила она. – Мне б глотнуть только. Горит всё.

– Давай, – не выдержал Андрей. – Во что тебе?

Такая она грязная, страшная, что он побрезговал дать ей бутылку. Она захихикала, подставила трясущиеся ладони.

– Ты ж прольёшь больше! – возмутился Андрей.

– Ты налей, а уж я не пролью.

– Ну, смотри, второго раза не будет, – предупредил Андрей.

Но как только он наклонил бутылку, вся дрожь из её скрюченных пальцев исчезла. Не пролив ни капли, она одним глотком осушила пригоршню, чавкая, облизала мокрые ладони и пальцы и ловко подхватила обгрызенную Эркином рыбью голову, валявшуюся рядом с пнём.

– Бог вас наградит, парни, – она торопливо засовывала в беззубый рот рыбью голову. – Может, и вашим матерям кто нальёт.

У Эркина вспух, запульсировал на щеке шрам, у Андрея натянулась на скулах кожа. Она, шамкая, бормотала благодарности, не отводя глаз от бутылки.

– А ну вали отсюда! – вдруг рявкнул Андрей.

И она сразу попятилась, засеменила.

– Что вы, парни, я ж глоток только… Бог вам даст, парни…

Андрей беспомощно выругался ей вслед. Эркин встал.

– Пошли отсюда.

Андрей осмотрел остаток водки, будто решая, что с ней делать, понюхал.

– Дрянь какая-то.

– Оставь тогда, – Эркин заправил выбившуюся рубашку, огляделся. – Вон уже… шакалы ползают.

Андрей тоже заметил таящиеся в тени за кустами фигуры и засмеялся.

– Эти-то… Они тебе и не то выпьют. Пусть их.

И поставил бутылку на пень рядом с рыбьими ошмётками.

Они поднимались, не оглядываясь, и не видели, какая молчаливая беспощадная драка завязалась у их объедков.

Они уже миновали свалку, возвращаясь в город, когда Эркин нарушил молчание.

– Я смотрю, ты не пьянеешь совсем.

– Когда как, – Андрей поправил накинутую на плечи куртку. – Сегодня не берёт чего-то.

– Бывает, – кивнул Эркин.

Город наплывал на них сумерками, пьяным шумом, разноголосой музыкой.

К четырём часам Женя всё сделала. Дом блестел, печенье готово, отмытая тоже до блеска Алиска в лучшем платьице всё поняла и усвоила. Женя перебрала свои наряды. Но ничего, кроме юбки от костюма и кофточки, придумать не смогла. А если… нет, сарафанчик, переделанный для бала, никак не годится. Ну что ж, расстегнём у блузки воротничок и сделаем её навыпуск с кушаком из ленты. Пожалуй, так будет неплохо.

– Какая ты красивая! – убеждённо сказала Алиса.

Женя засмеялась и чмокнула её в щёку.

– Ты всё поняла?

– Ага.

– Говоришь только, когда спросят, в разговоры не лезешь, за столом ничего не хватаешь. Я всё сделаю сама.

– Ага, – вздохнула Алиса.

– Ну вот, а пока никого нет, я тебе почитаю.

Женя читала Алисе до без четверти пять. Потом попросила дочку поиграть самой и, не зная, куда себя деть, прошла на кухню. Кухня, как и комната, сияла необыкновенной чистотой. На всякий случай. Женя подошла к окну. Улица залита солнцем и пуста. День Матери – семейный праздник. Гости – редкость, в основном, поздравляют и навещают матерей. Ну что ж, у неё всё не как у людей, будет и это…

В пять минут шестого пришли Ирэн и Этель.

– Боже мой, это ваша дочка? – восхитилась Ирэн. – Какая прелестная девочка! Как тебя зовут, детка?

– Элис, мэм, – Алиса изобразила нечто вроде книксена.

– А сколько тебе лет? – вступила Этель.

– Пять лет, мэм, – Алиса повторила движение.

– Прелесть, прелесть!

– Джен, для мамы с пятилетним стажем вы чудно выглядите.

Женя поблагодарила, разлила кофе и подала печенье. Гостьи пили кофе, восторгались печеньем, Алисой, уютом и милой простотой скромного жилища и самой Женей. Женя восторгалась вкусом, тактом и умом гостий. Через полчаса пришла Майра, выяснила, как Алису зовут, сколько ей лет, и разговор пошёл по новому кругу.

Алиса сидела рядом с Женей и старательно улыбалась гостьям как мама. Женя время от времени ободряюще улыбалась ей, и тогда Алиса тихо, совсем незаметно вздыхала.

Выпив кофе, гостьи повосторгались, посплетничали и стали прощаться. И тут пришла Рози. Алиса, уже решавшая, что она стребует с матери за своё хорошее поведение, гневно насупилась, исподлобья оглядывая новую гостью.

Несколько минут суеты, поцелуев, восторгов, и Этель, Ирэн и Майра упорхнули. Женя невольно облегчённо вздохнула, переглянулась с Рози, и они рассмеялись.

После Бала Рози изменилась. Она не то что похорошела, но стала как-то свободнее. И сейчас она очень естественно поцеловала Алису в щёчку и не докучала ей глупыми вопросами об имени и возрасте, а достала из сумочки и вручила ей куклу в фермерском костюме.

– Какая прелесть! Настоящая Барби! – восхитилась Женя. – Но, Рози, право, это неудобно.

– Нет-нет, – смеялась Рози. – Сегодня День Матери. А хочешь порадовать мать, порадуй её ребёнка. Так говорила моя мама.

– Мамы не ошибаются, – вздохнула Женя.

– А ты что подарила сегодня маме? – обратилась Рози к Алисе.

Алиса оторвалась от куклы и подняла на гостью глаза. Что ж, такая заслуживает честного ответа.

– Я её сегодня весь день слушаюсь.

Рози ахнула и залилась таким весёлым искренним смехом, что засмеялись и Женя, и Алиса.

– И как ты её назовешь, Элис? – спросила Рози.

– Как тебя, – сразу ответила Алиса и вежливо добавила, покосившись на мать. – Вы мне позволите, мэм?

– Ну конечно, Элис.

– Значит, её зовут мисс Рози, – сказала Женя и мягко подтолкнула Алису к её уголку.

– Большое спасибо, мэм, – сказала Алиса и пошла знакомить мисс Рози с Линдой, Тедди и Спотти.

Женя принесла свежего кофе и новую порцию печенья.

И вроде бы тот же ни к чему не обязывающий разговор, но с Рози он немного другой и намного приятнее. И Женя чувствовала, что Рози пришла позже остальных не случайно. Ей надо о чём-то поговорить.

– Джен, я хотела бы… – Рози оглянулась на Алису. Та сидела на полу и тихо беседовала со своими куклами. – Я хотела бы обсудить с вами один вопрос.

– Пожалуйста, Рози, я с охотой помогу вам.

– Джен, я на Балу познакомилась. Он… ну словом, мы встречаемся. И мне неловко. Он не знает, что я… что у меня не было… – Рози покраснела и снова покосилась на Алису.

– Я понимаю, Рози, – успокоила её Женя. – Вы боитесь, что узнав, он вас бросит?

– Да. Ведь в первый раз это так больно и неприятно, что этот… ну с кем… что испытываешь к нему ненависть. И я не знаю, что мне делать. Раньше были Паласы. И вся проблема решалась очень легко.

– Даже слишком легко, – задумчиво сказала Женя.

– Да, возможно и так. Но, но что мне делать, Джен? Ведь Паласов нет. Я попробовала поговорить… с одной, вы её не знаете, но она очень опытна. В этих вопросах. И она посоветовала мне… Она говорит, что в городе есть… ну бывшие спальники. Немного. Уцелевшие. И что можно нанять для этого. Правда, это дорого, потому что они скрываются, и не будет выбора, как в Паласе. А только тот, кого она найдёт. Как вы думаете, Джен, может попробовать? Я чего-то боюсь. Но другого-то выхода нет.

Слушавшая вначале просто вежливо и добродушно, Женя вся напряглась. Но выдать себя нельзя. И она задумчиво, будто решая задачу, сказала.

– Я думаю, вам, Рози, не стоит с ней связываться. Вы рискуете потратить деньги и ничего не приобрести.

– Да, я тоже так думаю. Всё-таки в Паласах за ними следили, за здоровьем, чистотой, и вообще… Но как же тогда… с этим?

– Попробуйте поговорить… со своим другом. Если он действительно друг вам, он всё поймёт. И всё будет хорошо.

– Но… но Джен, я же тогда… если я с ним… я же возненавижу его.

Рози смотрела на неё с такой надеждой. А Женя, глядя перед собой остановившимися расширенными глазами, видела… смуглое напряжённое лицо… тёмные с длинными пальцами руки, скользящие по её животу… неожиданная улыбка, словно вспышкой молнии, освещающая это лицо и делающая его озорным и близким… играющие, переливающиеся под гладкой смуглой кожей мышцы… и тихий шёпот, где слова уже не важны… и это же тело, но тёмное, в пятнах синяков и ссадин, костлявое, жёсткое… опухшее перекошенное лицо, залитое кровью… Женя перевела дыхание, нашла глазами ждущее лицо Рози и улыбнулась.

– Когда любишь, то ничего больного, грязного, некрасивого уже нет. Если он вас любит, Рози, то всё будет хорошо, – и тут же поправилась, – если вы друг друга любите.

– Да, Джен, вы, конечно, правы, – обрадовалась Рози. – И потом, ведь эти, спальники, я думаю, что они ничего, ну ничего не чувствуют. Вы понимаете? Ну, вот мы же печатаем и болтаем совсем о другом, нам всё равно, что печатать. И им так же, всё равно с кем… ну вы понимаете, Джен. Работа – это же совсем другое.

– Да, – кивнула Женя. – Работа, это совсем другое.

– Большое вам спасибо, Джен, вы так помогли мне. Конечно, я лучше поговорю с ним. Он такой добрый и умный…

Дальнейший разговор шёл как-то мимо сознания Жени. Она проводила гостью, переоделась сама и переодела Алису, убрала со стола. Потом стирала, играла с Алисой, шила, готовила. Но всё это так, это не она, а кто-то другой живёт заведённым порядком, а она сама… у неё сейчас одно. То страшное, что так легко, походя сказала Рози, и о чём она ни разу не подумала за эти шесть лет. Для него это было работой. Ра-бо-та! И Рози права, иначе и быть не могло. И на следующую ночь он был с другой, работал, и потом, и потом… И она для него как для неё очередной лист с текстом. Не больше. Он работал, работал хорошо, честно, она должна быть благодарна ему за его старания, но он только работал. Поэтому сейчас так невесомы его объятия, так отчуждённы губы. Поэтому он так охотно ушёл спать в кладовку. Да, он благодарен ей, заботлив, но… но она же совсем, ну совсем не чувствует в нем того… желания, что ли. В Хэмфри оно за десять шагов не то что чувствовалось, а прямо било разрядом, будто за провод взялась, било её, стоило ей оказаться рядом с Хэмфри. Но… но почему она решила, что права Рози? Что они не маньяки, а работники? Может… может, она просто не вызывает у него желания. Он не любит её, а просто… просто отрабатывает своё спасение. И не надо! И пусть так и будет! Он же не виноват, что она выдумала эту любовь. А её и не было вовсе! Просто… просто на неё даже маньяк не польстится!

Женя так яростно оттирала кастрюлю от пригоревшей каши, что заметила возвращение Эркина только, когда стукнула дверца плиты. Она обернулась и увидела его привычно сидящим на корточках перед топкой и поворачивающим, чтобы лучше горело, полено. И сразу раздражение, обида, неприязнь исчезли. Осталась только грустная щемящая нежность к этому смуглому черноволосому парню, что готов замучить, загнать себя на работе ради… ради чего? Лишь бы его не прогнали, разрешили жить рядом, спать на холодном полу в затхлой кладовке, так что ли? Ради той тарелки супа, на которую он каждый раз смотрит как на чудо?

Эркин почувствовал её взгляд и обернулся, посмотрел на неё снизу вверх.

– Ну, – Женя кашлянула, справляясь с голосом. – Как отпраздновал? Гулял?

– Да. С Андреем на пруд ходили, за городом. Купались.

Женя невольно улыбнулась его мальчишеской интонации.

– А ещё что? Было интересно?

Он как-то неуверенно пожал плечами.

– Да нет, пожалуй.

– Что так?

– Мы… мы не умеем праздновать. Так. Поели, выпили, не работали. И всё.

– Ну, – Женя ополаскивала кастрюлю, – танцы хоть были?

Он засмеялся.

– Были.

– Танцевал?

Он мотнул головой.

– Посмотрел, и хватило.

Не станет он Жене рассказывать, что сначала побоялся выдать себя в танце, а потом… И ведь тогда придётся рассказать и об этой… суке. Они с Андреем стояли и смотрели на танцующих. В плотной густой толпе. Их толкали, сдвигали, но он чего-то увлёкся и подавался вместе с толпой, ничего не замечая. И вдруг почувствовал, что кто-то гладит его по ягодицам. Умело гладит. Дёрнулся и оглянулся на что-то Андрей, но снова уставился на танцующих. Он покосился налево и увидел смуглую черноволосую женщину, с живым интересом разглядывающую танцоров. На его взгляд она пожала плечами и отвернулась. А чужая рука уже скользит по левому бедру, заходит на живот. Ну… ну сейчас… Он высвободил правое плечо и резко левой рукой перехватил эту кисть, сжал, насколько мог, и с криком: «По карманам шаришь, сука!» – с размаху, с разворота ударил обладателя этой руки. В последнюю секунду он увидел, что его кулак летит в лицо именно этой, что стояла рядом с ним, женщины, что это её рука, и не ударил как хотел, сдержал удар, мягко ткнув ей в нос, пустив кровь без перелома, ниже удивительно светлых на смуглом лице глаз. Она с криком отшатнулась, выдёргивая руку, и он отпустил её. Она убежала, а толпа ещё погомонила, обсуждая, что карманников развелось… И потом, он уже простился с Андреем и шёл домой, он снова увидел её. На границе Цветного квартала. С ней троих. Чуть подальше, плохо видимых в темноте.

– Эй, – окликнула она его. – Ты, дурак. Чего размахался? Нужны мне твои карманы! Дело есть.

Он остановился, нащупывая и открывая в кармане нож.

– Если ты, сука, – он длинно выругался, – ещё раз полезешь, пожалеешь, что вообще родилась.

Она захохотала.

– Ты ж спальник, чего ломаешься?! Можешь заработать.

– А пошла ты, – он добавил кое-что из Андреева списка.

– Да ты перегорел, что ли?

Те трое вроде подходят, хотят с боков зайти? Он вытащил нож, и они остановились.

– Перегорел? Точно? Мерин, значит. Так и мерину работу найдем.

Он молчал, приготовив нож. И она захохотала, сплюнула ему под ноги.

– Зря, конечно. А так… живи, меринок. Я не в обиде, что воровкой ославил. Всё-таки поостерёгся. Живи, раз такой осторожный.

Он дождался, пока они уйдут, не трогаясь с места. И потом долго кружил по улицам, проверяя, не идут ли следом, чтобы не навести на Женю. И уже у самого дома сообразил, почему её голова была такой странной. Чёрные волосы были париком, он съехал, и из-под него выбивались светлые пряди.

Не может он об этом рассказать.

– Мне хватило, – повторил Эркин.

– Ужинать будешь?

Он молча мотнул головой.

– Как всегда, – усмехнулась Женя. – А чаю?

– Чай буду, – сразу согласился он.

Даже странно, как он быстро привык к чаю. Ведь раньше никогда не случалось, чай бывал только в очень дорогих Паласах, когда «по-английски», он всего раз за таким столом прислуживал, а пробовать и не пробовал ни разу. А теперь пьёт каждый вечер. Женя кофе никогда не варит. Только чай.

Алиса уже спала, и Женя как всегда затенила коптилку. Женино печенье Эркин нахваливал вовсю, но Женя подозревала: только потому, что другого не пробовал. Она так и сказала ему. В шутку. Но он виновато поёжился. И Женя сообразила, что действительно ведь не пробовал. Ей захотелось погладить его по голове, утешить, но она сдержала себя. Может, ему и неприятно, что она так постоянно трогает его. А эти поцелуи рук и как он иногда прижимается к её руке лбом… Ну, он же должен это уметь и знать. По работе.

После чая он почти сразу ушёл в кладовку.

Эркин лёг, завернулся в одеяло. Поворочался. Как сказала эта сука? Мерин? Точно сказала, стерва. Шлюха белая, бегает, спальников вынюхивает. У него после удара о её харю на кулаке какая-то дрянь налипла. Оттирал потом травой. Это она под цветную намазалась. Ну, попадется она ещё ему на дороге… Мерин тоже… лягаться умеет. Убьёт на месте, по земле размажет. Только мерином всё равно останется. Чтобы не закричать в голос от обиды, он закусил угол подушки, привычно загнал боль внутрь, чтоб не мешала жить. Сон уже наваливался блеском воды, белым страшным телом Андрея, пьяными песнями Цветного…

Женя прислушалась. Спит. Она лежала и никак не могла заснуть. Надо будет рассказать Эркину об этой… про которую говорила Рози. И мысль о Рози сразу вызвала, потащила за собой весь этот клубок. И обиду… Что вот он, больше месяца рядом и… и словно не понимает, что она – женщина. Нет, он добрый, хороший. Но неужели она настолько подурнела, что совсем, ну совсем не волнует его. Хэмфри говорил: «У мужчины встаёт от одного взгляда женщины. Конечно, если это женщина». И остальные… да, по-разному, но все говорили одно и то же. Женщина волнует мужчину, возбуждает его. А спальники приучены возбуждаться от любой женщины. И уже сами возбуждают её. Хэмфри возбуждался легко. И его возбуждения хватало на двоих. Нет, не хочет она даже думать о нём. Эркин, ну почему, почему ты так? Ведь тогда она понравилась ему. Нет, не работал он тогда. Она же ничего не делала, это он был так страстен и нежен, если бы она ему не нравилась, нет… Не могло это быть работой. Так что же сейчас? Почему? Нет, не будет она больше ждать. Пусть скажет сам.

Женя встала и как была, в одной ночнушке, пошла на кухню. На пороге остановилась. Взять коптилку? Нет, на свету она может и не спросить. А в темноте, в темноте говорят уже правду. Хэмфри в темноте говорил то, чего бы никогда не решился сказать на свету.

Пол холодил ступни. Тапочки она тоже забыла. Надо будет Эркину тапочки купить, а то он дома босиком ходит. Правда, она полы моет часто, но так и простудиться недолго. Вот и кладовка. Она нашарила ручку, потянула. Он не запирался, дверь открылась мягко, без скрипа, и она услышала, вернее, почувствовала его дыхание.

– Эркин, – позвала она шёпотом. – Эркин, ты спишь, Эркин?

…– Эркин, – звали его из темноты, – Эркин.

Голос, который шесть лет звал его в снах, не давая соскользнуть в Овраг…

Дыхание прервалось.

– Что? Женя? Что случилось?

Тревога в его голосе почему-то успокоила её.

– Ничего. Я хочу поговорить с тобой.

Женя шагнула вперёд и сразу наткнулась на него. Когда он успел только вскочить на ноги? Он держал её бережно, но… но это не было объятием. Но её это уже не могло остановить.

– Эркин.

– Да, Женя.

– Скажи, я совсем не нравлюсь тебе?

– Что? Я… я не понимаю…

– Не надо, Эркин. Ты всё понимаешь. Ты не хочешь близости между нами, да?

Он молчал. Она стояла, опустив руки, касаясь плечом его груди, и его руки лежали кольцом вокруг неё. Не давали упасть и не касались. И она продолжала.

– Почему? Я стала такая некрасивая?

– Нет, – у него был хриплый сдавленный голос. – Ты… Женя, ты… – у него как пережало горло, и он не закончил фразу..

– Эркин, тогда, ну когда мы встретились, ты… я ведь понравилась тебе тогда?

– Да.

– Помнишь, я плакала тогда? Когда мы прощались. Я думала, что никогда не увижу тебя, что мы навсегда расстаёмся.

– Да, помню, – теперь он говорил тихо и очень глухо.

– Я ждала тебя. Ты пришёл. И тебя нет. Почему? Ну, говори же, Эркин. Я хочу знать. Ты разлюбил меня?

– Нет, – и таким криком у него это вырвалось, что она повернулась к нему, прижалась и охватила, обняла его, такая боль звучала в этом еле слышном крике-шёпоте. – Женя, ты… у меня ничего нет, только ты. Я живу, потому что ты есть. Не будет тебя, и мне жить незачем. Не будь тебя… я только тобой и жил. Женя…

– Ну, так что ж тогда? Что мешает тебе?

– Я… я уже пять лет… не спальник, я скотником был. Вот, у меня и руки стали… Я дотронуться до тебя боюсь, что больно сделаю.

Женя засмеялась.

– А я думала, что тебе неприятно, когда я тебя трогаю.

– Женя… я боялся…

– А ты не бойся, дотронься. У меня же тоже вот, – она провела ладонью по его левой щеке. – Чувствуешь, какие шершавые. Тебе же не больно?

– Нет.

– И мне не будет. Ёжик мой, ёжики всегда колючие.

«Дурак, сволочь, скажи ей всё, она же не знает ничего, не понимает!» – кричал он себе, а его руки уже прижимали её, и он уже ловил губами её ладони, гладившие ему лицо. Нет, не скажет он, что будет, то и будет. Не может он так мучить её, пусть будет, как будет. Она к нему пришла, сказала то, что он не ждал услышать, не думал, что вообще могут быть такие слова.

Он целовал её лицо, влажное от выступивших в разговоре слёз, собирал их губами, а руки его, глупые непослушные руки, которым бы только через ткань… они расширяли ворот её рубашки, сталкивали вниз, высвобождая её плечи. Худенькие, с ямками над ключицами. Он поцеловал её в эту ямку и почувствовал губами биение пульса. Оглушительно затрещала, разрываясь, ткань рубашки, тихо засмеялась Женя, и он, сдвигая рубашку, целовал её в грудь, в ложбинку между грудями. Она оперлась ладонями на его плечи, и он стоял перед ней на коленях, прижимая её к себе, касаясь губами её живота и не смея опуститься ниже. Позволит ли она? Ведь по-другому он теперь не может. Женя опять засмеялась, обнимая его за голову, прижимая его. И он гладил, вёл руками по её телу и, забываясь, вжимал ладони. И вдруг замер.

Женя перебирала его волосы, запуская пальцы в пряди, играла ими, а он с ужасом, боясь поверить, прислушивался к себе. Будто какие-то тяжи туго натягивались внутри, собирая, бугря мышцы, и горячая упругая сила била толчками и пульсировала, набухая, плоть, выпрямляя и разворачивая тело. Нет, не может этого быть, не должно. Это есть – отвечало тело. Он знал себя, своё тело и не ошибался в его сигналах. Но сейчас… «Нет, ты же не можешь этого» – «Могу, всё могу».