Текст книги "Аналогичный мир (СИ)"
Автор книги: Татьяна Зубачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 98 страниц)
Эркин опустил шторы и расправлял их, когда пришла Женя. Алиса налетела на неё со своим обычным шквальным рассказом, правда, особое место в нём занимал «пакет Эрика».
Увидев знакомый фирменный пакет и улыбающееся лицо Эркина, Женя поняла – закончили! И закончили благополучно. Он весь так и сиял, с трудом сдерживая счастливую улыбку, но вслух только сказал, указав Жене глазами на пакет.
– Премия. А деньги я на комод положил.
Женя кивнула.
– Поедим и посмотрим твою премию, – предназначалось это в первую очередь Алисе, потому что та уже залезла с ногами на табуретку, встала на ней и пыталась заглянуть в пакет. – Ты ещё на стол залезь!
Женя стащила её с табуретки и шлёпнула. Эркин на мгновение отвёл глаза. Он знал, конечно, что шлепок – это совсем не больно, да и не сделает Женя никогда больно никому, тем более Алисе, и сам он в имении, да и раньше – в Паласе, питомнике, в распределителях, да мало ли где ему приходилось сталкиваться с детьми – широко использовал подзатыльники и лёгкие пинки, но что-то, что-то мешало ему принять это так легко, как принимал всё, что делала и говорила Женя.
После ужина Женя принесла чай и улыбнулась Эркину.
– Ну, неси свою премию.
Эркин принёс из кухни пакет и, недолго думая, вытряхнул его содержимое на стол. Алиса восторженно взвизгнула, а Женя засмеялась.
– Вот это да! Всего надавали.
– Да, – засмеялся Эркин. – Ходила по кладовке и из каждой коробки одну мне, одну Андрею.
Алиса хваталась то за одно, то за другое. Конфеты, печенье, вафли, какие-то пакетики из фольги и хрустящего прозрачного целлофана, фигурки из сахара и шоколада, помадка… Эркин сам растерялся перед таким богатством. Он узнал плитку шоколада, маленькие шоколадные бутылочки с ликерами, ещё что-то… Но остальное было ему незнакомо. И он не сразу заметил молчание Жени. А заметив, обеспокоено посмотрел на неё.
Женя сидела, прижав к лицу связку этих… сушек. Почувствовав его взгляд, она отвела руки от лица и улыбнулась.
– Домом пахнут…
Эркин замер. И Андрей так радовался им, и Женя…
– Сушки? – осторожно спросил он по-русски.
– Да, – Женя, всё ещё улыбаясь, положила связку на стол. – Мама покупала к чаю. Да, это сушки.
– Да-а?! – сразу влезла Алиса. – Это ты ела, когда была маленькая? Как я?
– Да-да, – Женя медленно возвращалась к действительности. – Сейчас дам.
Но сушки Алисе не понравились.
– Конечно, шоколад лучше, – подмигнула Женя Эркину.
Она пересмотрела весь ворох, оставила на столе одну из маленьких пачек печенья и по конфете каждому и решительно убрала остальное. Алиса хныкнула, но Женя уже стала строгой мамой.
– Нельзя за один вечер всё съесть. Вот. Тебе клубничка, Эркину с шерри-бренди, а мне с ликёром.
– Да-а, а почему?
– Мала ты ещё для ликёра, – засмеялась Женя и утешила. – Фантики все тебе, – и пояснила Эркину, – fantik это обёртка.
Он кивнул.
Уже ночью, лёжа под одеялом, он всё ещё ощущал на губах и нёбе вкус густой чуть острой жидкости и шоколада. Вкус этот он знал. Такие конфеты были в Паласе. Их заказывали редко, только кто побогаче, и однажды ему перепало. С тех пор он и помнит…
…В этот Палас он попал недавно. Палас был дорогой, и спальников меняли часто. В ту смену его отправили в парти-зал, зал для вечеринок. Работа в парти-зале держала тебя в напряжении всю смену. Пока одна из леди не уведёт тебя в кабину, ты не в отстойнике, а в зале, поёшь, ухаживаешь, танцуешь. Леди вдоволь наиграются и навеселятся, перебирая партнёров, пока не пойдут с кем-то наверх, да ещё надо угадать, как ей хочется: вести тебя, идти рядом, или чтоб ты её тащил, а иной и преследования захочется… Словом, в парти-зале вертись, не зевай. Зато и перепадало там больше, чем в обычном: и клиентки побогаче, и шикануть им охота. Иные леди любят угощать. Но вот взбредёт им групповухой прямо на столах заняться, деваться некуда, работаешь где велели, а за битую посуду… нет, леди платят, но им-то все равно надзиратели потом полным пайком отвешивают. Так что, парти-зал по-всякому может обернуться. В тот раз надзиратель выдал ему гитару, и было чуть легче. Он устроился на перилах лестницы, идущей по стене из зала в кабины, и пел попеременно с Саем, которого усадили за рояль на крохотной эстраде в дальнем углу. Когда Сая утаскивали тискаться, он спускался в зал, ходил, наигрывая, между столиками, если леди делала знак, останавливался и пел специально для неё. Время шло к середине смены, ему уже трижды давали за песню отхлебнуть из бокала, от вина першило в горле, и он боялся, что начнёт хрипеть. Через зал взглядом попросил Сая – тот как раз оттискался и вернулся – выручить, и тот заиграл знаменитый Длинный Танец, Лонг Данс, где долго-долго повторяется одно слово: «любовь», а качающаяся мелодия завораживает и не даёт думать о другом. Он поддерживал Сая гитарой, леди танцевали, сверкая белой кожей через всевозможные и невероятные разрезы и вырезы своих платьев. В парти-зале белые леди играют в обольщение и соблазн. Не самая сложная игра, и не так опасна, как игра в насилие. Там чуть пережмёшь, и дура пугается всерьёз, визжит, приходит надзиратель, а там уж как обычно…
– Ты хорошо играешь.
Он вздрогнул и поднял глаза от гитары. Надо же, незаметно как подобралась стерва белёсая, чуть не влип. Она стояла на полу с другой стороны перил, но была такой высокой, что их лица на одном уровне.
– Спасибо, миледи.
На ней было надето, платье не платье, так, два куска ткани, скреплённые на плечах брошками и узким блестящим пояском по талии. Она стояла боком к нему, и он видел, что, кроме этой ткани и туфелек, на ней ничего нет. Из одежды. Зато браслеты, кольца, множество цепочек и бус с подвесками, длинные серьги. Для работы это плохо. Или сам оцарапаешься, или её оцарапаешь. Она смотрела на него, и он, как положено в парти-зале, пошарил взглядом по её разрезу на боку. Она улыбнулась.
– Ты будешь играть всю ночь?
– Какова будет воля миледи.
– Вежливо и точно, – одобрила она. – Ты индеец?
– Да, миледи.
– Один здесь такой?
Он неопределённо повёл плечами.
– Не знаю, миледи, – он и вправду не знал. Палас большой, ни в камере, ни в смене он индейцев не видел, была пара метисов, трёхкровок как везде навалом, но метисы из другой смены, вместе они ещё ни разу не работали.
Она щёлкнула пальцами, подзывая обслугу. Вывернулся из толпы чёрный вертлявый Жучок с подносом, уставленным бокалами. Она взяла самый большой с шампанским и ткнула пальцем в его сторону.
– И ему.
– Миледи… – застыл в показном недоумении Жучок.
– Что я ваших порядков не знаю?! – она рассмеялась. – Принеси ему что положено. Двойной, понял? Я плачу.
– Слушаюсь, миледи, – преданно выкатил белки Жучок и исчез.
Он тихо перебирал струны. Обычно рабам давали допивать за собой, но иногда, если леди было жалко вина или она не хотела, чтобы раб пил то же, что и она, то она заказывала рабское питьё. И тогда приносили особый стакан, чтоб не спутать, чтоб сразу было видно и понятно, с розоватой, чуть подслащённой и подкисленной водой. Что туда мешали, он не знал, но работать это питьё не мешало, а иногда было даже приятно. Она стояла, облокотясь на перила, рядом с ним, слегка выгнувшись назад, так что острые груди и соски натягивали ткань, и оглядывала зал. Сай уже несколько раз смотрел в его сторону, но, видя, что он уже занят, продолжал тянуть: «O, my love». Ничего не поделаешь. Сай его выручил, но он уже может только игрой поддержать его, пока руки не при деле. А с пением – всё. Леди желает поболтать.
– Где тебя учили петь?
– В питомнике, миледи.
– Вот как? А откуда ты берёшь эти песни?
– Слышу, миледи. И повторяю.
– Не ври, – она коротко и зло рассмеялась. – Ты поёшь свои песни, так?
Спорить с белым, тем более клиенткой, нельзя, но признаться в сочинительстве ещё опаснее. Рабу сочинять не положено. За спор побьют, а за сочинительство током не отделаешься, только Оврагом. Придётся рисковать.
– Я слышал это в питомнике, миледи, – тихо ответил он.
– Вот как? У тебя был, – она снова рассмеялась, – такой образованный надзиратель?! Ведь это…
Подбежал Жучок с подносом, на подносе высокий простой стакан, налитый почти до краёв. Она взяла стакан и, не глядя, ткнула ему. Он, как и положено, принимая еду, поцеловал ей руку. Она рассмеялась.
– Хорошо тебя вышколили. Пей.
– Спасибо, миледи.
Он осторожно, смакуя, отпил глоток, погонял в пересохшем рту и проглотил. Как ни хотелось осушить стакан залпом, но не стоит. Леди заказала и дала. Он может теперь таскать его с собой и пить понемногу. Тянуть удовольствие. Если только леди не прикажет чего другого.
– Пошли, – коротко сказала она.
Он взял стакан, гитару и встал, но она пошла не наверх, а через зал в дальний угол. Он послушно последовал за ней. На ходу она сильно виляла задом, так что при каждом шаге в разрезы выступало то одно бедро, то другое. Такая походка предлагала начать лапанье, но руки у него заняты, и он только нагнал её и подстроился под её шаг, прижавшись низом живота к её ягодице.
– Хорош, – бросила она не оборачиваясь.
Парти-зал – единственное место, где раб может сидеть за одним столом с белой леди. Она выбрала столик в углу. Отсюда недавно ушли, но ловко опередивший их Жучок мгновенно убрал пустые бокалы. Она прошла в угол и жестом велела ему сесть рядом. Вместо стульев здесь был мягкий диванчик. Она что, решила наверх не идти, на виду хочет? Бывает. Он сел рядом, осторожно поставил свой стакан на стол так, чтобы можно было легко дотянуться, прислонил к спинке дивана гитару.
– Дребезжалку убери, – коротко распорядилась она, и возникший из ниоткуда Жучок схватил гитару и исчез.
Значит, точно, пошла работа, если ей нужны его руки. Она полулежала, откинувшись на спинку и вертела за ножку бокал. Он подвинулся ближе, сел боком, осторожно положил руку на её бедро. Она кивнула, и он повёл ладонью вниз по её ноге до колена, охватил его и двинулся вверх так, чтобы его пальцы гладили внутреннюю сторону. Она сидела неподвижно, улыбаясь сомкнутыми губами, густо накрашенными ярко-красной, свеже-кровавого цвета помадой. Такого же цвета лак на длинных заострённых ногтях и, как он успел заметить, туфли. А глаза зеленоватые, веки раскрашены зелёным как платье, чёрные прямые волосы длинными прядями по плечам. Кожа очень белая и сухая на ощупь. Даже в паху, возле щели, где у всех чуть влажно. Насухо тяжело работать. Придётся долго горячить. Он водил пальцами по её животу, перебирал волосы на лобке, и, не отрываясь, смотрел на её лицо, а она оглядывала зал и вертела, вертела в руках свой бокал. Что-то, он не видел что, смешило её. Замолчала музыка, видно Сая утащили, но вскоре он опять услышал гитару, значит, в зал прислали Глазастого, вроде в их смене больше гитаристов нет. Она отпила глоток и резко наклонилась вперёд, зажав его руку между ногами, и ему пришлось сдвинуться и опереться свободной рукой о диван, чтобы не толкнуть стол. Теперь его рука неподвижна, а она двигает бёдрами, сжимая, перетирая ему кисть. Он только чуть-чуть шевелил пальцами, чтобы леди чувствовала его работу.
– Смешно! – вдруг сказала она и, наконец, отвела взгляд от зала и посмотрела на него.
Её зелёные глаза блестели и потемнели от расширившихся зрачков. Она протянула руку и погладила его по шее, через не застёгнутый ворот её кисть легла ему на ключицу, на грудь. Она легонько ущипнула его за сосок и засмеялась. Он улыбнулся в ответ. Она стала опять отклоняться назад, и он быстро подставил ей под плечи свою руку, помог опуститься, и сам теперь смог опуститься рядом. Его рука была все ещё зажата её бёдрами, но тиски ослабевали, и он погладил ей расщелину по всей длине, ввёл пальцы и пошевелил ими. Она вздохнула, повела плечами, чуть выгнулась. Он понял, выдернул из-под неё руку и сел. Лёжа на боку, обеими руками работать трудно. Через боковой разрез он положил руку ей на грудь, погладил её, обводя пальцем сосок. Попробовал дотянуться до другой груди, но ткань натянулась и затрещала.
– Отстегни, а то порвёшь, – просто сказала она. И потом добавила: – обе.
Брошки отстегнулись легко, она сама отбросила ткань вниз и закинула руки за голову. Он гладил её груди, заострённые, с длинными твёрдыми сосками, стараясь не запутаться в цепочках и подвесках. Она вдруг села, отбросив его руки, схватила бокал. Пока она жадно, будто после долгого бега пила, он смог отхлебнуть из своего и мрачно подумал, что если она будет всё время так дёргаться, то стол она точно перевернёт и чего-нибудь вывихнет. Себе или ему. Его не устраивал ни один из вариантов, но попробуй расслабить такую. Вся на пружинах.
– Он играет хуже тебя.
– Спасибо, миледи.
Он отставил свой стакан, но она мотнула головой.
– Пей. Я ещё закажу.
– Спасибо, миледи.
– Заладил, – усмехнулась она. – Ладно, давай дальше.
Но как только он потянулся к ней, она жадно допила шампанское, поставила бокал и встала.
– Сиди. Я сейчас.
Она шла, пошатываясь и виляя задом, уже не нарочно, а держа равновесие. А он смог оглядеться. Зал стал свободнее. Похоже, остались такие же, что любят на виду. Глазастый сидит на рояле и что-то бренчит, уже совсем неразборчивое. Но когда тебя сразу две тискают, попробуй сыграть получше.
– Сидишь? Правильно.
Она снова застала его врасплох, подойдя с другой стороны. Бросила на стол несколько конфет в пёстрых глянцевых бумажках. Чего это, она сама, что ли, за конфетами ходила? Зачем? Или она по дороге с кем из обслуги быстренько трахнулась? Ну, это не ему подсчитывать: уложилась она во входную плату или нет.
– Сними.
Он не сразу понял, а, поняв, обрадовался, что она захотела снять свою бренчащую сбрую. Пока он выпутывал её волосы из цепочек и бус, она сама стащила с рук браслеты и кольца, расстегнула и отбросила поясок. «Если б ещё ногти обрезала, было бы совсем не опасно», – успел он подумать. Она легла и запустила обе руки в его волосы, вцепилась в них. Он успел упереться руками о спинку и край дивана и потому не ударился, а лёг лицом на её грудь. И тут она быстро стащила с него рубашку, не расстегнув, сдвинула её с его плеч так, что у него локти оказались у лопаток. Могла бы и сказать, чтобы он руки убрал, так нет, вот так ей надо. И если она ему рубашку порвёт, опять же… ему за всё отвечать. Раздеть по-людски не может… И тут же понял, что сделано было очень даже умело. Локти притянуты почти вплотную друг к другу и к спине, а кисти беспомощно торчат в стороны. Она водила его головой, лицом по своему телу, пока его губы не коснулись её лобка, чуть сдвинула вниз и прижала. Стерва крашеная, а то бы он по-другому не догадался, что ей нужно. Она раздвигала ноги и вжимала, втискивала его голову. Хорошо, хоть на лобок она себе побрякушек не нацепляла, а то повадились шлюхи белёсые украшаться где попало, до крови исцарапают. Он добросовестно, стараясь не поперхнуться, горячил её языком. И вроде она уже начала дёргаться, как вдруг опять толчком отбросила его. Он выпрямился, смаргивая облепившую лицо густую жидкость.
– Передохни.
– Спасибо, миледи.
Она развернула и кинула в рот конфету. Пока она оглядывала зал, он быстро высвободил руки, натянув рубашку на плечи, вытер рукавом лицо и отпил глоток, прополоскав рот. Всё-таки наглотался слизи. Она искоса посмотрела на него.
– А ты ловок. Не всякий сам выпутается.
– Да, миледи.
– Сними рубашку, – приказала она и оглядела его мускулистый блестящий от пота торс. – Где только вас, таких красавчиков отыскивают? – она усмехнулась и отвернулась, оглядывая зал. Задумчиво повертела очередную конфету, развернула и вдруг, не глядя на него, сунула ему в рот. – Ешь. Шерри-бренди… шерри-бренди…
Он размял языком о нёбо шоколадный шарик, сглотнул. Странная беляшка попалась, никак не угадаешь, что будет дальше.
– Смешно, – она рассмеялась. – Это же просто смешно.
Она уже не раз повторяет это, но он чувствует, что улыбаться в ответ не стоит. Она протянула руку, по-прежнему глядя не на него, а в зал, провела пальцами по его животу, нашла застежку.
– Ты пей, промочи горло.
Он послушно поднёс стакан к губам и держал так, пока она расстёгивала на нем брюки, раздвигала разрез, высвобождая его член и мошонку. Делала она это умело, и он невольно отметил, что она ни разу не оцарапала его. По-прежнему глядя в зал, она гладила, мягко теребила его, помогая напрячь мышцы. Он покосился на её лицо. Брови приподняты изломом, напряжённые губы сжаты в недоброй усмешке. А рука, что гладит его, очень умелая, опытная, мягкая, но не добрая.
– Смешно, ты только посмотри на них. – Она не глядела на него, и он не дал себе труда двигать глазами. – Смешно. Их мужья, сыновья, на фронте, умирают. За всё это. Защищают нашу честь, честь белых леди. Потому что цветные сексуально опасны. А мы платим деньги за то, чтобы переспать с вами, чтобы вы нас трахали. И любого такого же там, за стенами, убьют за один взгляд на нас. Смешно. Белые леди. Не вылезаем из Паласов. У меня убили брата. Вчера. Он защищал мою честь. А я тут, с тобой…
Он слушал, не слыша. Если слушать все, что беляшки болтают, крыша точно поедет, на хрена ему её болтовня, не приказ – так и слушать нечего. Гладя его, она взвинчивает, накачивает себя.
– Эх ты, шерри-бренди…
Она, наконец, посмотрела на него.
– Ну, пошёл! Только пожёстче, понял?
– Да, миледи. Как хочет миледи…
…Он навсегда запомнил этот вкус и название. Шерри-бренди. Хорошие конфеты. В дешёвых Паласах их не подавали. А с той беляшкой он до конца смены проваландался. Больше передышек она ему не давала и всё хрипела, требуя по-новому, по-другому и по-жёсткому. И питья, хоть и обещала, так больше и не заказала, хорошо он тогда не поверил ей и не стал сразу допивать до конца, и, когда смена кончилась, было чем горло промочить.
Эркин сонно покосился на окно: щели не видно, можно спать дальше. И засыпая, невольно причмокнул губами, вспоминая сладкую, чуть пьяную конфету…
Утром Эркин едва не проспал. Во всяком случае, если обычно к пробуждению Жени у него уже всё было готово, то сегодня она уже накрывала на стол, когда он принёс последнее ведро.
– Сегодня пойдёшь и обменяешь свои сигареты, – твёрдо сказала Женя, – и денег возьми, а то вдруг не хватит.
Он кивнул, торопливо дожёвывая.
– Если придёшь рано, будешь в сарае работать?
– Да.
– Тогда я запирать не буду. И Алиса пускай рядом поиграет.
– Ага, – радостно согласилась Алиса.
– Только смотри, во дворе к Эркину не подходи. А то ещё ляпнешь при всех что-нибудь.
– Не ляпну.
Но Женя уже спешила.
– Всё, я побежала. Эркин, просто захлопни за собой, Алиса, засовы сама задвинешь.
Но Эркин уже был в дверях.
– Нет, я первым. Всё, пошёл, – и по обыкновению бесшумно сбежал вниз.
Андрея он встретил у входа на рынок. Тот торговался с небритым стариком из-за связки копчёной рыбы, а из кармана накинутой на плечи куртки торчало горлышко бутылки. Эркин дождался конца торга и подошёл.
– Уже?
– Надо раньше, пока цену не погнали. Пошли.
– Сколько с меня?
– За второй будем посылать, ты и дашь.
Эркин кивнул.
Их встретили гоготом и подначками по поводу недельного отсутствия, но извлечённая Андреем бутылка установила благоговейное молчание. От лишних глаз они зашли за развалины и расселись на обломках стен и помостов. Здание рабского торга оставалось местом сбора, но только шакалы и самая распоследняя шваль пользовалась им как жильём. Остальные брезговали даже по нужде туда зайти. Андрей высыпал на лист лопуха рыбу и откупорил бутылку.
– Ну, чтоб и дальше фартило.
– С удачей вас, парни.
– Того же.
После первого круга, разглядывая полупустую бутылку, Арч спросил.
– Хватит одной?
– За мной вторая, – Эркин поискал глазами, кого бы послать.
Гонец получал глоток, и желающих было много. Эркин выбрал из мальчишек кого посмышлёней, что не рискнет жухать, и дал тому деньги. К его возвращению первую бутылку благополучно прикончили.
– А тут как? – Андрей одним махом оторвал половину рыбины и стал сдирать с неё кожу.
– А никак. Много нас стало.
– Не, просто беляки цену держат.
– Нет, парни, работы меньше. Пленные возвращаются, перебивают.
– И с пропиской к ним не сунешься.
– Беляки…
– На хрена их русские отпускают?
– Так тоже беляки.
– Белый белому…
Андрея уже не считали белым и говорили при нём свободно. Да и его это не трогало.
– Свора не лезет?
– Не.
– Они друг дружку теперь шерстят.
– Ага, помнишь, сигаретами вроссыпь торговал, его так отделали… Третий день не видно.
– А чего?
– А фиг их знает.
– У них свои дела.
– Нам они по хрену.
Вторую бутылку открыли, но уже не спешили. Кое-кто, как и Эркин, пропускали свои глотки. И тут пришёл Митч, что тоже в одиночку крутился, и такой… взъерошенный, что его сразу усадили в круг, воткнули ему в рот бутылку и заставили как следует глотнуть.
– Ну а теперь говори, – распорядился Одноухий.
– Гуталин спёкся, – наконец выдохнул Митч с третьей попытки.
– Гуталин?!!
Могучего добродушного негра, прозванного Гуталином за мягкость, знали все. Знали, что он даже торговаться не умеет, соглашаясь сразу на любую оплату.
– Кто его?
– Свора. Сегодня ночью.
– Да он же ночью дрыхнет, носа из дома не покажет.
– Дома и спёкся.
– Ты расскажешь толком или нет, – взъярился Нолл, – или тебе по кумполу врезать? Так я могу!
Митч обвёл их сумасшедшими глазами.
– Так… того… свора теперь по домам ходит… и проверяет.
– Чего?!
– Их спроси! – заорал, наконец, Митч. – А с Гуталином так. У одной беляшки угол снимал. За работу. Пахал как раб. Свора пришла, а они в одной комнате.
– В кровати что ли? Так Гуталин со страху помрёт, прежде чем на беляшку посмотрит.
– Я говорю, в комнате. Одна у неё комната. Гуталин на полу спал. Её за потерю расовой гордости побили и обрили, наголо. А Гуталин заступаться вздумал. И кранты. Спёкся Гуталин.
Наступило долгое молчание. Эркин словно оглох и ослеп, и не сразу проступили голоса и краски. Вторую бутылку прикончили быстро и молча, доели рыбу и разошлись.
Эркин с Андреем ещё посидели. Эркин покосился на насупленное лицо Андрея. Похоже… похоже, у Андрея та же тревога.
– Ладно, – Андрей подобрал пустую бутылку, взвесил на руке. – Ладно. Меня они так не возьмут. Перегородку поставлю с дверью, и пусть… они меня в задницу поцелуют со своей расовой гордостью.
И Эркин смог перевести дыхание. Перегородка – это…! А где он её поставит? В кухне, рядом с уборной? Так в кухне и так не повернуться. В комнате тоже… А кладовка! Полки там есть, добавить ещё пару, расчистить пол и как раз хватит места. И тогда к Жене пусть только сунутся! Ему там работы на полдня, а то и меньше. И в комнате он маячить не будет. На кухне не привяжутся, там он всегда при деле.
Эркин легко вскочил на ноги, отряхнул штаны.
– Отдай бутылку мальцам, и пошли.
– Куда? – Андрей поднял на него глаза.
– Прибарахлиться хочу. У меня сигарет навалом, а я не курю.
– Дело, – кивнул Андрей и встал, отбросив бутылку одному из мальчишек.
По вещевому ряду они ходили долго. И Эркин всё больше хмурился. На сигареты никто не менял, требовали денег. А то и сразу посылали… белые не желали продавать индейцу. Сунулись в цветной ряд, но там такая рванина, что Эркину стало жалко сигарет. Хоть самому эти сигареты чёртовы вроссыпь продавать.
Наконец Андрей углядел и показал ему на невысокую круглолицую светловолосую женщину. Перед ней на куске клеёнки лежали аккуратно сложенные мужские вещи. Не разложены для продажи, а именно сложены. Будто их и не собирались продавать. И стояла она как-то не в ряду со всеми, а будто на отшибе. Подошли к ней. Она подняла на них серые добрые глаза, грустно улыбнулась. И Эркин решил попробовать ещё раз, последний.
– Чего тебе? – тихо спросила она.
– Штаны ищу, мэм. Рабочие.
– Вот.
Она вытащила из стопки и развернула тёмно-синие, из толстой грубой ткани, отстроченные белыми нитками, брюки. Грегори носил такие на выпасе.
– Вот. На тебя как раз.
– Сколько, мэм?
Она назвала цену. Цена была приемлема, и Эркин с надеждой спросил.
– Сигаретами возьмёте, мэм?
– Нет, – покачала она головой. – На что они мне? У меня курить некому.
И тут вмешался Андрей.
– Сменяй ему. А сигареты продашь.
– Да кто их купит? Нет, мне деньги нужны.
Эркин вздохнул и отошёл. Андрей остановил его.
– Стой. Лучше не найдём. Давай так. Я у тебя покупаю сигареты, а ты у неё штаны.
Эркин только бешено посмотрел на него.
– Я ж курю, – стал объяснять Андрей. – Мне всё равно покупать.
– Зарабатывали вровень, а тратить…
– Стой. Идём к ней.
Андрей за рукав подтащил его к женщине.
– Слушай, если ты у него сигареты возьмёшь, я у тебя их, с места не сойти, куплю. За твою цену. Тебе ж выгода.
– Иди ты…! – Эркин вырвал рукав.
Женщина вдруг охнула, посмотрела на них.
– Так вы что? Русские?!
Эркин не сразу сообразил, что в споре с Андреем, как уже привык, смешивал русские и английские слова. И само это ругательство он знал от Андрея.
– Я русский, – сразу ответил Андрей по-русски. – А он напарник мой.
– Давай сигареты, – повернулась женщина к Эркину.
Он вытащил из карманов и выложил на клеёнку отсортированные и перевязанные в пучки цветными нитками сигареты.
– Много даёшь, – улыбнулась женщина.
– Берите все, – радостно отмахнулся Эркин.
– Тогда в придачу возьми.
Она перебрала вещи и достала серую трикотажную рубашку с короткими рукавами. Рубашка была в нескольких местах зашита. Свернула её вместе с брюками в сверток и подала ему.
– Носи на здоровье.
Она сказала это по-русски, и он, помня замечание Жени, что отвечать надо на том языке, на котором заговорили с тобой, ответил тоже по-русски.
– Спасибо.
Андрей радостно шлёпнул его по спине.
– С обновой, – и продолжил по-русски. – Ну, мать, сколько с меня за сигареты?
– У выхода купишь, – усмехнулась женщина. – Там дешевле будет. А раз деньги есть, купи рубашку себе. Не ходи в армейском, не позорься.
Андрей медленно кивнул.
– Твоя правда. Давай уж две. Только мне с длинными.
Она выбрала и подала ему клетчатую, зелёно-серую, и в бело-голубую полоску.
– Носи.
– Спасибо, мать, – расплатился Андрей.
– На удачу вам, – и вздохнула. – И на жизнь долгую.
Они переглянулись и попрощались с ней молчаливыми кивками. И уже уходя услышали, как кто-то укоризненно сказал.
– Обнаглел краснорожий, а ты попустительствуешь.
Они опять переглянулись, и Эркин невольно улыбнулся. Возражения женщины и слов, что у русских как не было расовой гордости, так и не будет, они уже не услышали.
Когда выбрались из вещевого ряда, Андрей достал сигарету и закурил. Он то дымил не переставая, то мог целый день не курить.
– Завтра надо вкалывать, – наконец, сказал Андрей.
– А послезавтра не надо будет? – съязвил Эркин.
– Послезавтра праздник, говорят. Слышал же, как они все о подарках толкуют. Не будет работы, вот увидишь.
– Значит, завтра на два дня надо набрать.
– У тебя день в день получается? – с легкой завистью спросил Андрей. – А я должаю. Раздал долги, и половины пристройки как не бывало.
– Сладости продай, – усмехнулся Эркин.
– Ни фига! Когда ещё такое привалит! Сам съем! – и захохотал. – Я уж половину стрескал. Вчера кипятку попросил, заварил себе чаю и не отвалился, пока чайник не кончился. А ты?
– Я потяну, – и повторил, передразнивая Андрея. – Когда ещё такое привалит! Ну, сейчас куда?
– Я домой. С хозяйкой ругаться и перегородку ставить.
– А ругаться зачем?
– А фиг её знает. Но я с ней каждый вечер цапаюсь.
– Потому и куртку таскаешь, – понимающе кивнул Эркин. – Боишься, попортит?
– Нет, просто я как намёрзся зимой, так до сих пор… – и совсем тихо. – Да и привык я всё на себе таскать. Ну, бывай.
– Бывай.
Дома Эркин сразу пошёл в кладовку. Как и в сарае раньше, особого порядка тут не было. И он прикинул, что даже и дополнительной полки не понадобится, если всё по-другому разложить. Алиса собралась было во двор, но… мама сказала, что это если Эрик будет работать в сарае, а он стал всё перекладывать и переделывать в кладовке. И Алиса осталась дома. Тем более, что это было даже интереснее. Летела пыль, от которой так восхитительно чихалось, появлялись старые, забытые вещи… И, наконец, во дворе ей не разрешали приставать, даже подходить к Эрику, а дома она могла сколько угодно болтать с ним, приставать и рассказывать. Он же совсем, ну совсем ничего не знал. Даже про Красную Шапочку, про Трёх поросят, про Василису Прекрасную, ну ни про кого. И слушал её, не поправляя, если она начинала смешивать русские и английские слова.
Эркин выпрямился, бросил половую тряпку в ведро и огляделся. Что ж. Всё получилось. Расстеленная перина как раз укладывается от двери до стены, а на день он будет её убирать под стеллаж. Вот, лежит аккуратно, не вылезает. В углу висит куртка, стоят сапоги. Теперь, если кто и зайдёт, то его вещей в прихожей нет. И на нижней полке уголок для его вещей. Трусы, рубашки, носки… Нечего им в комоде рядом с вещами Жени лежать. Пожалуй… пожалуй, и посуду надо. Хоть для виду. Миску, кружку и ложку. Чтобы видно было, что он из своего ест, а то чёрт их знает, к чему они могут прицепиться.
– Эрик, ну Эрик же! А зачем ты это?
– Я здесь спать буду.
– А зачем?
Эркин сверху вниз посмотрел на Алису. Она смотрела на него, закинув голову, так он был для неё высок. Беловолосая, голубоглазая, белолицая… Хотя сейчас она просто грязно-серая от пыли. Будет ему сегодня от Жени. Ну, это ладно. Он присел на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне.
– Если кто будет про меня спрашивать, скажешь…
– Я знаю. Ты жилец, так?
– Так. И сплю я в кладовке. На полу. Не перепутаешь?
– Нет, – она удивлённо смотрела на него.
– И всегда так было. Хорошо?
– Хорошо, – согласилась она. – А зачем?
Эркин отвёл глаза. Простой вопрос словно отнял последние силы. Он устало сел на пол. Теперь она оказалась выше него. Чуть-чуть, но выше. Ей это всегда нравилось, но сейчас почему-то не развеселило. Алиса сосредоточенно нахмурила брови, о чём-то думая.
– Эрик, мама сказала, ну когда ты болел, что тебя хотели убить, правда?
Он молча кивнул.
– Это ты от них прячешься?
– Да, – разжал он губы.
Да, он прячется. От них, всё тех же. Он трус, у него не хватает смелости ни уйти, ни просто дать кулаком по роже, очередной глумливой роже. Всю жизнь боялся и прятался. И сейчас… Он резким взмахом головы отбросил со лба волосы и встал. Уйти он не может, значит, надо приспосабливаться. Обычно он приходит в это время, и его появление с лоханью и ведрами не привлечёт внимания. Если, конечно, не заметили, что он вернулся ещё днём. И надо бы заставить Алису умыться, но эта задача ему не по плечу. Грузовик дров переколоть – дело другое. А с этим он и связываться не будет.
Женю, конечно, вид Алисы поверг в ужас.
– Что ты тут делала?! – Женя яростно отмывала Алису у рукомойника.
– Это я виноват, – подал голос от плиты Эркин. – Я кладовку разбирал, а там пыльно.
