Текст книги "Мандарины"

Автор книги: Симона де Бовуар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 55 страниц)

– Мы понимаем, – сказала Анна. – Но что тебе это даст, если ты заставишь его поплатиться? Мертвых не воскресить.

– Ты рассуждаешь как Ламбер! Их не воскресить, но это не причина, чтобы о них забывать. Мы живы и можем пока думать о них, а не пресмыкаться перед теми, кто их убил.

– Но мы забыли их, – резким тоном сказала Анна. – Возможно, это не наша вина, однако мы не имеем больше прав на прошлое.

– Я ничего не забыла, – возразила Надин, – только не я.

– И ты тоже, как все остальные. У тебя своя жизнь, маленькая дочка, ты забыла. И если ты так стремишься наказать Сезенака, то потому, что хочешь доказать себе обратное, а это нечестно.

– Отказаться обделывать ваши мелкие делишки, это, по-твоему, нечестно! – сказала Надин и направилась к наружной застекленной двери. – Так вот, ваши сомнения я считаю подлостью! – с жаром воскликнула она и хлопнула дверью.

– Я ее понимаю, – сказала Анна. – Когда думаю о Диего, я ее понимаю. – Она поднялась. – Пойду приготовлю Сезенаку постель в павильоне. Он спит, вам остается только перенести его...

Анна поспешно вышла, и Анри показалось, что она вот-вот заплачет.

– Раньше я был бы готов сам его убить, – сказал Анри. – Сегодня это не имело бы никакого смысла. И все-таки какой стыд – помогать выжить такому типу, – добавил он.

– Да, любое решение неминуемо окажется скверным, – заметил Дюбрей. Он взглянул на Сезенака: – Нет человека – нет проблем. Если бы мы были участниками действия, то никакой проблемы не возникло бы. Только теперь мы вне игры, поэтому наше решение неизбежно будет незаконным. – Он встал. – Давайте уложим его.

Сезенак спал, лицо его выглядело спокойным; с закрытыми глазами к нему возвращалось немного былой красоты. Он оказался не тяжелым. Они отнесли его в павильончик и положили одетым на кровать. Анна прикрыла ему одеялом ноги.

– Каким безобидным кажется тот, кто спит, – прошептала она.

– Возможно, он не так уж безобиден, – заметил Анри. – Наверняка он знает кучу всяких вещей о Венсане и его приятелях. А в настоящий момент есть немало таких, кто охотно оправдал бы бывшего гестаповца, чтобы избавиться от бывших подпольщиков.

– Вам не кажется, что если бы он что-то знал, то у Венсана уже были бы неприятности? – спросила Анна.

– Послушай, – сказал Дюбрей, – лечение лечением, но попробуй расспросить его с пристрастием: наркоманы болтливы, быть может, мы узнаем, что у него за душой. – Он задумался. – И все-таки я считаю, что в любом случае его лучше отправить подальше.

– Почему понадобилось, чтобы он пришел именно сюда! – сокрушалась Анна. Она казалась до того взволнованной, что Анри решил оставить ее наедине

с Дюбреем. Он поднялся к себе в комнату, сказав, что у него пропал аппетит и что он перекусит попозже вместе с Надин.

Анри облокотился на подоконник; вдали виднелась темная масса холма, а рядом – павильончик, где лежал Сезенак: точно так веселой рождественской ночью он лежал в квартире Поль. Все громко смеялись, поздравляли друг друга с победой, кричали вместе с Престоном «Да здравствует Америка» и пили за здравие СССР. Но Сезенак оказался предателем, услужливая Америка готовилась поработить Европу, а что касается СССР, лучше всего было не особенно присматриваться к тому, что там происходит. Не сдержав обещаний, которых оно никогда и не давало, прошлое стало всего лишь ловушкой для простаков. На темном холме фары какой-то машины проложили широкую сияющую борозду. Анри долго стоял неподвижно, глядя на эти извивающиеся в ночи световые пути. Сезенак спал, и его преступления вместе с ним. Надин бродила по полям; у Анри не было ни малейшего желания объясняться. Он лег, не дожидаясь ее возвращения.

Сквозь смутный сон Анри показалось, будто он вдруг услышал необычный шум, похожий на град; он открыл глаза, из-под двери сочилась полоска света: Надин вернулась, ее гнев не дремал, но шум доносился не из ее комнаты: по стеклам бил дождь мелких камешков. «Сезенак», – подумал Анри, соскакивая с постели. Он открыл окно и свесился: Венсан. Торопливо натянув одежду, Анри спустился в сад.

– Что ты здесь делаешь?

Венсан сидел на зеленой деревянной скамейке, прислонившись спиной к дому; лицо его было спокойным, но левая нога судорожно стучала по земле, штанина его брюк дрожала.

– Ты мне нужен. У тебя есть машина?

– Да, а в чем дело?

– Я только что убил Сезенака, надо убрать его отсюда. Анри с изумлением посмотрел на Венсана.

– Ты убил его?

– Другого выхода не было, – ответил Венсан, – он спал, я воспользовался своим револьвером с глушителем. – Венсан говорил четко и быстро, потом добавил: – Только этот подлец не пожелал сгореть.

– Сгореть?

– В маки мы стащили у фрицев фосфорные таблетки; обычно они не подводят, но, возможно, теперь они уже слишком старые, хотя я предусмотрительно держал их в сухом месте. Я без толку прождал три часа: живот едва затронуло. Скоро рассвет. Надо погрузить его в машину.

– Зачем ты это сделал! – прошептал Анри. Он опустился на скамью; он знал, что Венсан способен убить, что он убивал, но это было абстрактное знание; до сих пор Венсан был убийцей без жертвы; его мания, подобно пьянству или наркотику, представляла опасность лишь для него. И вот теперь он вошел в павильон с револьвером в руках, приставил дуло к живому виску, и Сезенак умер; в течение трех часов Венсан оставался наедине с приятелем, которого он убил и который не хотел сгорать. – Мы отправили бы его куда-нибудь в джунгли, откуда он никогда не вернулся бы!

– Ну да, как же! – сказал Венсан. Его нога успокоилась, но голос звучал не так твердо. – Сезенак! Изменник! Ты только представь себе! Как он обвел нас вокруг пальца! Шансель говорил: «Это мой братишка!», а я, несчастный идиот, поверил! Если бы я не остерегался из-за наркотика, он и меня сдал бы полицейским, а я столько для него сделал, сколько никогда ни для кого не делал. Даже если бы я знал, что поплачусь за это своей шкурой, я все равно заполучил бы его собственную.

– Как ты узнал, что он здесь?

– Я шел по следу, – неопределенно ответил Венсан. И добавил: – Я приехал на велосипеде и сложил бы останки в мешок, привязал бы к мешку камень и бросил бы все вместе в реку. Я прекрасно справился бы один. Не понимаю, почему он не сгорел! – в недоумении повторил Венсан. Молча поразмыслив с минуту, он встал: – Надо поторапливаться.

– Что ты хочешь делать?

– Отвезем его, пусть примет ванну, хорошенькую ванночку вечности. Я присмотрел отличное местечко.

Анри не шелохнулся; ему казалось, что его просят убить Сезенака собственными руками.

– Что-то не так? – спросил Венсан. – Не можем же мы оставить его тут, а? Но если ты не хочешь помогать мне, ладно, одолжи хоть свою колымагу, и я попытаюсь справиться сам.

– Я помогу тебе, – сказал Анри, – но взамен попрошу тебя об одной вещи: обещай мне расстаться со своей бандой.

– То, что я сделал сейчас, это работа одиночки, – ответил Венсан. – А что касается моей банды, повторяю тебе то, что говорил раньше: ты не можешь предложить мне ничего лучше. Что вы предпринимаете против тех подлецов, которые теперь возвращаются как ни в чем не бывало? Ничего. Так что позволь нам защищаться.

– Это не способ защиты.

– Лучшего ты придумать не можешь. Идешь или нет, твое дело, – добавил Венсан, – но решайся.

– Ладно, – сказал Анри, – я иду.

Спорить было не время; впрочем, Анри сам не знал, что говорил, все казалось нереальным. Легкий ветерок играл ветками липы, запах увядающих роз поднимался к дому с голубыми створками, то была ночь, похожая на все другие ночи, когда ничего не происходит. Анри последовал за Венсаном внутрь павильона, и тут каждодневный мир опрокинулся в небытие. Запах не оставлял сомнений: густой, победоносный запах, который наполняет кухни, где палят куриный пух. Анри взглянул на кровать и едва не вскрикнул: негр. У человека, лежавшего на белой простыне, было совсем черное лицо.

– Это фосфор, – сказал Венсан и откинул простыню: – Взгляни!

Маленькую дырочку в виске он заткнул ватой, ни единой капли крови: Венсан был аккуратен. Тело с выступающими ребрами было цвета подгоревшего хлеба, и посреди живота фосфор проделал глубокое отверстие ^{135}– ничего общего между Сезенаком и этой черноватой надгробной фигурой.

– А одежда? – спросил Анри.

– Я сложу ее в свои сумки и сам о ней позабочусь. – Венсан схватил труп под мышки. – Осторожно, как бы он не переломился пополам, а то будут неприятности, – сказал Венсан со знанием дела, будто санитар. Анри взял труп за ноги, и они отнесли его в гараж.

– Подожди, я захвачу свое снаряжение, – сказал Венсан.

Его велосипед был спрятан за кустарником, он принес оттуда веревку и мешок с тяжелым камнем.

– В мешке он не удержится, но я все улажу, – сказал Венсан. К животу Сезенака он прочно привязал камень, завернутый в мешок, а мешок закрепил вокруг тела морским узлом. – Так он наверняка пойдет ко дну, – с удовлетворением сказал Венсан.

Все это они положили на заднее сиденье и накрыли пледом. Дом выглядел спящим, освещенным оставалось только окно Надин: догадывалась ли она о чем-то? Они толкали машину до самой дороги, Анри постарался бесшумно тронуться с места; деревня тоже, казалось, спала, но наверняка найдутся люди, страдающие бессонницей, которые подстерегают каждый шорох.

– Много евреев он выдал? – спросил Анри. Правосудие не имело большого отношения к этой истории, но ему необходимо было убедиться в преступлениях Сезенака.

– Сотни. Работа была массовая, вспомни все его переходы через линию. Негодяй! Как подумаю, что он едва не ускользнул от меня! – сказал Венсан. – Это я виноват, я допустил оплошность. Обнаружив его след, я имел глупость примчаться к нему в гостиницу, я мог бы прикончить его в номере, что было бы совсем не трудно. Он отказался открыть дверь и ускользнул от меня. Но я его все-таки прикончил!

Венсан говорил не совсем внятно, а машина тем временем катила по сонной дороге. Под этими молчаливыми небесами трудно было поверить, что где-то в эту минуту люди умирают, убивают и что все случившееся реально.

– Почему он работал с гестапо? – спросил Анри.

– Нужны были деньги, – ответил Венсан. – Я думал, он начал употреблять наркотики лишь после смерти Шанселя, когда день ото дня все вокруг становилось гнуснее и гнуснее, но нет, начало было положено давно. Бедняга Шансель! Он говорил, что Сезенак любит опасную жизнь, и восхищался им, он и не подозревал, что это означало наркотики и деньги любой ценой.

– Но почему он пристрастился к наркотикам? Молодой буржуа из хорошей семьи.

– Сбился с пути, – с пуританским видом ответил Венсан, – развратился и стал негодяем. – Он умолк и вскоре подал знак: – Вот мост.

Дорога была пустынна, река тоже; в одну секунду они швырнули через парапет то, что было когда-то Сезенаком. Послышался всплеск воды, на поверхности образовалось волнение, пошла рябь, и вот уже снова река безмятежна, дорога пустынна, небо, тишина. «Никогда мне не узнать, кто сейчас пошел ко дну», – подумал Анри; эта мысль смущала его, словно он должен был Сезенаку хотя бы надгробное слово по всем правилам.

– Я благодарен тебе, – сказал Венсан, когда они развернулись.

– Оставь при себе свою благодарность, – ответил Анри. – Я помог тебе, потому что иначе было нельзя, но я против этого, больше чем когда-либо.

– Одним подлецом меньше – это одним подлецом меньше, – отвечал Венсан.

– Я понимаю, что ты сам хотел рассчитаться с Сезенаком, – сказал Анри, – но не говори мне, что у тебя есть истинные причины убивать людей, которых ты не знаешь: просто ты нашел своего рода наркотик – да, и ты тоже, – это стало манией.

– Ошибаешься, – с живостью возразил Венсан, – мне не нравится убивать, я не садист и не люблю кровь. Были в подполье люди, которым убийство фашистских полицейских доставляло удовольствие: из автоматов они разносили их на куски, а меня это приводило в ужас. Я нормальный человек, и ты прекрасно это знаешь.

– И все-таки что-то не так, – сказал Анри, – убивать ради убийства – это ненормально.

– Я убиваю не ради убийства, а для того, чтобы некоторые подлецы сдохли.

– А почему тебе так хочется, чтобы они сдохли?

– Если ты ненавидишь какого-то типа, нормальное дело хотеть, чтобы он сдох, а вот в противном случае ты – псих. – Он пожал плечами: – Враки все россказни о том, будто убийцы – это сексуально озабоченные люди и прочая чепуха. Я не говорю, что в банде нет одного или двух чокнутых, но самые остервенелые – это как раз славные отцы семейств, у которых с этим делом все в порядке и никаких проблем.

Какое-то время они ехали молча.

– Пойми, – сказал Венсан, – надо знать, на чьей ты стороне.

– Необязательно для этого убивать, – возразил Анри.

– Поневоле приходится впутываться.

– Когда Жерар Патюро идет защищать мальгашей, не боясь того, что его могут линчевать, он впутывается, и это имеет смысл. Постарайся впутываться во что-то полезное.

– Какой пользы ты хочешь, если все мы сдохнем в грядущей войне? Можно только свести счеты, и все.

– Войны, возможно, не будет.

– Ну да! Всем нам крышка! – сказал Венсан и добавил, когда они уже подъезжали к саду: – Послушай, если вдруг возникнут неприятности, ты ничего не знаешь, ничего не видел, ничего не слышал. Сезенак исчез, и вы подумали, что он смылся. Если тебе станут рассказывать, будто я раскололся, будь уверен, что это чистый обман. Отрицай все.

– Если возникнут неприятности, я тебя не брошу, – ответил Анри. – А сейчас сматывайся потихоньку.

– Сматываюсь.

Анри поставил машину в гараж; когда он вышел оттуда, Венсан исчез. Можно было действительно подумать, что Сезенак сбежал, что Венсан не приезжал в Сен-Мартен и вообще ничего не случилось.

Но что-то все-таки случилось. В тусклом свете раннего утра они все трое сидели посреди гостиной: Анна и Дюбрей в домашних халатах, Надин – полностью одетая; она плакала. Подняв голову, она растерянно спросила:

– Откуда ты приехал?

Анри сел рядом с ней и обнял ее за плечи:

– Почему ты плачешь?

– Это я виновата! – простонала Надин.

– В чем ты виновата?

– Это я позвонила Венсану. Я звонила из кафе. Только бы никто ничего не слышал!

Анна поспешно добавила:

– Она всего лишь хотела, чтобы Венсан донес на Сезенака полиции.

– Я умоляла его не приезжать, – сказала Надин, – но ничего не могла поделать. Я дождалась его на дороге, я испугалась. Он поклялся мне, что хочет поговорить с Сезенаком, и отослал меня в дом. Много времени спустя он бросил камешки в мое окно и спросил, где твое. Что случилось? – спросила она затравленно.

– Сезенак на дне реки с огромным камнем на шее, – ответил Анри, – его не скоро найдут.

– О Господи! – Надин плакала, от рыданий сотрясалось все ее крепкое тело.

– Сезенак заслуживал пули, ты сама говорила, – сказал Дюбрей. – И я думаю, это лучшее, что с ним могло случиться.

– Он был жив, а теперь он мертв! – вымолвила Надин. – Это так ужасно! Долгое время они безмолвствовали, давая ей выплакаться. Она подняла

голову:

– Что теперь будет?

– Решительно ничего.

– А если его найдут?

– Его не найдут, – ответил Анри.

– Станут беспокоиться о его исчезновении. Кто знает, не сказал ли он своей подружке или приятелям, что поехал сюда? А в деревне никто не заметил твоих передвижений или Венсана? А если рядом с Венсаном находится другой стукач, который обо всем догадается?

– Не волнуйся. Если случится самое худшее, я сумею защититься.

– Ты соучастник убийства.

– Я уверен, что с помощью хорошего адвоката меня оправдают, – сказал Анри.

– Нет, необязательно! – возразила Надин.

Она горько плакала, испытывая мучительные сожаления, приводившие Анри в уныние. Надин вошла в телефонную кабину с досады на своих родителей и на себя, неужели действительно нельзя искоренить в ней упрямую озлобленность, жертвой которой она первая и становилась? Какой несчастной она себя ощущала!

– Тебя на долгие годы посадят в тюрьму! – сказала она.

– Да нет! – успокоил ее Анри. Он взял Надин за руку:

– Пойди отдохни. Ты не спала всю ночь.

– Я не смогу заснуть.

– Ты попытаешься. Я тоже.

Они поднялись по лестнице и вошли в комнату Анри. Надин вытерла глаза и громко высморкалась.

– Ты меня ненавидишь, да?

– Ты с ума сошла! – сказал Анри. – Знаешь, что я думаю? – добавил он. – Что ты сама всех слегка ненавидишь. До других мне нет дела, но меня-то не надо ненавидеть, потому что я люблю тебя, люблю, вбей себе это в голову.

– Ну нет, ты меня не любишь, – возразила Надин. – И ты прав: я недостойна любви.

– Сядь сюда, – сказал Анри. Он сел рядом с ней и положил свою ладонь ей на руку. Ему очень хотелось остаться одному, но он не мог бросить Надин с ее угрызениями совести, он и сам терзался из-за того, что не сумел завоевать ее доверие. – Посмотри на меня.

Она обратила к нему свое несчастное лицо с опухшими глазами, и он порывисто обнял ее. Да, что предпочитаешь всему остальному, то и любишь; к ней он был привязан больше, чем к кому бы то ни было: он любил ее, и надо было убедить ее в этом.

– Ты, правда, думаешь, что я не люблю тебя? Это серьезно? Надин пожала плечами:

– А за что меня любить? Что я тебе даю? Я даже не красива.

– Ах, оставь эти дурацкие комплексы, – сказал Анри. – Ты мне нравишься такой, какая есть. А даешь ты мне себя: это все, чего я прошу, потому что люблю тебя.

Надин опечаленно взглянула на него:

– Очень хотелось бы тебе верить.

– Попробуй.

– Нет, – ответила она. – Я слишком хорошо себя знаю.

– Видишь ли, я тоже тебя знаю.

– Вот именно.

– Я тебя знаю и думаю о тебе только хорошее: так что?

– А то, что ты плохо меня знаешь. Анри рассмеялся:

– Отличный вывод!

– Я плохая! – сказала Надин. – Я все время делаю отвратительные вещи.

– Да нет. Сегодня вечером ты рассердилась, и это понятно. Ты не предвидела, что произойдет. Так перестань терзать себя.

– Ты добрый, – сказала Надин. – Но я этого не заслуживаю. – Она снова заплакала. – Ну почему я такая? Я сама себе противна.

– Ты не права, – ласково сказал Анри.

– Я сама себе противна! – повторила она.

– Не надо, дорогая, – сказал Анри. – Видишь ли, все было бы гораздо лучше, если бы ты не решила, что тебя никто не любит: ты сердишься на людей за их мнимое безразличие, и потому в наказание время от времени ты им лжешь или делаешь какую-нибудь пакость. Но это никогда не заходит слишком далеко и не является порождением черной души. Надин покачала головой:

– Ты не знаешь, на что я способна.

– Прекрасно знаю, – улыбнулся Анри.

– Нет, – произнесла она таким безнадежным тоном, что Анри обнял ее.

– Послушай, – сказал он, – если тебя что-то мучает, лучше скажи мне. После того, как скажешь, это покажется тебе менее ужасным.

– Я не могу, – ответила Надин. – Это отвратительно.

– Не говори, если не хочешь, – сказал Анри. – Но если это то, что я думаю, то все не так страшно.

Надин с тревогой посмотрела на него:

– Что ты думаешь?

– Речь идет об одной вещи, которая касается тебя и меня?

– Да, – призналась она, не спуская с него глаз. Губы ее дрожали.

– Ты нарочно забеременела? Тебя это мучает? Надин опустила голову.

– Как ты догадался?

– Ты должна была сплутовать, это единственное объяснение.

– Ты догадался! – сказала она. – Не говори мне, что я тебе не противна!

– Но, Надин, ты никогда бы не согласилась, чтобы я женился на тебе против воли, никогда ты не стала бы меня шантажировать! Это всего лишь маленькая игра, в которую ты играла сама с собой.

Она с умоляющим видом подняла на него глаза.

– Нет, я никогда не стала бы шантажировать.

– Я прекрасно знаю. По той или иной причине у тебя, верно, был приступ враждебности ко мне, и тогда ты затеяла эту игру. Ради забавы ты навязала мне ситуацию, которой я не хотел, но ты рисковала больше меня, так как никогда не желала всерьез принуждать меня.

– И все-таки это было отвратительно! – сказала Надин.

– Да нет. Главное, это было бесполезно: чуть раньше, чуть позже мы все равно поженились бы и завели ребенка.

– Это правда? – спросила Надин.

– Разумеется. Мы поженились, потому что оба хотели этого. И я не чувствовал никаких особых обязательств по отношению к тебе, так как догадывался: ты хотела того, что случилось.

– Думаю, если бы тебе не нравилось жить со мной, то ты и не стал бы этого делать, – в нерешительности произнесла Надин.

– Сделай еще одно усилие, – весело сказал Анри. – Пойми, что мне это не понравилось бы, если бы я не любил тебя.

– Ну, это другое дело, – возразила Надин. – Тебе может кто-то нравиться, но ты не обязательно его любишь.

– Это не про меня, – сказал Анри. – Послушай! Почему ты не хочешь верить, что я тебя люблю? – добавил он немного нетерпеливо.

– Я не виновата, – со вздохом ответила Надин. – Я подозрительна.

– Ты не всегда была такой, – сказал Анри. – С Диего ты такой не была. Надин сжалась.

– Это было по-другому.

– В чем?

– Диего был мой.

– Не больше, чем я, – с живостью отозвался Анри. – Разница в том, что он был ребенком, но он постарел бы. И если ты откажешься заранее видеть в каждом взрослом судью и, следовательно, врага, мой возраст перестанет тебя смущать.

– У нас с тобой никогда не будет так, как с Диего, – твердо заявила Надин.

– Любовь не бывает одинаковой, – сказал Анри. – Но зачем сравнивать? Разумеется, если ты ищешь в наших отношениях не то, что в них есть, то не найдешь этого.

– Я никогда не забуду Диего, – сказала Надин.

– И не забывай. Но не используй свои воспоминания против меня. А ты это делаешь, – добавил он. – По многим причинам ты в обиде на нынешнюю жизнь и потому ищешь убежища в прошлом. Прикрываясь прошлым, ты чувствуешь свое превосходство над настоящим.

Надин в нерешительности посмотрела на него.

– Да, я дорожу своим прошлым, – призналась она.

– Я хорошо тебя понимаю, – сказал Анри. – Только и тебе надо понять одну вещь: твоя злонамеренность объясняется не тем, что у тебя очень яркие воспоминания, а наоборот; ты используешь свои воспоминания, чтобы оправдать себя.

Надин с минуту молчала, с сосредоточенным видом закусив нижнюю губу.

– Откуда у меня эта злонамеренность?

– От горечи, от недоверия. Получается порочный круг, – сказал Анри. – Ты сомневаешься в моей любви и потому сердишься на меня, и, чтобы наказать меня, ты не доверяешь мне и обижаешься. Но поразмысли, – настойчиво продолжал он, – если я люблю тебя, то заслуживаю твоего доверия, и ты несправедлива, лишая меня его.

Надин огорченно пожала плечами:

– Если это порочный круг, из него нельзя выйти.

– Можно, – возразил Анри. – Если ты захочешь, то сможешь. – Он прижал ее к себе. – Решись подарить мне свое доверие, даже если сомневаешься, что я его заслуживаю. Мысль быть обманутой внушает тебе ужас, но ведь это все-таки лучше, чем быть несправедливой. И ты увидишь, – добавил он, – я заслужу твое доверие.

– Ты считаешь, что я несправедлива по отношению к тебе? – спросила Надин.

– Да. Ты несправедлива, когда упрекаешь меня в том, что я не Диего. Несправедлива, когда видишь во мне судью, в то время как я человек, который любит тебя.

– Я не хочу, – с тоской в голосе сказала Надин, – не хочу быть несправедливой.

Анри улыбнулся:

– Так не будь больше. Если ты проявишь хоть немного доброй воли, я, в конце концов, сумею убедить тебя, – сказал он, целуя ее.

Она обвила его шею руками.

– Я прошу у тебя прощения, – сказала она.

– Мне нечего тебе прощать. Иди, – добавил он. – Теперь ты попробуешь поспать. Поговорим обо всем еще раз завтра.

Он помог ей лечь в постель и подоткнул одеяло. Потом пошел к себе в комнату. Никогда он так откровенно не говорил с Надин, и ему казалось, что в ней что-то дрогнуло. Надо быть настойчивым. Он вздохнул. И что дальше? Чтобы сделать ее счастливой, надо и самому стать таким. А он этим утром уже не понимал, что может означать на деле это слово.

Прошло два дня, газеты не сообщали об исчезновении Сезенака. Анри казалось, что он все еще чувствует вокруг павильона запах горелого, картина раздувшегося лица, живота с отверстием не стиралась; но на смену этому кошмару уже пришла другая тревога: три державы порвали с Москвой ^{136}, отношения между Востоком и Западом были до того напряженными, что война казалась неизбежной. Во второй половине дня Анри с Надин отвезли на машине Дюбрея на Лионский вокзал: он был мрачен, как и многие другие. Анри смотрел издали, как Дюбрей пожимает руки в зале вокзала: должно быть, он думал, что смешно именно сегодня ехать защищать мир с помощью речей. Однако, когда Дюбрей вместе с тремя спутниками направился на перрон, Анри провожал их глазами с некоторым сожалением. Он ощущал себя отлученным.

– Что будем делать? – спросила Надин.

– Прежде всего пойдем за твоим билетом и документами на машину.

– Мы все-таки едем?

– Да, – ответил Анри. – Если увидим, что ситуация осложняется, перенесем наш отъезд. Но, возможно, наступит разрядка. Мы назначили дату, пока будем ее придерживаться.

Они ходили по магазинам, купили пластинки, зашли в «Вижиланс», потом в «Анклюм» повидать Лашома: коммунисты решили официально взять мальгашское дело в свои руки, как только вынесут приговор; политбюро сделает заявление, они пустят в ход петиции, организуют митинги. Лашом явно старался проявить оптимизм, хотя прекрасно сознавал, что никто ничего не добьется; в отношении международного положения он тоже был настроен невесело. Анри повел Надин в кино. На обратном пути, пока они ехали по автостраде сквозь влажные сумерки, она приставала к нему с вопросами, на которые он не мог ответить. «Если тебя мобилизуют, что ты сделаешь? Что будет, если русские оккупируют Париж? Что с нами станется, если выиграет Америка?» Ужин прошел мрачно, и Анна сразу поднялась в свою комнату. Анри остался в кабинете с Надин. Она достала из сумки два пухлых конверта и билет в спальный вагон.

– Хочешь посмотреть свою корреспонденцию?

– Да, давай.

Надин вручила ему один из конвертов и стала рассматривать свой билет:

– Ты только представь! Я буду путешествовать в спальном вагоне: мне стыдно.

– Ты недовольна? Раньше тебе так хотелось путешествовать в спальном вагоне.

– Когда я ездила третьим классом, я завидовала людям в спальных вагонах, но мне неприятно думать, что теперь завидовать станут мне, – сказала Надин. Она положила билет обратно в сумочку. – С тех пор, как у меня в руках этот билет, отъезд кажется мне страшно реальным.

– Почему ты говоришь: страшно?

– Отъезд всегда немного страшен, разве не так?

– Лично меня смущает неопределенность, – сказал Анри. – Мне хотелось бы быть уверенным, что мы сможем уехать.

– Во всяком случае, можно было бы перенести срок, – заметила Надин. – Тебя не огорчает, что ты не примешь участия в митинге, о котором говорил Лашом?

– Раз коммунисты собираются работать в полную силу, я больше не нужен, – отвечал Анри. – Если мы начнем откладывать отъезд, то нет причин останавливаться, – с живостью добавил он. – Четырнадцатого начинается новый судебный процесс. А когда покончат с Мадагаскаром, случится что-нибудь еще. Надо сразу обрубать концы.

– О! Это твое дело, – сказала Надин.

Она стала листать «Аргус» ^{137}, а он развернул письмо: письмо от молодого человека, очень милое. Обычно такие письма доставляли ему удовольствие. Но этим вечером, сам не зная почему, он испытывал досаду при мысли, что в глазах некоторых людей он являет собой прекрасный пример для подражания. Часы пробили десять. Дюбрей в эту минуту выступал на митинге против войны. И Анри вдруг подумал, что хотел бы быть на его месте. Он часто говорил себе: «Война – как смерть, бессмысленно готовиться к ней». Но когда самолет пикирует, лучше быть пилотом, который пытается выровнять его, чем испуганным пассажиром. Что-то делать, пускай даже говорить, все лучше, чем сидеть в своем углу с необъяснимой тяжестью на сердце. Анри представил себе зал, заполненный народом, обращенные к Дюбрею лица, Дюбрея, устремленного к ним, бросающего им слова: там нет места для страха, тревоги, вместе они надеялись. После митинга Дюбрей пойдет есть колбасу и вместе с другими будет запивать ее божоле в случайном бистро, сказать им друг другу особо нечего, но им будет хорошо. Анри закурил сигарету. Словами войну не остановишь, но слово вовсе не стремится изменить ход истории, просто это своего рода манера жить в ней. В тиши кабинета, во власти своих душевных кошмаров Анри чувствовал, что живет он в ней плохо.

– В последнем номере прекрасные рецензии, – сказала Надин. – О твоей новелле говорят много хорошего.

– Да, журнал держится, – равнодушно ответил Анри.

– Единственный его недостаток как раз в том и заключается, что это журнал, – сказала Надин. – Разумеется, что касается текущих событий, все сложилось бы иначе, если бы речь шла о еженедельнике.

– Почему твой отец никак не решится? – спросил Анри. – Он горит желанием. Люди из его движения были бы в восторге, да и коммунисты весьма благосклонно смотрят на этот проект. Что его останавливает?

– Ты прекрасно знаешь, – ответила Надин. – Он не хочет ввязываться без тебя.

– Какая нелепость, – возразил Анри. – Он найдет любых сотрудников, если ему понадобится.

– Это не то, – поспешно сказала Надин. – Ему нужен человек, на которого он мог бы положиться с закрытыми глазами. Знаешь, он изменился, – добавила она. – Должно быть, возраст. Он уже не верит, что способен на все что угодно.

– Думаю, в конце концов он решится, – сказал Анри. – Его все к этому подталкивают.

Надин вопросительно взглянула на Анри:

– Если бы мы не уезжали в Италию, тебе интересно было бы заняться этим?

– Мы уезжаем именно для того, чтобы избежать такого рода вещей, – ответил Анри.

– А я нет, – сказала Надин. – Я еду, чтобы жить на солнце в красивом месте.

– И это, конечно, тоже, – согласился Анри. Надин протянула руку к письмам:

– Могу я почитать?

– Если тебе интересно.

Анри неуверенно стал листать «Аргус»; «Вижиланс» он больше не занимается, все это его уже не касалось.

– Какое милое письмо молоденького студента, – сказала Надин. Анри рассмеялся:

– Того, кто пишет, что моя жизнь служит ему примером?

– Примеры берут, какие находят, – с улыбкой заметила Надин. – Серьезно, – продолжала она, – он кое-что понял.

– Да. Но какая глупость, эта его идея всестороннего человека. На самом деле я мелкобуржуазный писатель, который кое-как выкручивается, разрываясь между своими обязанностями и своими вкусами, и ничего более.

Лицо Надин омрачилось.

– А я, что я такое? Анри пожал плечами.

– Истина в том, что не следует доискиваться, кто ты есть. С такой меркой нельзя подходить.

Надин с сомнением посмотрела на него:

– А с какой другой меркой, ты считаешь, я могу определить свое место в жизни?

Анри ничего не ответил. А с какой меркой он сам будет определять свое место, находясь в Италии? Он снова увлеченно станет писать, и тогда уже у него не появится искушения ставить себя под вопрос как писателя. Ладно. Однако быть писателем – это не спасение от всего остального. Анри плохо себе представлял, как ему удастся не думать о своем месте.