Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 44 страниц)

Мерилу! Монах, как увидел розу, больше к нему не подходил, а астролог может только одно – назвать дату, помочь он не в силах. Нет, они только напугают ее, своими дурацкими разговорами об аллее.

– Мэечка, ты забыла про нашу аллею. Мы так никогда и не достигнем ее конца. Полнолуние же на исходе! У нас столько дел еще этой ночью, не говоря о следующих, а мы будем слушать, что говорят монахи?..

Но Доктор появился. И как всегда, внезапно. И как никогда сосредоточен и суров.

Так, без прикрас, приходит смерть, показалось Мэе, показалось также, что перестали петь птицы, так тихо стало в замке и вокруг. Мистер Неотвратимость. Она уронила рукоделие, весь её вид говорил: вот видишь!..

Фома слегка побледнел, встречая гостя. Разговор не клеился. Ольгерд, появившийся было в дверях за приказаниями накрывать на стол, ломая его ножки, тихонечко исчез, поняв, что поесть на этот раз не удастся, во всяком случае, широко.

– Пойдем, покажу, как я устроился, – предложил Фома.

Они вышли во двор, не говоря ни слова, потом спустились под стены, дошли до рощи с прудом.

– Откуда ты? – прервал молчание Фома.

– Я был на Сю, в Го – Гопландии твоей, еще кое-где… перечислять?.. – Акра со значением посмотрел на него. – Теперь здесь.

– Нашел, значит, – хмыкнул Фома. – Не поверил.

– Сати как-то попросил меня убрать все твои следы: мол, вдруг у тебя были подобные срывы с замками? Хитрый старик сделал вид, что отправляет меня в важную командировку. Если ничего не найду, он ничего и не говорил…

– Как же я тебе рад, ты бы знал!

– Вижу!.. – Акра даже не улыбнулся.

– Нет, правда! – успокоил его Фома. – Я даже пруд тебе устроил, как обещал, помнишь? И там всегда три удочки держу. Угадай, для кого третья?

Акра и гадать не стал, просветив его жестким излучением стальных глаз.

– То-то ты весь светишься…

– Ага! – согласился Фома. – Сейчас утоплю тебя в этом пруду, никто не узнает. Ведь ты же никому не сказал, как всегда, где ты… а, рыбак своих отдельных рыб? Опять реальность свою отдельную мостыришь?

– Я не рыбак, а рыболов, – поправил Акра, игнорировав «отдельную реальность».

Фома его не узнавал, Доктор был настороже, словно с врагом. Впрочем, в той жизни они были уже чужими. «Расслабься, расслабься, – мысленно уговаривал он его. – Я все равно – никуда!»

– Вот слышу это от тебя в который уже раз – не рыбак, а рыболов! – а в чем разница не пойму! Объясни!

– Рыбак – это профессия, а рыболов – это состояние!

– И большое?

– Постоянное!

– А вот как со мной, если я охотник, но не тот, который с ружьем, а просто – охотник. Практически до всего. Как нас называть и различать, Доктор всех наук?

– Тебя как не называй, ты все равно…

– Доктор, о любви ни слова, как говорил Гавриил, только не тот, а Чернышевский, я и так все знаю! Что ты от меня-то хочешь, рыболов?

Акра впервые улыбнулся.

– Слушать тебя – наслаждение. «Я и так все знаю, что ты от меня хочешь?» – повторил он. – Странные вы все-таки существа. Такое впечатление, что единство противоположностей, как принцип, родилось именно на Спирали, на Земле, то бишь, вашей. И зовете вы ее странно – земля, прах…

Акра говорил, но говорил явно не о том, о чем хотел, что думал, что держало его в напряжении. Сдержанность и выдержка, присущие ему, не покинули его, но теперь в нем была еще решимость солдата, получившего невыполнимый приказ.

– Да расслабься ты! – не выдержал Фома. – Я все равно никуда не пойду. Лучше посмотри, какое удилище я тебе смастерил! Всю округу облазили, чтобы найти дерево первого крика дракона! Помнишь такую примету?..

Акра без особого энтузиазма забросил удочку.

– А еще говоришь – рыболов! Где твое состояние? Или это только красное словцо? Докажи, споймай золотую рыбку, красавчик! А то я тебя рыбаком начну обзывать, а то и – удодержателем!

Они надолго замолчали. Гудел лес исполинскими деревьями, чирикали какие-то птахи, недалеко от них надувала, от жары и прочего достатка середины лета, свой пузырь удовольствия лягушка. От усердия она порой заглушала шум леса.

– Вот такие здесь!.. – показал Фома размер кваквы. – С гуся! Икра, как яйца. Народ в голодуху… ну, в общем, южный берег Франции. Как мне повезло!..

Он болтал, перескакивая с одного на другое, бездумно, безвольно, как легкий ветерок, который тоже ежесекундно менял направление, пытаясь облобызать каждую веточку, каждую травинку и былинку, всякую тварь.

– Во дворец вызывают. Чего-то хотят, как бы не воевать, а я уже практически пацифист. Теперь уже Анабел. Иезибальд-то – слышал? – наплевав на бессмертие, восхищен к вечной жизни. Меркин говорит, тяжело отходил, все пытался оправдаться за слона порубленного, все остальное казалось ему мелочью ввиду предвечного. Ему виднее, а, Док?.. Искупаться не хочешь?..

Он залез в воду, бесшумно сплавал на другой берег, нырнул на несколько минут под воду и вынырнул с огромной рыбиной, похожей на пятнистого, как налим, золоточешуйного карпа; рыба снова утащила его на дно. Второй раз он появился на поверхности уже с голубым кругом, лежа на котором доплыл до берега, потом развалился на траве, не одеваясь.

– Зато мэтр наш, на удивление, очень легко, что называется, испустил дух, – продолжал он, как в ни в чем не бывало. – Только успел напомнить, чтобы «этого гада графа», меня то есть, близко не подпускали к его наследству. Грешил он, что я ему молодость телесную вернул и дух не выдержал напора тела, не пришлось старику насладиться достатком и молодой полюбовницей…

– Мэя знает, что это у тебя? – прервал свое молчание Акра.

– Что?.. А, это!.. – Фома махнул рукой. – Да. Какая-то сволочь посочувствовала, наплела про аллею.

– И что?

– У нее хватает выдержки не говорить об этом все время. А я демонстрирую бессмертие во всей красе и она забывает. Да рассосется, Док, не надо таких глаз! – засмеялся Фома так, что хотелось ему верить. – Забудь, я же везучий!..

– Но Блейк каков, ты не дослушал! – резко сменил он тему. – Усы чуть не за уши, пузо!..

Но рассказать про капитана и его пузо с усами ему не удалось, Акра переловил, казалось, уже всю рыбу в пруду: поймав, он ее выбрасывал и снова закидывал удочку, – рыба шла, как на конвейере.

Воткнув удилище в расселину дерева, под которым они сидели, мистер Безупречность поднял на Фому глаза и тот осекся на полуслове.

– Как тебе это удалось? – спросил Акра.

– Что? – засмеялся Фома. – Мне столько всего удавалось, особенно развалить, поломать, испортить, что я потерял счет своим удачам. В детстве, например, стоило взять в руки часы…

– Ты знаешь, о чем я. Я был уже на Сю, на Спирали, я был везде и везде…

– Ну, прямо уж, везде!

– Везде, где ты был и как ты выражаешься, разваливал, ломал, крушил, – именно там.

Фома сокрушенно пожал плечами.

– Даже в Гопландии?

– Фома, не финти! Как ты это сделал?

– В Гопландии-и, – зачарованно протянул Фома. – А ты помнишь?

– А ты помнишь, что это не сфера моих интересов?

– Ой, Доктор, последняя у меня мечта, узнать твою сферу, хоть одним глазком взглянуть! Хорошенькая, наверное – мм-маленькая такая! – весь мир, примерно, да?.. Но без дам! Строго… Одни недам и ненать…

– Блин! – не выдержал Акра. – Как ты мне надоел!

– А проваливай! – безмятежно заметил Фома.

– Я спрашиваю, как ты это сделал? Ты можешь сказать? Потому что мне кажется, что тут просто какой-то очередной фокус. Что-то со временем? Хотя я все равно не понимаю, я проверял и по временным параметрам десятки раз, не получается!

– И не получится, милый Доктор, потому что я сам не знаю, что это!

– Так как?

– Сати мне дал коридор, ну этот, ты знаешь, авральный, но я все время проскакивал. Пройду перекресток и ни черта не помню – куда, зачем? – как новорожденный. В такие дурацкие ситуации попадал, ты не поверишь.

– Успокойся, поверю! – хмыкнул Акра. – Ты сам еще не все свои ситуации знаешь.

– Да? – на секунду задумался Фома. – Расскажешь?..

Акра словно не слышал.

– Ну так вот, проскакивал я их, проскакивал и однажды меня словно прорубило: а выйду-ка я на перекрестке!

– То есть как на перекрестке? – не выдержал Акра, потом, с размаха, что было ему совсем несвойственно, ударил себя по колену. – Блин, как же я не догадался! Ведь ты же псих, а я рассматривал ситуации с нормальным человеком. Никак не привыкну! Господи, Фома, ты настоящий больной, фирменный и неизлечимый!

– Это ты больной, Доктор! Это вы все больны! А я здоров… даже дети есть!

– Но этого же нельзя! Собственно говоря, тебя нет!.. Ты пыль, ты везде!

– Зря что ли я отрабатывал свои переходы… горел? Я использовал свой замок выхода. Ты думаешь, я – безумец… рисковал? Ничего подобного! Я почти никогда, на самом деле, не рискую, я… почти знаю. А в тот момент я знал точно, что делаю, ясность была такая, как будто в башке прожектор включили. Я все рассчитал, вышел на гребень и – вуаля! – я здесь!.. А ты у всех был?

– Я нашел только четверых, с тобой.

– Многовато же я напартачил. Мне казалось, хватит двоих… – Фома виновато улыбнулся. – Сколько же мы болтались, пока вышли на Милорда?

– Несколько лет, если по Спирали.

Возвращались они, когда солнце уже начало клониться к закату.

– Так я не понял, – спросил Фома, подходя к воротам, – ты в гости или все-таки что-то еще хочешь от меня, кроме чисто научного интереса?.. Я к тому, что если в гости, то прекрати пугать Мэю своим истинным видом.

– Мне нужно разрешение… на Милорда.

– Моё? – удивился Фома.

– Потому что это твое право, – улыбнулся Акра еще раз. – В книге судеб прописано. Вдруг будешь возражать, опять на ристалище встретимся, не хотелось бы.

– Вот кто из нас сумасшедший, а?..

Фома длинно посмотрел на Акра, Акра – на него, возникла пауза.

Фома засмеялся:

– Доктор, ты больной! – поставил, наконец, он диагноз. – Меня гнали всем селом – вселенной! – хмыкнул он неожиданному каламбуру, – с дрекольём, а тебя-то – какая кручина?

– Это моя профессия – каппа!

– А может, состояние?

– И состояние тоже! – ухмыльнулся, наконец, Акра. – Так что?

– Зачем? Он же не примет твой вызов.

– Я знаю, но иначе с ним не поговорить.

– Ассоциация хочет его контролировать? – догадался Фома. – Через тебя?!

– Мы поможем ему удержаться как можно дольше.

О безумная страсть управлять всем и вся!

– Или я убью его, – добавил Акра, непреклонно.

И станет Милордом, не подозревая, какая это усмешка судьбы, подавил вздох Фома. Он думает, что став Милордом, он останется прежним, каппой. Каппой-то он может и останется, но станет еще и Верховным, и Ассоциация получит невиданного доселе врага. Интересно, помнит ли кто еще в Ундзоре о происхождении Доктора? Понимают ли, что делают? Не похоже. Ну, а сам-то он понимает, что хочет делать? Судя по непреклонности тона, да…

– Но зачем, он же сейчас абсолютно безвреден!

– Это не так, вернее, есть вводные. Ты забыл, что я теперь рыцарь Большого Круга. Полковник Ротт, теперь уже с Кортором, что-то замышляет против Верховного. Близится очередной Тара-Кан, нельзя допустить чтобы на него вышел кто-нибудь другой.

– Доктор, вы больны, – устало повторил Фома. – И пусть тебе повезет.

– Я не могу на это рассчитывать, – усмехнулся Акра. – Это твоя прерогатива.

Мистер Холодная Необходимость не остался даже на ужин, объясняя это тем, что «разрешение надо получить у всех Фом, как это ни дико звучит, и остальные могут вообще ничего не помнить или оказаться не такими сговорчивыми, как он»…

– И счастливыми, – добавил Акра. – Что, впрочем, одно и то же, насколько я понял.

Мэя уже металась в окнах замка и граф Иеломойский не стал настаивать.

– И чаю не попьете? – рассмеялся он.

Прощание было даже сердечным, они знали, что расстаются, скорее всего, навсегда. Ничего лишнего. Ничего личного. Адьё, сударь! Стол, кровать с горшком и пруд с сачком всегда к вашим услугам, пруди!

– Береги себя!..

– И ты!..

– Да!.. – На прощание Фома вручил Акра Тхе увесистый пакет.

– Твоя родословная, пушкин, – объяснил он удивленному приятелю. – Извини, только до третьего колена, но дальше и не стоит, потому что там у тебя такое ассорти, родственничек, сразу зачитаешься!

Акра порозовел, пропустив даже «родственничка». Глядя на столь необычное зрелище, порозовел и Фома.

– Не стоит! – сказал он. – Для тебя это будет нелегким чтением.

Он не стал распространяться. Доктор сам все прочтет и получит, наконец, подтверждение, что он совсем не тот, кем сам себя считает и за кого его держали в Ундзоре. Чистота рядов Ассоциации была нарушена чуть ли не в самом сокровенном её органе – «каппе». Доктор, оборотень с исчезнувшей Туманности Странников, оказался к тому же полукровкой, да еще какой. Последний принц Галактики Метаморфоз Акра Тхе имел гремучую примесь Томбра уже во втором колене, его дедом, через мать, был Милорд.

Туманность вовсе не исчезла, как говорили в Ассоциации, её постигла судьба всех завоеванных территорий Организации, она стала провинцией Хаоса. Но судьба не была бы судьбой, без своей обычной кривой ухмылки, провинция эта была Бриария.

Герметика: «Мы знаем все, но сомневаемся»?..

Но даже не это главное. Если «их высочество» не врут и все еще настаивают, что Фома какая-то ипостась Милорда или он – Фомы, усмехался граф, то как «они» проглотят такую «выдумку» и такое продолжение сказки, что они с Доктором родственники? За что боролись на то и напоролись, внучек племянчатый!..

Доктора ждало увлекательное чтение по дороге ко всем Фомам, хоть это и звучало, как «ко всем чертям». Теперь он узнает, наконец, зачем он. Возможно, затем, чтобы соединить в себе несоединимое – Ассоциацию и Томбр, Порядок и Стихию, Долг и Страсть? То, чего никогда не понимал в Томасе?

Возможно, его новая миссия как раз в русле его же судьбы, как никак там-то, в Томбре, у него точно есть родственник! И может именно это поможет ему договориться с Милордом?..

Ударила молния и рев Ристалища, заглушая утихающий гром, превратился в вой пылесоса, который вдруг резко оборвался.

Он открыл глаза. Все было белым от множества белых халатов. Обход.

– Ну-с, молодой человек, как вы себя чувствуете?

– Прекрасно! – буркнул он; проснуться и увидеть у своей кровати кучу докторов, не самый лучший способ начать новый день, даже в больнице.

– Вижу, вижу! – бодро заметил завотделением Василий Николаевич, убирая руки за спину характерным жестом эскулапа. – Ну что ж, в таком случае, Вера Александровна подготовит нам документы.

Красавица старшая сестра, любимица отделения (никто так легко не делал успокаивающие!) кивнула и с улыбкой посмотрела на Фомина.

Сразу стало легче.

– Выписываем вас, Андрей Андреевич, хватит! Повалялись и будет!.. Ох и дал он тут шороху!..

Василий Николаевич обернулся к свите, состоящей, в основном, из повышающих квалификацию индусов…

– Две реанимации, уголовный розыск, психиатры, восстание из мертвых… его ничего не берет!.

– Как вам это удается? – обратился он снова к Фомину.

Тот довольно язвительно хмыкнул:

– Если больной хочет жить, медицина бессильна!..

Завотделением захохотал, словно услышал комплимент, за ним – индусы, не совсем, правда, уверенные, что правильно оценили очередной русский парадокс, тем более, клинический. Их оливковые, без косточек, выразительные глаза смотрели на Фомина с такой любовью, на какую способна только самая фаталистическая нация на свете, знающая, что все мы живем только затем, чтобы жить еще, и еще, и еще много-много раз. Пока из камня не превратимся в Будду или Браму, который вдыхает и выдыхает этот иллюзорный мир, а затем – в его вздох, что, в свою очередь, отлетает в такие эмпиреи, какие не снились даже павшим в бою.

Индусы были самыми деликатными из всей интернациональной шоблы интернов, что по медицински бесстыдно совала нос во все дырки отделения. Они ходили с глазами газелей и пугались каждого больного, особенно, когда те начинали лечиться по матушке и сестре ее Авось.

– Вы нам тоже понравились! – сказал, отсмеявшись, Василий Николаевич. – Так же как и немыслимые поступления на наш счет, благодаря которым мы модернизировали наше отделение и смогли приглашать любых специалистов… к вам, кстати, тоже…

– Скажу прямо, – хохотнул он ещё, – побольше бы таких больных и со здравоохранением в стране будет все в порядке!

– Поэтому!.. – Поднял Василий Николаевич палец. – У нас к вам тоже, правда, скромный, в меру наших возможностей, подарок. Нет, на подарок это не тянет, даже по кодексу Гиппократа о взятках, скорее, это сюрприз…

«Сюрприз?..» Чего Фомин не любил, так это сюрпризов, он их просто боялся, поэтому напряженно уставился на доктора, не ожидая ничего хорошего, несмотря на доброжелательные улыбки вокруг. Сколько гадостей с ним происходило, даже и после таких улыбочек!..

– Верочка Александровна! – позвал завотделением. – Пожалуйста!..

Вера Александровна подала поднос, на подносе лежала черная кожаная папка с тиснением – «Диплом».

«Что это?» – уставился на нее Фомин.

– Меня решили наградить званием почетного больного?

– Ха!.. Откройте…

Он открыл. Внутри, аккуратно сброшюрованная гибкой спиралью, лежала машинописная рукопись. Он все еще ничего не понимая, попробовал читать, но буквы прыгали перед глазами.

– Ну-у? – подбодрил его завотделением. – Это ваше.

– Мне? А что это? Я никак…

– Нет-нет, не – вам, а – ваше! – пояснил Василий Николаевич, несколько разочарованно. – Не узнаете? Это же вы написали!

– Я?!

– Нет – я! – завотделением снова неудержимо рассмеялся и повернулся к ординатуре, приглашая и ее разделить его веселье, та с готовностью разделила, рабочий день все равно идет.

– По ночам. На дежурствах! – приходил во все больший восторг заведующий. – Нет, дорогой, это вы. Сами. Строчили здесь, как автомат. Графоман-маттоид, так они это называли.

– Кто они?

– Неужели не помните?.. – Василий Николаевич несколько смешался. – Специалисты.

Фомин испугался. Он все понял и понял, что нельзя этого показывать, вдруг выписку задержат.

– А-а! – небрежно махнул он рукой. – Вы об этом…

Он наугад прочитал несколько строк на открытой странице. Какая-то бешенная чушь: «…история Ассоциации уходит корнями в эпоху взрыва, но про эти корни почему-то упоминается только вскользь или совсем не упоминается… Единственные… свидетельства – Скрижали – не были… расшифрованы, – скакал он по абзацам, – и версий… было столько же сколько версификаторов. Но и ознакомиться со всеми версиями можно было, лишь выйдя к Последней Черте, вкусив Причастность Посвященных и получив высокое разрешение из рук Самого – главы высшего Совета Ассоциации…»

Мама дорогая, неужели это я? Надо же было так подвинуться!

– …наши девочки, – услышал он рокочущий голос заведующего, – в благодарность, разобрали и перепечатали ваши египетские письмена и распечатали к вашему выздоровлению. Ну, неужели не здорово? – чуть ли не обиженно посмотрел он на Фомина. – Выздоровели и роман готов! Все бы так! Кстати, хочу сказать, читало все отделение, запоем. Когда спирта не было…

Короткий хохоток, и подхихикивание свиты, но натуральное, без подхалимажа, спирта, видимо, не осталось.

– Я, правда, не сподобился, не дали, но зато Вера Александровна вообще…

– Василий Николаевич! – строгим голосом предупредила старшая сестра.

– Ну вот, сказать не дадут! – улыбнулся Василий Николаевич.

– Хорошо, хорошо! – успокоил он сестру и вновь повернулся к Фомину. – Так о чем, бишь, я?.. А! Вот и отдайте куда-нибудь, вдруг напечатают? Сейчас такое печатают, что…

– Василий Николаевич! – снова подала голос Вера Александровна, уже укоряюще.

– В общем, – засмеялся заведующий, – нам понравилось, вы поняли! – стрельнул он глазами сначала в Фомина, потом в старшую сестру, потом сделал паузу, как бы заканчивая торжественную часть. – Ну, а в остальном, как говорится, желаю здоровья! Вера?..

Началась официальная часть обхода.

– Вы – сегодня, после обеда, Фомин или… – Вера Александровна сделала едва заметную паузу. – Уже завтра?

– Сегодня, Верочка, сегодня! – Василий Николаевич преувеличенно нахмурил брови, но не выдержал и хохотнул снова. – Он мне всю отчетность испортил по оздоровительной койкоосвобождаемости. Тем более в такой палате! У вас богатые друзья, Андрей Андреевич, но у меня тоже… начальство. И очередь! Еще раз желаю вам не попадать к нам, хотя мы вам всегда рады! Такой вот каламбур…

– Да, чуть не забыл! По поводу… этого… – Он похлопал себя по ключице. – Гистологический анализ будет денька через два, зайдёте?..

Благодушно кивнув, заведующий направился к выходу, сбивая медицинский интернационал в стайку.

– Но, Василий Николаевич, он же всего три дня, как встал! – заметила старшая сестра ему вслед.

Всем хороша была Верочка, но страшный шрам, который он однажды увидел на самой дельте ее живота, сделал их отношения предельно осторожными. После этого она приходила к нему только по ночам, не включая свет, и отдавалась ему, скупо освещаемая отблесками уличных фонарей на стенах и потолке. Амазонка на вылазке. Амазонка Фармацевтида. Или Терапевтида?.. Асклепиада.

Теперь она теряла ночь, последнюю.

Он понимал, что она что-то подмешивает ему в вечернюю порцию лекарств, потому что стоило только ей появиться в палате, после того, как гасили свет, в полурастегнутом, на обнаженное тело, халате, и у него возникала судорожная истома во всем теле…

– Ну хорошо, Вера Александровна, только спросите, на всякий случай у самого Фомина, когда он хочет! – бросил Василий Николаевич, уже выходя.

Все знал мудрый зав Ефимов, и хотя молод был для такой должности и неподобающе красив, все знали, досталась ему эта должность потом и кровью («Пациентов!» – добавляли острословы из ординатуры), после блестящих операций и таких же методологических статей в самом «NatureMedicine». Из-за длинных волос и артистической внешности, его иначе, как маэстро, не называли…

– Да? – спросила Вера, когда все вышли.

– Да, – опустил он глаза.

– Ну и ч-черт с тобой! Иди!.. – швырнула она в него подаренную папку. – И бред свой забери, сумасшедший! Правильно Лев Андреич говорил, ты неизлечим! Выкатывайся!.. Ну всего одна ночь, Андрей? Одна! Что тебе стоит?..

На свежий воздух Фомин вышел с блаженной улыбкой избежавшего смерти. Чего стоит глоток чистого воздуха?.. Сколько он провалялся, сколько его сшивали и расшивали?..

Огромное серое здание больничного комплекса встало у него за спиной, как прошлое, правда, впереди виднелся желтоватый одноэтажный домик, с характерной архитектурой и мрачной аурой последней гримерной человеков, поскольку вышел он не через парадный подъезд. Но неизбежную дорожку к нему пересекала широкая аллея к выходу, на которую всегда можно было свернуть. Он и свернул, чувствуя себя и глупо и счастливо от незатейливой символичности перекрестка…

Какой-то встречный попросил у него закурить.

– Не курю, – отмахнулся Фомин; объяснять, что от одной затяжки у него слетает голова, было бы слишком долго.

– Ну и правильно, ваше сиятельство! – почему-то обрадовался незнакомец. – Тогда я пошел?

– Иди!.. – Фомин с веселым недоумением посмотрел странному человеку вслед.

Тот шел упругой походкой тренированного человека, не оборачиваясь, не ведая сомнений.

Хмыкнув: «все-таки что-то происходит с людьми в последнее время!» – Фомин забросил сумку на плечо и, развернувшись, увидел Марию прямо перед собой.

– О! – расцвел он. – Я говорил тебе, что Мария – самое многообещающее имя?

– И самое затасканное – просто Мария!.. Я ничего тебе, кстати, не обещала!

– Самое печальное и глубокое!.. А встречу?.. Одну?

– Самое претенциозное!.. Встречу надо заслужить.

– Самое строгое и чистое – сколько Марий, столько святых!.. Я заслужу, я отмолю у… у Девы Марии!.. Ни одно имя не имеет такой библиографии в святцах!

– А твое – в девичьих проклятцах, подлец! Ты у меня отмоли!.. Где тебя носило? Как ты посмел так изощренно надругаться надо мной?

Господи! Дева Мария! как он ликовал, глядя на нее! Он мечтательно глянул вверх – небо, солнце, ширь, синь!.. День обещал быть стремительным.

– Самое королевское – Мария, ваше величество! – спустился он с небес.

– Самое простонародное – Маня!.. Не увиливай!

– Самое поэтическое… мой милый маг, молю, молчи, моя Мария – мричина и миновница мсех мед!.. Моих!

– Что значит, миновница?! – возмущенно ахнула Мария. – Я еще и виновата?.. Самое поругаемое!

– Самое непорочное и неопалимое, минуют беды тебя, миновница! – продолжал он. – Самое бескорыстное – Машенька и пирожок, и самое…

– И самое матримониальное – Мэри ми! – не выдержала и засмеялась Мария.

– Ловлю на слове!

– Ты на деле лови!.. – Она поправила прядь.

У нее в сумочке звонил телефон… и она была уже другая.

– Да?.. Нет, Эш, не могу, я иду в театр… Потом… Потом… Да… Я же сказала, все потом!

Она захлопнула телефон и бросила обратно в сумочку.

– Кто это?

– Ерунда… по работе.

– Как ты догадалась насчет театра?

– Весь мир театр, мы же договаривались!

– С кем ты договаривалась?! Ты меня ни с кем не путаешь?

– Тебя спутаешь!.. Гжеш позвонил ни с того, ни с сего, пригласил на премьеру. Гамлет.

– Кто это был? – кивнула она ему за спину. – Твой знакомый?

– Нет. Сумасшедший какой-то, – пожал он плечами.

– Ты его не знаешь? – подняла она брови. – Я его часто видела в больнице, у твоей палаты, он, наверное, из персонала.

– Какой персонал? Я там всех знаю! – Фомин снова обернулся, но аллея была пуста. – Попросил закурить и исчез, обозвав сиятельством.

– Ваше сиятельство, кто вас не знает?..

– Что это у тебя?

Он очнулся от легкого прикосновения.

– Ты спал?

– Не знаю…

Сон таял, словно и не сон, словно он подсмотрел свою жизнь из-за запотевающего надтреснутого зеркала, все видя и слыша, и до сих пор чувствуя боль расставания, как настоящую.

Что это? Новый бред? Еще одна книга?.. Или это было… когда-то? Будет?..

– Что это?.. – Он почувствовал холодок ее дыхания на ключице.

– Цветок, – пожал он плечами.

Никто, даже Василий Николаевич не мог вразумительно ответить ему, что же это такое. Похоже, на электрический ожог, пожимал зав плечами, ничего опасного, но… посмотрим, и он снова хмыкал.

Вера как-то сказала, смеясь, что это поцелуй смерти. Но – поцелуй, добавила она, видя его реакцию, не печать же. Но – смерти, напомнил и он, не любви же. Мало ему любви, ринулась Вера в атаку, сам же и написал, кстати. Сам?.. Где?.. Он судорожно перечитал свой бред – действительно, «поцелуй смерти». Но ни один анализ не вызывал тревоги…

Впрочем, сейчас он вспомнил, что анализы-то делали, а результаты никогда не показывали, успокаивая, что все в порядке, не онкология. Но что тогда?! В ответ странные физиономии, молчит наука…

Закат превратил их тела в продолжение солнечных лучей, в игру тени и света, и все стало зыбко, нереально, почти фантасмагорично. Ее тело зажглось изнутри золотом там, где его касались солнечные лучи, а его пятно стало похоже на светящийся иероглиф, зловеще нерасшифрованный.

– Красивая… как тату…

Она зачарованно провела пальцем по ключице, где цвела роза.

– Мне кажется или она на самом деле дышит?

Это-то и сбивало всех с толку, цветок словно пульсировал, заставляя подозревать обман зрения и протирать глаза. Он никому не говорил, что тогда он ощущает еще и легкий холодный ветерок на плече, ему и так хватало опрокинутых физиономий.

– Так что это?

– Это тебе.

– Ты что?.. – Она провела пальцем от переносицы до кончика его носа.

– Так… считаю потери.

– Это что-то неприятное?

– Все неприятности остались позади.

– Кроме одной. Меня.

– Эту неприятность я… переживу.

Ему вдруг открылась холодная двусмысленность сказанного. Он понял, почему его выписали.

Конец