Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 44 страниц)

Перед ним, но где-то очень далеко, появилась белая светящаяся точка, гипнотически притягивая и пугая. Фома почувствовал себя маленьким и старым одновременно. Он знал очень много, но знал невыразимо и чувства распирали его, разрывали грудную клетку так, что стало трудно дышать, и он закричал, вытягивая в крике из себя все: боль, одиночество, чудовищную тоску, – все! – пока хватало голоса, горла, хрипа, слез…

Вырывая из себя легкие, он стоял на вершине вечности и мира. «Плакал маленький мальчик, которому тысяча лет,» – как заклинание звучало у него в голове.

– В безумной любви одиночества

Плакал маленький мальчик, которому тысяча лет…

В прикосновении вечности, через любовь одиночества…

Плакал маленький мальчик, которому тысяча лет… -

Голос приходил и уходил, и Фома всем телом ощущал его, как пульсацию вселенной. Только какая-то маленькая, не раненная этим рефреном, частичка его, наблюдала приближение катастрофы.

– …тысяча лет любовь одиночества…

Он очнулся на холодном каменном квадрате пола. Спиной к нему стоял Доктор. Рука его, сжатая в кулак, аккуратно входила в стекло. Стекло вибрировало, осколки медленно ползли вниз.

– Я покажу тебе что такое любовь! – ударил в уши металлический шепот.

Сознание снова ушло, потом вернулось. Доктор сидел рядом и молчал. Уставший, отстраненный взгляд.

– Я никому этого не показывал, тебе первому…

И снова этот монотонный голос:

– Бесстрастная вечность любви одиночества

В маленьком теле, в безумной тоске

Плакала вечность и плакал мальчик,

Мальчик, которому тысячи лет…

– Это безумие, Док! – попробовал Фома остановить его, но картины, смешиваясь и переходя друг в друга, продолжались.

Монтажный хаос и голос, который никогда не забудешь:

– Золотой мальчик, принц крови, питаясь светом далеких звезд, рожден единственный за тысячи лет. Он продолжение рода, создатель вселенной, он – все в единственном теле. Пока. Пока он мальчик. Но в нем мириады существований, воплощение всего. Пластичен и мягок, сгусток энергии. В нем жизнь это одиночество…

Фома смотрел на Доктора, ставшего камнем.

– Познает себя. Воплотится ценой мироздания в новую сущность. На всем его отпечаток, его одиночество будет во всем. Он – энергия вечного движения, его пластика. Он будет во всем мироздании и все будет в его мироздании, перетекая из формы в сущность и обратно. Нет одного в мироздании мальчика: места для человека…

Сколько прошло, прежде чем он снова шевельнулся?.. Фоме, утомленному быстротекущими вечностями, докторская келья показалась родной и уютной, как дом.

– Доктор, шо це було? – немного очумев от происшедшего, спросил он.

– Ты видел, – сказал Доктор.

– Так это ты в любви признавался, шприц со льдом?! – ахнул Фома. – Это твоя любовь?! Или ты отвечал на мой вопрос?

Он был возмущен. Доктор пожал плечами. Он устал.

– Доктор, вы больной, – смягчился Фома. – Это же ядерная зима. Под водородным грибочком. Ты что?

– Я показал то, что есть.

– А я чуть с ума не сошел от того, что у тебя есть! Мне страшно представить, что ты еще кому-то признаешься в своей любви, Ромео! Твою Джульетту ждет большое потрясение.

– Я никому этого не показывал, тебе первому…

– И слава Богу! И не показывай! Ты больного сделаешь здоровым. Что у тебя с детством? Чем тебя кормили, что у тебя любовь, как удар копытом в морозильной камере?

Фома вскочил и стал прохаживаться, войдя в перипатетический пыл.

– Я понял, – сказал он. – Ты, проскучав все детство в холодильнике, возлюбил фреон и жидкий азот. Апофеоз для тебя вакуум, твой Эрос – ледяная пустыня. Но у нас, детей Солнца, совсем не так.

– Ну как же, помню!.. – Доктор едва шевельнул плечами. – Бессмысленные поступки, движения…

– Сам ты бессмысленные движения! Любовь, это когда вот здесь тепло, в глазах – свет, все люди – братья. И она – одна, ради которой, собственно, всё!

– Во-во, во сне!.. Но она другому отдана и будет век ему верна… так? Или мы ее вообще не помним, что еще интереснее.

– Док, ты скучен! Я поделился с тобой бедой, а ты?

– Почему же скучен? Что ты сделаешь с братьями, которые люди, когда тебе потребуется их женщина, а? А что ты сделаешь с этой женщиной, когда тебе потребуется другая?.. По-моему, очень весело!.. И это ваша любовь – одни убиты, а другие несчастны?..

– Лучше, конечно, твой апокалипсис!

– Я показал то, что существует на самом деле, правду!

– Вот и спрячь свою правду подальше. Она не для нас, она для сцены Страшного суда. Постоянно оттягиваемого во времени, кстати, во благо живущим.

– Во благо ли? Вы странные – люди, я имею в виду, – правда вас пугает, а обман притягивает, как обезьян – погреемушка. Ведь любовь, вернее, тот универсальный вселенский процесс, который вы подменяете этим понятием, это закономерность высшей математики, которая вам еще недоступна. А любая закономерность это холодность и одиночество. Любовь это одиночество. Настоящая, я имею в виду.

– Одиночество, Док, если мы говорим о людях, это извращение. Кроме необходимых периодов уединения. Это – один ночью! Вульгарно-эстрадная этимология здесь, может быть, самая верная. Это же рукоблудие, однорукий бандитизм: Джек-пот и слезы! – вот во что превращается твоя любовь-закономерность! Любовь – это двое! Как минимум.

– Во-во! А потом это ваше великое чувство почему-то проходит. Сколько раз ты уже женат?

– Один!.. – Фома улыбнулся при мысли о Мэе: кто еще так сияет по утрам?

– Это последний, – поправил Доктор. – А до этого с Лилгвой, потом на Спирали. Я еще не все вспомнил.

– Лилгва не в счет, а на Спирали – фиктивно, и оказалась, что эта сучка – Сати, то снотворное подсыплет, то слабительное… чуть не убил его!

Доктор долго хохотал. Фома, сидя в кресле, неприязнено наблюдал за ним.

– Ладно, развеселился, – сказал он, наконец. – Ты так и не сказал, что со мной? Показал всю правду про свою любовь-одиночество, а мне-то что делать? У меня этого одиночества в каждой кровати!

– Драться! У тебя сегодня по плану братья, их убийство… – Доктор все еще улыбался. – Ну, Сати!.. – Мотнул он головой.

– Большой затейник! – согласился Фома, и вдруг поднял палец. – О!.. Он-то мне и нужен, скорее всего! Старик должен мне рассказать, что это за сны такие!

– Так он еще и толкователь снов?

«Такой толкователь, что боюсь как бы не создатель!» – подумал Фома, но благоразумно ничего не сказал. Вместо этого хлопнул руками по подлокотникам:

– Утро, Док! Время убивать, а у меня полная кровать девственниц!

– Давай, давай, Мао Цзе-дун!

В комнате было тихо, одна маленькая девочка поперек кровати. Он опустился в кресло. Та-ак…

– Ого! – сказал Сати. – А я думал, ты меня больше не захочешь увидеть.

– Это сильнее меня, – в тон ему ответил Фома.

– И опять вокруг тебя хорошенькие барышни! Это недомогание передается половым путем? Или ты, как ваши старцы, окружаешь себя юными хунвейбинками, чтобы не утратить связь с народом?

– Вы что на одном модеме с Доктором сидите, оба о великом кормчем половым путем? Я предпочел бы Соломона или Пифагора, если уж мы пошли по дороге сравнений.

– Да, пошли, пошли… кстати, ты где на этой дороге, Пифагор без Пифии? Там ли, где я думаю?

– Там, там-та-рам там-та-рам! – успокоил его Фома, спев. – За облаками, ты же прекрасно знаешь! Все еще сватаешь мне Стул Пи?

– Тара-кан, – задумчиво протянул Сати. – Удачи тебе, мальчик! Акра с тобой?.. Вот и хорошо, он тебя подстрахует!

– Тут вот какая штука, Сати…

Фома рассказал о своих снах и о странных, незнакомых людях, их населяющих.

Сати долго молчал.

– Кто эти двое, я не знаю, – наконец, сказал он. – Их не было. Но попробую выяснить, что это за парочка.

– Да я не о них, Сати – черт с ними! Я о об этой Марии, кто она?

– Странно, а меня заинтересовали как раз те двое! Ты уверен, что не в них все дело, а в ней?

– Я уверен, что ты знаешь, кто она! И попробуй только сказать мне, что это не так!

Фома заключил это только сейчас, видя, как Сати «отстраивается» от «заданной» темы, хотя, конечно, у чрезвычайного министра никогда не поймешь, что он имеет в виду, но в данном случае, его уход от вопроса был чуть ли не демонстративным. Пришло время?

Фома пошел напролом.

– Я же знаю, что это всё блоки, которые вы мне понаставили, как рога! Я как радиоантенна, но только для помех, которые посылает родная Ассоциация! Кто она?

– Твоя невеста.

Фоме показалось, что под ним с грохотом сломалось кресло, на котором он сидел.

– Иначе бы ты не ушел. Все шло нормально, ты уже был готов к переходу, как вдруг появилась она, или вернулась, я уже не помню. Тебя словно подменили! Что я должен был делать? Твое предназначение не Спираль, Система это четко просчитала еще при первой нашей встрече в Севске. Тебе на Спирали не выжить, и Совет дал жесткую инструкцию немедленно вытаскивать тебя. Но ты не хотел. Пришлось моделировать благоприятную ситуацию, разменивать квартиры, а потом ставить блок, который выглядел у вас, как авария. Но это, когда мы поняли, что другого пути нет, что ты все равно продолжаешь цепляться за нее, пусть мысленно. А это мешало переходу, ты инстиктивно противился ему. И заставить тебя – никак, ведь это внутреннее. Вся штука в том, что с переходом в Ассоциацию, каждый решает только сам, это добровольное и сознательное решение…

– Благоприятная ситуация, – пробормотал Фома. – Ну-ка, ну-ка? Это ведь наверняка гадость какая-нибудь?

– Ну-у… – Сати вздохнул. – Обычный набор.

Обычный набор, он слышал о нем. Красавцы и удачники всех мастей вьются вокруг тебя, элитные клубы, модные тусовки, прекрасное и обеспеченное будущее. Деньги? Да, но только как средство достижения будущего, того, которого ты хочешь. «А что ты хочешь, дорогая?..» Кто против этого устоит?

– Но она возвращалась к тебе… – Полные губы Сати сложились в странную гримасу, словно он до сих пор удивлен. – А ты, кочегар-истопник 2-й категории, по совместительству студент, даже ничего не знал об этом, не подозревал!

Фома потрясенно молчал.

– Тогда пошли на крайние меры…

Слова летели сквозь огромное пространство и словно от этого теряли смысл и логическую связь, засоряя его, создавая ненужный, мешающий фон. Подлог?..

– Ты мне открываешься с новой стороны, Сати. Не думал, что тебе приходилось заниматься и этим.

– Секундочку!.. – Сати возвысил голос. – Мы действовали в интересах организации и ничего, повторяю, ничего предосудительного, а тем более уголовно наказуемого, с точки зрения любого закона в реальностях Ассоциации, мы не сделали!

– И что же вы сделали в интересах своей чудной организации? Хотелось бы знать, на какую гадость может пойти совершеннейшая Ассоциация?

– Мы просто показали тебе видеозапись, после этого…

– Просто?! – взорвался Фома. – Я представляю, что это за запись! Вы же кого угодно спровоцируете! Она там не с Папой Римским?

– Нет, это был наш агент, лучший, какого можно было придумать в той ситуации. Это был ты.

Фоме показалось, что на этот раз под ним, вместе с креслом, провалился и пол.

– Это была ваша старая запись, совершенно невинная, надо сказать. Немного поработали над фоном и антуражем, а потом показали… тебе. Немного. Не волнуйся, никакой грязи, все очень корректно, тебя вообще не узнать, как и было задумано. Ты к ней, а у нее наш человек, с цветами, коньяком, музыка подходящая. Ты даже слушать ее не стал… моментально согласился на переход. Остальное – дело техники.

– Нашлись добрые люди, показали, объяснили, – усмехнулся Фома.

Голова раскалывалась то ли от расстояния, что лежало между ними, то ли от пропасти отчуждения, расширяющейся, по мере услышанного. И вдруг как прорезало…

«Сюрприз! – услышал он голос и увидел сиятельного Льва Андреевича, вынимающего кассету со злополучной записью. – Посмотрите, Андрей Андреевич, только не на досуге, а сейчас». И ушел.

Картинка мигнула… и уже несущаяся машина… рядом Сати… он согласен на переход. Все продумали!

– Господи, какая грязь, Сати? Подлог!.. Разве может на этом что-то долго стоять?

– Стоим пока… – Сати спокойно посмотрел ему в глаза. – Ты хочешь, чтобы я повторил тебе, что Ассоциация опора всему и твоей Спирали, в том числе. Но я добавлю к этому еще кое-что: то, что Спираль еще не превратилась в прах, есть и твоя заслуга. Ты даже не подозреваешь, сколько ты сделал для этого, будучи в Сю, в Кароссе, в Го, а это реальности, непосредственно прилегающие к Спирали. Она могла быть следующей за любой из них, за той же Кароссой, и провалиться в тартарары! Все эти ваши бесконечные войны, все эти ужасные катастрофы, что потрясают обывателя ежемесячно! Разгул терроризма, вирусы, СПИД, климатические катастрофы!..

Сати, казалось, готов был пересказывать историю болезни планеты за последние двадцать лет.

– Болезнь Эбола, экология, ужасающие размеры коррупции!.. Да можно перечислять бесконечно! Ведь все это проявления Хаоса, Томбра!

– Ты меня убедил, на одной слезинке можно построить царство Ассоциации.

– Мир Ассоциации… Никаких слез, ты просто забыл ее.

– С вашей помощью. Но она-то не забыла! – напомнил Фома. – Возможно…

– Ты хочешь вернуть её? Снять блок?

– Ты говоришь об этом так, словно это возможно.

– Нет, я просто знаю, что ты сумасшедший, поэтому должен предусмотреть все возможные варианты твоих припадков.

– Как мне ее найти, Сати?

– У тебя впереди, по крайней мере один день турнира, если ты не забыл?

– Я помню, я не уйду раньше времени, не переживай!

– Самоуверенный мальчишка! Откуда я могу знать, как?

– Сати, ты же мне сам говорил про авральные каналы!

– Но это же топ-секрет! – засмеялся Сати. – На что ты меня толкаешь?

– Вот и поделись в качестве компенсации за изгаженную жизнь!

– Изгаженную? То, чему научили тебя, не умеет никто в мире!

– Правильно, где вы еще найдете такого болвана, готового головой таранить стены? Дайте хоть шанс.

– Тебя может выбросить черте куда!

– А я, по твоему, где?..

28. Пришло молодцу к одному концу

Ему показалось, он нащупал тот самый момент, который так долго искал, отрабатывал в замке, но никак не мог достичь раньше…

В загсе он появился в самый последний момент в грязно-зеленом халате Мартыныча. Издавая пугающий запах, он остановился посреди вестибюля и безумно огляделся: где он? От его блуждающего взгляда пространство вокруг стремительно расчищалось, белоснежные невесты жались к стенам и мамашам, а женихи и свидетели определяли насколько опасен этот тип. Обаяние безумия, исходящее от незнакомца, останавливало даже самых решительных. Напряжение возрастало.

– Где тебя носит? Наша очередь!.. – Ефим вынырнул из яблоневого сада невест и остановился, секунду осмысливая увиденное.

– Нет, вы полюбуйтесь!.. – Воткнул он руки в бок и оглянулся вокруг, предлагая разделить его восхищение, но Фомой любовались и без понуждения, совершенно бескорыстно.

– Ты что совсем пизданулся, Лазарь выйди вон? Решил воскреснуть? Где твой костюм? – сыпались вопросы.

Но Фома потусторонне молчал, зябко кутаясь в халат…

– Что это за морг переносной на тебе? Кто тебя раздел?..

Ефим ястребом озирал толпу – красивый, страшный, роковой. На фоне бьющей простоты Фомы он выглядел врубелевским Демоном, пианистом, взбесившимся от крещендо и бросившимся громить рояль.

– А это что?!

А это был номерок, под которым Фома шел на тот свет, да не попал.

Это было слишком. Невесты стали готовиться плавно опадать в руки близких, тем более что халат от тряски благоухал резким, удушливым запахом покойницкой.

Ефим оттащил Фому в сторону от публики, но где бы тот ни стоял, он оказывался в центре внимания, даже у туалета, тем более, с Ефимом. Они потрясали, находясь рядом, как принц и нищий, как жизнь и смерть.

– Фома! – тряс его Ефим. – Кому ты отдал костюм, чучело?.. Где? Вспомни!.. Три минуты назад ты пошел в туалет. Там?.. Он там, да?..

Фома только блаженно кивал головой, в такт тряске и икал водкой. Ефим поволок его в туалет, там сразу никого не стало – страждущие поспешили потерпеть с нуждой до лучших опростательных времен. От стремительных перемещений инфернальной парочки стоял свист и холод.

– Ну все, Вера этого не переживет! – пообещал, наконец, Ефим Фоме, и они пошли обратно сквозь море невест, которое расступалось перед ними, словно перед народом Моисея и тогда в его бурных водах мелькали черные мачты тонущих женихов.

Вера была прекрасна и воздушна, как огромный трехъярусный торт, усыпанный цветами невинности – фата, белоснежный лиф с серебристым болеро и пышный, ослепительно белый кринолин юбки. Сравнения не выдерживал никто, даже алебастровый Гименей, на страже у дверей, и она стояла совершенно одна, вокруг нее – глухая полоса отчуждения, никто из невест, накануне регистрации, не рисковал подойти и подпустить женихов ближе, чем на три метра – убойной силы прекрасного.

Появление рядом с ней Фомы, грязного, в халате на босу ногу, вводило в шок, как черный таракан – в безе, казалось, его должно разорвать на части от такого кощунства. С нетерпением ждали реакции Веры – падений, криков, пены, но она только на мгновение округлила глаза и тут же снова нацепила маску неприступного обаяния девственности, не доставив удовольствия присутствующим.

– Вы что с ума сошли? – процедила она сквозь белоснежную улыбку. – Решили все-таки испортить свадьбу, комсомольцы? Куда вы дели костюм, Фима?

– Скажи спасибо, что сам остался! – кинжально улыбнулся Ефим в ответ. – Я отпустил его буквально на две минуты в туалет и он умудрился продать с себя все, даже носки, и напиться! Смотрю, стоит уже в халате, лыка не вяжет!.. Блядь, как он мне надоел, астронавт!..

Ефим с силой вогнал свои руки в шевелюру и подбросил её черной стаей над головой.

Но Вера думала о другом.

– Как думаешь, нас в таком виде примут? – спросила она, снимая платочком копоть странствий с лица Фомы и желтым взглядом пантеры отгоняя не в меру любопытных.

«Миллионер, – поняли в загсе, – сумасшедший миллионер!»

– Где ж ты был, графинчик? – ласково приговаривала она, охорашивая Фому. – Так, примут, Фима?

– Ну-у, не знаю! – протянул Ефим. – Это же пиздец какой-то раннехристианский!.. Василий Блаженный, а не жених!.. Ментовкой пахнет, надругательство пришьют! Он же ни хрена не соображает, весь в шрамах, словно блатной в бегах, того и гляди рот откроет!.. Свинчивать надо, Вера!

– Куда свинчивать, Фимочка? – спросила Вера все тем же ласковым голосом, но непреклонно. – Я же знаю, ты можешь. Сделай! Не мне же этим заниматься? Может, кто костюм даст?

– Да кто?! – громко оглянулся Ефим, и костюмов не стало, даже некурящие закурили, вокруг стена невест, готовая, в случае чего, упасть в коллективный обморок.

– Ладно! – хмыкнул он, успокаиваясь. – Заходим туда… – Он кивнул на Гименея в дверях. – Как жених и невеста, а потом уже этого пророка представим. Авось пронесет. Нас уже вызывали? Она одна?

– Одна. Сейчас выйдет…

– Увидит нас – рак мозга! – подхватил Ефим. – Господи, как я люблю бывать с вами в обществе! Вечно-то какая-нибудь хренотень, не обморок, так припадок!..

Он снова оглядел Фому.

– Блин, когда успел? Пять минут! Так не бывает! Откуда шрамы, лыцарь?..

В это время открылась высокая дверь и в сияющем солнечном проеме появилась умело взволнованная регистраторша, с красной лентой поперек груди. Спортсменка на финише.

Грянул Мендельсон. Финиш.

– Добро пожаловать, в наш дворец бракосочетания! – улыбнулась дама Вере и Ефиму.

И тут заметила между ними Фому, плывущего, буй знает в каких небесах. Её официальная взволнованность слегка сквасилась. Что еще придумают, читалось на ее лице, чтобы испоганить самый светлый праздник в своей жизни? А потом еще удивляются, почему семья не сложилась?

На фоне сияющих Веры и Ефима, Фома был отвратительной кляксой.

– Так, вы жених? – спросила женщина, лаская взглядом Ефима.

– Пока я! – подтвердил Ефим. – Потом – он!

– Не сегодня! – отрезала тетечка, давая понять, что шутки неуместны, что началось таинство.

– Так, молодые, проходим! – скомандовала она. – Впереди жених с невестой, далее…

Далее регистраторша никого, кроме того же Фомы, не увидела.

– Далее остальные! – закончила она рекогносцировку, и бодро шагнула в торжественный зал бракосочетаний.

Мендельсон бравурно умилялся, Гименей бесстыдно разглядывал свои гениталии, делая вид, что смотрит на руку, клацал вспышкой фотоаппарат, а Фома упирался, как бык перед бойней.

Вера и Ефим, подхватив с обеих сторон, буквально втащили его в сияющий проём двери, словно во исполнение дурной аллегории о двух ангелах и нераскаявшемся грешнике перед вратами вечности. Двери закрылись, оставив следующие пары в полном недоумении, кто же на ком и как? И если – эти, то на фига этот?..

– Вы что? – обомлела дама с лентой, увидев козла и трепетную лань в одной телеге.

– Кто это?.. Разве не вы жених? – обратилась она к Ефиму.

Ефим растрогался.

– Увы, мадам, я пережил такой же шок! – поделился он. – Но теперь… вот!

Он жестом представил Фому.

– Что – вот? – громко и возмущенно спросила регистраторша. – Кто это? Почему он в каком-то?..

Она не нашла слов для описания свадебного наряда Фомы, а тут еще обнаружила, что он босой, да еще и пьян. Её аж передернуло. Хвала Гименею, что Ефим успел сорвать номерок с ноги Фомы, регистрация могла закончиться, даже не начавшись. Впрочем, она и не начиналась.

– Вы что издеваетесь?! – еще повысила голос регистраторша. – Откуда он? Вы понимаете, где вы?!

Еще немного и она могла перейти на визг, что опять-таки грозило срывом церемонии.

Молния сверкнула из-под вуали Веры, и Ефим бросился вперед.

– Софья Евгеньевна! – вскричал он, подхватывая готовую сорваться даму под локоть и читая бейджик на ее груди. – Не казните!..

Он включил свое страшное обаяние и – зашатались стены.

– Мы и не думали издеваться, Софья Евгеньевна, уважаемая! Но у вас тут такое творится!..

И он рассказал совершенно дикую историю о том, что за пять минут до регистрации какие-то мерзавцы, опоив чем-то жениха, обратили его в истинную веру, прямо в туалете! Представляете?

– Какую веру? – тупо тонула во всем этом Софья Евгеньевна. – Какие мерзав… у нас?! Что вы такое…

Но Ефим не давал передыху.

– Так мало того, – продолжал он давить и душить, – они его еще и раздели! Мол, голыми пришли, голыми и уйдем! Представляете?..

Регистраторша не представляла.

– За три минуты обчистили, Софья Евгеньевна! Обещали вернуться!..

Софья Евгеньевна ощущала только тупое давление непонимания в голове. Раздели?.. В загсе?.. А почему они не заявили в милицию?.. Заявили, Софья Евгеньевна, вся родня сейчас дает показания, но не откладывать же регистрацию из-за этого? Мы так ждали, надеялись, куклы на бампере, сельдерей под подушкой!..

Ефим оседлал вдохновение… Банкет с симфоническим оркестром ждет! Малым Академическим!.. Он был неудержим и страстен, и Софья Евгеньевна ощутила, наконец, эту тугую, властную волну очарования, и поплыла. Сладкая истома сковала ее, а организм исполнил непозволительный каприс.

– Вы пианист? – спросила она кокетливо, в нос.

– Да! – пообещал Ефим. – Известный… вот ноты! – показал он какой-то исписанный листок и не мешкая перешел к делу:

– Начнем, Софья Евгеньевна… со второй цифры. Это жених!

Софья Евгеньевна посмотрела на Фому, вспоминая, кто он.

– Вы жених?.. – Она-то все равно была уверена, что перед ней сумасшедший, но… «чертова свобода вероисповедания в туалетах», почему-то пронеслось у нее в голове.

Фома сбитым соколом посмотрел на нее, вразнос. Руки он, от фантастики происходящего, засунул глубоко в карманы и по раздвинувшимся полам халата было видно: да, жених, без сомнения!..

– Жених, жених! – торопил Ефим. – Разве не видно, Софья Евгеньевна?.. Только онемел от горя!

– Не видно! – капризничала та все тем же гнусавым голосом, казавшимся ей верхом элегантности. – Это в нарушение всех правил!.. Как он выглядит, это же неуважение!

– Софья Евгеньевна, у человека горе – свадьба, да еще с ограблением и обращением в новую веру! Ему необходимо сочувствие!.. И потом, цыганка нагадала, что он женится в чем попало, а ей…

Он показал на Веру…

– Что выйдет, за кого попало!

– Ну, верно, – вяло согласилась загсменша.

– Ну, вот видите, это судьба!.. – Ефим снова был рядом с нею, роковой, как антрацитовый концертный рояль.

– Итак, с третьей цифры… бракосочетание!.. – страстно воскликнул он, возвращая Софью Евгеньевну в прежнее, зыбкое состояние восторга и томления перед высоким миром искусств.

Ей показалось, что она стоит перед огромным залом, чтобы вот-вот поразить его кантиленой, о чем мечтала, собственно, всегда. Ефим легкими руками пианиста сделал несколько пассов, как будто брал сразу самые нижние ноты в самых верхних местах: «Начнем!» – и… она запела…

То есть началось гражданское таинство, но ей казалось, она поет – легко, напевно, мощно! – длинную литанию о гражданском кодексе и семейном праве, о правах и обязанностях брачующихся, о том счастье, которое их ожидает, когда она их огласит.

На Фому она старалась не смотреть, отдыхая душой и взором на красивой Вере и башметообразном Ефиме. Небольшая заминка произошла еще один раз, когда Фому спросили, согласен ли он. Вера, сзади, вонзила ему ногти в печень, и он сказал, что согласен. Только она его съест, честно предупредил он, и пустил пенку, но это были уже мелочи, какая жена да не уест мужа?..

Ослабевшая от впечатлений момента Софья Евгеньевна раскланивалась «перед бушующим залом» и под занавес зачем-то широко перекрестила Веру и Фому, и даже пропела «ныне сочетаяша», хотя это никак не входило в протокол ритуала, а Ефим поцеловал Веру, что не влезало уже ни в какой протокол, но было хорошо!.. Дело сделано!

По пути к вечному огню, куда они поехали по требованию Веры, Ефим, коньяком, приводил Фому в чувство. Почувствовав знакомый крепко-дубильный вкус, тот разгорячился:

– Ее рука у меня в печени до сих пор!

– Да они все сидят в печенке, Фома, не только руки, – успокаивал его Ефим. – Об этом даже в Библии у вас говорится!

– Что, значит, у вас? А ты кто – кришнаит?

– Джайнист! – хмыкнул Ефим. – Я врач и поэтому вне конфессии. У меня библия – «Психология бессознательного»… Фомы!! – добавил он, и захохотал довольный.

У вечного огня Вера прикурила, но сожгла при этом фату и обгорела, как Останкинская башня. Едва удалось объяснить наряду милиции, что это свадьба, а не политический демарш, и не покушение на имидж президента – обыкновенная преступная халатность, всегда любезная русскому сердцу. Две бутылки коньяка и шампанское помогли процессу взаимопонимания…

Потом Вера увидела Жириновского, выходящего из Думы и захотела дать ему от всех женщин России…

Затем были Воробьевы горы, где они угощали шампанским всех желающих. Таких на Воробьевых горах оказалось больше, чем воробьев. Вера устроила соревнование «шампань-бумм»: кто попадает пробкой в обручальные кольца на машине, получает ударный поцелуй невесты. Машина аж зазвенела под градом пробок, поскольку Вера, даже облитая шампанским и с траурной каймой обгоревшей фаты, была обольстительна, как незнакомки символистов.

Фома прятался в машине, прихлебывая коньяк, пробки звонко били по стеклу и кабине, а водитель, до этого смеявшийся вместе с ними по разным поводам, неодобрительно крякал, боясь, что машину разнесут к чертовой матери. Все-таки свадьба, ворчал он, нельзя же превращать ее в черт знает что, вон уже весь капот залит шампанским да и сами молодые – с ног до головы! Некрасиво!.. Фома честно предупредил его, что с ним, водителем, еще не такое будет.

– То есть? – угрожающе поинтересовался тот.

– А вот то и есть, что тебя будут есть, – невразумительно ответил Фома. – Беги, пока не поздно!

– Ага! – догадался водитель. – Как время к расчету, так беги? Между прочим, твой приятель обещал мне полторы штуки или пятихатку в час. Догадайся, что я выбрал?..

– В любом случае ты выбрал не то, что надо. Я бы тебе и больше дал, – сказал Фома, – да у меня нет.

– Ну так и молчи тогда, – веско сказал водитель. – Потому что у дружка твоего они есть и он не жмот. Не жмот ведь, а?

Он повернул круглое, изрытое, как простокваша, лицо к Фоме, и пронзил острым взглядом водянистых глаз.

– Не… людоед, – успокоил его Фома.

– А ты и впрямь не в себе, – отвернулся водитель, и еще раз внимательно посмотрел на него в зеркало заднего вида. Фома приветливо помахал ему бутылкой, потом вышел из машины и прекратил соревнование огнетушителей метким выстрелом от бедра.

– Андроша, я тебя обожаю! – раскрыла Вера свои объятья и губы…

Потом был банкет в каком-то очень закрытом клубе и он, в отличие от скромно нервной регистрации, прошел с грандиозным размахом, как мечтала Вера. Ефим, во исполнение ее пожеланий, устроил тайную химическую свадьбу на этно-эпической основе – помесь сабантуя, бразильского фестиваля и нацистского факельного шествия, в стиле незабвенной Лени Рифеншталь. Была даже выбрана королева самбы Ева Браун. Ею, естественно, стала Вера, уже в новом вечернем наряде, так же, впрочем, как и королевой танго и танца семи занавесок (Фома был одной из них).

Из стройных штурмовых колонн гостей, что подходили с поздравлениями и дарами, он никого не узнавал, но гости на это не обижались, игриво намекая Вере, что это, вероятно, действие ее умопомрачительной красоты. Завершилась торжественная, она же – концертно-танцевальная, часть поздравлениями от мэрии и администрации президента. Принимал поздравления почему-то Ефим и никого это не удивляло, все знали, что Вера его бывшая жена и многие тосты звучали в том смысле, что земля, мол, круглая, а корень квадратный.

Потом принесли торт, огромный, как первая ступень ракеты носителя, на самом верху которого находилась сделанная из безе аллегория Купидона, дующего в раковину, у купидона было лицо Доктора. Кремовая надпись гласила: «Добрая свадьба неделю празднуется!»

Когда бросились разрезать торт, Доктор открыл глаза… визг, крики, туш!.. Шутка удалась, Доктора унесли, хотя многие хотели его облизать, но до хэппенинга дело не дошло, обошлись перфомансом.

Скандалов гости, как ни странно, не устраивали, хотя, судя по виду многих из них, могли бы и, главное, хорошо умели. Но, поскольку, Ефим вел себя как обычно, то есть сам был, как скандал, предлагая рискованные тосты и жесты в адрес молодых, а также высоких гостей и далекого правительства, референты которого, впрочем, были тут же, рядом, то гости были развлечены и так. Всегда приятнее наблюдать скандал, нежели в нем участвовать.

Фоме было скучно накачиваться шампанским, за исключением эпизода с Доктором и танца семи покрывал, но исполнявшегося уже профессионалками. Скучно до тех пор, пока Вера не сжалилась над ним и не высыпала в его бокал немного порошка из своей пудреницы. Потом, подумав, она сыпанула туда еще, от чего мир стремительно раздвинулся сердечным скачком и так же стремительно сдвинулся – Вера! Без надежды, без любви, только огромная змея, клубящаяся в животе. Вера висела у него на плече и сообщала новости, от которых он горел адским пламенем.