Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

Он был возмущен до того, что горько хохотал. Шутите?! Мало того, что его здесь упрятали, так теперь еще и выпускать не хотят ради семейного счастья боксера!..

Но нет, Ефим не шутил, хотя лицо его излучало всегдашнюю насмешку над действительностью, что и бесило.

– И что я должен сидеть здесь вечно, в этом дурдоме? Ради них? – кричал Фома. – Или все-таки до момента, когда он поймет, что она от него никуда не денется до его свадьбы?..

Дикость ситуации выбивала из привычных представлений. Даже сумасшедшего дома. Тем более, что он едва на эти представления встал.

– В общем, передай ему… если вы все сошли с ума!.. что я согласен исчезнуть из их жизни навсегда! Могу даже с письмом, что нашел другую несчастную, в другом городе, на другом берегу океана – Тихого или Атлантического, на выбор!

Все-таки Фома подспудно ждал, что Ефим успокоит его, развеет эту дурь, во всяком случае, очень надеялся. Но услышанное далее, повергло его в шок. Он убил какого-то авторитета, что-то связанное с наркотиками. Теперь его ищут. Он заказан. Это не ФСБ, конечно, сказал Ефим, но и мотив у них покруче. Убийство одного из лидеров группировки. Служба безопасности ищет фигуранта по неудачному покушению и над ними не сильно каплет, а здесь – труп и очень сиятельный от наколок.

– Здесь, Фома, кровь. Ты же знаешь бандюков!..

Кто в нынешней России не знает бандитов, тот не знает основ ее юриспруденции, – это Высший суд. Все спорные вопросы решаются у братвы. Кодекс законов РФ давно заменен кодексом понятий и принципом «фильтруй базар» и настолько органично, что граждане предпочитают обращаются к бандитам. В суде волокита, очередь на годы, продажные судьи, формализм и бездушие, поэтому поход за справедливостью начинают со знакомого бандита.

На «разборке» все раскладывается по понятиям простым и ясным каждому – либо ты прав, либо нет. Если ты не прав, тебе это доходчиво объяснят. Если ты не поверишь, с тобой могут сделать все, что угодно, но все будет по понятиям. Шемякин, но суд. И все. Третьего не дано, от этого плюрализма может развалиться вся кровью созданная система понятий.

Но когда ты убиваешь авторитета, будучи фраером, суда уже не жди, потому что не убить тебя нельзя. Этого не позволяет воровской закон. Можно уйти и от сумы, и от тюрьмы, но не от воровского суда. Они не поймут. Такова парадигма, рожденная первоначальным накоплением разграбленного. Бандит становится средним классом, а средний класс, как известно, определяет социальную политику в обществе.

Но и это, оказалось, не главное, продолжал Ефим. Главное – чемодан, полный дури, который пропал вместе с исчезновением Фомы. А это деньги, огромные, а деньги, как известно, мировая сила.

– Чемодан тоже я? – спросил Фома.

Ефим сделал круглые глаза.

– Откуда я знаю? Может, ты и не убивал даже. Они так говорят.

– А ты тогда откуда знаешь?

– Колян. Это его шеф. Был.

– Колян? А почему же?..

Ситуация запутывалась все больше. Почему Колян не скажет об этом своим друзьям-бандитам? Или сам геройски не «замочит» Фому, пока тот доминошки складывает? Вместо этого он почему-то обращается к Ефиму! Почему? Полная фигня! Фома обескуражено смотрел на Ефима.

– Так я и говорю – из-за Ирины! Он не хочет ее потерять.

– Стоп! – сказал Фома…

Ему казалось, он снова сходит с ума, чего накануне чаемой выписки очень не хотелось. Чего легче Коляну, рассказать коллегам обо всем, убрать Фому, и Ирина – его?.. Не говорите загадками, Ефим Григорьевич, вы меня изводите!

– Для меня самого это загадка! – вскинул руки Ефим. – Я тоже у него спросил, зачем ему все это, зачем он мне всё это говорит?

– Ну?..

Ефим сделал такое выражение лица: мол, хочешь верь, хочешь не верь, но Колян хотел, чтобы он держал Фому как можно дольше, так как здесь Фома в безопасности. А пока Фома в безопасности, Ирина – с ним, с Коляном то есть. Она так ему и сказала, если что-то случится с Фомой (Ефим элегантно чиркнул золотым «паркером» по горлу), то он ее не увидит. А не случится – она его…

– Понятно?

– Нет!!! – заорал Фома.

– Мне тоже было странно, но потом я вспомнил, что она женщина, а у них это бывает, ты же знаешь. Если тебя, так сказать… – Снова элегантный жест «паркером». – То она уйдет в монастырь и никому не достанется, а если ты будешь жить, она не достанется тебе… Вполне логично!.. Главный приз – никому, то есть держателю! Все в духе сокровенного феминизма.

– Да черт с ним, с феминизмом! Выходит, она тоже знает про авторитета?

– Может, знает, может, догадывается, а может, просто так ляпнула, – пожал плечами Ефим. – Коля об этом не распространялся. Сам понимаешь, бандит. В словах такой внимательный-внимательный.

– Значит, он знает, Ирина и больше никто?

– Да откуда я-то знаю, я ж не браток! Он так сказал. А как на самом деле, тать его знает! Говорю ж тебе, бандит, сильное чувство! Можно понять.

Пока Фома понимал сильное чувство бандита, Ефим подвел итог:

– Поэтому сиди и не рыпайся, пока чего-нибудь не придумаем.

– А что мы можем придумать? Ты же сам говоришь, бандит, как судьба! А я тут в заперти да еще и завишу от прихоти какого-то Коли!

– Обманывали и судьбу. А ты тут, кстати, в полной безопасности, так что давай пиши, используй время с пользой.

– Опять пиши! Не хочу! Хочу домой!

– Там бандиты…

Но это были редкие минуты просветления, воздействия которых андронова голова долго не выдерживала и он снова уплывал, улетал в свой слюнявый рай, чем пугал Ирину.

– Понимаете, ему там нравится, там он управляет ситуацией, которой совершенно не владеет здесь, в реальном мире. Там он воюет, спасает, примиряет – добрый гений, одним словом. На вид, кажется, пузыри пускает, ан нет – отрабатывает технику перехода в замке, оттачивает, так сказать, отсюда самозабвение! Впрочем, вы только что это все видели. Поэтому мешать ему не надо, отточит и вернется!

– Значит, на сегодня уже все?.. – Ирина покорно встала с диванчика в маленькой приемной.

Ефим ободряюще улыбнулся.

– Да вы не расстраивайтесь так, это пройдет, как проходит все.

– Когда? Долго еще у него так?

– Это связано с фантазиями. Когда они выплеснутся, как в случае с первой книгой, он обо всем забудет и снова будет прежним Фоминым – веселым, удачливым. Я позвоню вам первой!

– А кому вы еще позвоните? – насторожилась Ирина.

– Так говорят, Ирина! – поморщился Ефим. – Это значит, что вы узнаете сразу же, немедленно, первой.

А Фома действительно самозабвенно оттачивал технику. Он до предела нажимал на акселератор замка, теперь уже совершенно не боясь сгореть на последнем гребне ячеек. Он мог попадать теперь в любые места и в любое время, и заново переживать моменты, которые, казалось, канули безвозвратно в Лету. Не хватало еще точности, чтобы попадать туда, куда нужно, но он не терял надежды и с энтузиазмом крутил рулевое колесо, забрызгивая соседей по палате слюной от слишком сильной подачи «газа» или резкого поворота. Фома верил, что еще немного и он научиться попадать в пространство и во время с точностью до дня. И тогда он переиграет тот момент!

А пока он все время попадал не туда или не совсем туда…

– Давай!..

Фомин почувствовал в темноте мягкий толчок в спину, потом свет ослепил его. Он оказался один на ярко освещенной площадке, впереди была черная яма. Пройдя, по инерции несколько шагов, Фомин очутился в самом центре освещенного круга и теперь растерянно озирался, но… только темнота впереди, красный кумач сзади, и стол со стулом.

Понимая, что надо сесть, Фомин взялся за стул и сразу раздались аплодисменты. До него дошло, что он на сцене. Он неожиданно для себя ухмыльнулся и поклонился. Из зала донесся восторженный рев. Кричали «шайбу!», потом кто-то цыкнул и стало тихо так, что Фомин снова испугался.

– Вы сядьте! – послышался негромкий, но внятный голос то ли из зала, то ли из-за кулис.

Он послушно сел.

– Представьтесь! – услышал он снова шепот, и теперь понял, что доносится он из суфлерской будки, но сколько не пытался разглядеть там кого-нибудь – бесполезно.

Фомин представился и на него опять обрушился грохот аплодисментов и криков, не столько многочисленных сколько оглушительных, словно пользовались усилителями. И как оборвало – тишина. Начиная различать пустые передние ряды, он уловил в тишине скрип кресла, кто-то встал.

– А скажите, пожалуйста, что такое сайтер?

Он легко принял новую ситуацию, как, впрочем, принимал теперь все – так надо! Рот открылся само собой:

– Это разведчик и исследователь пространств, реальностей… в какой-то мере даже преобразователь их…

По мере того, как Фомин говорил, ощущение тупости и тяжести во лбу проходило, зеленовато-голубая зыбь перед глазами уплывала, растворяясь, его язык чуть ли не самостоятельно выдавал чеканные формулировки. И сам он увлекся, рассказывая, что сайтер – это межгалактический, в понимании обычных людей, профессионал. В понимании же Ассоциации галактик не существует, существуют выплески вибраций из-за различной «натянутости» силовых линий, из-за их различной «свернутости» и «скрученности» и, как предел, разорванности. Все это и порождает вселенную до сего дня, если можно так сказать, потому что процесс одномоментный, но вечный.

Пауза развесилась тихими сетями в темноте зала. Он не дал развиться активному непониманию.

– Но все это ерунда, главное – наша жизнь…

– Нашей планеты выходит дело тоже не существует?! – ахнул кто-то из зала.

– Не существует даже понятия «наша планета» за пределами нашей планеты. Мы присущи всему и зависим от него, и определяем его. Но огромность вселенной пугает человека, прежде всего непредставимостью соотношения «человек-вселенная» и мы придумываем понятия «мой дом», «моя страна», «наша планета», чтобы чувствовать себя защищенными, растить детей…

Фомин забыл, где находится. Он встал из-за стола и начал ходить по сцене, объясняя…

Кажущаяся несоразмерность, несопоставимость человека со всей вселенной сбивает его с толку, принижает его роль, заставляет смотреть снизу вверх. (Но почему только вверх? – вдохновенно спрашивал Фомин у зала.) Он строит свой дом, пытается в нем укрыться от несчастий пространств и времен. Потеряв дом, как убежище – что такое дом перед ядерным взрывом? бактериологической атакой? психотропным газом? – он пытается присвоить себе планету, плотность вибрации которой и устоявшийся общественный договор о том, что она существует – тверда, надежна, делает его существование в огромной вселенной более уютным. Ему кажется, что Земля это все-таки не дом, который можно разрушить одной бомбой и теперь он уже боится за саму Землю, за ее целостность…

Но человеку нужно сменить позу. Встать с колен, если это колени испуга, а не благоговения. Нет просителей и ничтожеств. Только равноправные участники. Есть благодарность. Вселенная – друг, язык которого большинством еще не найден, не понят, страшен. Сайтер выступает переводчиком, толмачом, интерпретатором…

Напряженное молчание в зале служило ему лучшим аккомпанементом.

– А что такое Черта?

– Черта – это страх.

Всеобщее «ах» было ему ответом.

– Страх перед запретом, отвечающий страху, сидящему глубоко внутри нас. На самом деле никакой Черты нет. Всеобщее замалчивание. Там, за Чертой, ты сам, но уже свободный, и кто пересиливает страх, становится свободным, недосягаемым…

– Недосягаемым для закона? – раздался чей-то язвительный голос.

– Да! Но закона не нравственного, а физического, то есть законов естествознания. В основе нравственного закона не должен лежать страх, что-то другое – понимание, например. Ведь страх Божий – это благодарность и блаженство, не больше, но и не меньше! А вот физические законы надо преодолевать… и здесь бояться нельзя.

– У вас часто упоминается Говорящий Что-то. Кто это такой или что это такое? И что же он все-таки такое говорит, что все стремятся к нему?

Фомин растерянно остановился, как будто натолкнулся на стену.

– А вы разве не поняли? Мы же только что говорили об этом! Тот, кто преодолевает страх, приходит к самому себе, то есть к Говорящему. Он сам становится Говорящим. Ведь Говорящий говорит «Что-то», то есть непонятное только потому, что мы не хотим услышать «то», что постоянно звучит внутри нас, ту истину. Мы заглушаем этот голос, мы боимся его откровений, потому что он безжалостен, как всякая ясность… свобода жестока.

Слыша глубокое непонимание, Фомин попробовал объяснить.

– Ну, это как пользование компьютером: один постоянно достает окружающих просьбами помочь ему, другой – лезет в программу, в справочники, сам, чтобы выяснить, в чем дело, то есть достает только себя. Может, это не самый лучший пример, но… то же – со словарем, кто-то спрашивает значение слова, а кто-то смотрит туда и сам становится в каком-то смысле говорящим, для этого вопрошающего, в себе ли, в другом…

– Так просто?

– Так просто… – Фомин пожал плечами.

– А скажите пожалуйста, вот интересно, какая все-таки пи… – Послышалась какая-то возня, словно вопрошавшему заткнули рот, но не надолго. – … у этой самой Лилгвы вашей, а?..

– Не понял? – наклонил голову Фома. – Что вас интересует у Лилгвы?

Но вопроса этого он больше не услышал. После небольшой паузы из темноты пришел следующий вопрос:

– В вашей книге Фома переходит Черту. Как?

– Это уже становится не интересно. Сколько можно говорить?

– Но там говорится, что это его ноу-хау.

– Все ноу-хау в преодолении страха, в понимании того, что страха как такового нет, есть незнание. Маленький мальчик боится идти в лес.

– Вы не хотите говорить?

– А вы не пробовали спрашивать у Алексея Толстого – действительное устройство гиперболоида? Или, может, вы не видите разницу между мной и главным героем?

– А какая разница? Неужели автор не знает того, что знает главный герой?

– В том-то вся и штука этой книги, что главный герой знает, а я – нет. Боюсь, что я не являюсь автором в том смысле, который вы вкладываете в это понятие.

– Уж не хотите ли вы сказать, что автор – герой книги?

– Вы мне подсказали интересную мысль. Во всяком случае, не я.

– Ну, а если серьезно, чем закончится роман?

– Роман закончен. Вы этого не заметили?

– И чем же он закончился?

– Дырой, как и все.

– Как Лилгва? – обрадовался уже знакомый, немного истошный голос.

– Да он смеется!

– А как же встреча с Милордом?

– Что станет с Ассоциацией?

– Действительно, во всем виноват Лоро?

– Лоро?.. – Фомин стоял под градом вопросов. – Я не понимаю, причем здесь Лоро?

– Но вы же автор!

– Мне кажется, я не вправе даже фантазировать на этот счет.

– А переход – это состояние физическое или психическое?

– Как можно делить в пучке энергии? Переход это переход и перейти можно только целиком. Я не знаю, что такое физический переход.

– Значит, психический?

– Даже те, кто оказались в психиатрической больнице вряд ли могут похвастать чисто психическим переходом туда…

– Да, потому что они либо сами пришли, либо их привезли сюда! Физически! – раздался громкий голос за спиной Фомина.

Это был Ефим.

– На самом деле мы все время совершаем переходы туда-сюда, только не отдаем себе отчета в этом, не правда ли, Андрей Андреевич?..

– И многие до сих пор не отдают себе отчета в том, где находятся! – громко сказал Ефим в темный зал. – И какой переход они совершили! И главное зачем?.. Одни скрываются от армии, другие – от тюрьмы или жены, но…

По его знаку в зале включился свет и Фомин увидел немногочисленую публику, все как один в светлых рубахах с длинными завязанными рукавами, многие из них, действительно, совершили этот «переход», чтобы избежать другого. Ефим, тем временем, продолжал:

– Но есть и такие, кто косят просто так, в силу своей, так сказать, артистичности, потому что не могут иначе. Потому что сходить с ума и сводить других самое милое для них занятие! Низкий поклон вам, Андрей Андреевич, за ваше сумасшествие и доклад о нем!

Ефим картинно поклонился Фомину в ноги, чуть ли не подметая длинными волосами пол. Потом обратился в зал:

– Я думаю, что мы горячо поблагодарим нашего автора за то, что он продолжает сводит нас с ума, за то, что не дает нам опомниться и продолжает нести свою межгалактическую правду-матушку!

В зале захлопали, засмеялись, попробовали поклониться, как Ефим, но, как это водится у сумасшедших, только поразбивали лбы о передние кресла. Вой, раздавшийся вслед за аплодисментами, привлек санитаров и они по одному стали выводить читателей «Фомы» из зала.

– Вот так у тебя все время! – заметил Ефим. – Тебе ничего, а люди, поверившие тебе, пошедшие за тобой, разбивают себе лбы!.. Ты как?..

Он заботливо посмотрел Фомину в глаза.

– Что как?.. Зачем ты все это устроил?

– Мой милый Фома!.. – Ефим приобнял Фомина и жестом пригласил прогуляться по скрипящим доскам помоста: прошу!..

Свет в зале чуть-чуть приглушили и они оказались одни на ярком свету сцены, как Сократ со своим даймоном, если не считать, конечно, последних истошных криков, вышедших из себя и выводимых из зала читателей. Кто-то из них кричал, что сейчас же, немедленно, перейдет Черту и тогда, вашу мать, уже никто!.. Договорить бедолаге не дали подолом его же покаянной рубахи.

– Так о чем это я?.. – Ефим задумчиво посмотрел на последнего буйного в проеме дверей.

– Да! – подтвердил Фомин, скидывая руку Ефима со своего плеча. – Хотелось бы услышать.

– А!.. О тебе же! Что мне с тобой еще делать, ума не приложу? Бредить ты вроде перестал. Перестал отождествлять свое проклятое прошлое с собственными фантазиями. Мы разобрались с Доктором и другими персонажами твоего романа, но улучшения – кардинального! – на что я очень надеялся, не наступает. И вот что мне приходит в голову…

Ефим прошелся по сцене, остановился напротив Фомина и прищурился.

– Может быть, тебе все-таки продолжать свою книгу, а? И из издательства звонят, говорят, караул, ты в планах! Опять же гонорар. В некоторых магазинах подписка даже объявлена на второй и третий тома.

– Но ты же сам говорил, что это больные фантазии!

– Вот именно! Но ты от них не избавился. Это сидит в тебе и держит в пограничном состоянии, ты не можешь выздороветь до конца. А если ты будешь писать…

– Но о чем?

– О чем и раньше писал. Ну, например, о выходах, о том, что там, за Чертой, о своих встречах с Говорящим, наконец. Не криви рожу, я повторяюсь только потому, что все больше убеждаюсь в том, что именно это тебя и держит. Отпусти себя, не зажимай…

– Да я устал от этого! – взмолился Фома.

Ефим вдруг резко повернулся к нему, воздел обе руки и лицо вверх, словно вопрошая и жалуясь одновременно.

– Он устал, господи! Он, видите ли, устал! Караул, еб твою мать, матросский!.. А я?.. Я что – не-ус-та-ю?! А?! Не-ет?! – уже орал он под колосники.

– Ну, что мне с ним делать, а, Господи?! – возопил он, и вдруг успокоился, словно получил ответ.

– Ну, хорошо, я согласен, – сказал он совершенно другим тоном, – правильно: ты устал, тебе надо развеяться. Может быть, выйдем в город, погуляем? Хочешь?.. В Доме Кино, кстати, какая-то премьера или фестиваль на днях. Посмотришь, проветришься, глядишь и…

– А если нет?

– О, Фома, не надо! – страдальчески сморщился Ефим. – Это должно помочь! Потихонечку, не сразу, так в следующий раз. Да и гонорар надо отрабатывать.

– Ну, а если все-таки нет?.. Тогда, как с Доктором?

– Что ты имеешь в виду?

– Штырь в голову и отдыхай?.. Зачем эти штуки у него в голове?

– Да какие штыри, Фома, милый?! – изумился Ефим. – Ты меня пугаешь! Полетов кукушки насмотрелся что ли? Никаких штырей… а-а! – догадался он. – Ты видел карка-ас на его голове? Понятно!.. Тебе показалось! Это мы, время от времени, снимаем у него энцефалограмму. Он слишком э… неадекватен, даже опасен, поэтому лежит в отдельной палате и все время заперт. У него все время какие-то побеги в голове, погони, кричит о ваших дырах, вырывается… кстати, этим ты и ему поможешь.

– Как?.. – Фомин недоверчиво качнул головой, но при этом внимательно посмотрел на Ефима.

– Когда все прояснишь… ну, для себя… тогда и для него, скорее всего, тоже все станет ясно. Тебе легче будет ему объяснить с позиции логики, а не эмоций. Он ведь логик? В книге-то?.. Ло-огик!.. Вот и объяснишь!.. А то ведь пишет и пишет день и ночь, а так как там, у Говорящего не бывал, то его графоманский экстаз переходит в истерику, приходится привязывать. А твои материалы, я уверен, его успокоят и дело пойдет на поправку.

– А что он пишет?

– А что он может писать? О ваших приключениях во всех этих реальностях. Только с твоих слов, хотя ему так не кажется. Ему кажется, что он со своей стороны тоже путешествует. Я же вижу, как он бьется над твоей загадкой и придуманной тобой тайной его рождения. Вот ты ему и ответишь.

– И много он написал?

– Да я не считал… порядочно. Листов, может, сто, с обеих сторон и мелким почерком.

– Хорошо, – вдруг согласился Фомин. – Но только я должен прочитать все, что он написал.

Ефим снова сморщился.

– Да там такой бред, что я боюсь ты снова свихнешься: Сю, Бо, Го! Возьми любой фэнтезийный хлам и найдешь тех же драконов, русалок, гоблинов, хроноблинов, подземелья и рыцарей, чертей в ступе!..

Он, казалось, был не рад, что проговорился про писания Доктора.

– Зачем? Только голову себе забьешь!

Но Фомин решительно заявил, что без записок Доктора, писать ничего не будет, хоть режь!

– Все вопросы из зала ты задавал? – спросил он неожиданно.

Ефим заржал…

– Но зачем?

– Зачем?! От их вопросов ты бы плакал. Их больше интересует, что такое Лилгва, как она устроена, в сравнении с известными им «органа гениталия феминина», так же ли волнующе?

– Серьезно? Так тот вопрос про Лилгву, был на самом деле задан с познавательной точки зрения?

– Ага. Любознатель – испытателю! Серьезнее быть не может. Мы уже устраивали такую встречу, странно, что ты не помнишь, так они засыпали тебя вопросами по анатомии Царицы Ночи. Еще очень жалели, что Фома не пошел в зал для эстетов, а так же – что не трахнул маркизу Гею.

– Княжну, – поправил Фомин. – Разве?

– Ну, вобщем-то, я и сам не понял, а с них что возьмешь? Впрочем, ладно… – Ефим на секунду задумался, потом решительно кивнул головой. – Пойдем ко мне, возьмешь рукописи. Ну и за мной обещанные прогулки…

– Если будешь сам писать! – предупредил он, подняв указательный палец. – Договорились?.. Запомни!