Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 44 страниц)

– А он ищет свадебный костюм, подлец на моем несчастье! – пояснил Ефим. – Скажите, вот эти не из морга? Вечностью так и прет!

Девчонка прыснула, нисколько не обидевшись: красота и элегантность Ефима, на фоне дикого, нездешнего обаяния заплетеного Фомы, предполагали, по крайней мере, настоящее развлечение среди половых симулякров и синтетических извращений.

– Не-а! Я пришла, они висели.

– То есть, может?! – обрадовался Ефим. – Считай, повезло! – толкнул он Фому. – Из морга!.. А вы не узнаете у вашей заведующей, для верности?

– Вы серьезно?.. – Продавщица сняла очки, протерла их и снова водрузила на короткий симпатичный носик. – А зачем вам? Я, в смысле… заведующая все равно не скажет, даже если и так…

– Она снова засмеялась…

– Вы что некрофили?

Ефим всплеснул руками.

– Именно! А также мизантроши и меланхулики! Такое событие… краше в гроб кладут! Лучший друг и бывшая жена!.. Вы не могли бы их снять с покойника? То есть, оттуда… А мы вас за это пригласим на нашу свадьбу! Помянете!..

Девчонка чуть не упала со стремянки, на которую уже забралась. Её опасно скрутило на последней ступеньке и Ефим бережно, но не менее опасно поддержал её. Впрочем, золушка французская…

– Да я и так, спасибо! – махнула она рукой, поправляя юбочку, и покраснела.

– Ой, мне нравится! – запел Ефим, любуясь ею. – А я нечаянно! Я не хотел! Извините, сударыня!.. Вас как, кстати, зовут? Меня Ефим, а вот его Фом… Андрон.

– Фомандрон?.. – Она снова хотела прыснуть, но сдержалась, все-таки имя. – Итальянец?

– Древнегрек израильский, вы угадали: Фома человеческий on-line, – евангелист, эсхатолог, все время в розетке. Не знает, где кончит. Так как?..

Фома только чихал, увертываясь от передвигаемых костюмов, реакция на коку.

– Таня.

– Та-аня! – восхитился Ефим. – Пора уже вдохнуть аромат всех тех покойников, что скорбели не на шутку. Хоть и говорят, что мертвые не потеют, но проверить надо.

Таня, наверное, все-таки упала бы вместе со всеми костюмами сразу, но Ефим был на месте, а юбка слишком коротка. Она опять покраснела. Он опять извинился. Фома снова чихнул, вылезая из-под стремянки.

– Так вы придете? – дьяволом спросил Ефим.

– Нет! – вдруг отрезала Таня, с чужим личиком, видимо решив, что они «зашли» слишком далеко. – Мерить будете?

Это она уже Фомину. Молодость легкомысленна и горда, а чары психотерапевта не всесильны, размышлял Фома, не то – Юнг, Фрейд, Шарко, даром, что широко закомплексованные личности, но, отказывая им, люди чувствовали себя неудобно.

– А обязательно? – спросил он. – Я и так вижу, что туда тюфяк влезет. Может, так без примерки? Вера тебя все равно убьет, Фима.

– Она меня уже убила, выбрав тебя, – элегически заявил Ефим. – И понял я, что человек деградирует в браке!.. Вот этот, Танечка!.. Хорош, во всяком случае, моли на свадьбе не будет!..

Он взял первый попавшийся, тряхнул его и, сморщившись, вернул.

– Заверните!

Таня, все еще не простив покушения на ее честь, молча понесла костюм на контроль. Ефим – за ней. Фома, еще раз чихнув, тоже поплелся к выходу, на ходу стуча «стеком для садизма», как было написано на его ярлыке, по выставленным в ряд всевозможным пластиковым членам, как это делают дети, пробегая мимо железной ограды с рейкой.

Фаллоимитаторы, построенные в забор или, вернее, в аллею, где каждое дерево глубоко индивидуально коряво, отзывались по-разному. Те, что были начинены вибраторами, гремели, как побрякушки, а те, что попроще, важно кивали вслед. Плакатик, висевший над ними, гласил, что подгонка бесплатно, а студенткам и ветеранам войны скидка. Интересно, кто занимался подгонкой – Таня? Или все-таки специалист? И что это за специалист, буде он существует?..

– Молодой человек, а если вам так?..

Фома, представив, встал, как вкопанный. Перед ним стояла высокая дама в очках, точь-в-точь Таня через четверть века, и испепеляла его взглядом. Пришлось Фоме сказать, что это было «испытание на прочность» и попросить завернуть все задетые им члены, чтобы «Золушке» не поступало прокламаций на нарушение эрекции.

– Нельзя же так, – совсем другим голосом сказала заведующая. – Это же товар. Денег стоит.

– О, товар!.. – Фома вручил ей стек с ярлыком и улыбнулся. – Мы идем к товарно-денежным отношениям. Заверните мне вот эти десять товаров…

Ефим расплачивался и интриговал.

– Бросьте дуться, Танюша, – ослепительно улыбался он. – Как еще я мог познакомиться с вами поближе за такое короткое время?.. Зато теперь я знаю, что жить без вас не могу. Или вы боитесь, что я некрофиля? Так не бойтесь, я совсем чуть-чуть, больше «просто», чем некро, и то только по тому, что мертвею, когда вы так со мной и мне это состояние нравится!

Танюша кололась, как выражается поколение, выбравшее пепси. Она дулась, но было видно, что из последних. От простофили, вместо некрофили, у нее предательски дрогнул подбородок и поплыли губы. И наконец, когда Ефим сказал, что готов повторить проклятую сцену на стремянке, но целомудренно, то есть вообще ловить никого не будет, она взорвалась диким хохотом.

– Так, значит, да? – обрадовался Ефим. – Оставьте свой телефон…

И вручил свой…

– Каких еще извращений желают, господа? – спросила Таня, подавая им завернутый костюм.

Ефим посмотрел на Фому, обвешенного фаллоимитаторами, как в приснопамятные времена всеобщего дефицита опоясывались рулонами туалетной бумаги.

– А есть что-нибудь остренькое? – поинтересовался он, любовно поправляя гирлянду на Фоме. – Особенное!

– Есть. Набор ошейников с наручниками и намордники с вибровагинами. Последний писк, – порекомендовала Таня.

– О, намордник с вагиной – думал, не доживу! И как?.. Руки за спину и к наморднику?! – восхитился Ефим. – Это вещь! А писк издает электровагина?

– Нет, сами.

– Тогда это будет, действительно, последний писк. Невеста это любит. Поскольку любила жена, – едко добавил он. – Берём!.. Так вы будете на нашей скромной, комсомольской, БДСМ свадьбе?..

Но Вера потребовала настоящую свадьбу с куклами и лентами, белым лимузином и эскортом мотоциклов, с мэром Москвы и патриархом всея Руси, со скрипками, пшеном и раёшным балаганом, пудовым тортом, наконец.

– Что я вам блядь какая лимитная за три рубля регистрироваться?! – кричала она, едва услыхав о скромной комсомольской свадьбе в наручниках. – Я себя не на помойке нашла! Придумали! Сидеть втроем пропивать взносы комсомольским активом?.. Не-ет, я девушка скромная, но праздник своей жизни губить не дам!..

Попутно она разбила весь психоаналитический сервиз в кабинете Ефима и несколько суицидальных физиономий, что высыпали в коридор на крик.

– Свадьба будет по первому разряду! Вы что?! С вечным огнем, я вам обещаю!

– А вечный огонь-то зачем? – удивились они.

– Это эмблема моих чувств!

Ефим вытянул физиономию Фоме, мол, ничего не поделаешь, счастье оно такое!..

25. Антигона

Розовый, словно игрушечный дом, был совсем не похож на скорбный приют, он стоял на аккуратной зеленой лужайке в окружении вековых лип и весело белел наличниками на солнце. Даже решетки были не на всех окнах, но и те были выкованы изящно и просто, в общий тон русского модерна начала века – башенки, конусы, декор. Изящное строение больше напоминало частное владение или даже загородную резиденцию преуспевающего холдинга, все было ухожено, приглажено, подстрижено, стилизовано. Атмосфера сверхдостатка и спокойной уверенности в завтрашнем дне властвовала здесь, как в швейцарском кантоне.

«Зачем, какой смысл?..» Калитка с хитрым замочком, повинуясь невидимому приводу, мягко защелкнулась за нею, словно обрывая все сомнения, которыми она терзалась после событий в Доме Кино. Прилетела красавица, набрала какой-то ерунды! Она уже жалела, что отпустила машину. Бежать!.. Пакеты, полные мандарин, яблок и других вроде бы нужных продуктов, оттягивали руку. Ему совсем не это надо, знала она. Впрочем, теперь она не была уверена в том, что знает, что ему надо.

Суровый санитар, с грубым лицом, принял передачу и, волоча длинными руками пакеты по полу, понес их куда-то, но саму Марию не пустил дальше вестибюля.

– Не приемный, не велено!.. А их нет…

– Как нет? Фомина нет? – удивилась она. – Выписали?

– Как же, выписали! Этого-то как раз есть, чтоб ему! – неожиданно разразился санитар, и повторил, сердито громыхая замком:

– Не приемный, нельзя! Он апосля чего-то обратно с ума сошел. Догулялись по кинам! Пришлось отселять. Камеру ему… эту… палату то есть, отдельную, вишь барин какой!.. Этак и я с моим удовольствием полежу. Придумали тоже, шизохрения… избаловались! Обычная белая лихомань. Распустились! Порядка на вас…

Мария слушала это брюзжание, честно пытаясь найти в этом лице и фигуре хоть что-то симпатичное, человеческое, но ничего, кроме морды, как ватник и отвратительных, по-обезьяньи дюжих рук до полу, не находила. Впечатление, будто злонамеренная горилла старательно играет человека, и голос удивительно неприятный – хамоватый, глухой. Раньше она его не видела – широкий, неуклюжий, словно шкаф.

– А Ефим Григорьевич у себя? – спросила она.

– Дак я ж говорю, их нет! В отсутствии, чего же еще спрашивать?

– А когда?.. – Мария хотела спросить, когда он будет, потому что именно в это время Ефим ее и ждал обычно, но санитар с угрюмым злорадством перебил ее.

– Не знаю, дамочка-гражданка, только нету! Нам не докладывают!

Он поднял свою руку с пола, собираясь закрывать дверь с маленьким вырезным окошечком.

– С утра как нет, – прогундосил он уже за закрытой дверью.

Послышалось мягкое клацанье замков и запоров.

Мария в растерянности вышла во дворик. Липовая аллея с зелеными крашеными скамеечками на красном гравии тянулась от порога к воротам; кусты акации, боярышника, забор. В середине аллеи она обернулась. Дом, в котором помещалась клиника, снова казался игрушечным, чего нельзя было сказать вблизи, после знакомства с привратником, – розовый кирпич, нежно круглящийся на угловых башенках, белые прорисованные наличники, аккуратно подстриженный газон с декоративным палисадником. «Чего я прилетела? Ведь знала же, идиотка, все бесполезно! Сколько можно надеяться?.. Все, хватит!..»

Она решительно развернулась и чуть не столкнулась с Ефимом. Он появился совершенно внезапно, ниоткуда, ни звука машины, ни шагов, – словно из крапчатого кружевного полотна солнечного света и тени, что ткали колышущиеся листья лип, прямо перед ней. Из воздуха. Не узнав его сначала, Мария от неожиданности остановилась, поправляя прядь, пытаясь скрыть замешательство.

«Черт! – выругалась она про себя. – Неврастеничкой станешь! Ведь не было никого!..» И довольно неприветливо посмотрела на Ефима. Мягкий светлый костюм, черная бобочка без воротника, темные очки – дачник эпохи четвертой русской революции.

Ефим казался не менее удивленным.

– Мари?! – воскликнул он, сорвав очки и восхищенно разглядывая её.

Но голос выдавал его, он был точно выверен, такой же мягкий и глубокий, как фактура костюма и туфель. Поклон, рука, поцелуй – калейдоскоп положений, фейерверк чувств, но все с легкой самоиронией и несомненным лоском салонного льва.

– Какими судьбами?.. Вы не заболели после всех этих событий?.. – Ефим помахал в воздухе рукой с газетой, как бы подыскивая определение творящейся чехарде в стране. – После всей этой ерунды вокруг, что красиво именуется политическим кризисом?.. У вас такое озабоченное лицо!.. Но все равно, всех прекрасней, всех милее!..

Мария еще раз поправила прядь. Все-таки, как он здесь оказался? Получалось из воздуха! Мистика!.. Я скоро сама с ума сойду!

– Мне сказали, вас нет…

– Как нет? А это что?.. – Ефим показал почему-то кремовую подкладку пиджака, распахнув его, и снова газету. – Я гуляю по саду и вдруг вижу вас! Как изгнание из рая! То есть, наоборот… А мне говорят, меня нет! Как это, Мари? Пойдемте-пойдемте…

Он ловко и опять же очень естественно, в стиле светского разбойника, подхватил её и повел по аллее к воротам.

– Ваш… – Мария запнулась, слово санитар ей не нравилось, применительно к данной ситуации. – Ваш служащий, сказал, что вас нет.

– Петрович! – ахнул Ефим. – Вот каналья! Он уволен, Мари! Уволен без пособия и не уговаривайте меня. На минутку нельзя оставить сумасшедший дом, чтобы кто-нибудь тут же не сошел с ума. Это заразно! Это эпидемия какая-то! Что у меня за работа, Мари, только отвернешься – новый Наполеон или Энштейн, или апостол Петрович!.. Вчера, представляете, один вообразил себя бойлером, выпил стакан крутого кипятка и им же, кипятком этим крутым, поставил себе клизму! Спрашиваю, зачем?.. В горячей воде, говорит, лучше отстирывается. А ты что опять, спрашиваю, носки проглотил? – Нет, мыло… Это они чистку организма проводят. Ну что мне, несчастному, с ними делать, Мария Александровна?

Ефим бодро заламывал руки, вышагивая рядом и был похож на несчастного, как гейзер – на капельницу. Казалось, все его беды существуют только для того, чтобы восторгаться ими и тут же забывать. Он уже рассказывал про Швейцарию, где работал в какой-то высокогорной психушке и где – вот народ! – сходят с ума совершенно по-европейски, интеллигентно и только на почве замещения личности личностью.

– Личностью! – подчеркнул он, вздымая указательный палец вверх. – Но никак не промышленным оборудованием!.. Ладно, стиральная машина, а если он завтра вообразит себя мартеном, нефтяным факелом? Спалит ведь все дотла!..

Тут он заметил глаза Марии.

– А что, собственно, случилось? – спросил он, как обычно, не делая паузы. – Что-нибудь случилось? Вы на меня так смотрите…

– Вы спрашиваете? – удивилась она.

– О, простите! Я с этими моими подопечными… столько всего… простите!

На какую-то секунду Марии показалось даже, что он смешался, впрочем, через мгновение он уже снова непринужденно заметил:

– Вы знаете, у меня такое странное убеждение… зреет, что с вами нужно говорить только начистоту. Итак, милости прошу!..

Они уже шли по аллее обратно к розовому кирпичному домику. Мария даже не заметила, как он развернул ее от ворот. Ефим все говорил, говорил… Снова Швейцария, Альпы, Европа, МВФ, августовский крах, кризис, терракты и Чечня, Чечня, Чечня, и все это на фоне кататонического ступора или возбуждения, только она не поняла, кого. Его?..

– Он мне еще сказал, – подняла она на него глаза, – что у него снова…

– Да! – моментально посерьезнел Ефим. – Да, это так, не буду скрывать! Ему стало хуже. То есть не то, чтобы совсем хуже, а как бы вам сказать?.. Нет! Я даже не думаю, что вам стоит его навещать сегодня и-иии… пока. Эт-то, понимаете…

Ефим поиграл внезапно появившимися в его руках четками – странными, из блестящих круглых камней, все с одинаковым рисунком – открытый глаз… закрытый глаз, причем было непонятно, работа это художника или природы, потому что глаза были совершенно разные, но словно бы похожие.

– Это не самое приятное зрелище… надо сказать, – поделился он.

Мария с трудом оторвалась от странных четок, мелькающих между быстрыми пальцами и словно подмигивающих – открытый глаз, закрытый глаз.

Ефим понял ее взгляд по-своему. И начал говорить. Поплыли липы в головах, или Марии так казалось в мерном шаге, который они приняли, не сговариваясь? Затих ветер. Тишина опустилась на аллею как засада.

– Вы знаете, Мари, в моей практике это уникальный случай. Сложный, вызывающе неправдоподобный бред, который он даже и не пытается приблизить к реальности, просто склеивает: и так, мол, хорошо и этак славно!.. Все это, по моей просьбе, он выразил на бумаге, для ясности – целая книга! Но ясности ника… понимаете, он утверждает, что выходит в какой-то другой мир или миры, их у него множество, что его преследует некто Доктор, который, кстати, лежит в соседней палате. Тоже, надо сказать, презанятная личность – без имени, без прошлого, английский пациент, словом…

Аллея казалась бесконечной, она распахивалась с каждым шагом перед ними и снова смыкалась строгой анфиладой. Было что-то похожее в этом струящемся, пронизанным светом тоннеле и звучащим потоком слов. Они обошли дом и углубились в парк, а Ефим не умолкал…

– Мало того, он заразил безумием этого Доктора и тот утверждает теперь то же самое, тот же бред! Он был уже на выписке, когда устроил побег. Вы не поверите, настоящий побег, со взломом, свечами, погоней! Теперь Доктор уверяет, что он прибыл со специальной миссией, спасти Фому отсюда, мол, его ждут дыры. Очень символично, не правда ли? Если учесть, что весь женский персонал… впрочем…

Мария то появлялась, то пропадала в этом потоке. Книга. Доктор. Побег. Ну, побеги он мастер устраивать! Но книга!..

– А по всей клинике мои пациенты вырезают картонные круги, раскрашивают голубым и розовым (У него об этом в книге, я вам дам!) и воруют их друг у друга смертным боем, как они выражаются. Целые сражения!.. В которые вовлечены даже мои санитары, хоть вам и не нравится это слово. Вам кажется, что оно унижает человека? – неожиданно спросил Ефим.

– Нет, – помотала головой Мария. – Просто он настолько соответствует тому облику, который сложился у меня от советских еще психушек, что я…

– Вы побоялись его обидеть! – закончил за нее Ефим. – Ах, Мария, вы даже не представляете, каким грязным сосудом кажусь я себе рядом с вами!

– Вы говорили о кругах.

– Да-да… – Ефим запрокинул голову вверх и снял очки на мгновение, словно чтобы вдохновиться неотфильтрованным солнечным светом. – Какие-то гимны этим кругам, ритуалы… он превратил своими фантазиями мою клинику в настоящий дурдом!

Мария невольно хмыкнула: как это похоже на него!

– Я могу вас понять, – сказала она.

– Нет, Мария! – горячо возразил Ефим. – Увы! Вы даже не представляете, насколько далеко это зашло! Они слушают его как бога, они молятся и каются ему, как идолищу… что, впрочем, не мешает им избивать его, когда он находится в пограничных состояниях, подобных теперешнему, и не отвечает на их вопросы, не реагирует на просьбы вырезать круг.

– Его избивают?.. – Мария сверкнула глазами. – Ну, знаете, я слышала, что персонал этим грешит, но чтобы сами больные! Это же не тюрьма, в конце концов! Вы должны оградить…

– Ну что вы, Мария, мы конечно сразу пресекаем подобные инциденты, теперь он уже в отдельной палате. Сразу же, заметьте!.. Но вы не обратили внимание, насколько это симптоматично? Вообще-то, это довольно обычно на определенном уровне сознания, в стадии расщепления или замещения, так называемой, дикости… помните у Моргана или у Фрезера?.. Некоторые племена и сейчас наказывают изображения своих богов (которые для них, заметьте, те же боги!) из-за плохой охоты, неурожая или стихийного бедствия, а также поджаривают или подвешивают своих шаманов и колдунов, действующих, так сказать, не слишком продуктивно…

– Да, я слышала и про каннибаллизм, но я надеюсь, это не значит, что все это пышным цветом распускается у вас в клинике, Ефим Григорьевич? Вы-то не на этом уровне сознания, коль скоро можете квалифицировать?

Но Ефим ее как будто не слышал, вернее, не захотел услышать эту инвективу.

– Но что самое непонятное во всем этом, – продолжал он, – так это невероятная устойчивость этой, всеобщей теперь, мании, наряду с ее фантастической заразительностью и несмотря на всю ее невероятность. Так что… – Он вернул ей взгляд, которым она только что наградила его. – Еще неизвестно, кого от кого спасать надо.

– Но вы же что-то делаете, кроме того, как в Дом кино ходите?

– Вы безжалостны! – ослепительно улыбнулся Ефим. – Но!..

Он принял прежний тон.

– Мне удалось убедить его, уж не знаю насколько, в нереальности его реальностей, только напечатав его книгу. Но временами это снова прорывается в нем совершенно дикими выходками, и создается впечатление, что он, несмотря на все его уверения в обратном, не верит мне. И тогда это действительно настоящие страсти по Фоме…

– Страсти по… что вы имеете в виду?

– Не удивляйтесь, так называется его книга, – пояснил Ефим. – Более того, он с некоторых пор считает меня своим, ну если не врагом, то уж мешающим фактором точно: то ли выходцем из Томбра, есть у него такая фантастическая реальность, то ли еще кем, – в общем, приспешником тьмы…

– Он наверное считает, что есть за что?

Ефим хмыкнул.

– Ну да, конечно, я – зверь…

Он на мгновение задумался, глядя на Марию, с прищуром, словно решая – говорить, не говорить.

– Я вам не все сказал, – проговорил он, наконец. – Дело в том, что он сейчас как-то уж очень неадекватен. Это совсем не то, что вы видели в прошлые разы. Теперь для него не существует никаких различий. Ваш визит, сны, книги, процедуры, общение с себе подобными – все это для него одно. Одна реальность, пестрая, но одна!.. Он не отличает сна от яви, ваш визит от процедуры, вы ему можете показаться… ну, не знаю, простите, капельницей, шприцем, сестрой, наконец! Он может есть кашу и одновременно сражаться на турнире. Представляете картину?.. Когда содержимое из ложки летит бедной санитарке прямо в лицо?.. Он не заметит вашего прихода, Мария Александровна! К сожалению… а если заметит, то не удивляйтесь, если он поговорит с вами о превратностях рыцарской жизни, жизни преобразователя вселенной или о моей роковой роли. А может, о вашей… если, конечно, заговорит. И если вы еще не передумали.

– Не передумала.

– Но пермете, мадам?.. – Ефим сокрушенно улыбнулся, разведя руки, в каждой из которых оказалось по газете. – Мне вас искренне жаль. Нет-нет, поймите правильно!.. Раньше он хоть заявлял, что не сумасшедший, а теперь… теперь он нас всех просто забыл… Позвольте спросить, кстати, что же подвигает вас на это? Уж не тот ли листок, который я вам дал на премьере… Как она прошла, кстати? Нам так и не удалось посмотреть этот фильм.

– Прошла, – уронила Мария.

– Я так и думал. Я боюсь показаться неучтивым, но как врач… любая мелочь, сами понимаете. Вы, конечно, можете не говорить, но…

– Ну почему же, это я могу сказать. Если это поможет, да? Поможет?

– Здесь не знаешь… надеюсь.

– Ну так вот, у меня тоже что-то вроде навязчивой идеи, доктор. Вероятно, от общения. Мне кажется, что помочь ему могу только я. Казалось до сих пор, во всяком случае. Извините.

Ефим вздохнул.

– Извиняю, но вынужден вам сказать, Мария Александровна, что именно после встреч с вами ему становится особенно плохо. Я говорю не только о его психике, его буквально скручивает – физически!.. Вот уж поистине, расставанье – маленькая смерть. Знаете, был такой клип – там человек умирает от того, что видит свою возлюбленную и прикасается к ней, и чем чаще…

– Знаю, – перебила она, поскольку это было уж слишком близко к ее ощущениям (Он что – читает меня?!). – Но это всего лишь метафора.

– К сожалению, нет, поэтому простите и вы меня за откровенность, но вы это тоже должны знать.

– Вы не хотите, чтобы я… чтобы он меня увидел?

– Не хочу.

Ефим был абсолютно серьезен на этот раз. Все правильно, не зря день идет наперекосяк. Ей вдруг показалось, что она никогда больше не увидит Фомина. Значит, так, упало что-то в ней. Да нет!..

– А вам самому не кажется несколько странным ваш метод лечения? – спросила она, взглянув ему прямо в глаза. – Вы же позволяете ему пить!.. Он был в таком состоянии!.. Еще неизвестно, от чего он больше умирает, как вы выражаетесь!

Ефим рассмеялся.

– Всегда знал, что за вашей сдержанностью скрывается огонь! Ну вот и дождался, вы уже меня обвиняете!.. Никто ему пить не позволял, Мария Александровна, он должен был столкнуться с той реальностью, в которой он имеет несчастье находиться, поймите это! Вообще-то, он не алкоголик, как многие считают, ему еще далеко до этого, хотя идет он правильным путем… Все, что с ним происходит, когда он со мной, это тоже терапия, я вам говорил это! Он должен понять, что мир реален, груб и самое главное непроницаем ни для каких дыр и прочих дурацких антраша. И пока он в этом мире, он обязан с ним считаться. Мне казалось, он понял, он вел себя абсолютно адекватно!.. А потом он же все время со мной. А тут я только отвернулся, а его уже в кино снимают… кому-то морды бьет! Вы сами видели. Невозможно же на секунду оставить! Но – подчеркиваю! – все это только после встречи с вами…

Ефим тряхнул головой характерным жестом.

– Не знаю, – продолжал он, – может быть, я был сильно обольщен результатами лечения и это была просто ремиссия… в общем, мне уже казалось… и потом, я же не знал, что там окажетесь вы!

– Мы уже говорили об этом, – сухо заметила Мария.

– О, только не надо так смотреть! Ну, хорошо, хорошо!.. Красота это страшная сила! Для меня, во всяком случае. Только здесь это понимаешь, в этой стране. Достоевский, кстати, совсем недалеко отсюда писал своих «Братьев»… Не знали? А вот так!.. Боюсь только, он вас не узнает, как всегда. Он почему-то всех узнает, рано или поздно, а вас… он вам не должен, случайно?

Ефим вернулся к обычному расположению духа.

– Шучу, шучу!.. – тут же выставил он руки, словно защищаясь.

– Должен, – сказала она.

– А много?.. Хорошо-хорошо!.. – Опять поднял он руки и засмеялся. – Но только не долго! Вы меня поняли, Мари? Не долго! И потом обязательно ко мне. Посидите пока здесь, я распоряжусь.

Она и не заметила, как они оказались в здании, более того, легко, без гориллообразного санитара, миновали несколько дверей, словно невидимки, без ключей, без звонков, и оказались в небольшой рекреации со стеклянными дверьми.

– Пуленепробиваемые! – с небрежной гордостью сообщил зачем-то Ефим, пробежавшись дробью пальцев по армированному стеклу, и исчез.

Общение с Ефимом сродни представлению иллюзиониста-гипнотизера, в который раз подумала она, никогда не знаешь, когда он скажет «ап!» и где ты при этом окажешься. Может быть, он, действительно, хороший врач?.. Это, во всяком случае, не каждый умеет…

Ефима не было довольно долго. Мария сидела перед стеклянными дверьми, за которыми бил глянцевым отражением солнца паркет длинного коридора. Здесь тишина была полная, но какая-то неестественная. «Изоляция? Или никого нет?.. Мертвый час, как говорили в пионерлагерях? Без буйных?.. Какие же скоты его бьют?» Тишина обволакивала, гипнотизировала, утомляла. Снова: «зачем я здесь? Ему же никто не нужен! Ефим только говорит, а улучшения так и не наступило, ни разу за все время. Да уже и не говорит. Он меня не узнает… но тогда, да и все время, он смотрел на меня, как будто мучительно вспоминал. Что ему мешает? Я же вижу, он меня почти узнаёт. Еще чуть-чуть и… и?..» Все покатилось обратно. «Зачем это? Неужели я не вижу? И что вообще будет, какая жизнь, если он меня вспомнит?..»

Она вздрогнула, словно поймала себя на чем-то постыдном. «Какая жизнь? О чем это я? Я сейчас навещу его и все! Все равно так больше нельзя и это последний раз. Да, – успокоилась она. – Все увижу и станет совершенно ясно!.. Стихи?.. Но это же безумие! Мало ли что может там говорится?»

То, что она увидела повергло ее в отчаяние и только усилием воли она подавила в себе желание уйти сразу. Возможно, все же ушла, если бы не внимательный взгляд Ефима: ну и как вам это нравится? Я же говорил!..

Фома сидел в позе Будды, но тысячи лепестков сияния его лотоса не были видны миру. Даже улыбка не была явлена, только её внутреннее свечение, само же лицо было даже безразлично. И все-таки внимательному взгляду было видно, что ему хорошо и, если уместно это слово, блаженно!.. Он плавно раскачивался в постели, в амплитуде огромного маятника «бодхи» – медленно, размеренно, и только что не гукал да не пускал пузыри. Глаза его были полуприкрыты. Казалось, он ничего не слышал, кроме этой симфонии блаженства, и огромная рубашка нехотя болталась развязанными рукавами, как уставший дирижер или огородное пугало.

– Если что, Петрович за дверями, – шепнул Ефим, усаживая ее возле постели.

– Что – если что? – не поняла Мария.

– Ну… мало ли, – отвел глаза Ефим. – Что-нибудь странное.

– Я вас не понимаю… – Ей надоела его вечная манера недоговаривать, намекать, экивочить, пусть выговорится, в конце концов!

– Я просто предупреждаю, – улыбнулся Ефим, делая ударение на «просто», и еще раз напомнил, что, возможно, Фомин не будет ни на что реагировать и ей вряд ли удасться перемолвиться с ним хотя бы словом.

– Я думаю, пяти, ну, десяти минут вам хватит, – посмотрел он на часы.

Дверь тихонько щелкнула замком.

– Здравствуй, – сказала Мария, и не узнала своего голоса.

Тишина – она, казалось, прокралась за ней из приемной и тихих коридоров, и теперь звенела из всех углов пустой неуютной комнаты, нарастая.

– Ты меня слышишь? – спросила она, справившись с первым волнением.

Фома, не переставая, раскачивался. Неудержимая, внутренняя улыбка сияла на его лице. Мария почувствовала себя странно. Нельзя сказать, что с Ефимом она чувствовала себя скованно и несвободно, но с ним она ощущала элемент навязывания воли – слабый, завуалированный, подспудный, но он был. Она это ясно поняла только сейчас, потому что ощутила полную свободу. Вдруг. Все было исполнено легкости и гостеприимства. Уже всё было исполнено, ничего больше делать не надо. Хочешь говорить – говори, не хочешь – молчи. Расслабься, успокойся, ты в любом случае абсолютно желанна здесь, потому что…

И она с неожиданной легкостью приняла этот тон, бездумно отдалась этому приглашению и вдруг с удивлением обнаружила, что говорит, давно говорит.

– Жаль… потому что я очень хотела бы знать, куда ты исчез, что это за история с аварией и почему ты, черт возьми, ничего не сказал мне? Ты пропал, как вчерашний день. Следом за тобой попропадали все твои друзья!.. Словно сговорились! Обмен, разъезд, встречная покупка… я теперь понимаю, что это такое – встречная покупка! Научили, спасибо. И никто из них даже не позвонил! Впрочем, это конечно их дело, но ты? Как ты мог так поступить со мной?

Она чувствовала, как разматывается ниточка плотно смотанного клубка под горлом, как будто кто-то тянет за нее и говорила, говорила…

Казалось, прошла вечность – и не прошло секунды.

– Ну что ты молчишь? Я же знаю, что ты слышишь меня. Ты никогда не мог меня обмануть.

Она оглянулась на дверь, словно боясь, что ее могут застать за тем, что она собиралась сделать, как за какой-то непристойностью или глупостью. Ей даже показалось, что она сейчас услышит злорадный смех санитара у дверей. Но нет. Убедившись, что там все тихо, она осторожно накрыла его руку, покойно лежащую на бедре, своей.

– Ты всегда был мальчишкой, придумывающим свои несчастья. Вот, возьми свой листок. Боюсь, что он ввел меня в заблуждение.

Фома продолжал мерно покачиваться, не слыша, не видя, казалось, не дыша даже, все в той же амплитуде. «Идиотка! Тут уже ничего нет от него!..» Мария встала и подошла к окну. Аллея уходила прямо из-под окна в небо, в вечность – засасывающий липовый рай. Или ад.