Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 44 страниц)

Лицо Фомы превратилось в каменную маску неумолимого бога Дознания и Кары. Или богини? Доктор внимательно посмотрел на него и хмыкнул.

– Не пали настрой, Док! – огрызнулся Фома, но Доктор и не собирался.

Добраться незамеченными до шатра не представлялось возможным, пока часовые вышагивали по поляне. Убрать же их нужно было только одновременно и, главное, тихо, чтобы дремлющий вестовой у шатра ничего не услышал. Тут на их стороне был ветер. Потом на выбор: либо Хрупп с советом, либо остальная шайка.

– Я их нейтрализую на время, пока мы будем разбираться с Хруппом, – сказал Доктор.

– Как?

– Внутренняя реальность. Посажу в клетку. Она, правда, долго не выдержит, потому что придется тратиться на Хруппа.

Разошлись в разные стороны.

«Это то, что ты сделал со мной и Ириной у меня в квартире?» – продолжал Фома диалог с Доктором. «Намного жестче!» «Ты зверь! – заверил Фома. – Тогда уж посади туда еще и пару крокодилов для повеселиться!» «Ну и кто из нас зверь?» «Ты, конечно! Ты все это придумал, испытал на мне, я жертва!» «Они же с ума сойдут, жертва!» «А ты хочешь, чтобы их в здравом уме по утру обезглавили? Пусть хоть повеселятся перед эшафотом и на нем самом – сумасшедшие страху не имут!..»

Через мгновение Фома увидел, как вырастает тень за спиной часового, легонько поворачивает его голову вокруг позвоночника и тот оседает. Все это бесшумно, как в доме подпольного преферансиста крадется бабушка с чаем.

Доктор же, укладывая тело, видел, как рядом со вторым часовым появилась фигура в белом саване и страшной косой. В пустых глазницах ее черепа горели красным зловещим огнем шипящие свечи. Фигура наклонилась к ничего не подозревающему разбойнику и что-то сказала ему на ухо…

– Это я, – вкрадчиво доложил Фома в волосатое ухо, – кума твоя, касатик! Тихонечко повернись и посмотри, какая у тебя длинная дорога…

Часовой, как сомнамбула, повернулся к Фоме. Картина вдохновила его на обморок, а может восхищение его простерлось и до полного умиротворения. “Бо знат!” – говорят старушки на Спирали в таких случаях. Во всяком случае падение бандита было мягким, а прощание стремительным и беспечальным.

“Не можешь без фокусов!” – чертыхнулся Доктор.

Потом Фома двинулся к шатру, так как был ближе, а Доктор – к лежбищу разбойников. Ему пришлось потратить гораздо больше времени, чтобы создать клетку-лабиринт, так как реальность Кароссы сопротивлялась, не придя еще к равновесию, а может действовала защита Хруппа или даже просто его присутствие. В таком случае медлить было нельзя, Хрупп обязательно что-нибудь почувствует.

Доктор бросился к шатру.

Он увидел, что вестовой стоит ни жив, ни мертв, не в силах ни пошевельнуться, ни крикнуть, хотя рот его исказился и застыл в беззвучном крике. На него надвигался, мерно кося ослепительной косой все пространство перед собой, бледный саван Смерти. Только, вдобавок к свечам в глазницах, из пасти черепа торчала попыхивающая сигара.

Дело шло к разрыву сердца, так как Фома не спешил, с наслаждением выкашивая траву, вместе с кустами и кочками, перед часовым, опять же беззвучно, на фоне ветра. Чтобы этого не случилось, Доктор усыпил бедного свидетеля Безглазой, надавив на артерию.

«Все шуточки?!» – резко прозвучало у Фомы в голове. «Какие шуточки? – удивился Фома. – Смерть!» И вставил сигару в рот вестовому так, что тот напоминал уснувшего сторожа табачной плантации Фиделя. «Остров Свободы на посту! Капля лошади убивает огонь сигары!..» «Тс-с!» «Ну что, врываемся и рубим?..» – Фома сделал нетерпеливое движение. «И как можно скорее!» – ответил Доктор, и в это время в шатре раздался голос:

– Морган, посмотри, что там?..

И из шатра вышел человек с мечом наголо. Явно не до ветру. Сообразить он ничего не успел. Голова его, потеряв опору, закатилась под полог шатра, но и элемент неожиданности был утерян, если не считать, конечно, элементом неожиданности то, что вышел из палатки Морган, а обратно вкатился только его орган. Пусть и с глазами. Не успевшими удивиться как следует.

Фома с Доктором ворвались в шатер следом, но вместо повинно подставленных голов увидели обнаженные мечи. Вокруг топчана с картой и бумагами стояли четверо мужчин с оружием наизготовку. Над столом висела, покачиваясь, лампа, создавая зыбкую тревожную атмосферу.

Двое ближних, собственно, только и успели, что обнажить клинки, но толком развернуться навстречу ворвавшимся сайтерам уже не сумели и были тут же безжалостно разрублены двумя молниеносными ударами. Но зато двое других, благодаря этой задержке, успели занять удобные позиции и угрожающе выставили длинные мечи.

Один из них был Хрупп. Его нельзя было не узнать. Он был, может быть, не так огромен, как Скарт, но невероятная сила волнами исходила от него, к тому же он был сиз, как начинающий тлеть покойник. Одутловатое лицо с неестественно большими глазами, совершенно лысая голова и безжалостные губы людоеда. Было в этом какое-то страшное обаяние, тем более, что лампа, все еще качаясь, лишь периодически выхватывала его лик из полумрака. Словно сам ад, в лице лучшего представителя, заглядывал в палатку и глаза незваных гостей.

Второй был под стать Хруппу, но лицо его было резче, как и все движения, длинный хрящеватый нос, загнутый как у попугая, шевелился, пытаясь угадать следующее действие ворвавшихся. Никакой растерянности, только яростная готовность. Топчан между ними служил естественной преградой и возникла короткая пауза, в которой противники пытались правильно оценить друг друга и последующий ход.

– Кто вы? – спросил Хрупп, и Фома узнал этот низкий голос, выдающий нечеловеческую силу.

Этим голосом говорила голова Джофраила.

– Мы за тобой, собирайся! – ответил Фома, называясь. – Петушок давно пропел!..

Он сделал небольшой шажок, как бы примериваясь к прыжку. Ближе к нему был неизвестный.

– А-а! – зарычал Хрупп. – Так это вы?.. Флипп, крикни людей, это сайтеры!

– Не стоит! – успокоил их Доктор, пока Фома незаметно, как тень, используя раскачивание лампы, подбирался все ближе к топчану и Флиппу. – Вас никто не услышит, они мертвы. Так что давайте лучше обсудим условия сдачи.

– Сдачи? – зарычал-захохотал Хрупп. – Щенки!..

Но они и не думали обсуждать этот пункт. Фома прыжком обогнул топчан, и нанес удар Флиппу, Доктор напал на Хруппа, тот, отбивая выпад, ударил по лампе, она звякнула, мигнула и в шатре стало темно…

Фома сделал шаг назад, чтобы случайный удар не мог его достать, и замер, прислушиваясь к возникшей тишине, пытаясь быстрее адаптироваться к темноте. Ни один звук, кроме скрипа раскачивающейся лампы, не выдавал движения, все понимали – неосторожность может принести смерть. Здесь победит тот, у кого крепче нервы и пауза затягивалась, вытягивая их до предела.

Наконец, Фома увидел медленное, едва уловимое движение к нему справа. Флипп не выдержал.

“Флипп, ты влип!” – сказал Фома, уже ясно различая голову разбойника и как она, подчиняясь динамике Ирокеза, сначала покачнулась назад, а потом соскользнула с плеч вперед. Из шеи вырвалась шипящая струя, обрызгав все вокруг. “Тоже оборотень!..”

Тут же он услышал, как скрестили клинки Доктор с Хруппом и повернув голову увидел и того, и другого, и понял, как он сейчас снесет голову Хруппа скользящей лаской своего Ирокеза. Нет, остановил он себя, он мне нужен, он должен говорить!..

Голова Флиппа, продолжая крутиться на полу, вдруг ярко вспыхнула, разрываясь, и зажгла шатер. Полотно и циновки вспыхнули, как факел, прямо под ногами, над головой, вокруг – все было облито горючей гадостью, что переполняла Флиппа, обрызгано было даже лицо Фомы. Огонь распространялся так стремительно, что они с Доктором едва успели выскочить из-под проседающих опор и полыхающей материи.

Последнее, что они слышали сквозь гул пламени, неистовый и торжествующий смех Хруппа…

Открыв глаза, Фома увидел огромный костер шатра и Доктора, держащего меч острием прямо на исчезающего в этом пламени томбрианца. Это на случай, если тот вздумает напасть с другого уровня. Но похоже на этот раз сизый ангел уходил без мысли о мщении и абсолютно невредимым. Его смех говорил об этом.

– Ушел, – сообщил через некоторое время Доктор, подходя и подавая чистый платок с пахучей жидкостью.

– Откуда у тебя чистые платки все время? – поразился Фома. – У меня, я только в руки возьму, будто сапоги чистил!

– Но ты, действительно, первым делом чистишь сапоги! – отозвался Доктор.

От докторской жидкости стало легче, глаза, наконец, смогли смотреть нормально.

– Похоже, он использовал Флиппа, вместо горючего! – заметил он сквозь платок. – Сколько же у него этих тварей с жидким топливом?

Вопрос был риторический, так, от досады, что не удалось.

– Я пойду за ним, пока еще есть след, – сказал Доктор. – Его нельзя далеко отпускать…

– А не поздно? – спросил Фома.

– В самый раз.

– А-а… я и забыл, что ты у нас следопыт.

– Ты нормально?.. Закончишь здесь?

Фома дернул плечами: попробую!

– Я сразу обратно, в город, – сказал он. – Подстрахую снизу, потому что он либо туда, либо снова на поиски хранилища…

Фома поморщился от рези в глазах. Шатер, догорая, рухнул и из-под него вспыхнуло яркое пламя, а потом – шлейф искр.

– В общем, если там все в порядке, поднимусь к тебе и мы его… даже не придумал, как я его!.. Почему я его не грохнул?!

Доктор ушел. Костер утихал и стало слышно, как внизу у реки начиналась атака кароссцев. Нарастающее “ааа!” волнами доносилось до вершины. Грик все сделал вовремя и, самое главное, правильно.

Фома едва успел переодеться в белый саван, чтобы встретить гостей. На холм шумно и спешно поднимались. Изумленному взору подоспевших гимайцев и оставшихся в живых дозорных предстала жуткая картина. На пустой поляне, в свете догорающего шатра, бродила белая, как саван, Смерть и воя замогильным голосом о каких-то подмосковных вечерах, которые «если б знали вы, как ей дороги», косила все, что попадалось под ее страшную косу.

Тридцать же их соратников – бандит на бандите – сбились в тесную кучу, словно их накрыли прозрачным колпаком и смотрели на все это безумными глазами, навалившись на невидимую преграду и друг на друга. Многие из них плакали, так как Смерть неумолимо, хоть и зигзагами, приближалась к ним. Когда же Косая направилась к вновь прибывшим, гимайцы всем отрядом хлынули вниз, пугая встречных и наводя панику в лагере.

– Смерть! Там смерть!!

Началась гроза…

Чем хороша жизнь?.. Тем же, чем и плоха – неожиданностями. Утром, подошедший и ничего не подозревающий победительный Дебой, был встречен такой ураганной атакой, что пробежал со своей армией вспять ровно столько, сколько намедни кароссцы, и даже чуть больше. Тем самым он был поставлен на грань полного разгрома и по сему счел за благо заключить мир на любых условиях, которые гарантируют ему жизнь и власть на оставшейся территории.

Иеломойя оставалась за Кароссой, граница значительно передвигалась на территорию Гимайи, контрибуции, репарации, принудительная демобилизация и демилитаризация, и – как дары духовные – глубокая нравственно-историческая сатисфакция. Вот неполный перечень общих условий унизительного мира, на которые пришлось пойти гимайцам. Не упустил своего и Салатен, откусив от Гимайи чуть ли не вдвое, против прежних своих территориальных притязаний к Кароссе.

Но даже после этого конфуза Дебой был провозглашен национальным героем и Спасителем отечества, что, впрочем, сплошь и рядом случается с правителями, доведшими свою страну до края пропасти. День поражения был объявлен величайшей Победой в истории Гимайи, война – освободительной, народной и справедливой, с оттянутой во времени победой («Победа будет за нами!» «Дебизм победит!»), Дебой – генералиссимусом всех времен, народов и пространств. В непомерном возвеличивании Дебоя гимайцы нашли силы продолжать свою жизнь в нищете…

Грянул полдень… Новоиспеченный сюзерен, восстановивший целостность своих земель и даже расширивший их, граф Иеломойский, не стал дожидаться приятных последствий победы и покинул лагерь кароссцев, после того, как первая атака опрокинула Дебоя.

– Прощайте, граф, – ухмылялся старый генерал.

Он посвежел за эту ночь, словно вдова, прервавшая скорбный пост по супругу жаркой ночью с заезжим молодцом.

– Признаться я был не прав… Господа!..

Арбел махнул рукой своим штабникам, которые цвели тем же греховным развдовевшимся цветом. Офицеры поклонились церемонно и немного комично, как бы призывая не казнить, и подошли, печатая шаг, к графу. На вытянутых руках у них лежал меч необыкновенной длины и красоты. Эфес его был инкрустирован бриллиантами, а гарда с причудливым орнаментом – отлита из какого-то легкого и прочного белого сплава. Эспадон! Да еще какой! Сталь его ровно гудела бело-голубым пламенем.

– Ну что вы, генерал?! – лицемерно пел Фома, но глаза его горели, как у кошки перед птичьей клеткой.

Перед этими игрушками он никогда не мог устоять. У Ирокеза появился достойный партнер.

– Зачем вы это? – продолжал гундосить Фома, заставляя остальных чувствовать себя приятно и причастно к совершающемуся разгрому.

– Бери, бери, граф! – прорычал со своего места Иезибальд, он прибыл всего час назад и был уже в восторге и от новостей и от подогрева королевским вином, с которым никогда не расставался.

Все происходило в огромном походном шатре его величества.

– Ты заслужил этот славный подарок! Жди нас во дворце, если уж тебе так надо… к молодой жене! – его величество понимающе и даже одобрительно хохотнул. – Мы доведем дело до конца и устроим великолепный обед в честь победы над Дебоем!..

Король есть король, понимает, отец родной, что обед это главное на войне, её венец!

– Благодарю вас, ваше величество!

– Между прочим, меч принадлежал первому графу Иеломойскому, – сказал генерал. – Брату короля Иезибальда Первого, сэру Артуру. Великий был воин!

– Да, – величаво перебил его король, тоже впадая в эпическое настроение, – брату моего прадеда. Славные были времена и воины!..

У его величества, похоже, теперь все было славным – времена, люди, подарки.

– Так что я считаю, он по праву принадлежит тебе, нынешнему графу Иеломойи!.. Швепс, вина!..

И еще вина, и еще… с трудом вспомнили, что, пока война не завершена, опасно оставаться так далеко от преследующей противника армии.

– Кстати, если надумаете повоевать, – сказал генерал напоследок, когда они уже вышли из шатра. – Место в штабе для вас и для вашего друга всегда найдется. Хотя…

Бравый вояка недоверчиво усмехнулся…

– Хотя я до сих пор не понимаю, что вы там сделали со своим приятелем? Противник убегал так, словно видел сзади что-то совершенно ужасное!

– Мы поиграли с ними в смерть, – сказал Фома, приторачивая Эспадон и дюжину бутылок в кожаной оплетке, еще один подарок короля, к седлу. – А люди не любят в это играть по чужим правилам.

– Вы большой шутник, граф, я это сразу заметил, да и прибывшие кое-что рассказали, но никто, похоже, не знает, когда вы действительно шутите, а когда говорите правду!..

Генерал хотел сказать приятное, поэтому лез напролом, стараясь загладить вчерашнее.

– Я всегда говорю правду, – пожал плечами Фома и запрыгнул на вороного, – а это неблагодарная участь. Прощайте, ваше превосходительство, надеюсь, я вам долго не понадоблюсь!..

8. Пари за родину

Фома скакал по родной Иеломойщине, наслаждаясь ее видами и королевским вином. Его фиолетовый плащ с желтым подбоем, с генеральского плеча – графа попутно возвели в генералы, – картинно развевался на ветру, а летящие за ним шлейфом пузыри и брызги великокаросского «шампанского», создавали полную иллюзию движения кометы или шаровой молнии. Но сам Фома себя не видел, скакал во весь опор, наслаждаясь стремительной скачкой, пил же он на ходу вовсе не из гусарства, а чтобы заглушить голод и залить пылающую полноту в груди – хорошо!..

А места вокруг были!.. “Давно надо было завести домик в деревне, – расслабленно размышлял он, позволяя вороному переходить в такие минуты с галопа на размеренную рысь. – С ручными стрекозами и трактирами!” Не видно было только драконов для завершения идиллической картины.

– Ненаглядная сторона! – начинал он вдруг орать во все горло, но никак не мог вспомнить слов песни дальше, поэтому пел все, что придет в голову под этот мотив. – Здесь тыг-дым я не был, здесь тыг-дым!..

Люди по дороге попадались все больше приветливые и, если не успевали смыться в кусты, то кланялись, сходя на обочину, странному верховому, сплошь увешанному оружием и бутылками. Но большинство из них экологично убегали в лес. Красота!..

– Люди! – орал им вслед граф. – Я вас люблю, хоть может быть и погибну в этой чертовой дыре!

Любимые им люди с пониманием прятались в кустах и не выходили до тех пор, пока крик графа не стихал вдали. «Сумасшедший, граф!» – с уважением смотрели они вслед.

– До-ок! – кричал тогда Фома. – Докто-ор! Ты где, отзовись!..

Но Доктор не отзывался…

Когда Фома увидел свой любимый трактир с гулкой железякой на бревенчатом углу, он понял, что умудрился не то чтобы заблудиться, но сделать огромный крюк, спеша. Голод его к тому времени было уже невозможно описать словами: казалось, все внутренности, нахлеставшись с ним шипучего вина, вопили теперь о закуске, грозя перегрызть друг друга немедленно.

В трактире Томаса уже знали, что едет какой-то больной и зовет доктора, – народная почта. И приготовились. Фома, несмотря на пароксизмы голода и славный шампанский шум в голове, сумел-таки заметить направленные на него стрелы и вовремя остановить коня.

Из-за живой изгороди перед трактиром торчал, по меньшей мере, десяток голов, столько же пряталось в придорожных кусах. Слава кругам, вооружены были единицы.

– Э, э!.. – Круто натянул он поводья. – Так не годится!.. Перед вами национальная святыня, господа! Герой и мученик в одном лице, героемученик, в общем! Генерал!

Никакой положительной реакции на чины и титулы, в виде склоненных голов и повинного воя, он не увидел. Даже на «генерала» крестьяне запаса не рухнули ниц. Наоборот, казалось, что стрелы задрожали на натянутой тетиве от желания познакомиться с национальной святыней поближе и, главное, поглубже – сердечно.

– Томас! – закричал тогда Фома, поднимая руку в знак того, что не собирается воевать. – Тезка!.. Посмотри, кто к тебе приехал! Председатель Независимого Пенсионного Фонда Его Величества Иезибальда Четвертого, сэр Томас, ныне граф Иеломойский-Бризан!..

Так называлось местечко, где они разгромили сводный отряд Хруппа и гимайцев, и так звучал теперь титул графа.

– Ну-ка, выходи побыстрее и облобызай своего господина, дубина!..

Дверь трактира нехотя, со скрипом, отворилась и оттуда вышел, подслеповато щурясь на солнце, здоровяк Томас. Из-под руки его выглядывал маленький слепой поганинец, со скрипкой, как с ножом.

– Ну? – спросил Фома. – Не узнаешь что ли, старый хрен?.. И долго я буду тут стоять под прицелом этих молодчиков? Или вам королевский указ не указ?!

Старина Томас всплеснул руками, как это делают люди, совершенно не умеющие удивляться, но вынужденные.

– Сэр Томас! – заныл он невыразительно. – Какая радость!

– Нечаянная!.. – Горячил Фома коня, чтобы, в случае чего, сразу оказаться за спиной лучников. – Я вижу, как вы обрадовались! Хоть бы с прицела сняли, радостные мои!

Луки неохотно опустились, но стрелы из них пока еще не вынимались.

– Ну, так как мы будем выражать радость? – спросил Фома, все еще не трогаясь с места; льстивый голос трактирщика его не обманул, несмотря на состояние близкое то ли к пьяной эйфории, то ли к голодному обмороку.

– Где счастливый плач, где хватание моей руки и целование стремени для мольб всяких? А, старый хрыч?.. Или я не на родной сторонке? Всех выпорю на конюшне!..

Луки снова поднялись на уровень его груди и Фома вспомнил, что она ничем не защищена.

– Может быть! – добавил он миролюбиво. – Не надо воспринимать все так буквально, господа!

Несмотря даже на такую интонационную уступку, «господа» были непреклонно напуганы, стрелы могли вот-вот сорваться с дрожащих струн…

– Ну ладно, может кто-нибудь подойти и взять у меня королевский указ? Или что, Томас? – спросил Фома совсем другим тоном.

За изгородью произошло совещание и хвала местному Гермесу нашелся один грамотный или, вернее, смелый человек. Из кустов вышел древний старик, которого, скорее всего, никому не было жалко, и он, слепо тычась палкой во все стороны, едва нашел правильное направление. В то же время Фома успел заметить, как кто-то порскнул в лес, мелькнув беленой рубахой и портками…

Старик шел явно мимо.

– Ау, дедушка, я здесь! – подавал ему сигналы Фома. – Смотри не уйди в Гимайю, там теперь долго кушать будет нечего!..

Получив бумагу, дед деловито обнюхал ее и вприпрыжку поковылял обратно.

– Настоящая! – проскрипел он, непонятно что имея в виду – бумагу или печать.

Дед умел грамоте носом.

– Сукины дети!.. – Гарцевал граф на вороном. – Всех обложу налогами и правом первой ночи! Да – каждой! – вспоминал он краткий курс бесконечной истории партии дармоедов своей родины.

Наконец, бумага была прочитана и из-за изгороди раздался плач-причитание, по силе неискренности не уступающий прежнему радушию трактирщика. Плач набирал силу, но из-за живого забора никто не появлялся.

– Ваше сясьво! – донеслось, наконец, до Фомы. – Ведь мы что? Ведь мы скоты, бараны и свиньи! А вы кто? Вы отец нам родной!

– Ну, конечно!.. – Фому такое родство не устраивало.

– Да что же это такое, выйдет уже кто-нибудь меня встречать?! – вскричал он, и рискнул сам поехать навстречу своим рабам.

Те, как стояли, так и упали, забыв о стрелах и моля о пощаде. Волшебная сила неравенства вновь потрясла графа. И лицемерие. Впереди всех бревном валялся Томас. Не забыли еще иеломойцы озорной нрав своего короля и оторванную голову Джофраила…

В трактире было все по-прежнему, даже лошадь с кучей на картине нисколько не постарела от мух, и Фома, проходя, растроганно подмигнул задумчивой кобылке, как старой знакомой. А вкусив, с невесть откуда взявшимся коньячком, неизменное жаркое, сегодня с яблоками, он раздобрел и пообещал скоро всех освободить. Внутренне, добавил он, подозревая, что свобода, как таковая, здесь никому не нужна и даже опасна, впрочем, как и везде. Кому вообще нужна эта свобода?..

– Мы примем декларацию внутренних прав человека, – пообещал он, поднимая очередной тост.

Пить с простым народом это всегда праздник. Публика со спешным обожанием напивалась, прекрасно понимая, что больше такого случая выказать любовь господину может и не представится. Никто не скучал, только Томас бойко стучал мелом по своему черному графитовому кондуиту, записывая выпитое и съеденное на графа, да дедок, что нюхал королевскую грамоту, тайком сливал спиртное в грелку на груди, ибо больше не мог, а отказаться от выставляемого не позволяла неизвестная жизнь впереди. В конце концов, его даже слегка побили, но как-то вяло и не заинтересовано, больше для графа. В общем, картина продолжала оставаться идиллической и нарушал её только трактирщик, со своей неистребимой тягой к прекрасному.

– Можно он поиграет? – в который раз спрашивал он у Фомы и выталкивал перед собой слепца.

Тот рыдающими белыми глазами таращился на графа. Уже в течение часа скрипач угрожающе держал наизготовку свой страшный инструмент, ожидая только команды. Но команды не было. Несмотря на антрепренерские усилия трактирщика, дать слово своему виртуозу ему не удавалось, Фома всякий раз находил предлог отложить столь важное мероприятие.

– Я еще не готов воспринимать эту музыку! – останавливал он взвивавшегося было скрипача. – Жизнь и без того, полна невзгод!..

И они, эти невзгоды, не замедлили появиться…

Дверь в трактир открылась пинком, как в добрые времена старины Джо и на пороге вырос огромный, иначе и не скажешь, человек. Фома немо уставился на него, потом на трактирщика: вас ис дас?.. Он был поражен и не мог оторвать глаз от вошедшего. Невозможно было представить двухсотведерную бочку в лучшем антропоморфном исполнении.

Это был один из тех самородков, что валяются обычно по тридцать три года на печи, а потом, войдя во вкус, и остальные… сколько останется. Но некоторые встают, на диво окружающим. Перед Фомой, как раз и стоял такой Илья Муромец, Человек Гора, Новый Гулливер. Скарт и Джофраил были, конечно, богатыри, но только вместе они могли поспорить с этим исполином.

– Кто это?

– Ольгерд, управляющий! – прошептал Томас задушенным шепотом, и Фома вспомнил человека, бросившегося в лес при его появлении у трактира.

Управляющий окинул взглядом залу. Вот он, настоящий хозяин, понял Фома, когда и на него посмотрели как на очередную вошь. Тишина неуютно помахала крылышками и он в первый раз пожалел о том, что скрипач не играет какую-нибудь токарную фугу, типа: хоц тоц перевертоц!..

– Что здесь происходит? – индифферентно поинтересовался толстяк, разглядывая картину с кобылой, потому что видеть людей он безмерно устал.

Кобыла, естественно, молчала, медитируя на кучу под собой, Фома молчал, так как его не спрашивали, остальные молчали по статусу и по состоянию. Ничего, вроде бы, особенного не спросил управляющий, но вопрос повис, как гроздья гнева.

Ольгерд оторвался от картины и чиркнул взглядом по трактирщику. Томас нервно вытер руки полотенцем.

– Ничего, – пожал он плечами. – Вот, новый хозяин… кажись! – поспешно добавил он. – Мы тут… эта, тебя поэтому… ждали.

– Дождались!.. – Ольгерд вторично окатил зал холодным взглядом.

Валяющиеся тела, беспорядок на столах, простецкий вид графа (генеральский плащ Фома скинул, дорогих сапог не видно под столом) – нет, так хозяин не приезжает, Ольгерд это твердо знал, он встречал уже не одного! «Графья», сколько он помнил, приезжали разодетые, на шарабанах, с девками и свистом всей придворной гоп-компании, три дня гуляли, пропивали все и вся (точнее то, что позволял найти управляющий), а потом возвращались побираться к королевскому двору.

Ворочает делами здесь он, да так, что в каждой деревне у него Ясная Поляна.

– Где? – спросил он трактирщика.

– Кто? – не понял тот. – Хозя?..

– Бумага!!

– У… у них!

Что-то будет! – читал Фома радостное ожидание на восторженно хмельных лицах своего народа.

– У кого?! – продолжал нагнетать обстановку Ольгерд.

Фома дружески помахал рукой.

– У меня, – доверительно сообщил он, разливая вино по стаканам и делая приглашающий жест, потом достал бумагу и помахал уже ею, поскольку приглашением пренебрегли.

– Хотите ознакомиться, молодой человек?

– Бельмастый! – проигнорировал его предложение толстяк. – Дай бумагу!

Скрипач протянул руку к бумаге. Фома отдернул руку. Бельмастый прекрасно видел!

– Чудо! – закричал Фома. – Скрипач прозрел! Теперь – на фронт! Родина в опасности, каждый скрипач на счету! Мы тебя сделаем барабанщиком! – пообещал он бывшему слепцу. – Куд-да?!

Бельмастый хотел спрятаться за Томаса, но Фома вытащил его оттуда и посмотрел на Ольгерда.

– Что и за стол не сядешь, любезный? – удивился он. – Нехорошо! А вдруг я действительно твой хозяин. стыдно будет!

– Мой хозяин король! – юридически грамотно огрызнулся Ольгерд.

Но к столу подошел, так как скрипачу Фома бумагу не давал и в то же время боялся отпускать его от себя: тот мог сразу заиграть от страха перед фронтом что-нибудь убийственное, а момент уже прошел. Прочитав бумагу и тоже понюхав (надо будет обратить внимание на запах, подумал Фома), Ольгерд высокомерно поинтересовался:

– И кто мне может поручиться, что граф Иеломойский это ты? Насколько мне известно, он должен воевать. И бумага говорит о том же!

– Тут тебе, дружище, придется поверить на слово! – улыбнулся Фома. – Просто привыкнуть к этой мысли.

Но к этой мысли управляющий привыкать не хотел, у него уже была одна, своя, заветная: хороший граф – мертвый граф, – и он медитировал только над нею.

– Этого мало, чтобы я отдал тебе ключи от замка. Докажи, что ты граф!

– Как же я тебе докажу? Если ты даже бумаге не веришь!

– Я верю только своим глазам, а они графа здесь не видят!

Фома понял, что тут, в глубинке, совсем одичали без твердой руки хозяина и дальше разговор может пойти по принципу: а ты кто такой?! – поэтому, задумавшись на секунду, предложил пари.

Пари!.. В жизни нет ничего более интересного! Заслышав это слово, оживают даже мумии египетских фараонов, чтобы доказать радиоуглеродным излучением, что они самые древние. Нечего и говорить, что в трактире встали из-под столов даже те, кто мертвецки спали еще до появления Фомы, – мумии, только не набальзамированные, а проспиртованные жегом.

– Пари?.. – Ольгерд недоверчиво кривил губы.

Что-то ему не нравилось, может быть, слишком наглая рожа этого проходимца?

– Какое?

– Любое, выбирай! – в запале сказал Фома, думая, что ему тут рыцарский турнир и другие придворные куртуазности.

Но Ольгерд прожил жизнь без благородных забав и знал, что самый простой и быстрый путь к победе – очевидный, главное, не стесняться своего преимущества! Он был стихийным антибернштейнианцем: процесс – ничто, результат – всё!.. Практик, одним словом.

– Любое? – переспросил он с простецким видом. – Ну, что ж, ты сказал, я тебя за язык не тянул. Тогда взвесимся, кто тяжелее!

– О-о! – зарыдали присутствующие в восторге.

Ольгерд хохотал вместе со всеми. Фома понял, что погорячился, когда увидел, как колышется огромное, тело управляющего – это был океан в штанах, кит на суше! Толстяк оказался редким циником!.. Взвешиваться!.. Он почему-то думал, что Ольгерд предложит какое-нибудь единоборство, где всегда есть элемент игры, случайности, пользоваться которыми скрупулёзно учили в Ассоциации – поединок на дубинах, кулачный бой, бросание бревна, шахматы, наконец, но это?!

– Может быть, все-таки, поединок? Любой!..

Нашел дураков! Чем тебе взвешивание не поединок, глумилась кабацкая братия, довольная отомстить господствующему сословию за столетия унижений: тоже один на один, все честно!

– Взвешиваться! Взвешиваться! – орали вокруг. – Кто победит, тот и хозяин этих мест!..

Все были просто влюблены в идею пари, крамольную по своей сути, это был политический демарш – дерзко попирался королевский указ! – и вместе с тем, вроде бы шутка – игра, пари! Нет, к народу не подкопаешься, он всегда прав!

Ольгерд сдержанно сиял.

Дальнейшее происходило очень быстро, как в кино. Пока граф пребывал в некотором замешательстве от собственного легкомыслия, где-то уже нашли толстый брус, перекинули его через высокие деревянные козлы стоящие во внутреннем дворе. Туда же забросили самого графа и объявили: кто окажется вверху, тот и проиграл, – что, в общем-то, было очевидно.

После этого «кино» стало происходить непосредственно с Фомой, причем в жанре саспенса.