Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)

– Где это средство? – спросил он у Мерила. – Дайте мне его!

– Мерил, моли своих богов!.. – Фома надавил на горло кинжалом.

Мерил достал из-за пазухи флакон. Доктор быстро отвернул крышку, осторожно понюхал и достал из своих бесчисленных карманов на поясе другую склянку. Что-то поколдовав, он вколол содержимое обоих пузырьков в руку Мэи. На немой вопрос Фомы он ответил пожатием плеч, мол, ждем.

Фома отнял кинжал от горла и еще раз повертел клинком перед носом монаха.

– Молись, Мерил, чтобы девочка проснулась! – повторил он. – Если эта штука не подействует!..

Он не договорил, следя за Доктором. Тот смешал еще какое-то снадобье и снова вколол. Фоме казалось, что он все делает очень медленно.

Мерил вдруг опустился на колени, сложил руки внизу живота и стал едва заметно раскачиваться, как когда-то Мэя в комнатах Фомы, только она еще поднимала руки на манер молодых деревцев, у которых все ветви вверх. Потом послышались негромкие заунывные и напевные слова молитвы. Остальные монахи тут же подхватили напев канона и вскоре помещение заполнило мощное горловое пение, исполняемое а капелла. Это была молитва о прощении и милости Мэе.

Пение захватило Фому, он потерял счет времени и вообще представление о том, кто он и зачем. Радость и ликование заполнили его в мощном резонансном звучании. И когда молитва закончилась, он с удивлением обнаружил, что все осталось по-прежнему. Мэя недвижно лежала на столе.

Мерил встал. Медленно обошел вокруг стола и вернулся в свой угол. Фома не отрывал от него глаз. Ничего хорошего вид монаха не сулил. Тишина становилась невыносимой. Под рысьим взглядом Фомы Мерил вздохнул и сказал, что они сделали все, что могли.

– Все?.. – Фома не верил. – Старик!..

Он поднял меч, но тут же отбросил его и схватил настоятеля за грудь; он не собирался верить в такую ерунду.

– А ты через не могу, монах! Сделай, я прошу тебя! Ведь можно же что-то сделать!..

Мерил молчал. Фома обернулся к Доктору.

– Акра, верни мне девочку!

Доктор едва заметно пожал плечами.

– Подождем еще, – сказал он.

– Чего ждать? Ее вытаскивать надо! – закричал Фома, вдруг поняв, что теряет Мэю. – Хватит ждать, ничего уже не будет! Надо что-то делать! Сделай что-нибудь, ты же доктор!..

Крик его метался по коридорам катакомб, постепенно затихая, исчезая, как надежда.

– Ну, Мерил!.. – Снова тряс Фома монаха. – Попроси своего розового бога, вы же с ним вместе! Давай я вместе с тобой попрошу, а? Давайте все вместе, у нас получится, если вместе!..

Когда он заставил монахов молиться в третий раз, Доктор не выдержал:

– Хватит! – тихо сказал он. – Это уже ни на что не похоже! Это уже не молитва, угроза!.. Вставай!

Не обращая внимания, Фома стоял на коленях среди монахов и пел, неловко угадывая каденции, действительно, скорее угрожая их богу, чем моля. Оборвав пение, он бросился к Мэе, внимательно рассматривая ее лицо, щупая пульс. Все та же беломраморная холодность! Безумие его нарастало.

– Она уже далеко, – услышал он голос Мерила.

– Слушай, старик, мне плевать, что ты думаешь! Проси своего бога вернуть ее!

– Андре, успокойся! Больше, действительно, ничего сделать нельзя…

Он увидел перед собой Доктора, по губам которого читалось, что сделано все, что можно. Потом обвел взглядом присутствующих: монахов, Мерила, лежащую далекую и уже порфироносную Мэю.

– Всё? – переспросил он, как бы силясь уместить это в голове. – И никто ничего?.. Даже ты?..

Он схватился за Доктора, как утопающий. Доктор качнул головой. Никто не может просить лорда Смерти об этом… Фома окаменел лицом.

– Ну, тогда я попрошу его отдать мне Мэю! Все отсюда!.. Быстро!!!

Он стал страшен. Монахи, не дожидаясь повторного окрика, гуськом потянулись к выходу из пещеры, угрожающие красные маски на них смотрелись теперь нелепо и жалко. Мерил помедлил, словно хотел что-то сказать, предупредить, но под тяжелым взглядом Фомы, сгорбился ещё сильнее и направился к выходу.

– Андр, это безумие! Ты даже не знаешь, куда ты лезешь! Ты этого никогда не отработаешь!..

Доктор стоял между ним и Мэей.

– Отойди, Док…

Фома был уже спокоен.

– Все идет как раз по твоей теории, – усмехнулся он. – Каждый делает то, что должен. И кто, в конце концов, определяет, что есть безумие? Знаешь, как у нас говорят? Что русскому хорошо, то немцу смерть. Так что…

Фома отдал Доктору реквизированный плащ.

– Иди лучше отдай им это и посмотри, чтобы они не разбежались.

– Куда они теперь от хранилища!..

Доктор ушел с красивыми глазами… Фома склонился над Мэей; надо было спешить, чтобы она не ушла слишком далеко по аллее Лорда. «Липовой» аллее. Ее лицо стало чище в объятьях огромного сна, словно она уже вкусила эликсир красоты, присущий только бессмертным и обрела, как всенародная Афродита, новую девственность и невинность. Так далеко от него Мэя еще не была, она казалась недоступной из-за проявившейся целомудренности. Он поцеловал ее, чтобы избавиться от этого чувства; губы были чуть теплее мрамора стола, на котором она лежала… но теплее!

Он устремился за ней…

12. Покер с картинками. Аллея Танатоса

Огромная скорость. Его пробирал озноб и холодная тяжесть наполняла ртутью его сосуды и внутренности. Это стремительный Меркурий, проводник мертвецов и вдохновитель риторов, покровитель торговцев и мошенников, взялся его сопровождать. Он ощущал себя именно так сейчас – мошенником. Он обманул доверившуюся ему Мэю, не смог избавить маленькую девочку от взрослой чаши цикуты и теперь должен либо вытащить ее, либо остаться с ней.

Тяжкий удар и ничего не стало…

«Ямщик, не гони лошадей! – пели трубные голоса. – Нам некуда больше спешить, нам некого больше любить!..» Пели так запойно и слажено, что при всей странности звучания хотелось остаться.

– С прибытием! Чего изволите, загнувшись?..

Перед Фомой стоял развязный малый с блинообразным лицом и размахивал полотенцем.

– А что у вас есть?.. – Он пытался определить, туда ли он попал, не очередная ли это изнанка.

– Из напитков – формалиновка, передоз, есть халява недорого, спитень есть, циррозочка из печени алкоголика, но это уже дороже… – Видя, что клиент не прельстился ни одним из аппетитных названий, малый наклонился к нему и прошептал с неприятным подсвистом:

– Есь водочка, систая слеза… но это… ос-сень дорого!..

Опара его лица безобразно отвисла при выдохе, показав дырки, вместо глаз и рта, маленького носа вообще не стало видно, один наплыв теста с рваными краями дыр. Отодвинув от себя упыря рукой, Фома поинтересовался, чем здесь расплачиваются. Тот как-то расплывчато объяснил, что у Фомы это с собой.

– Вы уверены?.. Тогда давайте водочки, а то тошнит от одних ваших названий, – сказал Фома, зная, что у него «с собой» точно ничего нет, и опять сморщился. – Что у вас за запах здесь?

Малый тут же исчез, сладострастно вильнув задом, а к Фоме подсел какой-то инвалид, без ноги, без руки, без уха – в общем, всего у него было по одному, даже глаз, а на единственной оставшейся руке одиноко и укоризненно торчал указательный палец.

– Дружище? – сочувственно подивился Фома. – Ты что с бензопилой боролся?

– А ты чего зубы скалишь, думаешь, сам о двух головах? – угрюмо огрызнулся калека.

Оказалось, что за напитки здесь расплачивались частями тела, которые шли на кухню, потому что мяса катастрофически не хватало, в связи с набирающей моду, от нищеты и релятивизма, кремацией. Местная публика поедала самое себя на закуску (зачарованно слушал Фома инвалида), причем, поедала, без всякой аллегории, глуша, в основном, дешевые коктейли, за палец – формалиновку и халяву, за циррозочку нужно было отдать сразу руку, ногу или глаз.

Не пить было нельзя от неопределенности положения и вполне естественного страха перед будущим, которого нет, сообщали им в этом баре, и жмурики малодушно расставались со своими бренными телами: мол, зачем оно здесь? Здесь же душа куролесит!.. И куролесили!..

И поэтому, когда их вдруг реанимировали, родственники впадали в шок: папаша умирал от инфаркта, а ожил без ноги и пальцев на руках, да еще с одним глазом, – реанимация стала самой опасной профессией для эскулапов.

Конечно, покойники старались растянуть удовольствие и начинали с пальчиков, но чем дешевле напиток, тем сильнее от него болела голова, и «проходила» она только от более дорогих напитков, за которые надо было расплачиваться уже и более крупными сочленениями. Дальше больше, и в конце концов наступала своего рода неистребимая эйфория потребности чего-то настоящего, водки, например. Это желание было непреодолимо и многие, вкусив аммиачной циррозочки сверх меры, теряли голову в буквальном смысле, то есть её сносили, к такой-то матери, за стакан настоящей водки.

Фома открыл рот, вспомнив свой заказ. Угрюмый утвердительно прикрыл веки: да, водка – за голову! Но, несмотря ни на что, они идут на это, потому что желание настолько тотально, что голова кажется совершенно лишним украшением и мешать жить.

– Жить? – удивился Фома.

– Да, жить! – передразнил его угрюмый инвалид. – А что это, по-твоему?

Фома не стал спорить, поскольку был зачарован новыми адскими технологиями и желал узнать, чем же вся эта «жизнь» заканчивается, как они без головы? Оказалось, что нормально, как и везде люди, на самом деле, очень редко используют этот «чудесный инструмент» и потеря практически незаметна, ничего не меняется, кроме роста и дикции. Правда, сначала, добавил угрюмый, вкусившие водки громко выражают недовольство, что, мол, кайфа-то не словили, мозгов-то нет!

– А как же они выражают это недовольство, чем? – не понял Фома.

– Чем, чем? Разве не понятно? – зло прищурился инвалид.

– Теперь понятно!.. – Фома разгадал природу тяжелого запаха заведения, и его отдельные кабинеты, откуда, между куплетами «Ямщика», доносились трубные звуки, которые он принимал за сморкание и откашливание.

– Да, – согласился он, – дикция, действительно, немножко меняется…

– Ну и? – попросил он у угрюмого прощения за то, что прервал.

Ну, а потом, сообщил инвалид, после вполне понятного шока, они приходят в ровное расположение духа и кайфуют уже постоянно, спинным мозгом. Говорят, мол, торч – лошадиный!

– И голова не болит, – добавил он и осторожно притронулся к своей, гудящей, видимо, как паровоз. – Пой да гуляй, для этого-то голова не нужна.

Тут и водочка появилась. Блинообразный малый аж светился, неся ее на подносе, угрюмый уже объяснял здешнюю технологию, что за голову половому полагалась премия – такой же стакан, и тот не чаял получить его так быстро.

Вот к быстроте-то у Фомы и были основные претензии, которые он, от стремительности происходящего, не мог пока юридически грамотно сформулировать. Тем более, что за половым, с кошачьей грацией убийцы, выступал огромный, словно сумоист, самурай с мечом наизготовку.

Судебный исполнитель, оценил Фома скорость предстоящих прений. Взгляд самурая был остр, как лезвие, а самого лезвия меча не было даже видно, таким оно было беспощадно бритвенным.

Надо было что-то делать.

– Слушай, я передумал, – остановил Фома сияющего опарой малого. – Я, пожалуй, ничего не буду… пока.

Официант оторопел.

– Как это передумал? – дернулся он. – Чем?.. Ты что?.. – Его опара стала расползаться в разные стороны от разочарования и угрозы. – Не-не-не, приятель, у нас так не делается!..

– Ну извини, брат, в следующий раз, сейчас не могу!

– Какой следующий раз, ты чё?! – рассвирепел половой и брякнул поднос на стол.

Стакан устоял, но водка слегка расплескалась и родной, сивушный запах освежил затхлую атмосферу заведения.

– Так это что, отказ? – зловеще спросил он. – Ты отказываешься?

Угрюмый отрицательно качнул единственным пальцем: мол, осторожно! – но Фома его не понял.

– Да, я отказываюсь! – подтвердил он, и тут же узнал, что отказываться от заказа нельзя, то есть можно, конечно, но за отказ тоже сносят голову.

Малый злорадно хихикал, угрюмый сочувственно кивал, самурай приближался, как ниндьзя – мелкими, незаметными шажками, карауля каждое движение строптивого клиента. Даже Ирокез не успеет, понял Фома. Выбор у него был, но какой-то безрадостный: либо ему сносят голову просто так, либо за водку, и пусть еще скажет спасибо.

Половой, в угаре предстоящей премии, объяснил ему, как это будет выглядеть: Фома запрокинет голову для глотка, а Кензо моментально снесет ему голову, так что водка польется прямо в пищевод, минуя гортань. Кензо сладким «хаджиме» подтвердил, что так оно и будет.

Так оно и было… потому что угрюмый не выдержал пытки искушения запахом свежей пшеничной, и потерял-таки голову, в прямом, конечно, смысле, потому что другого смысла здесь не бывало. Фома успел увидеть, как он судорожно вздохнув, зацепил единственным пальцем стакан и алча жадно приложиться к нему лопнувшими от желания губами…

Но головы у него уже не было и водка лилась прямо в шею – все, как рассказывал оплывший малый. Кензо был мастером своего дела, рука угрюмого даже не дрогнула, сливая водку в зияющее отверстие шеи, пока не появилась кровь. Половой сладострастно хрюкнул, схватил голову за волосы и бросился на кухню, визжа, что сегодня у него будет все – мясо, девки, цыгане. Кензо с достоинством удалился, даже не взглянув на Фому, который уже держал меч.

Мама дорогая, утерся Фома салфеткой, а потом попросил Ирокез исчезнуть из вида, но не из руки, больше он таких фокусов не допустит. Так – куда? Где он?.. И тут угрюмый, кровь которого еще только запекалась на плечах, недовольно заворчал, где, мол, кайф? не чувствую!.. Потеряв голову, он все забыл, кроме того, что должен захмелеть. Сидеть рядом с ним, от его «ворчания» стало невозможно…

– Полный стакан водки, вы что, черти?! – Стучал он единственной рукой по столу и требовал прихода, но не церковного, а настоящего, и все громче и громче, и все ближе к матери.

Фома поспешил покинуть заведение, попутно поражаясь этому феномену. Человеку требуется целый год, чтобы научиться говорить «мама», а жопе достаточно одной минуты, чтобы послать вас к «матери» кратчайшим путем!..

Попутно он получил наглядный урок, что центр «прихода» находится в голове, а жопа отвечает только за расход и послушно и бессловесно тащиться, пока голова на месте. Но как только голова слетает, понимаешь, кто главный в организме. Да-а!.. Какова же сила недовольства, если она заставляет тайные уста говорить не имея артикуляционного аппарата? Тайная пружина! Может быть, недовольство, а не лень – двигатель прогресса?

И еще одно он понял… в человеке все прекрасно, но решил никому не говорить…

Он бросался из одной двери бестолкового помещения в другую, но все они вели в отдельные кабинеты, где задницы, словно курские соловьи, в одиночку или хором, выводили повстанческие рулады: где кайф, заднепроходимцы?! на баррикады!..

Выхода из кабака не было и даже дверь, в которой исчезли половой и Кензо, привела его снова в кабинет, где жоп было уже так много и разнообразно, что нечем было дышать от цыганщины, что неслась из их уст. Эти гуляющие, кажется и не заметили метаморфозы произошедшей с ними, причем одна из них была подозрительно огромна и бела, как сдоба, и подпускала запашок тихоокеанского бриза над гниющими водорослями…

Неужели так быстро? Но Кензо?.. Он что сам себе снес голову за водку – «пока несли саке»?.. Большой мастер! Поражал уровень сознательности, если это так, не говоря уж о степени изощренности придумавшего все это. Кто он? И все-таки где выход?..

Оставалась только глухая стена, напротив кабинетов и она тускло мерцала огоньками цветомузыки. Да еще высокий потолок со стальными конструкциями, которые словно разноцветными глазами рассматривали его красными, желтыми и синими фильтрами фонарей. Потолок был недосягаем, поэтому Фома решил обследовать сначала стену, должен же здесь быть выход.

Откуда-то приносили водку?! Или это был единственный стакан в заведении? Но кто-то же снес головы Кензо и цыганам?.. И даже если это сделал сам Кензо, должна же была появиться водка, из-за которой он сам себя решил? Неужели всех за один стакан? Да и закуска, еще дымящаяся, не с неба же она свалилась?

Стена оказалась гораздо дальше, чем он предполагал. И чем ближе он к ней подходил, тем яснее понимал, что она недостижима. Стены не было! Свет, бивший сверху и из щели в полу, создавал полную ее иллюзию. Световой занавес!..

Фома перешагнул световой поток и… у него остановилось сердце, потому что грянул гром. Пока он сообразил, что это аплодисменты, вспыхнул свет. Миллионами солнц ослепил он Фому, после душного полумрака. Он вспомнил это ощущение и понял, что оказался на сцене.

– Бра-во! – неслось отовсюду, и он увидел зал, огромным амфитеатром окружающий сцену, на манер греческого Одеона, времен Софокла, и уходящий, ступенями рядов, куда-то ввысь, к неизвестным темнобирюзовым небесам. Огни цветомузыки были, на самом деле, цветными фонариками в руках зрителей, которые они теперь бросали к его ногам, словно новому Нерону.

– Бра-во!..

Внезапно все стихло. Он стоял напрягшийся и взъерошенный, не зная, чего, собственно, ожидать в следующий момент. Потом из-за кулис вышла дама в свободном и полупрозрачном одеянии греческих богинь или гетер. Нет, все-таки, богинь, потому что вид ее был тоже величествен и прекрасен, как и тонкий пеплум без туники, хотя и странен.

Когда она подошла ближе, Фома понял, чем – она была бледна, как смерть и так же, как смерть, обаятельна. К тому же, один глаз у нее, оказался закрытым наглухо, как дачный домик зимой, и вообще вид у мадам был весьма и весьма примороженный. Снежная королева! Смилла! И это не было аллегорией, Фома почувствовал её ледяную тяжесть у себя на руке. И никакой, оживляющей любую фигуру, эротики, несмотря на классическую красоту его нечаянной спутницы, не ощущалось и в помине; открытый глаз смотрел такой арктикой, что хотелось только в баню.

Они шли по длинному, выдающемуся в зал просцениуму в полной тишине и тишина им кланялась, застывшими, согнутыми фигурами. «За что?» – не понимал Фома, но тоже благосклонно склонял голову в ответ, стреляя, исподлобья, взглядом по сторонам на случай по имени «кензо». И ни слова ни от благодарных зрителей, ни от холодной красавицы! Только всеобщий поклон.

Впрочем, оказалось, что кланяются вовсе не ему, а его спутнице, его самого почти не замечали. Это выяснилось, когда они прошли, наконец, бесконечный просцениум и амфитеатр чудесным образом оказался огромным залом. Навстречу им теперь уже шли роскошно одетые дамы, с кавалерами и без.

– Ваше величество! – шелестели они, склоняясь в глубоком реверансе. – Примите наши уверения!

И далее следовали затейливые признания в чем-то очень неискреннем.

Дамы благоухали и ахали, кавалеры били каблуками, словно жеребцы и пожирали его спутницу глазами, полными страха. На Фому смотрели, как на обстоятельство при.

Её непонятное величество продолжала молчать, словно пораженная сомнамбулизмом и афазией. Она, казалось, не видела и не слышала ничего, Фома тоже перестал отвечать на поклоны, чего, впрочем, никто и не заметил. Становилось все многолюднее, по мере продвижения, все изысканнее парфюм и реверансы дам и ярче искры из-под копыт кавалеров и, наконец, роскошный зал брызнул в глаза ослепительным взрывом огромной люстры…

– Браво, граф, вы нас позабавили!..

Огромный черный трон в центре сияющего зала, два величественных рога священных нарвалов на его спинке, вместо нимба, золото и пурпур парчи – царская ложа била сиянием прямо в глаза.

Его вели сюда.

– Нет, правда, граф, откуда такие таланты?.. Я первый раз смотрел с таким интересом «Теряющих голову», интрига сохранялась до конца, но конец потряс всех. Такого катарсиса не испытывал сам Аристотель! Теперь понятно, что он имел в виду. Мы так катарснулись, что к черту псилобицин! Браво, граф, право слово, браво! И…

Голос умело смодулировал смысловой переход:

– Добро пожаловать умереть!!

Снова раздались оглушительные аплодисменты. Фома, наконец, рассмотрел говорившего, тот был совершенно лыс, с лицом убедительным и интеллигентным, как создатель предвыборных технологий. Но это не был Плуто, каким его описывали школьные учебники Ассоциации, незнакомец кого-то напоминал, но кого?

– Или добро пожаловало умереть? – переспросил восседающий на троне, с едва заметной усмешкой. – Впрочем, говорят, ты у нас уже был…

Скупой жест рукой и Фома увидел Мамашу Конец Всему, скромно улыбающуюся ему из толпы одной из своих масок. «Я тебя, суконца, по кусочку съем! – обещала эта маска крупными буквами. – Ишь чего удумал, в колодец сигать!..»

Еще один выразительный жест, и он увидел добряка Папашу Каюка, а за ним и много других знакомых образин и выражение их физиономий было далеко не вегетарианское.

– Да-да! – подтвердил сидящий их намерение. – И мы хотели пустить тебя по кругу, не по малому, с которого ты сбежал, а по большому, включающему двадцать четыре уровня пищеварения!

– Да-а! Да-а! – тихо, но так плотоядно зашелестело вокруг, как будто Фому уже полили соусом.

На «поданного к столу» графа высунулись облизнуться такие морды, что он едва отвел глаза. Уродство было настолько запредельным, что подавляло инстинкт самосохранения, хотелось зачарованно идти в эти разинутые пасти и клювы.

– Но!.. – Повелительный знак рукой: молчать, не двигаться! – Ты же сам пришел, поэтому мы передумали…

Шатия вокруг него разочарованно замерла.

– Мы для тебя приготовили пятьдесят два уровня! – загремел голос снова. – Плюс еще два!!

– О!.. О!.. О!.. – сдержанно завыли на разные голоса дамы и их кавалеры; одежды на них стали превращаться в жесткие панцири с крыльями и шипами, лапами и клешнями, только что миленькие личики дам растянулись теперь и сплющились в какие-то бесовские рожи и отвратительные хари: двуязыкие! рогатые! многоглазые! – и все тянулись к нему.

– Но сначала познакомимся! – обратился лысый к окружающим, и они приняли прежний вид.

– Итак, мои дорогие, граф Иеломойский, прошу любить за предвкушаемое удовольствие! Кстати, Иеломойя, это что? Я даже представить себе не могу такую дыру! Где это, граф?

Фома и сам не знал этого, география слоистых реальностей не имела своего Страбона, так как постоянно менялась, к тому же на левой руке у него тяжело висела королева, судя по температуре тела, явно с ледника, что тоже не способствовало ориентации во вселенной.

– Это зависит от того, где я нахожусь, – впервые открыл он рот. – И у кого, пардон за прямоту!

В тишине его слова прозвучали вызывающе.

– А ты еще не понял, невежа?.. – Перед ним появился какой-то тип в длинном и узком фраке, с чем-то неуловимо собачьим в облике. – Ты в гостях у самого лорда Смерти, сира Танатоса!

Ах, вот кто это, вспомнил Фома, и вновь подивился тому, что отсутствует Плутон. Лорд ему не нужен, разговаривать с ним о возвращении, все равно, что просить вернуть деньги «однорукого бандита». Только Плутона можно уговорить на этот почти беспрецедентный шаг.

Фома почтительно склонился.

– Сир, мне ужасно неловко, что отнял у вас время, но я не к вам, и не в гости. Я к хозяину и по делу…

– Настоящий хозяин перед тобой, смертник! – захохотал все тот же вертлявый тип, и вдруг захлебнулся от оплеухи, которую ему влепила ледяная красавица; она оказывается не спала.

– Ваше величество! – ахнул тот. – За что?

– Пошел вон! – деревянным голосом проговорила первая леди, и стала Фоме ближе и теплее.

– Да, Керби, не лез бы ты к моему конфиденту! – подал веский голос и лорд. – Иди на место! – скомандовал он, уже без обиняков.

– И все!.. – Он небрежно хлопнул в ладони. – Все танцуем!..

Пары послушно закружились в подобии вальса, словно включили музыкальную шкатулку. Зрелище было завораживающим, а лица танцующих вдохновенны, но это было вдохновение предстоящего пожирания. Фома с ужасом представил, что его вдруг кто-нибудь пригласит сейчас, закружит и съест.

– А вы, ваше величество, не танцуете? – с надеждой спросил он у своей спутницы, и тут же получил оглушительную оплеуху.

Половина лица стала совершенно отдельной частью тела, неживой, как при местном наркозе у дантиста.

– Ваше величество?! – вскричал он.

– Не обращайте внимания, это нервы! – успокоил его лорд, спускаясь к нему с трона.

А королева, так же молча, оставила Фому со звездопадом в глазах, и пошла по залу, раздавая плюхи направо и налево.

– Никак не может привыкнуть к нашим обычаям, – пояснил Танатос. – Скучает.

– А лечить не пробовали? – поинтересовался Фома, растирая онемевшую щеку.

– Лечить? – расхохотался Лорд. – Мне говорили, что вы шутник, но вы… х-ха! Нет, лечить не пробовали! От этого не лечат, молодой человек, бесполезно, обычный предвесенний приступ шизофрении, хочет домой, к маме, вот и нервничает, раздваивается…

– Так это Персефона? – догадался Фома. – Я совсем не так её представлял.

– Да-да, Персефона, Прозерпина, мадам Смерть, по совместительству. Я тоже по-другому все это… впрочем, это не важно! – отмахнулся лорд, помолчал, но потом все-таки поделился с Фомой, видимо, наболевшим:

– Ну, скажите на милость, какая она, к чертям собачьим, Смерть? Тем более по совместительству? Полгода там, полгода здесь… разве можно ей доверить такое тонкое дело? Приходится всё самому!..

Лорд, в немногих словах и с похоронным юмором, что так шел ему, рассказал о своей деликатной работе, о её ювелирных нюансах. Никто, понимаете, никто не хочет заниматься этой темой вплотную! Вот и Сам тоже не хочет пачкать руки об огранку, всё на самотёк пускает. Но ведь по своей воле никто здоровый не умрет, надо помогать! Правильно?.. И кто этим будет заниматься? Королева? Пс-с!..

Ее величество скучала здесь до трещин в мозгах и перешла на местную травку из асфоделий, которых здесь было видимо-невидимо, грех не перейти.

Лорд доверительно подхватил графа под руку и повел по залу, рассказывая, что старый хрыч, Плутон то есть, сейчас не у дел. Из ума выжил, знаете ли, слишком стал мягок: продолжает отпускать Персефону черте куда, на целые полгода – и это муж, я вас спрашиваю? Нет, я вас спрашиваю – это сын Самого Времени, папаши Хроноса?!. Где она там шляется? С кем? Что делает?..

Фома не знал, что ответить и уклончиво ухмылялся неотбитой половиной рта, а лорд, тем временем, продолжал, не ожидая, собственно, никакой реакции.

«Сам» Превратил Преисподнюю в проходной двор, прямо музей какой-то бесплатный! То Херакл какой-то ворвется (он так и сказал пренебрежительно выдохнув: Херакл) и всех собак перепугает, то Сизиф выставляет перед всем миром, словно мы лохи позорные здесь, то от какого-то шарманщика и рифмоплета такие слюни разводим, что готовы сами идти куда угодно за ним и его бабой, Эвридикой. А то, вот теперь уже и граф!..

Танатос остановился и демонстративно забил косячок специальной голландской машинкой, но Фома благоразумно отвел глаза, ссылаясь на отсутствие времени.

– Ваше время в моем распоряжении, граф, неужели вы еще не поняли? – усмехнулся лорд. – Но у меня к вам интересное пропозишн…

Предложение, затем последовавшее, несколько озадачило Фому. Карты.

– Карты?!

– Да, покерок, пулечка, на известных вам условиях!..

Фома пристально посмотрел на лорда.

– Вы меня простите, ваша светлость, но насколько это, так сказать… реально? Вы только что пеняли на то, что здесь проходной двор.

– Грешен, батенька, ну грешен! Если б не карты!..

Танатос мечтательно завел глаза и в их воспаленной поволоке Фома увидел сумасшедшие всполохи. Да он игрок! догадался он.

– Если б не они, лежал бы ты сейчас, граф, – продолжал, между тем, лорд, – нарезанный, полосочка к полосочке, жилочка к жилочке и каждая бы страдала!..

– А так, – усмехнулся он, неожиданно плебейски сглотнув слюну и заверил:

– Слово джентльмена!.. Хотя это и смешно, у тебя же нет выбора, рыцарь, соглашайся! Ганджубас?..

И вторично протянул папироску. Фома снова отказался.

– И не только Мэя, – хмыкнул Танатос, пуская дым из ноздрей. – Или ты мне будешь дуру гнать, что своя собственная жизнь для тебя ничто?

– Не буду, – согласился Фома. – А Орфей?

– Что Орфей?

– Ему тоже давали слово джентльмена.

– Я тогда слова не давал. Слово давал старик… размяк, слюни пустил, иди, говорит, но не оборачивайся! Смех! «Не оборачивайся!..» Да такое условие ребенок выполнит! Пришлось пустить Керби по следу.

– Смерть я или не Смерть? – плутовато уставился лорд на Фому.

Фома понял горькую участь Орфея.

– А Керби – это Керубино? Местный херувим?..

– Херувим? Ха! – отрывисто, словно пролаял, засмеялся Танатос. – Керби – это Кербер! Мой верный пес!.. Но я ему обязательно скажу про херувима, это смешно! Не знаю, правда, будет ли он сам смеяться…

Он пронзил Фому жестким взглядом.

– Но херувим смерти это, право слово, смешно!.. Так по рукам, граф или вам?..

Лорд оборвал себя на полуслове, к ним подплыла Прозерпина, размявшись в зале. Фома с некоторой опаской посмотрел на нее: удары её были тяжелы, а защищаться нельзя, не бокс.

Королева протянула ему руку, он, непонимающе, принял ее.

– Её величество принимает ваше приглашение, граф, – объяснил ему Танатос.

Музыка, резким взвизгом инструментов, перешла с вальса на танго. Естественно, смерти. Фоме казалось, что он танцует со снегурочкой. Мерзли руки. Открыть рот он не решался, боясь получить оплеуху каменной руки даже за замечание о погоде.

Прозерпина заговорила сама.

– Вы будете играть с ним в карты, – проговорила она безжизненным голосом. – Он заключил на вас пари с Плуто. Если выигрывает он, он становится царем Аида.

– Ваш супруг так азартен? – удивился Фома.

«Что здесь происходит?» Она скользнула по нему равнодушным взглядом, с одним глазом это выглядело даже выразительнее.

– У них давний спор о визовом контроле. Танатос считает, что надо всех впускать и никого не выпускать, а его величество склонен делать исключения. По легкой тени на её лице, Фома понял, что исключения это, в основном, она.

– Поэтому он предложил карты? – не поверил он. – Не слишком ли это легкомысленно, чтобы не сказать – самонадеянно, по отношению к вам, ваше величество? И потом, все-таки, целое царство…

– Он верит в справедливость.

– Во что?! – Фома сбился с шага. – В справедливость? В картах?! И при этом, не играя сам?!

Здесь все были ненормальными: наркоманы, картежники, говорящие собаки! А Плутон оказался неврастеником и фаталистом, похожим на тех старых дев, что с утра до ночи выкладывают марьяжный пасьянс, веря в него, пока он не сложится, а после этого умирают. Только его величество сразу выкладывал «флорес дэ муэртэ».

– Он считает, что только там она еще и осталась, – продолжала Персефона. – Тем более, что силой уже ничего не решить. На стороне лорда Томбр и это влияние усиливается. Как и везде, впрочем, – добавила она, снова поднимая на него единственный глаз.