Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 44 страниц)

– Всякий, дошедший до этой точки во времени, становится Верховным Князем Томбра!.. – Милорд поднял меч, приготовившись к последнему удару. – Ну?

Фома вышиб его меч и поднес Эспадон к горлу своего извечного противника и прототипа.

Мири!.. Маленькая девочка на весах вселенной, одна среди хладнокровных убийц, теплый цветок, девственность и нежность которого сразу же растерзает полковник. Он остановился.

– Я не буду тебя убивать, князь, я лишу тебя силы!

Милорд побледнел, ужасное лицо его зазмеилось гримасой отчаяния и отвращения.

– Ты не сделаешь этого! Лучше убей меня! Ты знаешь, что со мной будет?! С девочкой?.. Лучше убей!

Фома засмеялся:

– Успокойся, мы никому не скажем. Ты будешь для всех всё тем же Милордом – повелителем и богом, только не принимай больше вызовов от победителей Тара-кана.

– Но зачем тебе это?

– Потому что я не хочу оставаться здесь!

– Ты заблуждаешьбся, как когда-то заблуждался я! – горько засмеялся Милорд. – Посмотри на меня, кого я тебе напоминаю?

– Покойника! – отрезал Фома, чтобы не вдаваться в подробности. – И лишенца, – добавил он, поднимая меч.

– Не-ет!..

Фома оглушил его и приставил Эспадон… и в ужасе отпрянул. Ману?..

– Мальчишка! Ты боишься признать то, что видят твои глаза? Мы все уходим в Хаос! Тысячи лет существования Ассоциации – достаточная плата за энергию Говорящего! Убей его, Верховный должен быть мужчиной в Силе!

Фома изумленно покачал головой.

– Это неправильно, что ты здесь, а тебя боготворят в Ассоциации, – проговорил он, опомнившись. – И если не я…

– Остановись! – закричал Ману, сгибаясь под страшными ударами Эспадона, но почему-то не защищаясь, а только колеблясь, как пламя. – Ты ничего не понимаешь, мальчишка! Ты не знаешь, что стоит за мной! Кто!

– Кто бы там ни стоял, я вгоню тебя в землю!.. – От удара Фомы по щиту Ману упал.

– Вставай! – закричал Фома. – И убирайся! Я хочу лишить двойственности этот мир, как невинности!

– Кто ты такой, чтобы даже думать об этом? – взревел Ману, вскакивая.

И тут Фома увидел. Эти глаза он не забывал никогда, в них любовь и ненависть были одного цвета и на одну ненависть, что сияла в глазах Фомы, этого было много. Он опустил меч.

– Так надо, – «сказали» глаза, и слова эти, непроизнесенные никем и никогда, беззвучные и безжалостные, как сияние, исходящее от них, оглушили Фому.

В мгновение ока он увидел историю Милорда, как тот, достигнув Говорящего, взломал врата Хаоса и стал его хозяином. Как приходили его последователи и он убивал их, когда они пытались убить его и даже убивали иногда, но это не изменяло ничего, потому что они оставались вместо него, они были им, он был суммой их.

– Они делали общее дело.

– Какое? – спросил Фома. – Какое дело они делают, разрушая Ассоциацию?

– Дело вдоха. Тебе дано было знать об этом, мир существует, как выдох и вдох. Не делай вид, что тебя это огорчает, потому что за вдохом снова последует выдох и Ассоциация или что другое опять расцветет, вместе с твоей Спиралью.

«Но без меня!..»

– Я этого не знал, – пробормотал Фома.

– Знал, но ты не хотел в этом участвовать. Ты не хочешь оставаться здесь, значит, ты не можешь лишить силы Милорда, но оставив ему силы, ты не сможешь уйти…

Вот и все.

Голос мягко обволакивал, глаза лучились любовью, от которой нет спасения. Фома понял, что запутался, что – попался. Вернее, ничего он такого не думал, это знала какая-то очень далекая и невнятная часть его – возможно, в Кароссе, возможно, на Спирали, а может на Сю, а он просто смотрел в эти глаза, в немом блаженстве, готовый делать все, что они скажут.

И сейчас он хотел только одного, чтобы и его пожалели и выслушали, чтобы признали его доводы справедливыми, пусть и отвели бы их потом, как докучные, но отвели ласково, с любовью, как мать, как старший брат. Он так мучился, он тысячу раз был на волосок от гибели, он хочет покоя и ласки – ласки, как лучшего заменителя воли.

– Конечно, – говорили глаза, и лучились такой лаской, что у Фомы плавились сухожилия ненависти.

– И что же мне делать?

– Убей его, – мягко улыбались глаза.

– Но девочка… ее сразу же растерзает эта придворная солдатня!

– Правильно! – сияли глаза. – Останься…

– Но… мне надо уйти, я обещал вернуться… Мэе. Если буду жив.

– Да это так. Но еще до этого ты давал клятву сайтера действовать только в интересах организации, она превыше всего! Вторая клятва ничтожна.

Фома был совсем другого мнения, но в восторге внимал единственно верным доводам. Юридически ничтожна!.. Юридическая мать!

– Значит, вы мне предлагаете стать врагом Ассоциации в её же интересах?

– Конечно. Ты все правильно понял. Если они этого не знают… незнание не освобождает их от судьбы. Но ты – знающий, и таких совсем немного! Ты должен поддерживать равновесие.

– Но формально, – продолжал Фома, весь купаясь в неге согласия, – если я останусь, я становлюсь предателем Ассоциации. Как же клятва? Первая? Не ничтожная?

– Тебя уже в этом обвиняли, это ничто.

– Но теперь пострадают и Сати, и Доктор, как поручившиеся за меня, и еще многие другие! Я не могу их подводить, они высохнут на троне Пифии!

– И Сати, и Доктор – что это такое на весах равновесия?.. Пыль! Мы все пыль, пока не пронзены светом. Вспомни, кто гнал тебя сюда. Все они выполнили свою задачу, они могут уйти. Ты должен держать весы чистыми, чтобы поддерживать равновесие.

– А можно мне его не поддерживать? – взмолился Фома со слезами благодарности, за такую милость взвешивать.

Он был потрясен, как самой милостью, так и ответственностью, вытекающей из этого. Милость многократно превосходила его достоинства, а ответственность, столь же велико – его возможности.

– Тогда умри, – с любовью сказали глаза, и исчезли…

Перед Фомой мелькнул и пропал злорадно ухмыляющийся из-под лицемерной маски смирения Ману и появился Милорд. Он был снова во всеоружии. Снова сиял черной синевой. Все сначала?!

Фома смотрел на князя и прикидывал, какой же из двух совершенно неприемлемых вариантов: быть убитым или убить – не подходит ему больше? По эстетическим соображениям…

Получалось, что убитым быть некрасиво, а убить – нехорошо. С точки зрения Мири. Это уже этика. Но с точки зрения этики Мэи, уже нехорошо было быть убитым, впрочем, Мэя не одобрила бы и эстетику подобного казуса.

Неплохие получаются весы! Вместо громадин Ассоциации и Томбра, на весах равновесия вселенной весело (весело ли?) качались две маленькие девочки. Пыль, так сказать, с точки зрения теории больших чисел и серьезных мужей, типа Ману и Говорящего. Вот где решалась проблема истинного равновесия вселенной!

Милорд приблизился и взял меч наизготовку.

– Ты все слышал? – спросил он. – Готов?

– Тш-шь! – прижал Фома палец к губам и Верховный в некотором изумлении замер. – Я в затруднении. Можешь ты мне ответить на один вопрос?

– Вопрос?.. Ты смеешься! – вскинулся Милорд, и захохотал сам.

– Всего один, простой! – попросил Фома. – Из чего состоит число семь?

– Из семи единиц! И это твой вопрос? – рыкнул Милорд зверинно. – Тогда приготовься!

– Погоди, это часть вопроса. А семьдесят семь?

– Ну, понятно, что из семидесяти семи! К чему ты клонишь?

– А из какого количества единиц состоит миллиард?

– Из миллиарда!..

Милорд без подготовки нанес удар, но Фома был к этому готов и холодно отбросил его на исходную.

– Так вот, вопрос, – продолжал он, как в ни в чем не бывало. – Если убрать из бесконечности единицу, останется ли она бесконечностью?

– Да!.. – Милорд снова обрушился на него с мечом.

«Бесконечность всегда остается бесконечностью, сколько от нее ни отнимай! Тебе ли, смертнику, этого не знать?» – услышал Фома его злорадную думу, поскольку Милорд больше не тратился на разговоры. Удары посыпались, как град, в дополнение к блещущим молниям. Но Фома ждал и этот натиск. Он дико закричал, перекрывая грохот сухой грозы и высвобождая всю ярость и неистребимую ненависть Змея в нем. От его страшного удара панцирь Милорда снова разлетелся на куски, еще одним ударом он снес ему гордый шлем с плюмажем. Небрежный тычок, и Милорд на коленях.

– А я вот так не думаю! – сказал Фома, приставляя меч к его яремной яме. – Даже без одной единицы бесконечность уже не бесконечность, а так – канитель бессердечная и бессмысленная! Мы все упражняемся в этом умозрительно, но никто не в силах сделать это на самом деле – вырвать хотя бы одну единичку из бесконечного их множества. Это невозможно, потому что это будет что-то другое – не бесконечность, потому что нарушается основной закон, который в противовес оккамовской бритве «не умножай сущностей», гласит: «не уничтожай их!» Это Равновесие и на него безнаказанно покушаться никому не позволено!

И он «кастрировал» Милорда.

– Жить будешь, тараканить – нет! – заключил он уже привычно, разглядывая поверженное тело, потом добавил:

– Берегись полковника и береги Мири, она слишком горяча для этих мест, папаша. И, главное – тщ-щ! – никому ни слова!

Он не знал, удастся ли ему уйти живым от причинно-следственной комиссии, самой безжалостной инстанции вселенной, но попытаться он должен. Он обещал девочке вернуться. Все говорят, что это невозможно. А он и не спорит, пусть невозможно. Но дайте ему попробовать, дайте сделать все возможное!..

Рядом с ним ударила молния величиной с древо познания добра и зла, стоящее на границе двух миров – Ассоциации и Томбра. Поднялся ветер и тут же внезапно стих, рассеяв пыль. Зрители встали, крича. На арене стоял один Милорд и меч его сиял, рядом с ним валялись доспехи того, кто дерзнул вызвать его на бой, и его собственные.

– Ааааааа! – ревел, казалось, весь Ушур, весь Томбр, весь Мир. – Герой!.. Полубог!.. Бог!.. Да сам Дьявол!

Одним словом, наш любимый, непобедимый Милорд! Наш родной Ужас! Наш единственный Палач!

Доктор вздохнул: «Фома, ты опять не довел до конца наше дело», – и закрыл глаза, видеть пустые доспехи рыжего было невыносимо.

34. Последнее слово о Фоме, страннике

Заседание Совета продолжалось недолго, хотя впервые за длительный период им удалось собраться всем вместе. Были и загадочный ухмыляющийся Сати, и вечно занятый Светлейший, и даже опаленный порохом Зетро вернулся с периметра – неожиданное и долгожданное перемирие, затишье.

Текущие вопросы решили быстро, консенсус был удивительным, под стать кворуму – и перешли к последнему вопросу, ради которого, собственно и собрались: отчет Акра Тхе.

– Может быть, послушаем его самого, чем читать его анабазис? – предложил Геро.

Его поддержал Зетро, не любивший длинных текстов и предпочитавший им устные донесения, так сказать личные впечатления.

– Стоит ли? – уронил осторожный Листр.

– Но Лоро-то мы приглашали! – усмехнулся Геро.

– Нет, боюсь, что Листр прав, – поддержал дипломатическое ведомство Кальвин. – Акра достойный молодой человек, прекрасно себя зарекомендовал, но…

– Что – но?.. – Зетро, как всегда, мгновенно разгорячился, когда ему противоречили. – Не достаточно хорош для Совета, низкий статус? У нас не часто бывают гости из Томбра!

Фрилл одобрительно кивал головой, но кому – непонятно. Ави тоже качал головой, но уже отрицательно и тоже безотносительно. Сати, усмехаясь, поигрывал ногой в сандалии.

– Кальвин, наверное, имеет в виду, что Акра нас расшифрует, несмотря на локальное искривление пространства, – заметил Светлейший.

– А что, это возможно? – удивился Зетро. – Здесь?

– Именно, дорогой генерал, Акра это не перепуганный Лоро, это невероятная аналитическая система, что может подтвердить Ави.

– Подтверждаю, – улыбнулся Ави. – И еще у него зубы.

– Ну, зубы должны быть у всех, чтобы нормально функционировать в искажениях Открытого мира, – заметил Фрилл.

– И что, мы все испугаемся одного сайтера? – не сдавался бравый генерал.

– Не знаю, как все, а я боюсь, – засмеялся Сати. – Тем более, что Кальвин и Ави работали с ним под контролем Системы и знают всё, что знает он и смогут ответить на любые наши вопросы.

– Ставим на голосование! – подвел черту под прениями Фрилл.

Но голосование не получилось, все члены Совета, смеясь – Брестский мир, Амьенский договор, Кэмп-Девид! – подтвердили свою боязнь перед молодым человеком, а заодно и солидарность.

– Я бы вообще запретил сюда входить вундеркиндам, пожизненно! – трясся своим огромным телом Кальвин. – Я с ними себя чувствую тупой колодой!

Генералу пришлось согласиться бояться далеко от передовой.

– Дожили! – только вздыхал он с напускным возмущением, настроение у него, как и у всех было праздничным.

– Итак, – заключил Фрилл, когда все ознакомились с отчетом Акра-Тхе, – Милорда, на что рассчитывали некоторые, сидящие здесь, он не убил. И сам исчез, как отмечено в отчете. Кстати, что означает сей эвфемизм: пропал, сбежал, погиб или?..

– Сгорел, – буднично сказал Сати в наступившей тишине, и посмотрел на Ави.

Пауза была красноречивой.

– При нарушении необходимости, жестко заложенной в каждом пространственно-временном континууме, – пояснил в наступившей тишине Ави, – против возбудителя (в данном случае, Томаса) действует так называемая репрессивная составляющая этой необходимости. На каждую акцию должна быть реакция. Действие этой составляющей мы можем наблюдать при неподготовленных выходах за Черту, случайном вываливании в Томбр, при потере замков переходов, а так же в указанной ситуации с Милордом, то есть когда миссионер не выполняет миссии, возложенной на него…

Ави посмотрел, все ли внимательно следят за его мыслью. Все.

– Томас нарушил необходимость сразу двух континуумов, а возможно, и больше – Сю, Го и так далее. Информационное поле накапливает «грехи» соискателя и в один прекрасный момент (в кавычках, конечно!) происходит вспышка, то есть суммарная реакция репрессивных составляющих на возбудителя. Внешне это может выглядеть как удар того же Верховного, молния, дыра и прочая, прочая, прочая.

– А можно и без кавычек! – заметил генерал, имея в виду наступивший «прекрасный момент». – По нему стул Пифии плакал!

– Не все так просто, генерал! – продолжал Ави. – Мы наблюдаем непривычное затишье на периметре, вот уже полгода по томбрианскому календарю. Невиданный доселе срок! Благодаря чему, кстати, мы имеем счастье видеть вас здесь. С чего бы это?

– Как с чего? – задиристо удивился Зетро. – Воевать надо!

Шутку оценили, но только, как шутку.

– Нам удалось расшифровать запись, сделанную Акра во время поединка Томаса с Милордом, – продолжил Ави. – Основная и главная часть которого была не видна обычным способом, поскольку происходила на другом уровне, зрители видели только пыль, тени… это же зафиксировала и запись. Но обработка материала Системой, дала интересный результат. Есть большая вероятность того, что в той схватке Томас победил и, что самое интересное, не поменялся местами с Милордом, как это происходило обычно, когда пришелец убивал Милорда, а только лишил силы Верховного Князя. За что, собственно и был наказан!.. Надеюсь, никому не нужно объяснять, что это значит для нашей Организации?

Объяснять было не надо. Ассоциация получала передышку, по крайней мере, до следующего турнира Тара-кан, то есть еще полгода. К тому же Милорд может довольно долго не принимать вызов, у него такой кредит доверия и страха, что сомневающихся в его силе бунтовщиков разорвут на части еще до того, как они сумеют осознать свой бунт. Это была долгожданная передышка и если совместными действиями ведомств Ави, Кальвина и Зетро поддерживать и сохранять статус-кво Томбра передышка может затянуться на все время жизни Милорда.

– И хотим мы этого, дорогой генерал или не хотим, произошло все это не без помощи Томаса. И по нему действительно плачет Пифия, так же как и все Информационное ведомство во главе со мной, – заключил Ави.

Невольно возникшую новую паузу, можно было считать поминальной или траурной. Потом перешли к более актуальным проблемам, хотя вопиющий вопрос: переход некоторых иерархов в Томбр, вместо сияющих высот Последней Черты, – обсуждать пока не решились, пропустили. Как бы нужен тщательный анализ…

В ворота замка Фома ворвался тем же ветром, что унес его с ристалища. Его перестало волновать вселенское равновесие, которого все равно не обрести. Есть Томбр и есть Ассоциация, хаос и организация, и что-то всегда будет превалировать в этом мире. Человек же должен искать равновесия в другом, был уверен граф Иеломойский. На этот раз, из-за спешки, он пренебрег и чистотой и безопасностью перехода из одной реальности в другую, у него теперь одна реальность!

Огромный белый жеребец (которого он приобрел у цыган, выменяв на собственное благословение, поскольку появился перед ошарашенными бродяжками, как архангел с небес, в грозном сиянии нимба энергии перехода) протаранил едва прикрытые створки ворот замка, из-под копыт бросились врассыпную куры, поросята, еще какая-то полезная столовая живность – деревня!

– Граф!.. – рухнул Ольгерд на садовую скамью, перед которой стояли, распекаемые им, садовник и печник. – Как вы здесь очу… какими судьбами, ваше сиятельство?

Граф все еще как будто сиял славой небес в победе над вечным врагом, на него было больно смотреть.

– Попутными и благоприятными! – бросил Фома на ходу, направляя коня к главному крыльцу. – Готовь обед по полной программе, Ольги, будем – только никому не говори! – жрать!

– Господи, дождался, хоть один человек не на диете! Думал, уже никогда!.. – Ольгерд истово перекружил несколько раз свой необъятный живот.

– Я соскучился по твоей диете, Ольги! – крикнул Фома уже с крыльца, и спросил еще, показывая вверх, на башню. – Где? Там?..

Управляющий кивнул и, опомнившись, закричал зверским шепотом:

– Да куда же вы, ваше сиятельство? С ней же удар будет!

Но Фома уже не слышал, взбегая по лестницам наверх, туда, где оставил её.

– Мэя! – кричал он…

– Ты все понял? – повернулся управляющий к печнику.

– Понял, ваш родие, економить эта… и щепу счательно, значит, пригребать, чтобы искра… если, – завел нудную шарманку все видавший печник.

Вид у него был, как у лешего: корявые руки – сучья, крепкий приземистый зад с кривыми ногами и шишковатая физиономия простоватого плута, который сам и остается в дураках от своих затей.

– Э, э, запел! – остановил его Ольгерд. – Раньше надо было економить, економ хренов! А сейчас давай, чтоб гудело! Слышал, что граф сказал?.. Чтобы, значит, в Белом городе было видно дым из нашей трубы! И быстро мне!..

И Ольгерд двинул на кухню, как горный обвал.

– То економь, то чтоба гундело у них, – проворчал печник. – А все равно ведь близко к столу не подпустят, как думаешь, Санти? – повернулся он хитрой рожей к садовнику, высокому тощему мужику со странно большой, круглой и белой, как одуванчик, головой.

– Ну, ты еще в дубуар, попросись, дубина стоеросовая, со своей рожей! – ответил тот.

И они пошли, то ли смеясь, то ли кряхтя.

– А что? Скажу, накось, леденца принес!

– Тихо ты, бабы услышат! Настрекочешь, офеня леденцовая!

– Так можа теперь, хучь пожрать от пуза дадут, раз барин-то? Другой год, помню…

– Можа оно и так, а можа… и сам знашь! – перебил его мудрый садовник, покачивая седой копной волос.

Мэя, слава кругам, его услышала и с ней ничего не случилось. Она просто стояла посреди зала, где ее застал его голос, бледная, не в силах ни двинуться, ни слова сказать.

Увидев ее, Фома тоже застыл.

– Мама небесная! – наконец, вымолвил он, пораженный. – Что с тобой произошло, девочка моя? Муж уезжает, а жена – расцветает?

Мэю было не узнать, она превратилась, как и «обещала» когда-то на рассвете, перед поединком со Скартом, в прекрасную дочь громовержца и Леды, в Аврору, в саму Киприду, что не дает покоя ни юнцу, ни мужу, ни самим богам, вынужденным превращаться во всякую скотину, чтобы только быть с нею, прикасаться. Пример тому – быки Европы и Пасифаи…

– Вы? – прошептала она.

– Не буду скрывать, не в силах! Боже мой, Мэя!.. – Фома в три прыжка одолел пространство, разделяющее их. – Как тебе удалось за столь короткий срок превратиться из ангела в богиню?

Мэя молчала.

– Как?.. – С улыбкой тормошил он ее.

– Короткий срок? – наконец выдохнула она.

Фома настолько откровенно любовался ею, говоря при этом какую-то совершеннейшую чепуху, что она запылала, и чтобы скрыть это, приложила пальцы к его губам, мол, тише, граф, не растранжирьте!.. Он стал целовать её пальцы, в доказательство своей неисчерпаемости.

– Вы надолго? Вы больше никуда не исчезнете?.. – Это был её вопрос вопросов.

– Да куда же я… от такого богатства? – изумился он.

Ему пришлось применить всё своё красноречие, чтобы разговорить её, Мэя, оправившись от первоначального шока, едва открывала рот, словно пораженная столбняком, а то вдруг начинала плакать. Глаза открыты и сияют, а их переполненная чаша быстро-быстро и светло пускает жемчужные нити по щекам, как новогодняя елка – мишуру, или как телетайп – телеграфные сообщения, которых она не дождалась от беспутного графа.

Он расспрашивал о делах в замке, о Белом городе, о короле, наконец: как он, как его драгоценное бессмертие, все так же ли сурово чтит закон о банкете? – лучшем, по мнению Фомы, законоустановлении Великой Кароссы, Гимайи и Салатена, а может быть и вселенной. Или какие новые капризы развлекают его?..

Иезибальд оказался мертв. Мэя сказала об этом как-то спокойно, даже рассеянно. Теперь страной правит его сын, Анабел. Войны, слава кругам, кончились…

– А Меркин? – сразу перевел разговор Фома. – Меркин-то, надеюсь, жив?

Тайный советник был жив, так же как и капитан Блейк, но только Блейк наезжает еще в замок, по старой памяти, хотя сразу после отъезда графа чуть ли не весь двор перебывал в замке, ублажая Мэю. Но она даже рада, это так суетно и все говорят о его сиятельстве в прошедшем времени, совершенно не замечая этого…

Фома продолжал тормошить ее расспросами и разбойными поцелуями, от которых она теряла нить разговора. Старик Иелохим тоже умер, но умер хорошо – легко, и свое огромное состояние оставил какой-то разбитной девице, забыв об Однухе, благодаря которому, говорят, его и составил: никто лучше мальчика сироты не ловил розовые круги. Правда (Мэя чуть-чуть оживилась), многие говорят, что богатство ему принесли монеты, которые он получил от графа. Об этом он на радостях нечаянно проболтался в первый же день, в трактире, но позже, протрезвев, старик все отрицал и графа иначе как проходимцем не называл. «За что он вас так, граф?..»

Что же они все умирают-то, подумал Фома.

– Ну, а Марти – шпион и лучший друг моих закусок? Он-то хоть не умер, Мэя?

Мартин, все-таки, стал главным церемониймейстером, потому что старший Мартин тоже умер.

Фома удивленно посмотрел на Мэю.

– Господи, Мэя, здесь снова был мор?.. Почему они все умерли, стоило мне только уехать?

– Только?.. – Мэя подняла на него глаза, и он увидел в них не то чтобы укор, но легкую тень его, легчайшую.

Так смотрят на любимое, но заигравшееся чадо.

– Вы разве не помните, граф, сколько времени прошло, с тех пор, как вы уехали? – удивленно спросила она.

– Ну и сколько? – отважно спросил Фома, по всем его подсчетам, даже самым катастрофическим, не более полугода. А так – месяц – два. Но ведь это не срок!

– Не срок? – обиженно воскликнула Мэя. – Без малого, четыре года!

– Да ладно, Мэя… – Он с улыбкой недоверия покачал головой, хотя внутри все болезненно сжалось. – Не года, наверное, четыре – месяца?.. Это ты, чтобы отомстить мне, да? за бесцельно проведенные четыре месяца, ну пусть полгода? Я не мог дольше! И я принимаю упрек, но обещаю, что мы наверстаем эти…

– Гра-аф! – улыбнулась Мэя, и эта улыбка показала, сколько она пережила за это время. – Вы уже давно всё поняли, только не хотите признаваться.

Да, он не хотел признаваться в этом, как не мог согласиться и с тем, что потеряно столько лет! Нет!

– Как же могли умереть столько человек за три месяца, – продолжала в это время Мэя, – разбогатеть и тоже умереть мэтр Иелохим, а Марти – стать главным церемониймейстером?

– Легко! – безапеляционно сказал Фома, представляя сколько человек умерло, после одного только турнира Тара-кан и сколько разорилось и разбогатело, при этом, на ставках против него, Фомы.

– Все зависит от обстоятельств, Мэя!.. Ну хорошо – год, я согласен! Только перестань мне морочить голову, лучше ее поцелуй!

Мэя отвела его руку.

– Обстоятельств?.. – Она поняла, что он действительно не верит. – Ну, а этому-то обстоятельству вы поверите, граф?..

Она посмотрела куда-то мимо него. Внутри у Фомы все рухнуло. Она вышла замуж? Почему Ольгерд не сказал? Вот откуда эта сдержанность!.. Он медленно повернул голову…

В дверях, вернее у их высокого порога, стояло невыразимо забавное, пыхтящее обстоятельство, примерно трех лет, а Ольгерд, высившийся за ним Араратом (только не тем – суровым и неприступным, что стоит сейчас, а тем, что встретил когда-то Ноя – расплывшимся от умиления местом нового Эдема), слегка подталкивал его по направлению к ним.

Фома замер.

– Мам-ма, – прокряхтел крепыш, с трудом перебираясь через порог.

Огромный кинжал в ножнах, притороченных на поясе, был слишком тяжел и путался у него в ногах, мешая преодолеть барьер. Граф использовал этот тяжелый боевой нож только тогда, когда длинный Ирокез был бесполезен. Как он его оставил?..

Все еще не в силах сдвинуться с места, он во все глаза смотрел на мальчишку. Нет, это не копия, это оригинал, он с радостью признал, что еще чуть-чуть похож на мальчика с фотографий своего детства, с еще круглым лицом и упрямым зализом волос на лбу, и ямочкой…

– Томми! – позвала Мэя.

Фома! Новый!.. Светлая легкая соломка малыша победным хохолком встала у него на макушке, когда он, преодолев-таки порог, побежал к Мэе.

– Дядя! – ткнул он пальцем в Фому, и хотел бежать обратно по своим делам, после поцелуя Мэи.

Но Фома не мог так его отпустить и, вместе с тем, не хотел останавливать силой. Не надеясь на себя, совершенно незначительного, в присутствии Мэи, Ольгерда, он приказал Ирокезу появиться из-за спины, как бы ненароком. И верный друг не подкачал, появился, сияя, словно конь в алмазной сбруе из колесницы Арджуны, грозный и прекрасный…

Малыш, рванувший было к дверям, задохнулся от восхищения, так же, как и Фома, ощутивший его горячие ладошки на своих коленях.

– Дай! – приказал малыш, когда сумел преодолеть восхищение и закрыть удивленный рот.

– Это мой друг, Ирокез, – представил Фома.

– А мой?.. – Мальчик вцепился в ножны.

– И твой. А когда ты вырастешь, он станет и твоим верным помощником.

– А я уже вырос!..

Томми соскочил с его колен и попытался размахнуться слишком тяжелым для него Ирокезом.

– Ты уже не уйдешь, правда? Я больше не могу тебя терять, я не выдержу еще одной такой разлуки!

Ночь тихим материнским поцелуем утешала её, приглушив день, что приносит невзгоды, и царила блистательной луной на всю Кароссу. Ночная повелительница нехотя шла на убыль, словно то серебро, которым она щедро поливала уснувшие горы и долы, всё и вся, действительно утекало сквозь некую загадочную и неуловимую брешь по имени «время». Все было исполнено желания и неги. Не зря та страсть, что рождается в дни полнолуния, считается самой.

– Мэечка, я здесь и никуда не собираюсь. Ольгерд готовит нам с Томми силки на драконов, ты что?

– Это ты сейчас говоришь, а потом куда ты их забросишь?.. Где ты был? Где тебя носило? Уже мальчик сам стал сочинять, где его отец!

– А что ты ему говорила?

– А что я ему могла сказать – воюет! Каких только войн не сочиняла.

– Я хочу еще таких.

– Войн?.. – Она тихо засмеялась.

– Битв!.. Что ты там говорила про благоприятную луну? Может быть, пока все способствует и мы не будем терять времени?

– Сумасшедший, мальчика разбудишь!

– В соседней комнате, неужели? Впрочем, он должен все знать, с самого начала. Увидеть, как зачинает жизнь самая красивая женщина, это индульгенция для беспорочного отрочества.

– Сумасшедший граф!..

…И наступит день, когда дети зачинаются только в любви, не пропусти его, казалось говорила луна, а с ней – всё: земля, деревья, вода и сам воздух, исполненный жаркой страды. Не пропусти его, и твои дети будут счастьем твоей зрелости и опорой твоей старости. Не упусти момент, когда твой меч чист и смел, а ножны его благоуханны и желанны, начни самую великую битву, имя которой раньше не называли даже Боги! Ибо это твое время!..

– А если он опять придет и позовет тебя?

– Кто-о?!

– Сэр Джулиус. Он появляется, и ты уходишь.

В разлившейся предутренней немоте пространства, Фома вдруг совершенно ясно ощутил, что это уже не так, что он больше никуда не пойдет, ни с Доктором… ни с кем. Никуда.

– Не придет…

Теперь его никто не ищет, даже недоверчивый Акра Тхе. Фома убит или погиб, а постыдная тайна самого Милорда раскроется не скоро, во всяком случае, в Томбре.

– Никто не придет, Мэя, и я больше никуда не пойду, я уже везде был.

– Как странно ты сказал – везде. Это шутка?

– Да, – улыбнулся Фома, – шутка, и когда она происходила со мной, я умирал от смеха. Теперь хочу поскучать.

– Со мной? Ты хочешь со мной скучать?!

– Именно, и в полную силу, чтобы напрочь забыть эту карусель. Шутки в сторону!

– Но везде… – Мэя помолчала, обводя пальцем рубцы и шрамы на его груди. – Разве это возможно?

– Возможно. Поэтому я здесь. Находясь везде, я был нигде, я был как пыль. А здесь со мной весь мир. Почему, не скажу!

Он склонился над ней. В её глазах сияло полнолуние, собственное, то, которому он поклонялся и которое не ведало ущерба.

– И не надо… – Потянулась она к нему и улыбнулась совершенно по-новому. – Не надо… терять времени. Я догадаюсь… потом…

Это была другая Мэя, обольстительная. Она стремительно меняла наряды и улыбки. Кроткая менада. Женщина. Властительница.

– Мы его не потеряем, Мэя, мы его по капельке…

Потом она снова вспомнила, потому что случайно задела клеймо, вспухающее от полнолуния.

– А ты правда там был?..

Он не сразу сообразил, о чем она. И невольно скосил глаза на левую ключицу, вслед за ее легкой рукой. Зловонное лобзание, он совсем забыл о нем!.. Танатос… Маленькая розочка невинно расцвела преступным цветом под серебром луны.

Я, как всегда, с цветами, ухмыльнулся Фома.

Мэя поняла его молчание по своему.

– Ты не хочешь говорить?

– О чем? Это был сон, обычный в кризисном состоянии. Ты видела тех, кто тебе дорог и тех, кого боишься. Так всегда бывает.

– Но она стала больше!

– Раздражение. Побудь в седле и ремнях амуниции весь день!

– Это поцелуй смерти, да? Тот, о котором говорил сэр Джулиус?

– Ну что за страсть к парадоксальным формулировкам, девочка моя? Поцелуи могут быть только у жизни, даже если она предает тебя чьими-то устами.

Мэя упрямо качнула головой.

– Ну пусть не поцелуй, но это оттуда? Монахи говорят, так далеко по аллее никто не заходил! Если это так, то нужно показать Фарону, Мерилу…