Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 44 страниц)

2. Чудные деяния Фомы

А весть о чудесном воскрешении птицей облетела замок, всколыхнула весь город. Под окнами дворца и на всех перекрестках орали о чуде и требовали показать графа. Государственный совет, посовещавшись с Фароном, объявил во всеуслышание, что это был просто сон, граф устал. Небольшая летаргия и никакого чуда, сплошное торжество традиционной медицины. На графе был использован известный аллопатический метод: из гроба на брачное ложе с угрозой канонизации. Засим не надо выстраиваться в очередь на исцеление, тем более с ведрами, графу нужно отдохнуть, просьба разойтись и не кричать под окнами.

Народ неохотно разошелся, не веря и как всегда, втихую кляня власть…

– Сэр Джулиус! – доложили.

– Я не хочу его видеть! – отрезал Фома капризно. – Мы моемся!

Он лежал в ароматной ванне и пил пиво, а вокруг сновали массажисты, травники, банщики, притирщики и цирюльники с пиявками – все мило, по-домашнему, с комфортом, который он оценил по-новому, после вожжеобъятной Мамани.

– Ни в коем случае не пускать! – предупредил он лакея.

Блейк был удивлен: граф должен помилосердствовать, человек, бог знает откуда скакал, спешил! Возможно, есть важные новости.

– Ох, Марвин, вы еще не знаете этого почтальона! – невесело усмехался Фома. – Меня, после его новостей, закапывали пять раз. Думал уже все, солнце точно не увижу!

Блейк смеялся; он делал это беззвучно, колыхаясь своим тучным телом и издавая странный астматический свист.

– Вы сейчас выглядите лучше, чем до поединка, граф! Как это ни кощунственно звучит, но вам могила только на пользу!

– Не знаю, – упорствовал Фома. – И вообще, как может быть на пользу могила?

– Каким-то образом оказалось именно так, – пожимал плечами бравый капитан.

Фома и вправду чувствовал себя уже довольно сносно, несмотря на изрядно помятое тело и физиономию. Да еще ванна с благовониями, после холодной могилы, где он отбивался от мародеров! Теперь он блаженно размокал, ощущая тепло каждой клеточкой своего недавнего трупа и был почти весел. Но Доктор!..

– Он меня подставил, Марвин, – пытался объяснить он необъяснимое. – Вы еще не знаете, дружище, что это за фрукт!.. И потом у меня к нему еще масса вопросов! – добавил он, подумав о том следе в своем замке нейтрализации, после которого дыры преследовали его, как вши крестоносцев.

Тогда, тем более, надо увидеться, недоумевал Блейк, который собственноручно доставил графа сюда, после того, как тот упал поперек свадебного стола с Ирокезом в руках. Графа уже проведали Меркин с Танером, оба Мартина, Фарон, который влил ему какую-то терпкую микстуру и навел с помощью травников ванну, так как принимать услуги сэра Джулиуса граф отказался наотрез.

– Ладно! – махнул рукой Фома. – Я с ним потом разберусь, пейте и будьте здоровы!..

– Ну и что тут было без меня? – возобновил он прерванную беседу. – Только не рассказывайте мне больше, как меня хоронили. Я до сих пор чувствую вкус земли. Что за варварский обычай хоронить стоя и без гроба, словно меня током ударило? Впрочем, хорошо, хоть вверх ногами не ставили… Тьфу, ненавижу этого Доктора! Убью!

Блейк попивал пиво, благодушно обмахивался от горячих благовоний, но мундир не снимал, только расстегнул верхние пуговицы. Теплоказарменные отношения графа и его друга забавляли его, но больше интересовал поединок, в котором ему было непонятно все.

Как это графу пришло в голову бросить копье? Это же неслыханно! Все равно, что бросаться ядрами в наступающего противника, вместо того, чтобы заряжать пушки. Какой риск! А вдруг промах?

– А-а! – отмахивался Фома. – У меня просто не было иного выхода. Или вы знаете?

Блейку пришлось признать, что и он не знает, потому что в поединке Скарту не было равных, это была его беспроигрышная карта. Но как граф додумался, что это единственный способ победить, поражался он.

– Было уже все это, – сказал Фома. – Так давно, что даже сочинили оперу.

Но, по правде говоря, он только теперь понимал, каково быть Давидом, если ты не Давид. У ветхозаветного царя-пастуха был план и волшебная праща, которой он сбивал птиц на лету, а также «богоизбранный» народ и провидение – совсем немало! У Фомы же было только желание выжить, без плана, без идеи, как и вся его жизнь. Голиаф остался в истории человечества символом бездушного орудия для убийства, но он был человеком, причем, человеком странным, потому что топтался целых сорок дней перед израильтянами, вызывая на поединок одного из них, вместо того, чтобы разгромить сразу всех. Семя Авраамово не раз порывалось позорно бежать с поля предполагаемой битвы от одной только мысли, что великан начнет бойню, его ужасно боялись. Понятно, что без Бога Израилева тут не обошлось – замутил мозги филистимлянину и удержал евреев в благоразумии и в строю.

Тварь же, которая выступила против графа ничего боговдохновенного не имела. Под антропоморфным обличьем – без метафор! – скрывалась совершенная машина по уничтожению, не ведающая ни сомнений, ни жалости, ни страха. Только убийство было ее профессией и еще невероятная живучесть, она могла драться без руки, без ноги, без головы, что, собственно, Скарт и доказал. Он был действительно лучшим воином в Кароссе, а после инвольтации Хруппа – непобедимым.

Парадигма Давид – Голиаф пришла Фоме в голову неосознанно (и, конечно, от безысходности), он сделал это не думая о легендарном сыне Иессея Вифлеемлянина, на котором почивал Дух Господень по собственному неисповедимому капризу. Вообще, для любого человека, взращенного на европейской культуре, на культуре Библии и христианства, это сравнение банально. Любое столкновение с превосходящими силами обречено на это сравнение. Поэтому Фома, разомлев от горячего благовония ванн, был короток, всего не расскажешь – тем более о том, как Скарт оказался Бурей-самобранкой, и благочестивая история Давида, пастуха и пастыря своего народа, выглядела в результате чуть ли не анекдотом.

– Все просто, дорогой Марвин! Камень в лоб – Голиаф лежит, все остальные обрезаются, принимая истинную веру!

– Значит, нас ждет обрезание?

– Еще какое! Ведь что такое обрезание в метафизическом смысле, господин капитан? Это перемена мировоззрения. Вам всем это очень грозит!

Капитан снова свистел бронхами и вытирал глаза, представляя мировоззренческое обрезание и умолял помиловать, когда граф стал объяснять.

– Я понял вашу тактику! – смеялся он. – Вы сначала рассмешили Скарта до изнеможения, так?

– Ага! – согласился Фома. – И сам хохотал, как полоумный! Особенно, когда он продолжал драться без головы!

– Честно говоря, граф, мы тоже думали, что вам конец, когда он занес меч…

– Ну что вы, господин капитан, его конец впереди, причем, всегда!..

В бане появился Доктор, сэр Джулиус, м-р Безупречность, Акра Тхе, черт в ступе! И какой развязный?! Фома закрыл глаза и со стоном погрузился в ванну, не видеть этого типа, не слышать! Не знать!

– Поздравляю, граф!.. – Доктор церемонно поклонился, когда Фома вынырнул из пены. – Одни победы!

– Какие церемонии? – в тон ему ответил Фома. – Друзья зовут меня просто ваше сиятельство. И вы не стесняйтесь!..

Он повернулся к Блейку.

– Дорогой Марвин, познакомьтесь поближе, сэр Хулиус, провокатор! Он же проводник на тот свет, Харон с подвесным мотором!..

Доктор щелкнул каблуками и уточнил, с усмешкой:

– Неправда, с того света!

Блейк тоже учтиво поклонился:

– Мы немного знакомы.

– Вот и прекрасно! – продолжал Фома. – Ты знаешь, где я был и с кем общался по твоей милости, эскулап судьбы моей? С Мамашей Конец Всему и Папашей Большой Каюк, помимо Лилглы твоей!

– Я думал, тебе это будет интересно.

– Было так интересно, что я чуть башку не потерял… благодаря маркизу! – взвился Фома. – Нет, вы посмотрите на этого херувима, Марвин! Такие, как он, нравятся с первой встречи, но опасайтесь заводить с ними общие дела. Вас будут просто использовать, как… при всем моем к вам уважении, Марвин, не могу сказать, как вас будут использовать!

– У него истерика, – успокоил Доктор Блейка.

Фома запустил в него мылом. Доктор легко поймал скользкий и душистый кусок.

– Опять что-то бодрящее, – сказал он, уловив запах, исходящий от мыла. – Тебя погубят тоники и страсть к эффектам. Почему раньше не позвали?

Фома в гневе шарил рукой по выступам ванны в поисках чего-то более увесистого. Блейк решил оставить их наедине. Мотивировал он это тем, что три дня не был в казарме

– Большое дело! – удивился Фома. – Я там вообще никогда не был!

Но Блейк ушел. Фома, истощив запасы мыла и щеток, успокоился – Доктор был неуязвим! – и мирно присел на край ванны.

– Ну и какую историю ты мне расскажешь на этот раз, доктор?

– Во всяком случае, не такую, как твой видок сейчас! – присвистнул тот.

Все тело Фомы представляло собой сплошной кровоподтек – травы делали свое дело, выявляя внутренние травмы.

– Не знаю, Блейку нравится.

– Он видит тебя в сиянии славы! Победитель, спаситель, святой!.. Кстати, о поединке, я прочитал твое завещание. Сильно!

– А не заметил, там печатными буквами было написано, куда тебе идти?

– Заметил, заметил… и сразу пришел! Это разве не здесь?

Доктор бесил Фому – ни тени раскаяния! Как будто так и надо – никто никому ничего не должен!

– Видеть тебя не могу, – сказал Фома, снова погружаясь в ванну. – Особенно, после смерти.

Окунувшись в ледяной бассейн, Фома вспомнил все обиды снова, начиная с разбитого окна в своей квартире. Доктор ему не мешал, пытаясь только нащупать пульс больного.

– Я понимаю идея высокая – заткнуть мной дыру, чтоб всем стало легче… Хватит меня щупать, я здоров!! – орал Фома. – Но почему меня при этом обманывают? Обманывают, как дешевку! Все! Даже там!..

Он показал вверх, потом – вниз:

– И там… Даже ты! А?.. Кто ты мне, Доктор?

– Друг, товарищ и Гиппократ, – заверил тот. – А иначе я тебя не вытащил бы со Спирали. Впрочем, об этом мы уже говорили и не раз. Что мне было делать?.. Нам обоим конец, если мы не начнем этого!

– Ясно, – процедил Фома, ему вдруг захотелось утопиться в благовонных маслах. – Какая чудная история: нам обоим конец! – повторил он мечтательно, с чувством, и тихо засмеялся.

Смеялся долго, чуть ли не до истерики.

– Всякий раз, когда мы с тобой встречаемся, – пояснил он Доктору, – ты сообщаешь мне, что меня надо спасать, что времени у нас нет, что нам конец, если мы немедленно не начнем что-то делать!.. Я уже едва живой от твоих спасаний!

– А времени, между прочим, еще нисколько и не прошло, – сказал Доктор невозмутимо. – Три-четыре дня для такой быстрой реальности это пшик! На самом деле, если мерить привычным тебе временем Спирали, прошло не больше суток, а что это? Для Ассоциации вообще ничто!

– Ты хоть сам-то понимаешь, откуда взялась эта дыра и почему она нас с тобой преследует?..

Фома прикусил язык, все равно ничего не исправишь, а Доктор, может быть, в этом и не виноват.

– Теперь она плодит другие дыры!

– Как ты догадался? – Доктор поднял брови. – И я – с этим…

– А вот закопали пару раз и… догадался! Знаешь, как башка прочищается, когда об нее лопатой? Логика появляется. Совковая.

Рассказывать Доктору, как он догадался, Фома не хотел, это будет похоже на обвинение. Какой смысл шуметь, когда исправить ничего нельзя? Пусть сам расскажет, если сочтет нужным. Но Доктор, похоже, это нужным не счел.

– Ты прав, при столкновении с нами, если мы уходим, она порождает новые дыры, которые тоже охотятся за нами, – сказал он.

– Ну и что будем делать дальше? – спросил Фома, переходя от торжественной части к деловой.

Доктор коротко обрисовал общую ситуацию. Фому ищут. Ищут все – и Ассоциация, и Томбр. Ассоциацию интересует информация, полученная за Последней Чертой и, естественно, дыры – как это произошло и почему, по чьей вине? Синклит настаивает на его поимке еще и потому, что Фома объявлен преступником. По своей халатности ли, безрассудности ли, а может и еще чего – похуже, он открыл вход в Ассоциацию и спровоцировал активизацию Томбра. Стул Пифии с нетерпением ждет его сиятельный теперь зад…

Фома зримо представил, как он пропекается… Но вот зачем он нужен Томбру, продолжал Доктор, остается неясным. Скорее всего, как проводник, но может и за тем же, зачем и Ассоциации – Черта. Но тогда вопрос: как они узнали о его выходах?.. Понятно, что информация полученная ими, каким-то образом связана со злополучной дырой, то есть это наиболее вероятно. Но сам ли Фома оставил им эту информацию, или они сумели расшифровать остатки его замка, разбросанные взрывом?..

Это был новый поворот, Фома внимательно слушал и не верил – ему вменялось предательство?! Только этого ему еще не хватало!.. Подтверждение любой из этих версий, накручивал Доктор все новую информацию, делает Фому в глазах Ассоциации преступником эпохи, publicenemy*, отщепенцем… да уже сделало! Почти никто в этом и не сомневается. На него, вот-вот, объявят охоту, когда любой ассоцианец, увидевший его, будет иметь право если не на убийство Фомы, то на арест.

Ванна остыла. Аромат исчез. Пена стала серой и грязной. Убивать Доктора больше не хотелось. Вообще ничего не хотелось!.. Хотелось утопиться в пованивающих маслах. В жизни Фомы открывались такие широкие горизонты, что сам он становился ненужной и досадной соринкой во всеобщем взгляде – глазе народа!.. Испуганном глазе.

Конечно, сказанное не было для него чем-то совершенно неожиданным, Доктор не раз предупреждал о подобном развитии событий. Но теперь это все навалилось разом, все самые страшные опасения подтвердились, даже те, что казались совершенно безумными, – и стали реальностью, опасной реальностью для Фомы. Словно его помыли, побрили, сделали прическу и холю ногтей, а потом, расслабленному, объявили, что теперь из него сделают чучело.

Мало того, что он изгнанник – он становится еще и гонимым изгнанником, изгнанником с открытым на отстрел билетом, мишенью!.. Преступник эпохи! Преступление века! Умеют они формулировать! Publicenemy! Но он-то себя чувствовал, как после publicenema!* И… и ничего не попишешь, он действительно кругом виноват. Кому скажешь, что это дикая, нелепая ошибка, что кто-то подрезал его траекторию?..

Не могли томбрианцы расшифровать его замок, так же как и любой другой, это означало бы конец всему и Ассоциации, прежде всего! Они давно бы этим воспользовались! И уж тем более он не мог оставить им информацию, это-то он точно знал! Даже мысль об этом была абсурдна, но кто поверит ему сейчас, после всего?..

И знает ли Доктор о своей роли во всем этом, опять возник у него вопрос. Ведь этот кто-то может быть и он! Спросить?.. А если не знает? Впрочем, снова урезонил он себя, сейчас это не так уж и важно, сейчас – нет!

– Ну и когда меня начнут гнать? – поинтересовался Фома, с трудом вылезая из ванны, тело было словно чужое и, казалось, скрипело.

Доктор пожал плечами с таким видом, что это могло означать только одно: вчера!

– Блин!.. – Шмякнул Фома мокрое полотенце об пол. – Кончится это когда-нибудь?!

– Нам надо нейтрализовать дыру, а уж потом фантазировать.

«Нам» показывало, что Доктор не отделяет себя от Фомы.

– Опять жертвы, Док? Ведь будут стрелять.

– Нет, расчет… – Доктор усмехнулся бледно на такую же кривую ухмылку Фомы. – Коль скоро она зацепила, каким-то образом и меня… я думаю, это произошло, когда мы оба валялись рядом с её кратером… в общем, у меня тоже не остается иного выхода.

Не знает, подумал Фома, выискивая в глазах Доктора хоть какую-то тень, намек о том следе в его замке. Казалось, Доктор не лукавит. Но как он может об этом не знать?

– Ну что ж, – сказал он. – На этот раз, даже если ты и продолжаешь свои игры, твои планы совпадают с моими бедами. Пока…

Одеваясь, Фома чувствовал, как тяжело еще дается ему каждое движение. Жизнь после смерти оказалась необыкновенно тяжела, но надо жить ее проклятую, вспомнил он Мартина. Классик!

Правое плечо и вся левая сторона, от шеи до локтя и от ключицы до пояса, были черно-желтыми – следы страшных ударов. Как последний привет от Скарта, через всю щеку до виска шел рубец от плоской грани Ирокеза. Все это стало проявляться на лице и теле Фомы после воскрешения из мертвых, и горячих ванн.

Смерть – мать красоты, усмехнулся он, отвернувшись от себя живого в зеркале.

– Ой-ё-ёй! – запричитала Мэя, увидев его.

Она была еще бледна от пережитого, но вся светилась и звучала, как открытый аккорд.

– Это не ой-ё-ёй, Мэя, это о-го-го! Это значит, что мы живы, а это, поверь мне, кое-что значит!

– Это значит все, – сказала Мэя.

Фома посмотрел на нее. «Такое впечатление, что она знает гораздо больше. Вообще, как им удается приходить к пониманию простых вещей без наших приключений, мильонов терзаний, подвигов и страданий Вертеров?..» Глаза Мэи приобрели во взгляде что-то новое, в его отсутствие – спокойствие и глубину, что ли.

– Ты знаешь, что ты спасла меня? – спросил он.

– Нет, это вы – меня…

– Ну, тогда мы обязаны жить долго и обстоятельно, каждую секундочку, – сказал Фома, и уснул, едва положив голову на подушки…

Проснувшись, он почувствовал себя настолько лучше, что снова захотел принять травяную ванну и, приняв ее, напоследок нырнул в бассейн с ледяной водой. Вышел оттуда звонкий, как морковь. Еще живем! И маркиза нигде не видно – хороший знак!

Мэя натерла его какими-то душистыми мазями.

– Что это? – спросил он, чувствуя, как приятно закружилась голова.

Оказалось, что уже заходил Доктор.

– Сэр Джулиус сказал, что после этого вы будете, как новенький.

– Да, старенький я ему не нужен! – простонал Фома. – Начинается!

– Что начинается? – испугалась Мэя. – Не нужно было?

– Да нет, Мэя, если сэр Джулиус, хочет чтобы я действительно был, как новенький, лучшего доктора не найти, а если не хочет, то и волноваться уже поздно, ничего не поможет.

– Но он же ваш друг? – удивилась она.

Фома тоже хотел это знать. Врагов из нас имеет всяк, но от друзей спаси нас боже.

– Мы делаем общее дело, пока, – уклончиво сказалл он, хотя и в этом не был уверен до конца.

– А почему вы его называете то Джулиусом, то Хулиусом?

– А это я его так вижу по-разному, Мэечка. Долго объяснять. Тут этология погоняет этимологию.

– Чего? – нахмурилась Мэя.

И пришлось пуститься в длинное объяснение, что в тех местах, где он живет, говорят на разных языках, и если по-английски имя Доктора будет Джулио, то по-испански – Хулио.

– А в чем разница?

– Да, в общем-то, никакой, Мэечка, но только существует еще один язык – великий и могучий, и в нем эти имена приобретают архетипические, народные смыслы…

Как объяснить, что его народ, несмотря на самый высокий уровень чтения в метро, использует имя Джулио, когда хочет назвать тебя мошенником и жуликом, а имя Хулио – и вовсе, как оскорбление? После которого, кстати, слова уже не нужны, только решительные действия!

– В общем, все зависит от того, как я отношусь к нему, – закруглил Фома. – А это, в свою очередь, зависит от того, как ведет себя он.

– Сейчас вы относитесь к нему уже по-английски, не как на свадьбе?

– Это он поступает со мной по-английски, – вздохнул Фома. – Не прощаясь. Джентльмен!..

После того, как всекаросские похороны графа скандально закончились сорванной свадьбой, жизнь во дворце пошла обычным чередом. Стали готовиться к банкету уже по поводу его победы и воскрешения.

– Удивительная страна, Доктор! – восхищался Фома. – Здесь обед вместо конституции!

Глухо поговаривали о войне, о необходимости блестящего похода, так как недавнее посольство Гимайи долгожданного перемирия не принесло. Глухо, потому что король, после визита послов, еще не объявил своего решения, а без него, его разрешения, воевать не решались даже на словах. Необходимость же именно блестящего похода объяснялась еще проще: иных походов армия Кароссы и не совершала, не умела. Но банкет – дело святое, о чем и говорил Фома, его даже король не в силах отменить, тем более, что есть все равно приходится каждый день…

Немного не знали, что делать с Фомой, как с ним быть, после пятикратного погребения. Потом решили просто забыть об этом явочным порядком, по умолчанию – не такое, мол, забывали! Но простой народ по умолчанию жить не хотел и до сих пор собирался в очередь у ворот, молчаливо и угрюмо требуя чуда, так как есть все равно было нечего. И все, главное, с ведрами – зачем?! – громыхание их не давало спать двору с первой звезды.

Откуда-то узнали, что во время захоронения у графа выпала изо рта монетка (насчет «выпадания» у Фомы было иное мнение, у него до сих пор оставалось ощущение, что во рту шевелятся чьи-то жадные пальцы); так вот, выпала монетка и её подобрал кладбищенский сторож, старик, отъедавшийся на могиле Фомы: банкеты и поминки продолжались и на погосте. Дряхлый старик, которого даже военные врачи признавали никуда не годным, бегал теперь вокруг могил, как десантник на серпантине, борода потемнела и стала лосниться, как у боевика, и сам он собирался жениться, да запутался в выборе. А его сын, лежавший немой колодой с самого рождения, встал и заговорил, да так забористо, что хоть святых выноси!

Враки, конечно, но народ ломился в полном томлении, гремя ведрами…

К тому же, мэтр Иелохим, опустившийся и обнищавший ловец кругов, память которого давно стала притчей во языцех, вдруг разбогател и вспомнил всех, кто был ему должен, хотя таких было неизмеримо меньше, чем тех, кому был должен он сам. Но старик еще не настолько поправился, чтобы раздавать долги. Изменился и мальчишка, его помощник. Из паршивого заброшенного сироты он превратился в довольно пригожего отрока, почти жениха, румянец которого, на появившихся щеках, вызывающе алел на фоне всеобщей голодной бледности.

И все это за несколько дней! Поразительно!..

По городу с осанной носили неизвестно откуда взявшиеся боевой лук и бумеранг, которые вдруг распрямились, после случайного прикосновения к ним графа Иеломойского. Вот так вот взяли и распрямились, с нами круглая сила! После этого все сомнения отпали, как язвы с кладбищенского сторожа. Вспомнили и о голове главаря разбойников Джофраила – он заставил ее говорить! Голову! Покойника! Отрезанную! Нужны ли еще доказательства?..

Нам – нет, мрачно переминался у ворот народ. Администрация же молчала, воодушевляемая собственной растерянностью.

А по всей Кароссе, как назло, пронеслась волна чудесных исцелений. Кто хоть раз прикоснулся, или хотя бы просто видел странствующего рыцаря вблизи и дышал с ним одним воздухом, вдруг почувствовали себя если не лучше, то во всяком случае иначе. Странный и неведомый смысл проявился вдруг в обыденных вещах – в жизни, например, она стала дорога без видимых на то причин, люди захотели жить, что, в общем-то, входило в сильное противоречие с действительностью.

Массовый психоз, отмахивались чиновники, но были и другие, не менее чудные и странные примеры. У Томаса трактирщика дела пошли в гору ни с того, ни с сего, а скрипач слегка прозрел на один глаз, что тщательно скрывал от публики, потому что слепой он мог скрипеть как угодно, что возьмешь с убогого?.. Разве не чудо? Какой такой психоз?

О Мэе уже никто не говорил, она расцвела просто ошеломляюще, и тут уж никаких сомнений не было – граф Иеломойский что-то с ней сделал! И все знали, что… и хотели того же. Ну, если нельзя того же, то хотя бы общего благословения. Да хоть бы вышел и осенил круговым знамением всю очередь, а то и весь город, сразу бы легче стало, ей-богу!..

Мэя действительно сияла и цвела. Она теперь много времени проводила у короля. Его величество чувствовал себя в ее присутствии много лучше, во всяком случае, когда она приходила, из головы его вылетали грозные апокалиптические видения, а в сердце наступала тишина и умиление, хотя само порфироносное тело страдало с каждым днем все сильнее. Фарон, не уставая, говорил, что это кризис, что кризис скоро пройдет и тогда все пойдет хорошо – к лучшему и у его величества, и у его народа.

После разгрома Скартовой канцелярии связь между ним и Джофраилом подтвердилась документально. Из этого стала понятна даже королю роль Хруппа. Правда, не сразу, чтобы осознать свою вину и заблуждения, надо примерно наказать за это окружающих, что и было сделано. Наиболее близкие к Хруппу и Скарту люди были поспешно казнены в перерывах между похоронами странствующего рыцаря, а народу было объявлено, что теперь-то уж все наладится. Народ, естественно, затянулся потуже: налаживалось, знаем!.. И оказался прав.

Гимайя, несмотря на жару и униженное ответное посольство, прервала перемирие и ринулась в ослабленную Кароссу через день после скандальной свадьбы покойника, как бы в исполнение дурных предчувствий казны и церкви, связанных с графом и его оживлением.

«Мы предупреждали! – удовлетворенно констатировали монахи. – Это черт!» Черт, не черт, а объявили дополнительную мобилизацию: от пятнадцати и… в общем, пока портки держатся. Народ заволновался, завыл по дворам, и еще сильнее стал выстраиваться в очередь к «святому» Фоме, полагая, что раз омолаживает и распрямляет гнутости, то белый билет – раз плюнуть…

Доктор появился, когда у Фомы немного перестала кружиться голова от очередного приёма его препаратов и он, сидя в ванной, находился в том состоянии, которое эскулапы называют послестрессовой эйфорией. Дыра, Синклит, Томбр Фоме были по колено. Все рассчитал славный Доктор, жизнь казалась Фоме презабавной штукой. Доктор был одной из них.

Он заявился, конечно, с новостями.

– Ну, иначе-то ты и не можешь! – заметил Фома, не теряя блаженного равновесия ни на секунду. – Хорошо, что Мэя у короля, а то от твоих новостей у несведущих крыша сползает…

У самого Фомы крыша парила и он был похож на мирно кипящую кастрюлю.

– Ну и что на этот раз? Куда мы бежим?

– Мы остаемся!.. – Доктор сделал паузу.

Фома продолжал кайфовать, наблюдая медленный дрейф своей башки и постепенное выздоровление всего организма, так что Доктор мог делать паузу, многоточие, лакуну или вообще заткнуться, ничего не могло обломать блаженного плавания их сиятельств.

– Да? – только и сказали «они», и начали пускать мыльные пузыри.

– Хрупп вернулся… – Доктор удобно расположился в кресле и закурил, отчего в Кароссе его считали опасным колдуном из Дымных Недр, в отличие от ненормального колдуна – Фомы.

– Теперь он переметнулся на сторону Гимайи. Сорванные переговоры его работа…

Дымные табачные кольца поплыли к Фоме, выстраиваясь в ряд.

– И у нас появилась редкая возможность добить его здесь.

– Какая радость! – тягуче сказал Фома, наблюдая как кольца складываются в восьмерки, потом ложатся на бок, превращаясь в знак бесконечности и опоясывая сизой дымкой его пузыри: бесконечность… опять бесконечность… снова бес…

– А ты откуда знаешь?

– Мне пришлось гонять его по Верхней Кароссе. Он все время уходил от меня и на контакт не шел.

– Выходить на контакт с тобой, Доктор, видимо, не страшно только мне.

– Нет, тут не страх! Мне кажется, что он чего-то все время искал.

– Хранилище, – сказал Фома, и выпустил очередную порцию пузырей.

Доктор посмотрел на него:

– Тебе и Стула не надо, ты сейчас и так, как Пифия!.. Да, я прочитал твое письмо.

– Не правда ли, душевное?

– Духовное, я бы сказал! Завещание. Как ты до всего этого дошел?

– Сначала меня выбросили в окно, потом – под поезд, – начал перечислять Фома. – Потом… дошел.

Пузыри, объятые дымом, не лопались, они заваливали Фому в ванне, как прозрачные новогодние шары, сквозь которые он смотрелся фантасмогорически. Ему бы еще кальян в рот и просто Бодхисатва на симпозиуме «мир ванне».

– Карт много, нужно было ждать, чтобы они правильно легли, – вещал Фома. – Все сошлось на времени появления Хруппа, разгрома ордена розовых кругов и повального мора, нужно было только связать эти факты с остальными – войны, голод. Нарушение равновесия… он хотел пустить всю систему Кароссы вразнос. Только на фига ему это было нужно?..

Риторический вопрос. Но Фоме, в том состоянии, в котором он пребывал, было совершенно непонятно, как можно разрушать этот прекрасный мир, с пузырями и ежедневными обедами?..

– Значит, я и в этом виноват? – вздохнул он.

Головокружение прошло, пузыри стали лопаться, попадая в глаза.

– Ну, виноват это сильно сказано. Просто они тебя искали и здесь. Ну, а попутно расшатали систему, так же как и везде.

– Успокоил! Везде меня ищут и расшатывают системы. Это ж сколько искажений уже возможно потрясено их диверсиями? Да меня теперь не на стул Пифии – на паяльник сажать надо, без канифоли!

– Систему еще надо найти, это не так просто. Здесь им повезло, довольно явно все было, – сказал Доктор. – На них работает время, процесс-то идет и чем дальше, тем обвальнее…

Вошел лакей, который теперь постоянно сопровождал графа, куда бы тот ни пошел, и доложил, что «курьер государственного советника сэра Торобела Меркина интересуется у графа может ли его сиятельство принять его превосходительство примерно через час по состоянию здоровья графа и что передать если нет и когда тогда».

Его сиятельство важно кивнул, лакей довольный вышел.

– Ты что-нибудь понял? – рассмеялся Фома. – Если нет, то кто тогда?

– Кстати, – сказал Доктор. – А как ты узнал, что это я поднял твой замок?

– Сати. Он сказал, что ты иерарх. Поздравляю. Можешь представить мою радость…

Доктор выдул огромное кольцо, всем своим видом показывая, что представляет. Ну что сделать с этим оборотнем?.. Только накормить завтраком перед обедом. Они перешли в покои графа.

Мартин-младший даже не скрывал, что крупно обеспокоен. Он влетел в комнаты, сметя лакея: «мне нужно!..» – и захлопнул, с треском, дверь.

– Что случилось, Марти? – удивился Фома, впервые увидев младшего церемониймейстера в таком возбужденном состоянии духа.

– Что-что?! – Бегал тот по комнате, заглядывая по своей привычке во все углы и довольно невежливо не замечая сэра Джулиуса.

– Мобилизация! – подделился он, наконец, так и не найдя ничего стоящего внимания в комнатах графа. – Все пропало! Я иду на фронт!..

Он схватился за голову.

– Ты же церемониймейстер, важная шишка!

– Да этот старый пердун заявил, что прекрасно справится и один, а стране, мол, нужны молодые здоровые воины! Каково, а?.. Это я-то молодой, здоровый?!

Мартин недоуменно посмотрел на них, требуя немедленного опровержения такого опасного для его жизни заключения. Странствующие рыцари переглянулись: если вопрос к ним, то вряд ли их ответ устроит церемониймейстера. Мартин заметил это сомнение.

– Да на мне места живого нет! Грудь пробита третьего дня, в прошлом году ногу подвернул, хромаю, и вообще, понос, парез и энурез!..

Было видно, что Марти спешно нахватался медицинских терминов в черных книжках Фарона, готовясь к схватке с докторами, поэтому считал парез разновидностью недержания, возможно, речи.