Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц)

Ольгерд не просто оседлал своеобразные качели, он решил проучить графа-самозванца, поэтому обрушился на свой конец бруса со всего размаху – вдруг! – использовав два рядом стоящих разрубочных пня, как ступеньки и трамплин, и Фома, не ожидавший такого коварства, пустым ведром взмыл в небо. Он летел, кувыркаясь, выше исполинских деревьев, рядом с испуганными птицами и ангелами, летел сосредоточенно и даже угрюмо, думая только об одном: надо набирать вес! надо кушать каши и сдобы! надо жрать картошку с салом, наконец!..

Потом он увидел, что земля круглая и маленькая, что скоро вечер и пора возвращаться, а также – Доктора, который ёмко постучал пальцем по собственному лбу, намекая. Впрочем, Фома уже и сам почувствовал всю силу закона тяготения: его неотвратимо «потянуло» назад. Только сейчас он осознал весь ужас возвращения и высоту своего падения, земля была такая маленькая, что он боялся промахнуться…

В то время, как граф отчаянно пытался принять вертикальное положение, управляющий, сидя на брусе, наслаждался своим триумфом. Он хохотал, показывая в небо и предлагал закинуть туда еще кого-нибудь. Это было его ошибкой. Желающих он все равно не нашел, зато вернулся Фома, и не один, а с законом всемирного тяготения помноженным на второй закон Ньютона, не говоря уже о законе мести, который, как мы знаем, чем выше в горы, тем безжалостнее.

Все эти три фактора превратили графа в болид, он боялся только сгореть или промазать.

Но не сгорел. И не промазал. Удар ногами в скрытой технике цю-бе и… теперь уже Ольгерд стремительно взмыл вверх, под восторженный рев зрителей, которым было в общем-то все равно, кто летает, лишь бы навсегда, и если бы не брус, предательски лопнувший под чудовищным весом и таким же ударом, Каросса непременно обзавелась бы новым неопознанным летающим ольгердом – НЛО.

В общем, он взлетел хоть и стремительно, но не высоко. Треск, крик, грохот! – сломался не только брус, но и козлы, и обрушилась стоящая рядом поленица, когда на все это упал исполин управляющий. Фома и Ольгерд, вместе, были погребены под дровами и обломками.

«Ну все, он мне надоел!..»

Фома в бешенстве вскочил, расшвыривая дрова, но не менее взбешенный восстал из обломков и Ольгерд. Он был похож на огромного медведя, которого раньше времени подняли из берлоги.

– Ах ты, тля! – заревел он, отбрасывая ненужный брус, оказавшийся в руках. – Да я тебя!..

Он даже пальцы растопырил, намереваясь порвать Фому на носовые платки. После этого события развивались уже без всяких правил, по взаимному бешенству – оба в достаточной мере осознали вину противной стороны.

– Обмен ударами! На кулаках! Пока стоишь! Пока мозги не вылетят! Не уклоняться! – слышались угрожающие условия обеих сторон.

Публика была в восторге.

– Я первый! – орал Ольгерд, и когда кинули жребий ему, действительно, выпало первому

Шансы его, в глазах зрителей, снова повысились. Надо ли говорить, что засучив рукав, Ольгерд обнаружил бревновидное предплечье. Это была рука мщения, карающая десница! Видимо, такой рукой Бог вбивает в землю упрямцев и гордецов.

Фому перекрестили, вернее, «окружили» знамением, прощаясь.

Ольгерд размахнулся и ударил. Ветер свистел от стремительного движения его руки. Казалось, ничто не устоит на ее пути, тем более эта рыжая, ухмыляющаяся голова без тюбетейки. Голова эта должна была улететь по крайней мере в Гимайю. Должна была, но не улетела. Она только качнулась и загудела набатом, а сам Фома рухнул на одно колено. Он сумел самортизировать удар, но уж слишком могуч был управляющий.

– Боммм!.. – разлился по округе ровный звон, и разливался еще некоторое время, пока граф вспоминал, где он и зачем.

Затем… Затем он тяжело поднялся с колена, обеими руками старательно удерживая голову на месте. «Потом сразу к Бурденко!»

– О-о! – сказали зрители, увидев Фому на ногах, и уважительно проморгались.

Картина та же…

Ольгерд, тряся ушибленной рукой, не верил своим глазам. По всем его понятиям граф должен был улететь в дровяной сарай и превратиться там в опилки, в пыль, а этот рыжий только мычал насчет какого-то нейрохирурга и озабоченно тер ухо.

Наконец, колокол головы стих.

– Ну, если у тебя все, – сказал Фома, вправляя челюсть, – то позволь мне!

И он, в технике «щас убью», с визгом пилорамы закрутился в спираль, на мгновение замер – красивый и непонятный – Барышников! – и с диким воем раскрутился обратно.

Чем он ударил, никто не успел заметить, но толстяку управляющему показалось даже, что его лягнул вороной жеребец графа, стоящий поодаль. Удар был настолько ошеломительным и оглушающим, что все ощущения пришли потом, а пока…

– Вляк! – сказала его смятая физиономия, шлепнувшими по щекам губами, в такт удару.

Больше Ольгерд ничего не чувствовал и не видел. Он не просто подлетел, он взмыл вверх, вылетая из своих порток и башмаков, и упал обратно на дрова тунгусским метеоритом, разметав поленья правильным радиусом (что еще раз доказывает наличие тунгусского разума во вселенной) и подняв тучу пыли.

Когда же пыль рассеялась, Ольгерд лежал неподвижной горой по имени Ню, обнаружив странную и вопиющую непропорциональность своего естества – телу. Под огромным белым пудингом живота, в том месте, где расческа бывает крайне редко, был словно завязан еще один пупок, только бантиком, бантичком даже.

– Ха?! – раздалось изумленное.

Ни у кого, при виде этой микросхемы, не возникло даже мысли о сочувствии упавшему, что было бы естественно как раз со стороны народа. Никчемность пострадавшего была очевидна всем (один раз посцать по-хорошему! – говорят старухи в деревнях). Такое не пристало иметь мужчине. Пипеткой, коей наделил всевышний Ольгерда, казалось, можно было делать только закапывания в глаза. Даже десятилетний карапуз устыдился бы такого коня – ведь скакать всю жизнь!

В общем, «не думав милого обидеть, взяла Лаиса микроскоп, и говорит, позволь увидеть, чем ты меня, мой милый…»

Нет, не такой скипетр должен быть у хозяина Иеломойи! Это стало ясно всем без референдума. Какой бы вес ты ни имел, но в глазах народа ты не имеешь веса, если у тебя невелик «повеса»!

После этого ни о каком соревновании речь идти уже не могла. С кем соревноваться? С тараканьей титькой? Да кто он такой вообще?.. Сразу вспомнились все обиды на заносчивого управляющего: «ни хрена за душой нет, а гонору-то?! Да он с таким отсутствием между ног только сквозняки создаёт!»

Симпатии зрителей теперь были полностью на стороне Фомы. «Граф!» – твердо любовались они Фомой, забыв о классовой ненависти, пока управляющий приходил в себя и со стоном поднимался.

Но дело еще не кончилось. Ольгерд, несмотря на сокращенный вариант гениталий, был опытным бойцом.

– А у тебя?! – в бешенстве заорал он, сразу оценив обстановку. – У тебя-то он есть вообще?!

Он и сам в это верил сейчас. Колдуны, маги, оборотни и прочие прохвосты-фокусники – они же бесполые! – было его твердое убеждение, основанное на невсеобщем и необязательном каросском образовании.

– А ну?! – кричал он, натягивая портки.

– То есть? – не понял Фома.

– А вот что есть, то и покажи!

– Что?! – Фома остолбенел, забыв про звенящее ухо. – Зачем? Я же выиграл пари – сбил тебя с ног!

– Это опять твои фокусы! А ты своего покажи, может у тебя его и вовсе нет?!

– А и правда! – ахнул кто-то.

Поверие о бесполости оборотней и прочей нечисти было довольно распространенным и сейчас об этом вспомнили. Многие в Кароссе становились магами, только отдав мужскую силу, порой вместе с её носителями. О графе же, если он тот самый граф, шла молва, что он общается со всякой чертовщиной.

Ситуация опять переменилась. Действительно, у этого-то хоть что-то есть, пусть и позор, но на месте! А где «графский струмент»?

– Надо бы спроверить, а, братцы?

– Покажь кляп-то, граф!.. – Взыскующие возгласы присутствующих показали, что пари продолжается, и продолжается непредсказуемым образом.

– Да как-то… – Фома глупо ухмыльнулся, все еще не веря в серьезность происходящего и оглянулся кругом. – Вы что серьезно? Это же…

Но по глумливо-заинтересованным лицам он понял, что теперь его старшинство должно быть доказано только так и никак иначе, все остальное не в счет, когда разговор заходит о смысле жизни и её корне.

– Да вы охренели! Я такими вещами не балуюсь!..

Действительно, в отношении к своему «тайному другу», Фома всегда исходил из принципа, которого придерживается всякая урла в отношении ножа: если уж достал, то пускай в дело! – просто угрожать ножом было недостойно. И Фома в этом вопросе был весьма щепетилен. Кабинет доктора (но не Доктора!) и отдельная кабинка в известных местах – вот, собственно и все исключения, которые позволяла себе его старомодность, даже чопорность в этом отношении…

Вперед вышел старичок, тот самый, полуслепой, что первым нюхал его грамоту.

– Давай, граф, – проскрипел он. – Вишь, как все сповернулось-то! Теперь ить по-другому-то никак нельзя. А вдруг у тебя и вправду вовсе нет?

Сам он, конечно, не видел Ольгердова позора, не смог разглядеть, по старости, но по реакции остальных составил точное представление о масштабах бедствия – меньше не бывает! – и поэтому с Фомой говорил только о наличии флейты эволюции, справедливо полагая, что если она есть, то уж меньше быть никак не может.

– Ага, щас! – пообещал Фома, все еще не веря в принародный эксгибиционизм.

Везде пишут – народ чист и свят. Как же! Фома начинал разочаровываться.

– Прям, вот так возьму и покажу… Да вы сдурели!..

Это было безумие, но… чуден Днепр при тихой погоде. Чуден и народ, взыскующий правду. Безжалостен, как Днепр.

– Тогда, граф, ты проиграл пари! – заметил старик под одобрительные кивки стоящих вокруг зрителей.

– Старик, что ты несешь? Пари было совсем не об этом и я его выиграл!..

Фома пытался достучаться до окружающих, до их сознания, но…

– Все мы знаем, что главное пари – это! – полновесно заявил старец.

Говорил опять только он, так как остальным было еще чего терять в этой жизни: семью, дом, – а старик был бесстрашен пред лицом графа, как пролетариат – ни хрена у него не было, только жизнь, о которой даже вспоминать страшно, тем более, мечтать…

Проигрывать Фома не привык ни в чем, тем более, как было объявлено, в главном, даром, что никогда в такую игру не играл. Поэтому попробовал смягчить условия, попросив поверить ему на слово, что кое-что есть.

– Ха! – перебил его Ольгерд. – Нашел дураков!

– Да, действительно, повезло, – пробормотал Фома, пытаясь вспомнить хоть одну подобную ситуацию.

Нет, даже в детском саду водяные пистолетики измерялись один на один, без зевак, вдвоем, и кто-то один потом выходил из туалета главным. Видя, что граф колеблется, кто-то предложил «спроверить» наличие, так сказать, не снимая штанов.

– Да вы еще губы накрасьте! – остудил молодчика Фома. – Щупать они меня будут! Совсем уже уху ели… руками!..

Не желая больше терпеть непристойных предложений, он сдался.

– Дам посмотреть только одному! – безапелляционно заявил он. – И то, блин, мгновение – для вашего же здоровья!

«Что я делаю? Зачем?» – вместе с тем, спрашивал он себя, и не находил ответа – пари!

Отрядили Томаса, как самого трезвого и все того же старика.

– А он зачем? – удивился Фома. – Он же слепой, что он увидит?

– Для порядка и общего лада, – было сказано ему. – Он все поймет и так, у него – опыт.

Дед был у них вроде секретаря, которого совали во все дыры.

– Дед, тебе нельзя, совсем ослепнешь! – предупредил Фома.

Хохоча над безумием, он зашел в дровяной сарай, следом за ним понятые, и прикрыли дверь, по требованию эскапанта… Через минуту старик вышел из сарая и бросил к ногам Ольгерда полено.

– Ты проиграл, – сказал он.

– Что?.. Такое?! – не поверил тот. – Кончай шутить, дед, я же видел!

– Нет, – сказал старик с достоинством. – Но впечатление такое!

Только тут заметили, что он прозрел и смотрит на всех голубыми глазами так, словно видел что-то такое, чего они не увидят никогда.

Потом из сарая, пошатываясь, вышел Томас.

– Ну?.. Что?.. – Бросились к нему.

Старик стариком, а этот считать умеет, интеллигент!

– Какой он?

Томас обвел всех угрюмым взором и показал на красавца вороного.

– Да ну вас всех на фиг! – в сердцах плюнул Ольгерд, надевая башмаки. – То бревно, то жеребец!.. Овцы вы, вот он вас и обманывает, козлов! Дайте мне посмотреть на эту гадюку!

– После этого удара ты уже не встанешь! – заметил старик. – Меня до сих пор шатает.

– Но я-то не видел! – возмущался Ольгерд, но его уже никто не слушал.

Последним из сарая вышел Фома – аккуратный, подтянутый, рыжий. Первый раз он почувствовал нечто вроде признательности Лилгве.

Потом был пир, мир-дружба-пиво, и обилие выпитого не оставило сознанию присутствующих ни шанса. Фома выплыл из этого славного моря последним и едва живым, его чуть не разорвало на пивные кружки, на последнем корабле Рембо, потому что они с Ольгердом опять затеяли спор, кто больше выпьет дивно распирающего напитка.

Поскольку пари было не принципиальным, на интерес, Фома его проиграл. Он первым вышел из-за стола, хотя Ольгерд еще твердо спал за ним. Утлые челны остальных участников к тому времени носило без руля, без ветрил и без чувств.

– Кстати! – спросил он, покидая трактир. – Никак не могу понять, что же эта бедная лошадь нюхает все время? Она токсикоманка?

Томас тяжело поднял голову от конторки. Только он да кобыла могли еще проводить своего нового хозяина взглядом.

– Это лошадь, нашедшая яйца дракона.

– О, охотничья! – поразился Фома.

Выйдя из трактира, он печально обозрел округу, как что-то, от чего уже не избавиться, прошептал из последних сил: «Доктор, ты где?..» – и, вскочив на коня, заснул рыжим соколом…

Снилась ему лошадь, крадущаяся на копыточках за яйцами дракона, распираемая межвидовым любопытством; дальше сон становился художественным…

А Доктор «играл на арфе», так в Ассоциации называли охоту. Он перебирал струны силового поля, прислушиваясь к их ответу и, в зависимости от «ответа», выбирал направление. Немногие могли бы догнать уходящего в Открытый мир, дав ему такую фору во времени, как он – Хруппу. Вибрация утихает и найти след становится невозможно, мир огромен, может только повезти, если убегающий начинает петлять. В Открытом мире, мире Силы, уходить нужно только по прямой, не задевая его струн, тогда, даже если ты неопытен, у тебя есть шанс уйти. И тому много причин: бури, взрывы, но главная – метаморфозы Открытого мира, его гримасы не поддающиеся ни анализу, ни логике.

Доктор шел стремительным потоком частиц, волной без желания, без воли. Именно это – отсутствие желания иметь какую-либо форму, делало его свободным и позволяло находить след через несколько минут. От него такого невозможно было уйти, потому что он был как этот мир – открытым и беспощадным, с точки зрения не только аборигенов искажений, вроде Спирали и Кароссы, но и Ассоциации. Каждая струна звеня и вибрируя, рассказывала ему все, что было и что будет, то есть то, что есть, потому что для Открытого мира, а в этот момент и для Акра Тхе, нет ни прошлого, ни будущего – все было здесь и сейчас.

Доктор пронесся над серебристым полем Кароссы, извлекая аккорд и уже по диссонансу струн знал, куда ушел Хрупп. Сизый великан не мудрствовал и уходил хрестоматийно правильно. Как доктор прописал, усмехнулся Акра Тхе, он уже почти видел свою жертву. Другое дело, что даже выследив жертву и твердо встав на ее след, охотник мог гнаться за своей добычей довольно долго, если силы их равны. Так что вычислить, выследить и “сесть” на след Хруппа, Доктору не составило большого труда, чего не скажешь о поимке.

К полудню, когда Фома звал его на всех дорогах Иеломойи, Акра уже твердо сидел у Хруппа на хвосте. Призывы Фомы забавляли его. Никогда я его не пойму, подумал он о Фоме, осторожно приближаясь к «сизарю». Это было ошибкой – думать о Фоме, поскольку Доктор сразу перестал быть бесчувственной волной, и Хрупп, как профессионал, сразу почувствовал постороннюю вибрацию и прибавил в скорости.

Теперь оплошности от него не дождешься, он знает, что за ним идут и не будет перескакивать с линии на линию, как это делает уходящий, когда еще не выслежен, и, значит, не будет «открываться» (в момент перехода с линии на линию делающий это становится беззащитным – открытым для нападения, именно этот момент и караулил Доктор).

Теперь Хрупп ни за что не сойдет с линии, подумал он, снова почувствовал подключение Фомы и позволил информации течь свободно…

Теперь Хрупп ни за что не сойдет с линии, подумал проснувшийся Фома, и, представив силу обоих: и Доктора, и Хруппа, – присвистнул. Перед его взором пронеслась картина написанная красками вечности: оба веками носятся во Вселенной, словно два спутника вокруг планеты – ни догнать, ни остановиться. Фобос и Деймос вокруг Марса. Акра и Хрупп вокруг… а вот вокруг чего – дыры? хранилища?..

Ясно, что Хрупп обречен, он еще не знает какой охотник Мистер Безупречность, Доктор не все ему показал. Хотя нет, по тому, как Доктор его выследил, спустя столько времени, «сизарь» может представить его силу. Тем хуже для него, будет нервничать, будет терять силы, но с другой стороны – с линии никогда не сойдет, превращая гонку в изматывающий марафон.

Фома задрал голову, словно желая увидеть в небе два боевых спутника, несущихся по бесконечной спирали.

– Помочь? – спросил он.

Спросил просто так, по-человечески (чего очень не любил Доктор), прекрасно понимая, что помочь ничем нельзя, это была мертвая ситуация, и в ответ услышал хмык Доктора. Он видел какую ужасающую энергию инерции набрали противники в бешеной погоне. От Хруппа не останется и пыли, когда Доктор его всё-таки догонит. С ним произойдет самое худшее, что может произойти с сущностью: в результате чудовищного разряда при столкновении (а оно произойдет рано или поздно) он станет частью Доктора. Это случается иногда, и тогда победитель выходит из схватки с удвоенным потенциалом возможностей.

Бедный Хру, подумал Фома, вот только когда это произойдет?

– Я тогда эти годы займу рисованием, – сказал Фома. – Нарисую вас в небе, буду молиться. Так, между прочим, рождаются легенды. Я теперь подумал, что Фобос и Деймос – это просто отражение вашего поединка в реальностях. Значит, нас ждет гибель одного из спутников Марса?..

– И Энгельса! – огрызнулся Доктор, словно и смеховая история человечества была для него теперь открытой книгой.

Фома присмотрелся к линиям.

– Слушай! – протянул он озадаченно. – А он ведь не зря эту чахлую струну оседлал!

– А то! – с гриковской интонацией откликнулся Доктор.

Если погоня идет по слабой линии, то личное преимущество играет гораздо большую роль и время преследования сокращается многократно. На такой линии Доктору потребовалось бы всего несколько дней, чтобы загнать эту тварь. Но дело в том, что слабые линии от того и слабые, что заканчиваются ничем, то есть обрывом, дырой.

Одним словом, либо Хрупп хорошо знал, что делает, либо был самоубийцей.

– Во всяком случае, мы точно узнаем, кто он, местный хулиган или засланец милорда, – невесело заключил Фома. – Хотя на местного он давно уже не тянет, да и на самоубийцу не похож!.. А ты что тоже решил за ним?

Доктор решил во что бы то ни стало достать Хруппа до разрыва линии и ослабил связь.

9. Мэя, Гея и «грязный» мэтр

Меркин испуганно смотрел на графа Иеломойского, а Блейк осторожно покашливал, пока тот соскакивал с лошади, кляня на все лады безмозглую стражу и ливень, заставший его под самыми стенами Белого города. Он промок насквозь, поскольку дозорный, словно издеваясь, не желал его узнавать.

– Граф Иеломойский вместе с его величеством сейчас воюют, а вот что ты здесь делаешь, здоровый бездельник, нам непонятно! – кричал он со стены. – Отойди, а то, чес слово, чем-нибудь по башке получишь!

– Открой или позови Блейка! – орал Фома, стараясь перекрыть грохот грозы. – Или я, чес слово, разнесу ворота вдребезги, и из твоего жалования отремонтирую их!

Угроза подействовала и скоро на стене показался Блейк с фонарем.

– Это вы? – удивился он.

– Как видите, капитан! – рявкнул Фома. – Где вы набрали слепых болванов? Откройте, пока я совсем не размок!

– Что случилось, граф? – неосторожно спросил капитан. – Все в порядке?

– Да вы все с ума посходили что ли?.. Ничего не случилось, но если вы еще что-нибудь спросите, меня под этим дождем смоет!

– О граф, ради Бога!.. – Блейк отдал команду открыть ворота.

На стене появился Меркин.

– Что-нибудь случилось, сэр Томас?

– Ничего, ваше превосходительство, дождик! – взбесился Фома. – Вы что сговорились?.. На мне нитки сухой не осталось! Пустят меня сегодня под крышу или нет?

Загрохотала цепь откидного моста, заскрипели ворота и Фома, уже весь мокрый, одним прыжком перескочил еще не успевший опуститься мост через ров, ворвался в крепость, как анафема.

– Мать вашу, охраннички! – ругался он, гарцуя под навесом. – Я же был сухим и нарядным под этими стенами еще две минуты назад!.. Мэя дома или у короля?..

Мэя исчезла днем, когда королевские войска громили лагерь гимайцев и подоспевшего Дебоя. Ничего ясного. Исчезновение обнаружилось только во время обеда, когда уже всякий след простыл. Гвардейца, охранявшего графские покои, то ли подпоили, то ли заговорили. Он прибежал к Блейку всклокоченный и жалкий, говорил, что никого не видел, что после общего завтрака ее проводила к себе княжна Малокаросская, потом княжна вышла и больше он ничего не помнит.

Опять княжна!.. Фома грязно выругался. У ворот тоже ничего не заметили, продолжал Блейк, днем они постоянно открыты, рядом торговая площадь, два, три, да даже четыре человека могли пройти не обратив на себя особого внимания.

– Княжну спрашивали?..

Блейк махнул рукой: мол, ничего…

– Она удивлена, что мы обращаемся к ней, сказала, что только проводила графиню в её комнаты.

– С чего это она вдруг стала её провожать?

– Говорит, что Мэя показывала ей свои бальзамы.

Да, у Мэи была коллекция целебных притирок, якобы весьма чудодейственных, которая досталась ей от травницы ордена, она держала её в небольшом кожаном саквояжике и очень гордилась ею.

– Она здесь?

– Здесь, никуда не денется, ворота под усиленным контролем.

– А гвардеец?

– Клянется кругами, что его одурманили!

– Ладно, что в комнатах?

– Никаких следов борьбы. Либо она их знала и ушла добровольно, либо тщательно прибрались, так как постовой был в беспамятстве и ничего не слышал.

Они прошли в апартаменты графа, там все было так, как он оставил.

– Так что вообще ничего? Никакой зацепки, кроме княжны?..

Блейк обречено вздохнул.

– Так кто же это у вас, черт побери, может здесь ходить и беспрепятственно дурманить всех подряд? – в сердцах спросил Фома и сам себе ответил: «да кто угодно! Мало ли на него самого нападали в этих лабиринтах? Проходной двор!»

Капитан не знал и озабоченно возился со своей трубкой, Меркин тоже старался не смотреть графу в глаза. Оба молчали, не решаясь что-либо сказать. Тишина, только ровное гудение камина, который уже успели разжечь в графских покоях расторопные истопники.

Фома с раздражением скинул с себя мокрые одежды, переоделся и повалился в кресло перед огнем. Появившийся лакей бесшумно собрал разбросанное белье и одежду, так же тихо удалился, стараясь не потревожить его сиятельство.

– Может быть, это Хрупп? – подал голос Меркин, когда молчание стало невыносимым.

– Нет, Хруппу не до этого, – отмахнулся Фома. – Кто еще мог это сделать?

Вариантов было немного: розовые монахи или голубые. Кто бы это ни был, но Мэя им была нужна, как ключ к хранилищу. Об этом же говорил и Сати. Поэтому реально Меркин и Блейк могли сделать только одно – послать лазутчиков к развалинам главного храма розовых, как к месту наиболее вероятному для тайного хранилища кругов.

– Надо послать туда три или четыре человека… – Фома быстро соображал. – Если там ничего, пусть идут к следующему монастырю, и так, пока не обойдут все. Избавимся хотя бы от этого заблуждения. Если найдут, тогда двое сюда, а двое ждут там…

Советник с капитаном согласились. Проговорили детали, обсудили дальнейшие действия.

– Всё!.. – Фома хлопнул по креслу руками, вставая. – С вашего позволения, господа, я бы немного отдохнул! Вы не против?

Меркин и Блейк были, конечно, не против, но у них вытянулись лица. Фома вспомнил.

– Виктория, господа, полная виктория! – усмехнулся он. – Враг бежит, знамена плещут, в обозе девки рукоплещут!.. Кстати, откуда взялись девки?

Лица его собеседников заметно посветлели, хотя они постарались это скрыть. Оказалось, все очень просто: девочки были заказаны заранее и ждали отряд в засаде у первого постоялого двора, с закуской, вином и разлюли малиной. Такова была обычная практика блестящих походов с неясным концом.

Фома коротко рассказал о ночном сражении.

– Я, правда, уехал несколько раньше, – закончил он лаконичное сообщение, – но половина штандартов была уже захвачена и враг рвался домой!..

Княжна. Он задумался. Информация от Доктора поступала с перебоями (силовое поле Кароссы было слишком напряженным из-за перекоса системы), иногда это был непрерывный поток, чаще – скудные обрывки. Дела на самом деле были плохи, чтобы не сказать – из рук вон, несмотря на успехи в Гимайе. Он не сказал об этом Меркину, чтобы не пугать старика. Соотношение кругов было примерно тридцать к одному, в пользу голубых. Этого перекоса система равновесия долго не выдержит, в любой момент все может пойти вразнос и Каросса превратится в место Страшного суда. К войнам, болезням и голоду добавятся еще и тектонические катаклизмы, свое будет вершить и Открытый мир, врываясь сюда огненными протуберанцами. Наступят страшные, последние дни и никому не будет спасения в этом искажении еще и потому, что это место станет местом сражения Ассоциации и Томбра, который проникнет сюда с первыми признаками катастрофы, как стервятник. И живые позавидуют мертвым.

Он отчитал Меркина за то, что так и не была остановлена совсем ловля голубых кругов.

– Немедленно, под страхом наказания! Это вопрос жизни и смерти! Вашей жизни, сэр Торобел!

Тот только бормотал о том, что ловцов розовых кругов не осталось – истребили, что это совсем другая технология, что фактически один племянник Фэя пополняет их запасы, остальные приносят голубые, несмотря на строгий приказ, в надежде хоть на какой-то заработок.

Получалось, что если они не найдут хранилище и не сделают соотношение хотя бы один к трем, положение не удастся спасти даже кризисному ведомству Сати, а у Сати таких критических зон с каждым днем все больше.

Времени было в обрез и непонятно, сколько же его вообще отпущено. Это можно было сказать, только обследовав дыру. Последняя информация от Доктора подтверждала его опасения. Почти все струны этой реальности ведут к разрыву и соотношение целых и порванных такое же, как голубых и розовых кругов: один к тридцати. Вот почему Хрупп так спокоен, он прекрасно поработал! Если не восстановить дыру, не нейтрализовать ее, «завязав» струны на колках её жерла, равновесие никогда не будет достигнуто, даже если найдется хранилище.

Дыра, при условии равенства кругов (хотя бы приблизительного), может существовать сколь угодно долго. Столько сколько кароссцы, вместе с гимайцами и другими народностями, смогут поддерживать это равновесие, балансируя голубым и розовым. Но опять же, зная закон вечности, который гласит: вечно только изменение, – можно было с уверенностью сказать, что система все равно пойдет вразнос. Либо голубые, либо розовые круги перестанут вдруг появляться, и все! Другое дело, что на это может потребоваться целая эпоха, а не считанные дни или мгновения (кто знает?), как сейчас.

Выбора у них, у Фомы, Доктора, и здешних обитателей, не было, одни затыкают дыру, другие ищут хранилище, третьи ловят розовые круги.

– Сейчас нужно довести соотношение хотя бы до одного к десяти, чтобы процесс не пошел обвально и неуправляемо, – вдалбливал он Меркину. – Поэтому ни одного нового голубого круга, ни одного, под страхом смерти!

Как бы они, действительно, не стали убивать людей, за то, что те хотят есть и таскают те круги, которые могут поймать, размышлял он, распрощавшись с советником и капитаном. С другой стороны, как остановить нищих ловцов?.. И Мэя!..

Фома закрыл и открыл глаза, словно чтобы избавиться от наваждения, но… Кровать стояла прибранная, без единой вмятинки. Она, возможно, даже не прилегла в эту ночь, молилась за него. Или прибралась? Никакого беспорядка, никаких следов борьбы. Сама, добровольно? Или похитители были так хорошо ей знакомы, что она доверяла им? Но где тогда хоть слово от нее? Фома снова, методично, сантиметр за сантиметром, проверил все в обеих комнатах: ни значка!..

Он снова устроился перед камином. Если бы это было добровольно, она обязательно оставила бы записку, чтобы он не беспокоился! Не могла не оставить! Значит, вошли, как хорошие знакомые, а потом и спрашивать не стали? Но в комнате порядок!.. Хотя, много ли надо шестнадцатилетней девочке? Ч-черт! Нет хуже наказания, воображать все те беды, что могут случиться с близкими, вкупе с ощущением невозможности помочь!

Княжна выросла перед ним в первозданной красе – той, от которой все радости и беды на свете.

– Ну же, граф!..

Проснувшись, он таращился в темноту за окном, не понимая, почему так темно. Сон подкараулил его, мстя за непрерывное бодрствование в течение двух суток. Где я? Проспал?.. Потом сообразил, что он у себя и что разбудило его. До рассвета было еще так далеко, что даже птицы его не чувствовали.

Княжна!.. Он быстро оделся и сияя, как Немезида, отправился к ней, не задумываясь, что и как он у нее спросит. Расскажу, что солнце встало, зло усмехался он…

Но рассказывать ему ничего не пришлось, спрашивать, кстати, тоже, потому что, едва он открыл дверь, на него обрушился ураган. Все, что он помнил: дверь… княжна… и смерч невероятной силы. Он был смят и раздавлен. Сначала ему показалось, что его снова настигла дыра. В каком-то смысле так оно и было, потому что очнулся он уже в постели. С княжной.

Теперь он осознал, что это был за ураган и вспомнил, что Немезида – дочь Царицы Ночи.

Гея, гордая княжна Гея, краса всех кругов, обвилась вокруг него дикой лианой и кричала что-то горячо и бессвязно, и они неслись, неслись неведомо куда, на самом быстром коне в мире. В таких скачках он еще не участвовал. Пространство и время свистели в ушах, как ямщицкий посвист, а он все более ощущал себя конем, которого вот-вот загонят.

Гонг!.. Обед? Или это лопнуло сердце? У кого, у меня или у нее?.. потому что они были кентавром. Во всяком случае – минутная передышка. Он решил воспользоваться ею во спасение их обоих. То, что спасать нужно было и княжну, он не сомневался, потому что она была явно не в себе. Что с ней случилось? В свете чахлого ночника она лежала, как мертвая. Прекрасная мертвая женщина. Может, она его не узнала?