Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

Доктор еще посидел рядом с ним, потом пробормотал: «тебе надо чаще встречаться со смертью, Фома,» – и пошел проведать Мэю.

Ночью, когда все спали, Фома вдруг услышал странный звук: так кричат чайки на взморье. Звук был тонкий, пронзительный, но не расщеплялся в конце, как у морских птиц, на тремоло, а на той же ноте и обрывался, внезапно и тревожно. Заинтересовавшись, Фома пошел на звук.

Утром он приволок на импровизированном поводке из плетки маленького дракончика. Лагерь был переполошен, его искали, а он появился, ухмыляющийся и довольный, как Паганель, нашедший муху цеце в Кароссе. Младенец дракон, размером с двухмесячного теленка, бросался на всех, кто подходил к ним с Фомой, и шипел.

– С детства мечтал завести! – подделился Фома.

Монахи смотрели на него с ужасом и уже не просто валились с ног при его приближении, но и ели землю: мол, клянемся!.. За всем этим как-то даже забыли, что Фома встал на ноги.

– Зачем ты его привел? – спросил только Доктор.

– Дракон, как показывает практика, средство от всех болезней, Док! – ригористично заявил Фома, привязывая шипящую тварь к реквизированной крестьянской повозке, на которой лежал Мэя.

– Вася, место! Лечить!..

Вася, покрутившись между колес, сделал большую кучу под повозкой и послушно лег. Свою зверскую морду с печальными надбровьями он положил на когтистую лапу, из-под обнажившейся верхней губы грозно заторчал будущий клык, а пока – смешной, остро искривленный шип.

– Мэя всегда хотела подружиться с драконом. Она мне рассказывала, что ей не давали этого делать, пугая всякими небылицами. Скажите, Мерил?..

Мерил, на безопасном расстоянии, подтвердил. К полудню у Мэи начался кризис. Монахи сидели вокруг повозки, на расстоянии поводка дракона, и отчитывали ее. Больше ничего не оставалось, все, что можно, было уже сделано Васей, Доктором и Мерилом.

Днем, с опозданием на два дня из-за обвала в горах, прибыл отряд гвардейцев Блейка. В пути Мэя хандрила и никак не хотела спать. Со слезами, она призналась Фоме, что не спит, потому что видит страшные сны. Просила снотворного. Сны были не то чтобы страшные, но… неприятные. Фома знал, какие и успокаивал тем, что скоро дворец, отдых, она все забудет и выиграет у него на бильярде.

Но Мэя просила истории.

– Какие? – дразнил ее Фома. – Не понимаю!..

Мэя порозовела…

– Ах, про любовь! – догадался он. – Про любовь, пожалуйста! У меня таких историй – детская библиотека. Вообще, все истории про любовь, ты не заметила?..

Мэя счастливо кивала. Ребенок. Невозможно было поверить, что эта девочка согласилась умереть, но не отказаться от него. «Как?» – удивлялся он.

– Прекрасно, я тебе расскажу историю про такую же любительницу историй, правда, она сама рассказывала их, на ночь, чтобы остаться в живых. Поэтому, обещай мне, что тоже выздоровеешь, хорошо?

Мэя сразу же пошла на поправку.

В Белом городе царило оживление. В связи с победой над Гимайей все ожидали каких-то улучшений в жизни: мира, спокойствия, сытости. Вялотекущая война с Салатеном уже не воспринималась, как что-то катастрофическое. Скоро мир! дышало все вокруг. На торговых площадях, у всех ворот в город и резиденцию, и просто на перекрестках толпился оживленный люд. Возобновилась торговля, часто слышался смех, забытое психофизиологическое отправление, появились даже детские игрушки, наряду с такими же забытыми товарами, как хорошие ткани, украшения, благовония. Откуда?.. Трофеи?.. На базарах звучали настраиваемые нехитрые музыкальные инструменты, но все это, конечно, тонуло в кучах хлама и ветхого скарба, выставленного на продажу, чтобы купить хлеб.

Появился даже бродячий театр с куклами и Фома, проезжая вместе с кортежем мимо него, вспомнил мастера Фэя. Может быть, он уже выздоровел и вернулся в город?.. Хотя нет, для этого у него было слишком мало времени. Зато он встретил на одной из базарных площадей мэтра и Однуху.

Мальчишка радостно бросился к Фоме, чего не скажешь о старике, который, помня их последнюю встречу, держался с неподражаемым достоинством и строгостью. Благодаря Однухе, в толпе узнали и графа, и народ, наслышанный о его чудодейности, обступил их кортеж, стараясь дотянуться хотя бы до его сапога.

– Чуда! – требовали торговцы и крестьяне, и от усердия и восторга богохульствовали, к ужасу сопровождавших монахов. – Чуда, спаситель!..

Откуда-то взялись, и в огромном количестве, нищие, увечные и блажные калеки, слепцы и трясуны, разбитые вдребезги паралитики и даже двухголовая корова на трех ногах, с выменем похожим на установку «град». В Фому полетели вещи тех, кто не мог подойти к нему из-за столпотворения и таким образом пытался причаститься графом дистанционно.

Если бы не отряд угрюмых гвардейцев, предусмотрительно высланный Блейком навстречу, Фому бы разорвали на части и развесили по углам своих изб и хором городской и приезжий люд столицы. Чуден народ в своих проявлениях, его любовь так же страшна, как и ярость, все сметает на своем пути. Как бы они, действительно, новую хронологию не завели, от Фомы, вспомнил граф предупреждение Доктора.

В замке была невероятная суета.

– В чем дело? – спросил Фома у Блейка. – Опять война?

– Банкет! – довольно хмыкнул тот. – Утром вернулся победоносный король.

– Банке-ет! – мечтательно протянул Фома. – Какая все-таки замечательная у вас страна, Блейк! Жил бы и жил здесь, по любому поводу дают поесть под музыку!..

– Мэя! – повернулся он к сияющей графине, которая могла уже ходить с посторонней помощью. – В нашем замке банкеты будут по случаю каждого дня, а то и чаще: я человек светский, более того, праздничный!

Он уже знал, по намекам Торка, встретившего его, что замок готовится к приему нового графа.

– Ты обещал мне историю о Джульетте.

– И ты уснешь?.. – Фома посмотрел на Мэю.

Она кивнула, как хорошая девочка.

– Ну хорошо! – сказал он, и начал:

– Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас событья, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья…

Он обнаружил, что эйвонский соловей действовал на Мэю, как снотворное. Жадное внимание до конца и прощальная улыбка, которая так и оставалась до утра. Гений!..

К Гее Фома шел со смешанным чувством, гадая, какое настроение у загадочной княжны. С какой фантазией она сегодня встала – гордая дочь Кароссы или плохая девчонка? И как там ушибленный маркиз, на страже? Если он там, разговор может получиться нервным.

Маркиза не было, но разговор все равно не получился. Получился сумбур вместо музыки, потому что фантазия Геи была «гордая княжна» – самая неудобная её ипостась для Фомы, может не такая изнурительная, как роль дрянной девчонки, зато абсолютно необъяснимая. В этой своей личине, княжна, естественно, ничего знать не знала, слышать не слышала и смотрела на него, как на пришельца, причем, с очень нездоровой планеты.

Когда Фома вывалил на неё все, что у него накипело: бассейн, маскарад, нападения, сломанная кровать и похищение Мэи, – пристально глядя ей в глаза, он и сам понял, какой это мусор и как он после этого выглядит в этих самых глазах.

Гея начала гневно хмуриться. Похоже, граф свихнулся на почве подвигов! Ему мало одной бессонной ночи! Нет, она еще раз повторяет, что не была с ним ни в бассейне, ни, боже упаси, в постели! Как сильно надо ослабнуть головой, чтобы придумать это!.. Что?.. Какая Мэя, граф, что за фантазии? Причем здесь Мэя? Я вам не проводник, что вы себе позволяете? Подите проспитесь, ваше сиятельство!..

В общем, было уже не трудно представить ее реакцию на сообщение о магистре Тэне…

Отец?.. Кто отец?.. Мона-ах? Ха-ха!.. Да вы пьяны, граф, думайте, что говорите!.. Сестра? Мэя моя сестра?! Никогда!.. Похожи? Да как вы смеете, меня оскорблять!

После этого Фома понял, что княжна невменяема. Княжна поняла это еще раньше, но про него, и уже непрерывно показывала на дверь негодующим перстом.

Но он же не слепой! Если она не помнит, как принимала бассейн вместе с ним, а потом сломала кровать и чуть не кастрировала беднягу Иелохима, то оставлять ее на свободе опасно, она может и убить на таком же голубом глазу! Плевое дело!.. Но как притворяется, змея!.. Завещание!.. Гнев обострил проницательность Фомы. Этот отсутствующий экземпляр, на который намекают бумаги, у неё! И она прирежет Мэю, а потом объявит всех сумасшедшими и хамами.

Так и вышло. Княжна от намеков на сонаследие возмутилась гораздо сильнее, чем от его прямых ссылок на совместную постель и купание. Она объявила, что терпение ее иссякло.

– Вон! – подошла она к двери. – Что за бред? Я буду жаловаться королю! Какое завещание?..

И тут её осенило:

– Ах, вот в чем дело – Мэя!.. Мало того, что вам, как голодранцу беспорточному, кинули Иеломойю, так вы еще хотите и мои земли прибрать?.. Нет, вы не сумасшедший, я ошиблась, вы негодяй!.. Вы!..

– Вон отсюда, граф! – повторила она. – Мне жаль, что я так ошибалась! Вы мне казались приличным человеком. Вон немедленно!..

Княжна распахнула дверь, решительно не желая больше с ним разговаривать. Она пылала гневом не на шутку. От дурацкого положения, в которое он попал взбесился и Фома: до каких пор?! Но никаких аргументов под рукой у него не было. Когда еще придут монахи с Доктором, чтобы уличить эту лживую стерву! А пока он был готов убить её сам.

– Вон! – повторила княжна, находясь в том же состоянии. – Или я позову маркиза и он вышвырнет вас отсюда, как!..

Она едва сдержалась. Фома любовался ею, отдавал должное её лицедейству, она снова, как и в прошлый раз, ни на секунду не вышла из роли.

– Он в соседних комнатах! – добавила Гея, видя, что граф медлит.

Вот откуда он выползает, всегда так внезапно. Фома облегченно рассмеялся. Маркиз – это очень кстати – размяться, скинуть напряжение.

– Я не знаю, княжна, зачем и почему вы мне морочите голову. Ведь ничего страшного еще не произошло, никто, слава создателю, не погиб и даже не ранен, но!.. Благодаря вашему запирательству, княжна, все это может произойти. И наследство ваше никто не собирается делить. Мне оно не нужно, а Мэя… она, я уверен, предпочтет спокойную жизнь тяжбе с вами. Поэтому одумайтесь. Что вы скажете, когда придет Мерил с монахами и принесет бумаги? Вы попадете под суд и потеряете все, в то время как сейчас у вас есть возможность объяснить мне все по-человечески и ничего не потерять, ни в имуществе, ни в репутации…

Теперь рассмеялась уже княжна. Фома больше не походил на сумасшедшего, хотя вещи говорил совершенно безумные.

– Вот скажите мне, граф, – сказала она, прикрывая дверь и снова усаживаясь в кресло, ему, впрочем, сесть не предлагая. – Если я с вами спала, как вы утверждаете, зачем мне сейчас ломать эту дурацкую комедию, вместо того, чтобы снова переспать? Обстановка, насколько я понимаю, такая же, как вам уже привиделось: ночь, тишина, никого… Почему же я снова не набрасываюсь на вас? Может быть, вы этого хотите, граф? Не стесняйтесь, я пойму. Это будет честнее, чем делать свои идиотские фантазии достоянием двора…

Её послушать, он озабоченный пошляк и дурак, к тому же, восхищался Фома, но княжна не дала ему перебить себя.

– И почему бы мне, действительно, не признаться в том, что я помогала монахам розового ордена? Ведь они сейчас в фаворе, наверху, и я разделю победу и почести вместе с ними, а, граф?.. За содействие, так сказать… И в бассейне была тоже я, я вас подвинула на подвиг, вы убили Скарта, прогнали Хруппа, спасли страну от поражения и разорения… Я же герой, наряду с вами, соучастник! Более того, инициатор, если вы ещё способны понимать, что это такое! Почему бы мне ни признаться в этом? Что я теряю, если признаюсь? Ничего! Только приобретаю. Так в чем же смысл моего запирательства, как вы говорите? Может быть, вы сами мне его объясните, потому что я ничего не понимаю!

Что княжна не утратила, вместе с обаянием, так это ум, и его доводы были убийственны. Но он же собственными глазами видел и слышал. Что с ним? Неужели галлюцинации? Кто-то из них должен немедленно записаться на прием к Фарону!..

И тут Фома вспомнил. Господи, как же он мог забыть?

– Родинка, княжна! – воскликнул он. – У вас… там… – Он деликатно показал, где. – Родинка!

Княжна блеснула глазами.

– Это ничего не значит, в конце концов, вы могли ее видеть в бане, – сказала она.

– Именно там я её и видел первый раз, а второй – здесь.

– Ну, это уже опять фантазии начались, – произнесла княжна уставшим голосом, словно уже не надеясь избавиться от графа. – Я же вам говорю, мне нет смысла запираться! Вы не хотите уйти по-хорошему?

Она протянула руку к шнуру вызова над креслом.

– Княжна, я видел еще одну родинку, которую не увидишь и в бане. В форме капли!..

Гея побледнела, рука ее безвольно упала, так и не найдя сонетки.

Фома даже испугался, это не было игрой! Может быть, распущенность двора сильно преувеличена Мартином? Он убьет этого паршивца!

В дверь громко постучали.

– Если нет, княжна, я готов…

Фома в растерянности развел руками, извиняясь; теперь он видел, как оседает в обмороке первая красавица Кароссы. «Чего сказал? – бормотал он. – Подумаешь, еще одна родинка».

В дверь уже барабанили. Это был маркиз. Фома даже не удивился, хлопоча возле княжны, как же без него?

– Гея, ответьте мне или я выломаю дверь!..

И выломает! Отношения у них с княжной явно не тантрические, совместными медитациями не пахнет. Дверь распахнулась, на пороге возник полуодетый маркиз де Вало. В руках у него был клинок. Похоже больше ничего в этих руках никогда и не бывало, даже Геи.

Первое, что он увидел – извращенец граф, не жалея себя, лупит по щекам его княжну! Княжну, которая… которой… Маркиз оцепенел.

– А, Вало! – поприветствовал Фома обалдевшего маркиза. – Входите-входите! Княжна как раз в обмороке.

– Что ты с ней сделал, мерзавец?! – заревел маркиз, и бросился на него.

Слава кругам, княжна пришла в себя от звонких оплеух, коими он щедро рассчитался с ней за игру в «несознанку», и потребовала прекратить безобразие. Давняя неприязнь, таким образом, не закончилась знаменитой уже первой русской позицией в фехтовании.

Маркиз немного успокоился, видя её живой, а постель не смятой. Он был даже готов слушать, не размахивая клинком. Прежде, чем что-либо наврать ему, Фома обратился к княжне.

– Так… есть? – спросил он.

– Подите прочь! – бросила она устало. – Оба!

– Благодарю вас, княжна! – с чувством произнес Фома, и раскланялся с ней и де Вало.

Ему записываться на прием к Фарону не надо!..

– Маркиз! – остановила княжна де Вало, бросившегося было вслед за графом. – Дайте мне воды!

– Граф, – добавила она, – но это ничего не меняет!

– Конечно, княжна, у сэра Джулиуса есть чудесное средство от склероза!

Чертова кукла! Красивая и корыстная. Ей нужно все или ничего. «Это ничего не меняет!» Конечно, теперь это ничего не меняет, кроме того, что Мэю нужно срочно увозить подальше от этого осиного гнезда, здесь все время что-нибудь делят: власть, деньги, круги, монаршее благоволение. Такое впечатление, что княжна была невменяема какое-то время. Не может человек беззастенчиво врать, а потом грохнуться в обморок! Хотя…

Мэя не спала. Она сидела на кровати в той же позе, что и ночью, в глазах ни ветерка сна – испуг.

– Где ты был?

– У короля, – не мигая соврал он. – Ему опять не спится. Передает тебе привет.

– Привет?! – расширила глаза Мэя.

– Ну, в смысле справлялся о тебе, – опомнился он.

Мэя вздохнула.

– Что, опять?.. – спросил он.

Она выздоровела, но её мучил кошмар, все время один и тот же: они убегают, смерть настигает, она зовет графа, граф остается, но остается, на самом деле, почему-то всегда она, а он уходит.

– Ты все время уходишь!

– С чего ты взяла, что я ухожу? Я все время с тобой.

Мэя пожала плечами.

– Ни с чего. Просто знаю.

– Ничего, разберемся и с этим.

Он поцеловал ее. От нее пахло парным молоком. Она с надеждой и недоверием посмотрела на него. Да?

– Обязательно! А еще мы едем в замок и будем там жить!

– Правда? – обрадовалась Мэя.

– Правда!..

Да, пока не вернулся Доктор с кругами из этого чертова хранилища, думал он, у нас, может, будет пара дней. Сделать что ли пазуху во времени?.. Он не подумал о последствиях такого желания.

14. Прощание с Мэей

– А кто такой Орфей?..

Фома пребывал в прекрасном расположении духа. Целый день, а может и два, в полном их распоряжении! Придорожный трактир гудел от множества голосов…

Их небольшая кавалькада во главе с гвардейцами Блейка двигалась по родной Иеломойщине в сторону замка. «Моего замка, хохотал он внутри себя, я – безумец!..» Мэя была рядом. Она настолько окрепла, что могла ехать верхом. Всю дорогу граф показывал ей фокусы и рассказывал забавные истории, но так и не развеселил её; в предчувствии расставания она была рассеяна и молчалива.

– Дождь, – вдруг загрустила она.

– Что это он, действительно? Сейчас уберем! – бодро сказал Фома. – Ты что хочешь, солнце?

Мэя не выдержала, улыбнулась.

– Да! – с вызовом ответила она.

Через пять минут дождь прекратился, стыдливо пустив несколько прощальных косых струй, небо стало стремительно расчищаться.

– Как это? – удивленно посмотрела на него Мэя; она переняла у него эту манеру спрашивать: как это? – Вы знали, что он сейчас закончится, граф… поэтому! – недоверчиво сияла она, осматривая посветлевшее небо.

Сизые, тяжелые тучи, только-только раскорячившиеся, чтобы разрешиться от своего бремени здесь, над ними, теперь с недовольным рокотом несостоявшейся грозы расползались в стороны и отплывали назад, откуда, собственно и пришли.

– Нет, это невозможно! – сказала Мэя. – Что вы сделали?

– Разогнал тучи! – беспечно сказал Фома. – Что-нибудь еще, мадам? Радугу, землетрясение?

– Но это же несправедливо!.. – Несмотря на это, она, наконец, рассмеялась.

– Почему же несправедливо?

– Кому-то дождя хочется, а вы солнце насильно сделали!

– Все справедливо в этом справедливейшем из миров! – не согласился Фома. – Кому нужнее, тому и дается! Чье желание сильнее, тот и торжествует!.. Пока, – добавил он с клоунской улыбкой.

– То есть, насколько в это веришь?

– Можно сказать и так. Вера – очень сильное и страшное оружие! Что может против нее устоять?

– А я так смогу? – спросила вдруг Мэя. – Ну… что-нибудь такое же сделать?..

– Это может каждый. Хочешь попробовать?.. Что?

– Гром!.. – Глаза у нее горели.

– Страшный?

– Ага!

– Ну, давай!..

Мэя зажмурилась и сжала кулачки. Фома уловил ее желание, маленькое, пугливое, называлось оно: а вдруг получится?.. Пришлось помочь… Последняя отползающая туча недовольно натужившись и расклубившись, выпустила еще одну искру, вместо молнии. Потом раздался маленький гром, как падает спичечный коробок.

– Вы слышали?.. – Мэя распахнула глаза. – У меня получилось, а я думала, что не получится!..

– Ну, сейчас! – пообещала она, и снова зажмурилась…

Фома помог еще, не вдаваясь в суть её желания, думая, что она хочет повторить гром. Тучи вдруг поползли обратно, и «взоры» их были полны гнева, грозы и мести – молниеносны. Обиделись, подумал Фома, но тут уловил смысл желания Мэи. Оно было в дожде!.. Мэя восстанавливала статус кво.

– Тогда поскакали быстрее, раз ты такая справедливая! – рассмеялся он.

Молния, огромная и разветвленная, как Амазонка, если смотреть на нее сверху, ударила рядом с ними и ужасающий раскат грома возвестил начало мщения. Пока они добрались до ближайшего трактира, гроза настигла их и изрядно наказала за баловство.

Мэя была в восторге, напрочь забыв обо всем остальном. В харчевне она, конечно, попыталась сделать всех счастливыми. Сначала в масштабах всего королевства, но не могла себе этого представить, в лицах, как она объяснила. Тогда она решила осчастливить присутствующих. Но и это почему-то не получалось. Лица выпивох не светлели, наоборот – свеклевели от выпитого.

– Почему? – огорчалась она.

– Все по тому же, для тебя это игра. Прекрати, – попросил ее Фома, подливая две капли жега ей в чай, чтобы она не простыла, после дождя. – У каждого, даже у пьяницы, свое собственное представление о счастье, а твое безалкогольное счастье для них вообще смерть.

Трактир шумел, действительно не желая быть счастливым без вина. Вино это счастье! – можно было расшифровать этот гул с отдельными вскриками и песнями. Много вина это большое человеческое счастье! А море вина это когда ничего, кроме счастья, нет!.. На приезжих никто не обращал внимания, приближающееся большое человеческое счастье билось мощными волнами об утлый пьяный корабль корчмы, главного подспорья казначейства. Мэе же хотелось счастья совсем не такого грозного. Это же так немного – счастье. Он же…

Фома себя странно чувствовал, словно кто-то другой, не он, открывал вещие уста и говорил:

– Счастье, Мэечка есть близость любовная, но не та. Соединись с богом в этом чувстве – обретешь бессмертие. Соединись с собой – всепроникнешь и не будет тайны для тебя.

– Ой, это уже опять что-то сложное! – вздохнула Мэя. – Ничего у меня не получится!

Она отрезвила его. Он встряхнул головой, отгоняя наваждение: «пьяный жег!»

Мэя снова загрустила, вспомнив зачем, собственно, они едут. Вот тогда-то она и спросила:

– А кто такой Орфей?

– Самый известный в мире бард, песен которого никто не знает. А почему ты об этом спрашиваешь? Снилось?

– Да. Он все время меня спрашивает, не видела ли я там Вере…

– Эвридику?

– Да. А ты откуда знаешь? – удивилась она. – Это тоже твоя знакомая?

– Нет, Мэечка, это было бы слишком! Но я знаю, что каждая женщина – Эвридика, если ты поворачиваешься к ней, она отворачивается от тебя, – попробовал Фома отвлечь ее.

– Неправда!..

Воздух в трактире колебался, как над костром, плавился слоями, становилось слишком жарко, поскольку окна были закрыты от дождя.

– Мне интересно, что ты ему отвечаешь в своих снах?

– Не видела ли я?.. – Она посмотрела на него, словно раздумывая, говорить, не говорить?.. – Я ему говорю, что она идет.

– Мэечка, солнце мое, да это, наверное, единственное, что еще может поддержать его!

– Ты, блин, рушишь мифы! Так и смерти бояться не будут! Как попрутся сюда вытаскивать своих близких, никакого покоя не будет!

– Она попала сюда из-за меня. А ты-то чего здесь торчишь?

– Стою, значит, надо! – огрызнулся Орфей.

– Так ты с тех пор никуда отсюда? – догадался Фома. – А в народе говорят…

– Слушай, пошел он нах этот народ! То он меня с братом стравливает, то с женой!.. Что ему от меня надо?.. Чего он еще говорит?

– Всякое… например, он верит, что ты, все-таки, встретился с Эвридикой и теперь вы не расстаетесь. Книжки, стихи об этом пишут…

– Встретился!.. – Орфей коротко и зло хохотнул. – Книжки!.. Видал я эти книжки! Это же читать невозможно!.. То они пишут, что я – сын Аполлона, то вдруг я оказываюсь сыном какого-то ручейка…

Орфей стал раздраженно бегать вокруг портика…

– С мамашей повезло, с ней как-то сразу определились – муза! А с братом?.. То он виноват в её смерти, то не виноват, то его нет и в помине!.. Не слишком ли много фантазий по поводу одного только факта? А по другим?.. То я дамский угодник, то – женоненавистник, то вообще лишен всякого слуха!.. В общем, Фома, я знаком с литературной стороной своего вопроса и вижу, что живые думают не о том, как мы встретились с Эвридикой после смерти, а почему я вдруг обернулся? Правильно?..

Он испытующе посмотрел на Фому.

– Ну, вот взял и на самом выходе обернулся!.. Везде сквозит одна эта подлая мысль, хоть рассуждают о чем угодно: об онтологичности мифа, о неизбежности и случайности, о смысле и о всеобщих законах, о праве и психологии… Какое право и какая психология здесь?! Говорят, говорят, а сами все время подленько, так, думают, ну почему ты – блям-пара-рам-треножник! – обернулся, когда осталось сделать только один шаг?!

Орфей прислонился спиной к портику, потом обессилено съехал по нему вниз и заговорил горячо:

– Скажи им всем, Фома, раз ты теперь знаешь, что это совсем не просто!.. Не просто вообще прийти сюда, в этот мир, живым, а тем более уговорить царя и его жену! И уж совсем не просто сначала перепеть всех, а потом перепить. Он же был пьяный в дрова, целовал, плакал, на все соглашался! Мы фракийцы…

Тут Орфей вдруг остро посмотрел на него…

– Тут до меня дошли слухи, что ирландцы, мол, или русские пьют… Никто, поверь мне, никто и никогда не перепьет фракийца!.. Если они еще остались, конечно…

Орфей внезапно и глубоко задумался о бренной судьбе своего народа. Ни страны, ни языка, ни даже самого себя не осталось от народа, давшего миру, помимо великого барда, еще и Дионисия, изобретателя вина, и бога войны Ареса. Было о чем подумать Орфею.

– Так вот, пусть сами попробуют! – встрепенулся он через несколько мгновений. – А то винить каждый может, а ты попробуй!.. Пройди среди всех этих образин и монстров, которых лорд послал, когда Плутон уснул. Опять же псина эта шелудивая, с глазами, все время по пятам. Я, естественно, несколько спешил. Ты ж знаешь, какие они!.. И вот после этого они меня еще и обвиняют?!

– Не обвиняют, Орфей, сочувствуют.

– Да знаешь, где я видел их сочувствие? – взвился Орфей. – Показать?

Фома покачал головой. Лорд ответит за то, что первый мистик и кантор стал неврастеником, вместо того, чтобы бродить счастливым идиотом по Елисейским полям, рядом с Эвридикой.

– А что это за жуткая история с тысячью разъяренных менад?

– Тысячью, чего? – не понял Орфей. – А, вакханки!..

Он горько захохотал:

– Я ж говорю, понаписали черте что! Мне хватило трех, чтобы отвлечься…

– Разорвали… голова в Лесбосе… пророчествует!.. – передразнил он кого-то. – Ну, разорвали пару хитонов, не без этого…

Он признался Фоме, что жил долго и может не очень счастливо, но горя не знал.

– А Эвридика?

– Но она тоже мне изменила! – воскликнул Орфей.

Фома все больше хорошел от откровений барда.

– Отвернулась и пошла! Ни хрена себе! Я туда, сюда… псина ноги искусала, чтобы я обернулся… а она развернулась и пошла!.. Я, видите ли, условия нарушил! Ах, ё!.. Какие условия?!. И кто вообще первый нарушил все условия, а?.. Что они там с братом делали в кустах, что даже змеи не заметили, я спрашиваю?

– Она не повернулась, её повернули, позвали.

– Ой, вот только этого не надо! – отмахнулся Орфей. – Повернули ее!.. Твоя-то коза, тоже, небось, вертелась туда-сюда, да и тебе пришлось посмотреть во все стороны, разве неправда?

– Ну, у меня несколько другие обстоятельства.

– Так они у всех другие, в том-то и дело! И у нас были другие, только она в последний момент…

Орфей осекся и отвернулся.

– Ты так ее и не видел?

– Не-а, – неохотно ответил кифарист, не оборачиваясь.

– Ну, а… пробовал?

– Не дают. Говорят… а, всякое говорят! И что старик не хочет и вообще не у дел, и что супруга его малохольная тоже не хочет, обиделась за Эвридику, и Танатос чего-то крутит, и что даже она сама этого не хочет… в общем, не знаю!

– И все твои песни…

– Да я готов век их не слышать, чтобы хоть раз увидеть ее, а вместо этого привязан к этому столбу, как… как псина эта со змеиными проплешинами!

– Это ты рушишь мифы, Орфи!.. Кого ты спрашиваешь? Иди и возьми!..

Вернулись шум и гомон. Мэя словно проснулась. Она долго смотрела на заплаканное оконце. Визжала, словно девка, шарманка.

– А почему у него не получилось, как у вас, граф?

– Что?!

– Вывести меня оттуда…

С чего она взяла, что была там?.. Мэя чуть заметно пожала плечами. Она слышала его разговор с сэром Джулиусом, когда они думали, что она спала. Те-те-те! И что она слышала?

– Что вы напрасно рисковали, это даром не пройдет, ну и все остальное.

– Ответ простой, я сильно этого хотел и мне повезло. Ему, к сожалению, не очень, вот и все. Пошли, дождь кончился!

– А что он имел в виду, говоря о поцелуе смерти?

– Сэр Джулиус выдумщик, ему всюду мерещатся негигиенические поцелуи. Они ему кажутся маленькой смертью.

Теперь он действительно спешил доставить Мэю в свой замок. Он расслабился, он вел себя, как идиот и поэтому не сразу догадался, что время тасовалось, как колода карт. «Воздух плавится! Жарко!» На самом деле, это время соскальзывало с привычной колеи!.. Мэя, конечно, не замечала этого, хотя и чувствовала странность происходящего, но он успел поймать себя на странном ощущении дискомфорта, когда снова услышал её вопрос:

– Нет, а кто это? Ты ее знаешь?

И ответ из собственных уст:

– Каждая женщина – Эвридика: если ты поворачиваешься к ней, она отворачивается от тебя…

Они завернули, и может быть не первый раз, с тревогой подумал он, озираясь вокруг. Трактир по-прежнему шумел, смеясь над его страхами.

– А вы этого боитесь… мужчины?.. – Мэя посмотрела на него и вдруг продекламировала:

– Она была, как сто ветров, как тысяча дождей роскошных плодоносно, как солнца всех миров, безмолвно роздана – без мзды и без надежды, за так, за просто смерть и суетливый поворот дрожащей шеи. Она была, и не было уже её. И умер он, бежав из царства мертвых, и для себя, и для нее, и для других…

Ну вот, подумал Фома, парафраз.

– Это он тебе рассказал?

– Спел.

– Нам пора, Мэя…

“А мне пел, что все, что сочинено о нем и Эвридике – дерьмо, все поэты – задницы, а мир – пристанище ублюдков. А сам лучшего поэта переложил…”

– Он казнит себя, – сказала Мэя.

– И напрасно. До него никто даже думать не смел об этом и его суетливый поворот назад – неизбежность Судьбы, так было надо!

– Так надо, – эхом отозвалась Мэя.

Странная и грустная музыка вдруг полилась из рассохшегося ящика в углу трактира, отвечая на ее настроение и на неумолимость Рока. Какой-то пьянчужка бросил медную монету в шарманку и сам уже плакал безутешно, безнадежно. На минуту все замерло в трактире, внимая разбитой шарманке и чему-то разбитому внутри себя. Нет почему-то никого без трещинки, без щербинки – не бывает.

– И никто не может побороть Судьбу? – выдохнула Мэя. – Или, хотя бы, избежать?

Она с надеждой посмотрела на него.

– Избежать – нет, – хмыкнул он. – Это не тот метод со злодейкой, она все равно настигнет. Причем, чем больше избеганий, тем красивее будет настигание, если можно так сказать. Ужас и позор – удел избегающих Судьбу, Мэя, ужас и позор. Нам пора, гроза кончилась.

– А побороть?..

Мэя не хотела уходить, глаза ее загорелись. Хорошая девочка.

– А побороться можно! – весело сказал Фома, пытаясь понять, когда начались пляски со временем.

«Успею?..»

– Можно даже побороть. Но человек, переборовший Судьбу – другой человек, с другой судьбой. Это как матрешка: открыл одну, а там другая. И если бы Орфей поборол свою судьбу, Эвридика ему была бы уже не нужна. Он просто забыл бы о ней и не обернулся даже, когда вышел из Аида. Так и ушел бы, куда глаза глядят. Кто такая Эвридика? Кто такой Орфей?.. Он этого уже не знал бы. Новый человек уходил бы от прежней Эвридики из царства мертвых. Кстати, то же сделала и Эвридика, когда он обернулся, она его забыла, как забыла домогания его брата и мучения от укуса змеи – забыла всю суету земную. Все осталось в прошлом, в другой жизни, в другой судьбе.