Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)

24. Свадьбник без головы

Вместе с болью, начались проблемы с памятью. Происходящее с ним он помнил, но в смутной эстетике сна – бликами, отрывками, намеками. Вроде бы его, действительно, стали выгуливать. Несколько раз ему показывали мающихся, возле его дома, молодых людей. «Видишь?.. – Ефим показывал этих людей, не выходя из машины. – Вот так!..» – А кто это? – «А я знаю?. Может, контора, может, братва… поэтому гуляем осторожненько, домой не заходим, даже забываем, где он!»

– А как они меня нашли? – удивлялся Фома.

– Служба! – объяснял Ефим.

Фома не особенно настаивал, в голове у него плавали розовые пузыри, щекоча голову изнутри и улыбка блаженства то и дело вспыхивала на его лице. Он ни о чем не думал, просто радовался прогулкам, как щенок, заглядывая в глаза прохожим.

– Только слюни подбери, собака Павлова! – строго предупреждал Ефим.

И они шатались по каким-то странным присутственным местам, иногда вдвоем, иногда вместе с Верой, а иногда… и это было самое восхитительное… Фомина вдруг оставляли одного, ненадолго, объясняя, где он должен находиться, когда за ним придут.

– И без фокусов!..

Какие фокусы? То состояние, в котором он обретался под воздействием чудо-терапии Ефима, делало его мирным и ручным, как засахаренный медведь в витрине, даже мысли не возникало о том, чтобы ослушаться. Удивительное равновесие, не покидающее его теперь, раскачивало и баюкало на дружелюбных волнах какого-то чудного, огромного транквилизатора, сбивающего боль. И при этом из него бил фонтан энергии. Иногда его оставляли на бульваре и это был настоящий праздник. Он блаженно бродил среди людей, а потом лежал на скамеечке или просто на траве, мечтательно щурясь в небо. Весна, апрель пропекал куличи.

В этой сезонной примете и была главная проблема его прогулок. К нему обязательно кто-нибудь приставал, причем даже профессионалки, хотя им сразу было видно, как глубоко безденежен Фома, – но особенно так называемые состоявшиеся дамы, которые решив все свои проблемы, скучали, вдруг обнаружив главную из них: их сверхчувственная антенна, избавившись от «бытовухи», требовала чего-то чистого, незамызганного – романтики, одним словом, желательно неземной. А тут он на молодой траве, словно провоцируя… Слово за слово и становилось понятно, что Фомин – пришелец, марсианец, объект для чистых наслаждений, ничего не знает, отвечает невпопад и только улыбается, что завораживало. Думалось: тайна!.. поэт!.. Хотелось: накормить, напоить, узнать!.. И он объедался какими-то немыслимыми пирожными в многочисленных кафешках, высыпавших на тратуары с первым солнцем. Блаженство уже подстерегало их, дама уже диктовала телефон, а то и просто брала его за руку, чтобы увести и поместить в своем красном углу, и тут появлялся Ефим. Он всегда появлялся вовремя, когда Фомина нужно было уже спасать.

– Так, нам пора! – объявлял он, благодарил за телефон и вручал свою визитку, взглянув на которую, дамы поспешно скрывались.

– Звоните, мэм, он всегда на проводе! – кричал вслед Ефим.

– Андрей, вам просто необходимо побывать у нас. С вашей пластикой… я видела, как вы подошли. Вы позволите?.

Он с покорным удивлением смотрел на даму, которая легкой рукой с платком убирала с его губ кусочки пирожного. Платок пах фиалками. Фома перестал жевать, вспоминая, чей это запах. На вид даме было лет тридцать пять – сорок, заколотые короной темные волосы, серые глаза, слегка навыкате, нос с едва заметной породистой горбинкой, нежно очерченные губы, но Фомин ее совершенно не знал. Она сама подсела к нему за столик в кафе при магазине и вскоре угощала пирожными, объясняя это тем, что он очень похож на её брата, брат уехал в Австралию, а она скучает. Вот, от нечего делать, занялась тантрической пластикой, у неё студия. Не хотите?.. Она давно за ним наблюдает, за Фоминым, и ей… он читал «Илиаду»? Он похож на Ахилла, когда тот отказался от Брисеиды и мрачно волхвовал в шатре, заплетя косы…

Ахилл? Брисеида? Илиада?.. Огромные красивые слова падали в его голове, не находя опоры, вызывая эпический свист.

– Так вы придете?..

На столе появилась золотистая визитная карточка «Студия тантрического танца. Уроки пластики и любви. Омоложение. Ольга Николаевна»

– Просто Ольга, – сказала она, видя, что Фомин застрял на отчестве.

– Это рядом, – добавила она, слегка коснувшись его руки, безвольно лежащей на столе.

– У вас руки мастера! – восхитилась она, и провела по его раскрывшейся ладони своими пальцами. – Вам никто не говорил об этом? Вы понимаете, о чем я?..

Да, о чем?.. Фомин молча допивал кофе и оглядывал через «жардиньер» огромный торговый зал, в котором он непонятно как очутился. Что-то было не так… Потом улыбнулся Ольге Николаевне не ободряюще, не обещающе, а как солнце из-за туч, выглянуло и все!.. Грустные глаза, подумал он, останавливая взгляд на ней, наверное, все-таки за тридцать пять.

Она выжидающе смотрела на него.

– У нас очень удобно, вы не будете чувствовать себя неловко…

Он оглянулся еще раз и наткнулся на зеркало сбоку от себя. На него смотрел длиннолицый тип в черных очках весь в мелко завитых косичках. Ахилл, что с твоими волосами? Ужель Брисеида?.. Он заворожено провел рукой по голове, словно не веря. Здорово, восхитился он, как восхищался теперь всему, что с ним происходило. Хищные узкие очки разрезали бледный овал лица надвое. Вот что не так было вокруг! Цвет!.. Кто нацепил на него эти очки?.. Кажется, он долго торчал перед стендом с очками. Смутные воспоминания пробежали легкой чередой. Неужели продавщица все-таки нацепила их на него? «Вы в них, как Киану Ривз!..» Так и отдала… он не помнил, что расплачивался.

Фомин снова улыбнулся Ольге. Она поняла это по-своему, а он и не возражал. Двери широко и гостеприимно распахнулись перед ними, едва они подошли к выходу.

Шум Тверской, после уютной тишины и прохлады магазина, обрушился на них ниагарским водопадом. Молча, как заговорщики, они повернули в сторону бульвара.

– Андрей Андреевич? – услышал Фомин знакомый голос. – А позвольте узнать, куда это вы?

Перед ними выросли Ефим с Верой. Ефим был в легком светлом костюме, а Вера, как всегда в том, что не придет в голову принять за верхнюю одежду – полупрозрачном шелковом комбидрессе цвета предгрозовой тучи и, видимо, поэтому с зонтиком. Эта сумасшедшая проповедовала в стиле одежды принцип Унгаро: женщина должна быть готова к любым неожиданностям, даже к встрече с водопроводчиком и законом Ома.

Так как ни того, ни другого на Тверской не было, пострадала только Ольга Николаевна. Ей сразу стало как-то не по себе в компании с полураздетой Верой. А тут еще Ефим открыл рот.

– На минутку нельзя оставить одного! – поделился он с Ольгой Николаевной.

– Ефим Григорьевич, – представился он еще, приподнимая несуществующую шляпу над своей роскошной шевелюрой, потом показал на Веру. – Вера… – Пауза. – Александровна…

– Ольга Николаевна, – нерешительно проговорила Ольга Николаевна, стараясь не залипать на Верином комбидресе.

Голос её заметно сел. Она вопросительно посмотрела на Фомина. Ефим сделал тоже самое, но еще и с укоризной.

– И куда вы его? – спросил он, не дождавшись объяснений от Фомы.

– Я? Мы?.. А почему вы?.. – Ольга Николаевна с удивлением переводила взгляд с Ефима на своего спутника; какие-то подозрения начали возникать в ее голове по поводу всей этой троицы.

Фомин молча протянул её визитку Ефиму.

– О, салон! – восхитился Ефим, отдавая визитку Вере, которая тут же выбросила ее в урну. – Поплясать пошли? Покамасутрить?.. Дело!.. У меня тоже!..

Он начал искать по карманам.

– Где же они, черт возьми? Вера? – окликнул он развлекающуюся комбидрессом Веру. – Ты не помнишь?.. А, вот!..

Он подал Ольге Николаевне свою карточку. «Ефим Бзик. Частный сумасшедший дом «Братья Карамазофф». Уроки смирения и покоя. Ванны, душ, брандспойт, прорубь, рубахи с длинными рукавами…» – прочитала она, не веря глазам.

Добившись нужного электрического эффекта, Ефим чуть смягчился:

– Те же, в общем-то, пляски, но Витта. У вас тоже для неадекватных? Только в любви, наверное, да?

Ольга Николаевна потрясенно покачала головой. Стремительность, с которой обрушился на нее Ефим, объяснив двумя фразами всю загадочность поведения Фомина, практически исцелила ее от неземного обаяния Ахилла, но лишила дара речи. Последнего вопроса она почти не слышала, с ужасом наблюдая, как Вера копается в своем комбидрессе, вероятно, тоже ища визитную карточку, свою. Что это могла быть за карточка, Ольга Николаевна даже и представлять не хотела.

– Дело в том, что это наш постоянный клиент, – продолжал сверлить её взглядом Ефим. – Младшенький. Алешенька. Отчаянный плясун. Не остановить… Ну так мы идем танцевать, Олечка Николаевна? – пододвинулся он к ней. – Или уж сразу к нам?

– Нет-нет! – встрепенулась бедная Ольга. – Я совершенно забыла, я не могу, у нас сейчас… проветривание, как раз, после этих…

Она беспомощно трясла рукой, подбирая слово и умоляя, взглядом, помочь.

– Плясок омоложений? – подсказал Ефим.

– Да-да!.. То есть нет, конечно! Не плясок, а… – Ольга Николаевна страдала уже по-настоящему.

– Ну да, я понял, танцев, – сжалился Ефим. – Мы тогда, после проветривания, да? Ты как, Фома?

Но Ольга Николаевна, не дожидаясь мнения Фомы по этому поводу, поспешно («извините, у меня тоже!..») покинула их, бросившись в сторону совершенно противоположную той, куда только что направлялась.

– Что у нее тоже – проветривание? – сонно спросила Вера, поменяв руку Ефима на руку Фомы.

– Дроня, я по тебе соскучилась, – сообщила она, как сообщают о нежелательной беременности, – а ты все баб каких-то соблазняешь! Когда ты уже меня соблазнишь?

– Ты смотри, все как в книге! – восхитился Ефим.

Они вернулись в магазин, в котором он только что пил кофе. Вера решила приодеться. Чмокнув Фомина, она моментально исчезла в конфекционе, на секунду шокировав персонал своим видом, а они устроились в кафе, где, как утверждалось, Фому оставили всего на пять минут.

– Здорово ты себе эту мышцу набил! – продолжал Ефим, усаживаясь и заказывая кофе.

– Слу-ушай, тебя надо женить! – вдруг обрадовался он. – Это и будет тот самый положительный фактор, который резко изменит ситуацию! Правильно, как же я раньше-то не догадался?!

– Ты хочешь испытать это на мне?

– А на ком, на себе что ли?

– Но меня же ни один загс не примет без справки!

– Кто нас остановит, Фома? И кому придет в голову спрашивать справку у здорового человека?

– Невесте. Ей жить.

– О чем ты говоришь? Ты сейчас и двух слов не сказал связно, а уже приглашен на тантры! А это для них святое, это не шампань и цветы, это духовно-физиологическая близость. Ведь, что важно женщине? Её не интересует, сумасшедший ли ты, ей важно, сходит ли она с ума с тобой! А они сходят! Разве остановил эту бабочку твой чумовой вид? Нет! Ты как тутовый шелкопряд, поражаешь призывным ферментом всё вокруг себя на многие километры!

– Зато, когда ты открыл рот, а Вера стала раздеваться…

– Мы обязаны тебя защищать! – хохотнул Ефим. – Ну и о чем вы говорили?.. О Гомере?.. Она что тоже сумасшедшая? Вытри рот. Опять пирожными кормили? Видишь: о Гомере! – им и в голову не приходит спросить у тебя справку!

– Так то просто знакомство, а тут – семья!

– Фома, ты старомоден, как сифилис. Сейчас завести семью легче, чем познакомиться с приличным человеком. Кругом интернет и нигде – интерда, чтобы тантру вытворить! Надо использовать момент!..

Вернулась Вера. Она присовокупила к комбидрессу легкую прозрачную накидку, шляпку кремового цвета и темные очки, и теперь, благодаря им, уже не смотрелась купринской проституткой поутру. Теперь она выглядела взбалмошной миллионершей и несла себя с таким пренебрежением к мнению окружающих, что и продавщицы, и охранник, и вышедший на шум менеджер не посмели её остановить и сказать, что она, в обшем-то, в нижнем белье, как не посмели сказать об этом и постовые на улице.

Несмотря на явное неглиже, Вера выглядела, как неприступная крепость – маняще и устрашающе одновременно. Ткань мягко шуршала в такт её шагам в пустом магазине, словно топ-дива совершала свой дефиле на подиуме. Надо ли говорить, что в магазине сразу же установилась особая атмосфера, а в кафе остановился вентилятор.

– О чем речь?.. – Вера погрузилась в кресло, забросила ногу на ногу, знаком попросила у Ефима огня. – Какой момент мы решили использовать?

Она была почему-то не в духе и от этого казалась еще опаснее. А такой опасной фигуры, как у нее Фомин вообще никогда не видел, казалось, все, что Вера надевала на себя, от трусиков до шляпки, только подчеркивало совершенство той линии, что выстреливает от талии вверх и вниз, убийственным изгибом.

– Мы решили жениться! – ответил Ефим, подавая огонь.

– Я ничего не решил! – возразил Фома.

– А кто тебя спрашивает, ты недееспособен! – отмахнулся от него Ефим.

Вера глубоко затянулась и выпустила струю дыма вверх, туда, где висела табличка, что у нас, мол, не курят. Но подойти к ней и сказать об этом охранник не решился, даже с дубинкой. Не всякий может, как ни в чем не бывало, разговаривать с дамой в нижнем белье, не в Новгороде, заметьте, Нижнем, а – в белье!

– Давайте уже быстрее решайте что-нибудь! – сказала она вдруг, ни к кому конкретно не обращаясь, а потом повернулась к Фоме:

– Андрон, а может, действительно, тебе жениться?.. На мне?.. Я согласна.

– Ага, сейчас! – пообещал Фомин.

– Нет, сейчас – Дом Кино! – напомнил Ефим. – Кстати, Вера, туда нужно переодеться!

– Легко!.. – Вера, к ужасу персонала, снова стала снимать накидку.

Сразу после скандального посещения Дома Кино Ефим вернулся к прежнему разговору.

– Дело в следующем, – сказал он. – Как ни крути, а тебя от твоей боли может спасти только женитьба! Другого средства против катастрофического разрушения твоего сознания я не знаю. Понял?

Фома внимательно слушал. У него появилась теперь, в преддверии приступов боли, такая внимательная-внимательная внимательность. Словно муху рассматривал на луне в телескоп.

– Что самое лучшее на свете? – спросил Ефим, не видя никакой реакции.

– Водка! – ответил Фома, вспоминая премьеру фильма, то как светлый праздник, то как «никак». – Когда кокаина, правда, нет, – добавил он.

– Мельчаешь! – цыкнул Ефим, и произнес наставительно:

– Самое лучшее на свете это дружба! Понял?

– Дружба, – как эхо повторил Фома.

– А что самое лучшее для мужчины?

– Дружба? – попробовал угадать Фома. – Когда кокаина, правда…

– Самое лучшее для мужчины это женщина! – оборвал его Ефим. – Жена!

Фома стал слушать невнимательно. Вообще, если разговор шел не о болеутоляющих, он сразу становился невнимательным. Ефим, почуяв это, забегал по комнате.

– Тебя надо женить, ответственность и наслаждение тебя спасут! Тебе повезло, что во мне совместились все твои чаяния – самое лучшее на свете и самое лучшее для мужчины. Я твой друг, да?..

Не добившись ответа, он утвердительно кивнул.

– Друг. А раз друг? – поставил он новый вопрос.

– Ты и женой что ли хочешь стать? – догадался Фома.

Ефим крякнул:

– Размечтался!.. Я отдаю тебе свою жену, идиот!.. Веру… Владей!..

– Ага! – сказал Фома. – Ею завладеешь. Скорее она сама. Она же сумасшедшая!

– Это ты сумасшедший, не забывай. И мы тебя лечим. Она же… – Ефим вдруг задумался, но ненадолго. – Она же тебя окончательно вылечит, это я понял, но!.. если ты ей позволишь до себя добраться, понял?

– Но ты же сказал, меня вылечит роман?

– А это что – не роман?.. Настоящий роман! И ты должен закончить этим романом свой роман. Гениально! – даже вдохновился Ефим. – Сколько больших писателей мечтали закончить свои романы свадьбой и ни фига! А ты – маленький псих – закончишь! Чехов отдыхает. Решено! Решено, спрашиваю?..

Фома уловил в этом пассаже только одно.

– Чехов отдыхает, а я?

– А ты, блин, поработаешь! На ниве гимена!

– На ниве?.. – В сочетании с ведьмачеством Веры, звучало совсем страшно: звенели косы и серпы, горели угли. – А ты меня отпустишь тогда?

– Если захочешь!

– Тогда чего тянуть? – пожал плечами Фома.

Главное, что он хитро помнил, у Веры «быстрый».

Вере они ничего не сказали, не было её нигде, где-то летала на помеле по бутикам и антикам. Вместо этого, они сами пошли по магазинам выбирать свадебный костюм, «брачный прикид», как мрачно оповещал Ефим обслугу, входя в лавки и магазинчики. И они что-то мерили, щупали, но Фомин замечал только быструю смену фасонов и цветов, то есть карусель, которая не приносила ничего, кроме утомления, его жаждущему организму. Наконец, они выбрали френч какого-то погибшего центральноамериканского диктатора, в котором его, кстати и убили.

– Убили? – восхитился Ефим. – А где дыры?

Оказалось, что вождю оторвало голову.

– Берем! – заорал Ефим.

– Вы же… на свадьбу? – удивились ему.

– То, что надо – свадьбник без головы!.. На контроль!.. Мы только поменяем деньги!

Вышедший на крики менеджер, то ли турок, то ли азербайджанец, с опиумно упитанным лицом, предложил услуги магазина по обмену: мол, всем будет хорошо, даже не заметите! – но предложенная Ефимом валюта доминиканской республики была встречена без энтузиазма, даже испуганно. И они ушли, пообещав вернуться. Их, естественно, не ждали обратно, поменять такую валюту могло только ЦРУ, а его представительства в Москве еще не было.

– Ну и морока с тобой! – пожаловался Ефим.

С таким же успехом они побывали на всех главных конфекционах Москвы. Фома умирал. ГУМ, ЦУМ, ГАМ, БУМ, БАХ, ТРАХ (торгово-религиозная ассоциация хасидов, где они примеряли свадебные пейсы), калейдоскоп витрин. Его раздевали и одевали со скоростью застигнутого врасплох любовника, но что-то постоянно не устраивало Ефима: то цвет, то фактура, то общая гамма, то мировоззрение продавца, молчавшего, как манекен.

Потом все началось сначала, но медленно и издевательски вдумчиво: ГУ-У – У-У-УМММ, – загудела голова у Фомы. Теперь он знал, что такое последний путь – это подготовка к свадьбе, в то время как Ефим был необыкновенно бодр и в сотый раз объяснял, что ему нужно.

– Нам бы… – Щелкал он пальцами, пристально всматриваясь в ряды костюмов. – Что-нибудь глубокое, сдержанное… Нина Павловна, – прочитал он имя продавщицы на лацкане.

– Строгое?

– Да-да, именно! Траурное, я бы сказал!

– На свадьбу?!

– Вы знаете, на днях, в небольшом сибирском городке, расстреляли свадьбу, прямо на выходе из загса. Тарантино уже снимает об этом фильм. Надо быть готовым ко всему.

Глаза у продавщицы стали, как витрины, перед тем, как в них запустят кирпичом – за что? Она полчаса таскала, из примерочной и обратно, костюмы, брюки, галстуки и теперь готова была сама заделать сибирский вариант марьяжа здесь, между примерочными…

Положение резко изменила Вера.

– Это что такое? – внезапно появилась она из-за спины Ефима, вся в облаке дорогого амбре. – Почему ты здесь?.. Где Андрон?..

Вера, в коротком кожаном костюме, черной же шляпе с хищными полями и чернобурке, скалившей настоящие зубки, вперилась в Ефима и продавщицу. Зрелище не для секции готового платья.

Ефим кивнул. Фомин валялся, брошенный, в примерочной. Увидев его, полуодетого из-за неясности, куда же он – на похороны или все-таки на свадьбу? – она вскричала:

– Что вы здесь делаете, Фима? С каких это пор ты одеваешься в готовом платье, да еще в проходном дворе? Извините, милочка, – обронила она Нине Павловне. – Это мой муж, к сожалению! Вечно он со своими идиотскими фантазиями одеваться черте где!

– Это главный универмаг страны! – сдержанно ответила продавщица, слегка зардевшись. – И…

– Да, и не говорите! – не стала ее слушать Вера. – Превратили магазин черте во что, главная проходная! И вот прутся с котомками!..

Она снова повернулась к Ефиму.

– Так что вы здесь делаете, я спрашиваю?

– Да вот… – Ефим показал на Фому. – Выбираем костюм.

– Это я и так вижу! Для чего?

– На свадьбу.

– Ты что рехнулся? Вы бы еще в салон для новобрачных пошли!

– Это мысль, – усмехнулся Ефим.

– А с кем, кстати? – вдруг подозрительно нахмурилась Вера. – С Ириной что ли? Или уже с этой?!

– Так, това… – Продавщица запнулась, клиенты ей и раньше не нравились, а теперь, после прихода дикой хищницы, уже явно не тянули на товарищей. – Вы выбираете или?..

Ефим тряхнул головой, богемно разбрасывая свой хаер по сторонам.

– Невесту уже выбрали, Нинпална!

– Так, все понятно! – сказала Вера, и повернулась к Фомину. – Андрон!

Он отпустил брюки, они аккуратно легли у его ног.

Нина Павловна с демонстративным возмущением не отвернулась: пусть будет стыдно!

– Андрон, на ком он тебя женит?

– На тебе, сказал…

Если бы дама от конфекциона носила брюки, она бы их тоже отпустила теперь, во всяком случае, мышцы живота у нее непроизвольно сократились и вид стал более заинтересованный, то есть менее замкнутый на себе и обиде, нанесенной главному магазину страны, в ее лице. Она с нескрываемым торжеством сочувственно кивала головой Вере: «ну надо же, слава Богу, и у вас неприятности!.. А эти-то голубчики!.. – Нина Павловна с такой же любовью посмотрела на Ефима и Фому. – То-то они о похоронах! Как же я сразу? Видно же невооруженным взглядом!..»

Теперь она чувствовала себя здоровым человеком среди содомитов и гламуритов большой столицы мегаполиса империи непреходящего солнца. Но то, что произошло дальше, опять потрясло ее здоровый душевный строй (только уличным шахматистам знаком этот шок, когда тебе говорят: шах! шах! шах!.. мат! – и часами по голове), потому что Вера взвизгнула и бросилась к Ефиму, потом к Фоме (тот опять выронил брюки, но Нина Павловна уже не получала этического удовлетворения).

– Правда?! – Потом снова к Ефиму. – Какой ты молодец, Фимочка! Я тебя люблю!

А потом вдруг – к продавщице.

– Я уже не надеялась! – сказала она ей, как женщина женщине. – Вы меня понимаете?

Сказать, что Нина Павловна понимала Веру, значит ничего не сказать, она ее просто ненавидела. Застать мужа с любовником, потом получить этого любовника от мужа себе в подарок и все это в родном магазине, в её отделе! Практически на Красной площади, в виду неуспокоенной могилы! На сорок пятом году безрадостной жизни!.. Удавиться мало!.. Когда же эти новые русские сдохнут в страшных мучениях? Когда их, наконец, расстреляют, как в сибирском городке?.. Молитва ее понеслась прямо в отдел мщения, минуя благодатный, прямо к зазубренному ножу архангела Самаэля.

– Он его уговорил! – интимно прошептала Вера Нине Павловне, не замечая лютого холода в глазах продавщицы или пренебрегая им от великой радости.

– Милочка, я должна вам сделать подарок!.. Андрон!.. Ефим, ну одень же ему брюки, что он стоит, как Микки Рурк? Здесь же дамы!

– Вы замужем?.. – Заглянула Вера в глаза продавщице.

Подарок, от этой сучки в дорогущей коже и еще хищно дышащей, свежей чернобурке… он должен быть… – прикинула Нина Павловна, и быстро перестроилась.

– Мне повезло не так, как вам, – уклончиво сказала она, потому что не могла решить, что лучше: замужество, вдовство, девичество? – что больше тронет эту суку?

Вера впервые внимательно посмотрела на нее и все поняла.

– Не говорите, вижу. У вас все будет хорошо! – сказала она, понижая голос. – И с мужем, который обретет твердый заработок, и с вами, и с двумя любовниками…

– Ну что вы, какие любовники? – разочарованно выдохнула продавщица (она вообще-то расчитывала на деньги, а фразой «все будет хорошо» она наелась до оскомины, муж дарил это обещание на каждый праздник, вместо подарка и праздник превращался в будень). – Нет у меня никаких…

– Будут! – коротко бросила Вера, и вдруг придвинулась к продавщице вплотную.

– Я вам говорю, будут! – с ведьмаческим блеском в глазах повторила она снова, дотрагиваясь до живота Нины Павловны и проводя рукой над самым лоном.

Нина Павловна вздрогнула от неожиданности и хотела было возмутиться, как вдруг почувствовала, что в её остывшем и черством лоне, возникла сладкая и горячая струя, которая распустилась запретным цветком, тем, что стыдишься, таишь, но лелеешь и на горячей подушке, и в толпе.

Секунды не прошло, а обещание Веры уже не казалось ей злой насмешкой. Нежный и порочный цветок распускался в ней твердой уверенностью будущих любовных утех.

Такой многообещающей ласки она не получала ни от одного мужчины, даже в молодости, когда… ах, добрый старый ГУМ, когда лучшие мужчины страны, приезжали сюда откупаться от жен и любая продавщица казалась им московской штучкой. Ах, Альберт, Альбертик, где ты?..

Только теперь она осознала, что вообще сказала эта странная дамочка в чернобурке. Откуда она узнала, что у мужа нет твердого заработка (по совести, вообще, ничего твердого!) и они живут, вчетвером, на ее нищенский оклад?.. И что она стыдится его, даже на этой проклятой работе?.. Правда, любовников, действительно не было, давным-давно, но… теперь она твердо знала, что будут, слишком вольно распустился этот странный, хищный цветок в ней. Во всех смыслах распустился.

– Оделись уже?.. – Бросила Вера Ефиму и Фоме, которые копошились в примерочной, и снова повернулась к продавщице…

Когда Нина Павловна пришла в себя, она с удивлением обнаружила, что ни дамы, ни ее мужа с любовником в магазине уже нет. И вообще никого в отделе!.. Только она, с банкнотой в тысячу дойчмарок в руках. «Это вам на разгон, милочка!» – еще звучали в ее ушах слова странной незнакомки.

Мысль о салоне для новобрачных, подсказанная Верой, вдохновила Ефима. Туда! Только там, по его словам, могут отбить всякое желание жениться.

– А ты? – спросил он у Веры. – Карден, Миота, Лагерфельд или Унгаро твой экстремальный? Только умоляю, это свадьба, хотя бы трусики оставь подвенечные!.. Возможно, будут люди.

– Трусики и фату до пола! – плотоядно улыбнулась Вера. – Разберусь!.. – И исчезла, запечатлев на них несмываемые поцелуи «ревлона» и благоухающие слова:

– Я вас люблю!..

Салон проката “Золушка французская” гостеприимно распахнул свои двери. Собственно, он их никогда и не закрывал, так и стоял настежь, день напролет. «Любые брачные приспособления напрокат!» – гласило объявление при входе. И действительно, приспособления были любые, вплоть до хлыста «семихвоста» с вольфрамовыми спиральками вставок для подключения к автомобильному аккумулятору, если отключат свет в комнате переговоров, где обычно встречаются садо-мазо.

Фома зачарованно шагнул в этот каньон стимуляции.

Резиновые Зины, универсальные и на заказ, как указывалось «под размер», все как одна, с кругло удивленными ртами, уставились на него с бесстыдством малолетних проституток. А на них и на витринах!.. Трусики самоудовлетворения «вечный кайф» и панталоны бескорыстные, с мохнатыми «кольцами любви». Наручники а ля «я твоя, прикроватная» и презервативы с пупырышками, канавками, кольцами, ребрами, с ежами «дорожный патруль» и «оборона Москвы»…

Ефим восхищенно цокал: постмодернизм добрался до самых потаенных мест и тут уже расцвел пышным цветом. Гибель империи!..

– Да! – сокрушался он. – Святую Русь ждет судьба Рима! Первое, что откопали в Помпеях, фаллические указатели на кварталы развлечений и вагинообразные плошки для солдат, pocket…

А вернисаж только разворачивался, демонстрируя уровень проникновения человечества, этакое эротическое предчувствие появления нового человека, свободного, раскованного…

– Теперь мне понятно это странное выражение: Москва – Третий Рим и четвертому не бывать!.. Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе, Фома! Смотри! Выставка достижений народного оргазма! Все-таки любит народ достигать!..

И Фома смотрел…

Органопластика мужская, типа «град» и «томагавк», или в виде кольта сорок пятого колибра, с девизом «давай, сдавайся!», и – женская, типа «киса-катюша» и «сотовый телефон», который призывно откликался: «перезвони еще раз!», в то время как «катюша» мяукала: «засади фашистке!»… Далее, вожжи с шипами и седлом унисекс для мужчины и женщины, еще дальше сбруя для измученных разлукой, кухонные и ванные передники с бюстом для крупы и мыла, маски, мази возбуждающие и тормозящие, глушилки и затычки всех калибров, и многое-многое другое, от чего разбегались глаза, но останавливалось сердце.

В общем, заметил Ефим удовлетворенно, здесь было все для того, чтобы новобрачные, если они не «найдут» друг друга в первую брачную ночь (что вполне возможно, если у вас не будет фаллоимитатора с фонариком и вагиномаячка, напоминали аннотации к этим приборам), так хотя бы обретут себя в новых аспектах. Отдельной услугой шла подгонка. И это был уже постмодернизм чистейшей воды. Какая скромность потуг! какой ненавязчивый сервис в закромах!..

Конфекцион был скромнее. Четыре не сильно ношенных костюма сиротливо висели за ненадобностью где-то в самом углу, под потолком, но зато в них не было никакой сексуальной подоплеки, с них просто сыпался нафталин и перхоть времен.

– То, что надо!.. – У Ефима загорелись глаза, он повернулся к Фоме, приглашая насладиться. – Вижу в твоих глазах вопрос.

– Не то чтобы вопрос, – отвечал Фома, разговорчивый от вериной дозы: «за хорошие новости!» – Но некоторое недоумение, если ты эти портянки имеешь в виду?

Чтобы взять напрокат подобный костюм, нужно было иметь справку о сердечной достаточности невесты, если конечно, цель свадьба, а не, опять же, похороны. Создавалось впечатление, что они висели здесь еще при самом большом друге советских лекал, товарище Сталине.

– В этом весь смысл, Фома, друг!.. – Ефим задушевно смотрел на большие желтые пуговицы, какими совсем недавно застегивали матрасы и наволочки. – В том и смысл, – повторил он, – что все должно быть напрокат! Понимаешь?.. Мы странники в этом мире! Какая символика, я дрожу! Как там у поэта?.. Все мы в этом мире трали-вали… в общем, голыми пришли, голыми уйдем!

– Лучше, голыми, – сказал Фома.

– Ты не поэт!.. Сударыня! – воскликнул Ефим, оглядываясь в поисках мелькавшей где-то продавщицы. – Наконец-то, мы нашли друг друга!.. Где вы? Кто хозяин этого гнусного чертога, последнего приюта опиздоленных!

– Я все время здесь!..

Юное, жизнерадостное существо в очках выскочило из-за стойки со свадебными платьями, желтоватыми от измен и стирки, и посмотрело на них сквозь стекла со всем преимуществом молодости. И вездесущности.

– Что вы ищете?

Ефим лишь только увидел ее, сразу понял, что – ничего.

– Я уже нашел, вы замужем?.. Меня бросила жена, вот с этим подонком, поэтому можете не сомневаться в чистоте моих намерений, второй раз от меня никто не уйдет!

Молоденькая продавщица растерянно хихикнула, пытаясь определить долю правды в этой жутке.

– Рада за вас, но все-таки?.. – Она посмотрела теперь на внегалактического Фому, которому в руки – только бластер, штурвал звездолета и соску, но не жен Земли.