Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

– А почему вы говорите все это мне?

– Вы первый, кто пригласил меня на танец здесь, – был ответ. – Пусть и в отрицательной форме.

Фома раньше думал, что когда-нибудь, может быть, перед смертью, он поймет-таки этих женщин. Теперь смерть была перед ним и даже разговаривала, а яснее не стало, и он догадывался, что этого не произойдет никогда, их загадка сильнее смерти. Женская штучка, сидящая где-то очень глубоко в их естестве, была как черный ящик для папуаса, даже после крушения.

– Соглашайтесь на карты, граф, иначе эти твари вас просто сожрут…

Он очутился в ломберном зале. Здесь все было в псевдомассонском стиле. Стены в глубоком зеленом штофе с ложными ламбрекенами; изумрудные, в виде циркулей, светильники, капающие желтым свечным огнем на круглые золотые поставцы, в форме глаза; столики, стоящие правильным каре, в дорогом сукне такого же зеленого цвета, с тяжелой золотой бахромой аксельбантов, с вышитыми по полю мастерками, молотками, пирамидами, и напоминающие генеральскую свиту перед парадным выходом императора; и наконец темные бархатные тени в виде тайных врат с глазами, что отделяли каждое игровое место, благодаря специальной подсветке, – все было настолько мистикообразно, что даже утробно.

Шуршала коврами и фыркала расправляемыми салфетками вышколенная прислуга. Мелодичный звон бокалов был нежен и слегка тревожен в чутком, неярком свете. Казалось, что-то происходит за пределами света, какая-то жизнь. Впрочем, словно в оправдание потустороннего шума, несколько столиков по краям были заняты игроками, но центральный – самый большой, в мягком абажуре света – ждал их.

– Прошу!.. – Лорд сделал приглашающий жест и возле стола появились Кербер, Прозерпина, в греческом девичестве Персефона, и бокалы прозрачно-желтого вина, подаваемые белыми перчатками.

Самих подавателей не было видно – еще один фокус со светом. Несколько негромких, однозвучных приказаний и для игры было все готово.

– Ну-с, во что будем играть? – спросил лорд и желтый румянец игрока предательски проступил сквозь смертельную белизну его лица.

– Во что?.. В дурака, – предложил Фома, понимая, что никакая другая игра, не отразит так точно его теперешнее состояние.

– Ну, это несерьезно! – протянул лорд, хотя Прозерпина захлопала в ладоши.

При всей её откровенности, она одна была непонятна Фоме: простушка, наркоманка, интриганка?..

– Это игра для интеллектуалов, слишком сложна и почти нет воли случая, так любимого нами!..

Танатос выразительно посмотрел на Фому: не так ли, мол?..

– Все просчитывается и потом болит голова! Нам же надо насладиться игрой в полной мере. А какое, извините, наслаждение от дурака – дурацкое только! Итак?..

Лорд выжидательно посмотрел на сидящих за столом.

– Тогда в очко! – отрывисто бросил Керби, закатывая рукава фрака.

– То есть, в блэк джек, – поправился он, под строгим взглядом хозяина.

– Еще что? – переспросил тот.

Кербер заелозил на стуле.

– Так все время же играли!..

– А во что еще с вами играть, собаками? – с выражением произнес Танатос и тяжело посмотрел на него, потом на Прозерпину: может, она что предложит?

Но та незаметно подкуривала его папиросу с пепельницы, причем незаметным это казалось только ей, так как от удовольствия она закрывала и второй глаз…

– Я-асно! – протянул он несколько разочарованно, и откинулся в кресле.

– А что вы скажете о покере, господа?.. Ставки у нас достаточно высокие, причем, все, – выделил он, чиркнув взглядом по Персефоне.

И она ставка, понял Фома.

– Можно даже сказать, царские. Но ведь не зря же покер называют королем карточных игр, а?..

Фома пожал плечами, а ее величество открыла глаз и воровато положила папироску на место, глаз же снова закрыла. Играйте во что хотите, говорил ее вид.

В покере главное не карта, а крепкие нервы, с такими же нервами, как у Прозерпины, покер рискует превратиться в потасовку, подумал Фома, руки у мадам длинны и хлёстки, как мухобойки.

– В покере главное не карта, главное – тонкая психология и толстые нервы! – отчеканил Кербер, словно прочитав его мысли, и преданно заглянул в глаза лорду: мол, так?..

– А у них… – Он кивнул на дрейфующую королеву. – Нервы ни к черту и психологии никакой!

И тут же получил оплеуху от Прозерпины, та даже и глаз не открывала. Началось!..

– За что? – закричал Кербер, вытаращив глаза и схватившись за щеку. – Я же правду!..

Но казалось, что затрещины его нисколько не смущают, более того, бодрят, как удары по голове – бультерьера.

– С ее величеством только не покер! – заключил он.

– Значит, договорились, – заключил лорд.

С кем и как он договорился, было непонятно, ясно стало только одно – лорд делает то, что хочет. Кой черт, подумал Фома, покер, так покер!..

Определили банкомета, им стал Танатос, и правила – совершенно дикие, на взгляд Фомы – по одной карте, до полной комбинации из пяти и без замен, но с пересдачей.

– По одной? И с пересдачей?! Вы что?.. Что это за покер такой? – опешил он.

– Покер всё по хер, – сказал Кербер, чтобы в очередной раз получить по морде от её величества.

Похоже, это действительно его бодрило, если не попадало по глазам. Осклабившись, после оплеухи, он добавил:

– Я это в том смысле, что до четвертой карты можно требовать пересдачи и тем самым затянуть игру до бесконечности. Времени-то все равно вечность!

– Правда?.. – Фома посмотрел на Танатоса.

– Покер Пяти Страж, с картинками, – подтвердил тот. – Поскольку ставку нельзя изменить, меняются карты. Вы помните, что у нас на кону?

Фома помнил.

– Поэтому, не в ваших интересах и затягивать, – улыбнулся Танатос своим голым, безбровым лицом. – Она слишком далеко уйдет. В общем, я уверен, вам понравится.

Фома и не сомневался в этом. Оставалось ждать только фатальной справедливости Плутона.

Ё-моё!.. Интересно, Ирокез здесь появится?..

Ему пришлось спрятать друга во время танца и доверительной прогулки-беседы с Танатосом.

– Ну-с!..

Игра началась. Первым пришел валет и Фома по достоинству оценил правила новой игры, с картинками…

Перед ним была ровная и пугающая, как разбойный свист, картинка мрачного ландшафта со свинцовой рекой. Река шуршала тяжелыми водами, словно многожильные кабели металлической оплеткой экрана. На этом фоне лиловое многорукое чудовище выглядело даже жизнеутверждающе – валет!..

Монстр, вращая руками, полными ножей, приближался к очередной жертве в длинной, печальной очереди. Вой, который он издавал и улыбка, открывавшая кривые и длинные зубы, украсили бы любой фильм ужасов или идола ацтеков. Жертвой была Мэя. Что будет с ней, гадать не приходилось: на свинцовых водах покачивалась лодка, полная человеческих обрубков…

Тяжкие стенания достигли ушей Фомы, сквозь хохот страшилища и жужжание его клинков. Новый Харон был в курсе любимой постановки лорда Смерти «Теряющие голову» и к тому же – рационализатором. Чтобы работать сутки через трое, он нагружал свою утлую ладью впятеро больше, благодаря усекновению рук и ног «чурочки» удобно складывались штабелями.

Ирокез, слава создателю, появился. Лиловый страшно удивился. Его рука, причем любимая – правая нижняя, отлетела далеко в сторону, сжимая секиру, которой он здесь членораздельствовал.

– Ты кто? – рявкнул он. – Не мертвый разве?!

Преодолев изумление, валет налился яростью и сизой кровью, весь его страшный арсенал был нацелен на Фому.

– Сейчас ты об этом пожалеешь!.. Меня могут видеть только мертвые!

Это была большая честь, но смерть не входила в планы Фомы. К тому же валет был плохим бойцом, тренируясь на мертвых, он потерял чувство опасности. Скоро отлетели еще две его руки, все с правой стороны.

Лиловый недоуменно остановился, осматривая себя. И то, что он видел, не нравилось ему. Он был похож на корявое дерево лесотундры, ветки которого растут только с южной стороны. В таком состоянии понимание необходимости переговоров приходит автоматически.

Узнав же, что Фоме нужна Мэя, он испугался:

– Ты уйдешь и все расскажешь!..

Оказалось, Харон существенно превышал свои полномочия, занимаясь работой Прокруста. Он продавал, втихаря, мясо на кухню главного спектакля этих мест «Теряющие голову», который шел никогда не прекращаясь, вживую, то есть со свежим поступлением. Освободившееся время и деньги валет посвящал самосовершенствованию, вытачивая игральные кости из костей обрезков.

Раньше покойники поступали с деньгами во рту, и он чувствовал себя человеком в любой компании, а теперь народ оскотинился, даже рубля рваного в рот не положит жмурику, не говоря о серебряном долларе. Падение нравов, сокрушался он, приходиться самому заботиться о пропитании. Одно время он пробавлялся золотыми зубами, но потом и это прекратилось: пошли либо совсем без зубов, либо с фарфоровыми. А кому они здесь нужны?

– В общем, обстановка складывается нездоровая, коллектив распадается, а с кремацией на том свете… – Валет показал вниз, имея в виду мир Фомы. – Дело может дойти даже до революции, инволюции то есть!

– Это как? – удивился Фома.

– Обратно покойников понесем! – пригрозил Харон. – Небось сразу деньги в рот пихать начнете, черти потусторонние!..

Прозерпина пускала ему дым в лицо из мундштука, приглашая на паровоз. Возможно, это был знак особого расположения, но главное, он снова был за столом. Танатос раскатисто хохотал, непонятно над чем, Керби смеялся, как лаял и вместе они напоминали двух перебрехивающихся пустолаек у помойки.

Вероятно, вид у Фомы был взъерошенный, потому что лорд, отсмеявшись, заметил:

– Я же говорил, вам понравится!

– Нисколько!

– Ну что вы, граф, бросать нельзя, играть нужно до конца. Пока вы играете, Мэя не перейдет черту… с вашей помощью…

– Что у нас с вином? – поинтересовался Танатос в пустоту, и в то же мгновение оттуда появились новые хрустальные бокалы, старые, так же мгновенно, исчезли.

– А почему я должен вам верить?.. – Погладил Фома пузатое стекло, которое холодностью своей напоминало ему воды реки забвения, где он умыл руки, после перемирия с Хароном. – Орфею тоже было обещано.

– Заладили: Орфей, Орфей!.. Что вам этот шарманщик? Он сам во всем виноват, не сдержал слова!

Следующая карта легла перед королевой, но она её даже не открыла. Значит, его «не было» всего несколько мгновений. Это успокоило Фому, время он не теряет, да еще и видит Мэю. Несмотря на фантасмагоричность видений, он был склонен верить в их реальность.

Заметил он также, что за соседними столами прекратили игру и публика столпилась вокруг них, правда, на благоразумном расстоянии, не входя в круг света, обозначенный зеленоватым абажуром, который царил над столом. Изредка из темноты выглядывало лицо с неестественно расширенными глазами, словно кожу с лица стягивали на затылке узлом, или вдруг показывалась рука, прозрачная, как воск и делающая какие-то странные знаки в черно-желтой взвеси света и мрака.

Кербер улыбнулся собачьей пастью, снова читая его мысли:

– Здесь все по правде, граф, никакой подтасовки! Правда, ваша светлость?..

Он тайком показал карту Фоме, это была пиковая шестерка.

– А поверить в это можно, только увидев картинку, да? – многозначительно добавил он.

– Должен ли я вам отвечать? – поднял брови Фома, и Кербер схлопотал от королевы еще раз.

Он огненно взглянул на Фому и тому на секунду показалось, что он увидел оскаленную морду пса.

– Так, играем! – оборвал их забавы лорд. – Керби, место! Прози, ты играешь?

– Да, – ответила королева, хотя картой даже не поинтересовалась.

Фоме уже начинала нравиться эта несчастная женщина, ледяную тяжесть перчатки которой он чувствовал на щеке до сих пор…

– Играю…

Лорд, небрежно поинтересовавшись своей картой, стал сдавать дальше. Кербер долго сопел, перед тем, как взять карту, зачем-то вынул из-за пазухи портмоне с человеческими ушами с обеих сторон, заглянул туда несколько раз и лицо его расплылось в умильной улыбке, только собаки могут так улыбаться.

– Моя семья! – показал он Фоме фотографию каких-то дворняжек.

– А карта, блин! – выругался он на новую сдачу. – Чтоб тебе жена так давала!..

Он моментально опомнился и побледнел, глядя расширенными от ужаса глазами на своего хозяина, гадая, какая будет реакция.

Реакция была, и он с визгом нырнул под стол, уворачиваясь от массивного бокала.

– Если бы у меня была жена, Керби! – предупреждающе процедил лорд, бросая карту Фоме и снова выразительно посмотрев на Персефону. – Если бы она у меня была!.. Вылезай, пес шелудивый!

Кербер с виноватым видом полез обратно, но при этом попробовал заглянуть в карту графа. Нырком. Все это было похоже на хорошо разыгранный спектакль. Но Фома был начеку.

– Керби! – окрик хозяина был, как хлыст.

– Поддерживаю! – немедленно рявкнул тот, посмотрев на свою карту.

– В смысле, играю, – поспешно добавил он, под испепеляющим взглядом лорда и еще раз посмотрел на фотографию, как верный муж, собирающийся поверить прочность семейных уз диким адюльтером.

Однако, уже через секунду, пиная Фому под столом, показывал ему тайком новую карту: мол, полная фигня – семерка пик!

– Ваше слово, граф!..

Фома посмотрел на карту с некоторой опаской. Опять валет!..

– И-ии! – тонко и свирепо возопило перед ним трехголовое чудище, без всякого подобия, пусть мертвой, но улыбки лилового Харона.

Оно даже не спрашивало, кто такой Фома, откуда и зачем. Разноцветные головы хищно покачивались на единственной шее, щеря страшные пасти: верхние зубы заходили за нижние и рвали губу, она все время кровоточила, но какой-то темной жидкостью с зеленоватыми сгустками, сгустки пузырились и лопались, наполняя воздух зловонием. Изо ртов постоянно высовывались чьи-то руки и ноги, но чудовище сглатывало их с отрыжкой нескрываемого и непобедимого гастрита.

У Фомы волосы встали дыбом, от такого красавца. Сцилла! Анатомический каламбур!.. Кажется, каннибализм поразил все Нижнее Царство и каждый его служащий нарезал от трупов все, что мог. Умирать становилось страшно – что с нами будет?! Какая жизнь после смерти, Р.Моуди, что ты там написал?!

На шее монстра болталась связка черепов, нанизанных на кишки какого-то несчастного, который орал благим матом, а руками валет размахивал, словно палицей, огромным незакоченевшим трупом, без ноги, еще один труп он нес на плечах, видимо, про запас.

Мелькнула Мэя. Или показалось?.. Но раздумывать было некогда: Ирокез не появлялся и, видимо, не появится совсем, а урод неумолимо приближался, правда, тоже без оружия. Да и зачем ему оно?

Маленькие глаза всех трех голов впились в Фому с неутолимым любопытством желудка. Он стоял ни жив, ни мертв: конец?.. – лихорадочно перебирая в голове варианты.

Чудовище протянуло к нему руку.

– Ты… – почти любовно прошептало оно ближайшей пастью, в то время как две другие обогнули его, на появившихся отростках шеи, и мерзко принюхивались сзади. – Кто-оо?

Смрад, идущий из глоток, мутил рассудок.

– Кто ты? – сладострастно протянули уже все три пасти вместе, он им нравился и спереди, и сзади.

Густая зеленоватая слюна пролилась сквозь гнилые крючья зубов.

– Кто-оо? – завыли головы.

Тянуть было нельзя. Ирокез – сука!.. Фома понял, что у него единственный вариант.

– Ты!!! – завыл он в ответ, стараясь перекрыть утробный вой голов. – Я это ты!.. Не узнал?

Он уповал только на эффект узнавания, на великий симпатический закон вселенной – «мы все одно». Вот сейчас он и проверит, не врет ли этот закон, не туфта ли?.. Правда, кому поможет эта проверка, если это не так? Но деваться было некуда!..

Мерзкие объятия открылись ему навстречу.

– Наконец-то мы встретились, брат! – прошептал Фома, давясь поднявшимся в желудке ужасом и почти теряя сознание…

Чудовище с рыком пропало, оставив у Фомы на руках труп, в качестве сувенира, и капельки буро-зеленой гадости на лице. По всему телу струился пот отходняка.

Мэя снова, тенью, мелькнула и пропала в толпе таких же бесплотных теней, а одноногий сувенир вдруг ожил и полез целоваться сине-фиолетовыми губами. Фома с отвращением отбросил его, оглядываясь в поисках Мэи, но труп вцепился мертвой хваткой в его ногу и безо всякой обиды предложил:

– Вы меня спасли, пойдемте!.. – Сам он при этом продолжал лежать.

Как он собирался идти? И куда?.. Оказалось, что есть укромное и червивое местечко, чтобы тихо разлагаться, а не гибнуть под ножом или в чужой пасти, что не эстетично.

– Вы предпочитаете сырое или сухое место? – спрашивал эстет разложения. – Я – сырое!

И был очень удивлен, когда Фома отверг оба варианта. Он уже совсем потерял Мэю в зыбких туманах, больше его здесь ничего не интересовало, тем более симфония гниения, как выражался его собеседник, о чем он и сказал.

– Вы что не труп? – спросил труп, как спрашивают: ты что не русский?

– Не совсем.

– Какая гадость! – услышал он вслед. – Шляться в таком развратном виде в предвечном месте! Циник! Чтоб те провалиться!..

Фома провалился…

– …и тут он оборачивается назад… Ну, что я мог сделать? Законы непреложны!

Речь шла об Орфее. Сир Танатос лениво не принимал упреков Персефоны, в том, что это именно он «организовал» возвращение Орфея из мира теней без Эвридики.

Плутон был готов вернуть жену знаменитому барду-философу без всяких условий, так он его очаровал. Лорду Смерти удалось ввернуть в договор только один пункт: ни в коем случае нельзя оглядываться, уходя из царства теней…

Сговорившись с Гермесом, он сделал свою игру беспроигрышной, у бедного Орфея появилась полная иллюзия отсутствия Эвридики, ну а развернуть ее саму, вопреки даже воле Плутона, было нетрудно – Танатос только позвал ее и она безропотно пошла к нему обратно, – кто хоть раз побывал в объятьях Смерти, кто станцевал с ней хотя бы одно па, никогда не забудет блаженства забвения и покоя, тому доказательство – самоубийцы.

Хронически пьяному Меркурию-Гермесу было достаточно самого факта, что Орфей обернулся, о чем он и доложил царю на правах бесстрастного свидетеля.

Лорд довольно ухмылялся: прекрасная инсценировка! – даже карты отложил.

– Но как это можно пустить пса по следу?

– Полно вам! Это была честная игра, повторяю! Так что пусть не свистит ваш философ, что его обманули! – отмахнулся лорд. – Кстати, какой он философ?! Я не могу признать за философа вечно пьяного музыканта интерпретирующего в своих песенках поведение богов так, как будто бы их разум и чувства можно сравнить с чувствами простых смертных. После него пошли все эти гомеры и вергилии со своими профанациями. За это он и поплатился здесь и потом там, на том свете.

– Говорят, его разорвали женщины? – плотоядно облизнулся Кербер.

– А ты бы хотел, конечно, сам, мерзавец? Всю игру бы испортил!..

Танатос перевел тяжелый взгляд на Фому.

– Неужели то, что говорят о его смерти не убеждает вас в обратном?.. Мало ли что наплели про него Аристофан с Еврипидом! А Овидию вообще нельзя верить! Не философ он и тем более не мистик, он лабух!.. Он вел себя здесь, как на сцене кабака и в качестве «парнаса» выступала его жена!.. И подох, как подыхают кабацкие лабухи, в драке между экзальтированными проститутками и их сутенерами, как собака!.. Это к тебе не относится, Керби, ты честный пес!.. Впрочем, мало кто умирает достойно, мыслящие существа подыхают почему-то, как скоты…

Повисла тишина, в которой лорд Смерти так же доминировал, как и в разговоре, не слышно было ни вздоха.

– Итак? – напомнил он. – Что ты на этот раз скажешь, любезный граф? Играем?

Он легко, как человек без принципов, переходил с «ты» на «вы» и обратно.

Фоме с двумя валетами отказываться от игры было не след…

Новая сдача. Он приоткрыл карту. Еще один валет – тройка!..

И следующий страж вечности встал перед ним, закрыв Мэю, словно автоматическая мишень в тире командос. Он был еще более мерзок, чем два предыдущих красавца – огромный разлагающийся труп, на темени которого шмякала и причмокивала фонтанчиком какая-то зловонная жижа, как утихающий грязевой гейзер. Все это стекало, обильно, по телу урода, напоминая подливку на мясе, гниение которого хотят скрыть остротой приправы, как это делают в придорожных шашлычных.

Два мертвых глаза приплюснутой головы неистово и злобно вперились в Фому.

Фома бодро заявил про общий генотип и братскую любовь и бросился с раскрытыми объятьями, но… чудовище не исчезало. Оно молчало, глядя страшными глазами в упор, вроде даже с удивлением, из полураскрытой пасти его вытекало что-то мерзкое.

Ничего этого нет, умолял себя Фома, стоя перед ним с раскрытыми объятьями и чувствуя себя клоуном, рядом с кучей дерьма, клоуном, который сказал: вуаля! – а «вуали» никакой нет! Зато дерьма – выше крыши!

– Ну, в общем, друг, я тебя узнал: ты это я, я это… ну ты понял. И… пока! – сказал Фома, обнять этот апофеоз разложения он не мог.

Валет тупо молчал, явно не понимая, что происходит, кто это? Прожевав очередную порцию чего-то смрадного, он открыл пасть:

– Ты хто? – сипло спросил он, и фонтанчик над его головой вопросительно встал.

– Кто-кто – жмурик! Не узнаешь, что ли? – Чудовище хрюкнуло удивленно и Фома поспешил добавить:

– Мы же с тобой братья во жмуре и, если ты уже забыл, я тебя люблю!

– Не боишься меня?

– Себя боятся, в гроб не ходить!

– Ну, проходи тогда, жмурик!..

Фома пошел, не веря своему счастью, кажется, его спасло то, что монстр был сыт.

– Эй, стой! – услышал он позади. – А почему это ты следы оставляешь?

Фома не выдержал:

– А это цистит в обе штанины от любви к тебе, жмурлин жмурло! Не сдержался!

Великан долго еще сипло взвизгивал и булькал, отрыгивая полутуши трупов, а фонтан над его башкой поднимался, как над кашалотом зонтик…

Кербер с некоторым недоумением смотрел на него. Он словно не верил в возвращение Фомы.

– А я тебе говорил, что игра будет интересной! – сказал ему лорд. – Так что не разевай свою пасть и не показывай карт, собака!

– А! – широко открыл пасть пес и махнул рукой. – Посмотрим!..

Прозерпина складывала карты в стопочку, не смотря. Танатос тоже не стал менять карт и принял игру. Никто не менял, а Кербер, помельтешив картами, все-таки показал Фоме шестерку, семерку и восьмерку пик.

– Очко! – шепнул он задушено. – Я же говорил! Не послушались! Щас бы я вас всех, как кость берцовую!..

Он мечтательно завел глаза.

– И вот… – Он показал новый приход – девятку пик.

Пес на всех парах летел к флеш-стриту. В «Блэк джек» он уже выиграл.

Фома понимал, что они как-то знают его руку. Шельмуют? Он не заметил. Или пес сумел-таки заглянуть к нему телескопическими глазами?.. Карты Кербера были пока слабее его тройки, но при такой чертовщине может легко статься, что пес действительно наберет флеш-стрит и тогда Фому не спасет даже каре валетов. А есть еще лорд, у которого своя рука, и Прозерпина, неизвестно в какую игру играющая.

Он осторожно взял свою карту. Дама червей!.. Ему показалось, он услышал за столом вздох облегчения…

Снова бал… Чтобы пригласить Мэю на танец, в переполненном, шумном зале, ему пришлось танцевать со всеми, кто встречался на его пути к ней, хотя бы одно па. И вот она – Дама Червей. Дама червей и такая холодная, удивлялся Фома, какая же тогда пиковая дама – тетя Фрозя? Баба Мороз? Санта Клава?..

Ему казалось, он вмерз в медленно плывущий айсберг. Не оторваться. И надо было разговаривать, чтобы не уснуть, но язык занемел колодой, и о чем разговаривать со снежной бабой – о мороженном, о страшной весенней оттепели?.. Помнит ли она что-нибудь, кроме процессов кристаллизации?

– Ваш супруг все еще верит в справедливость? – спросил он, так как его положение с приходом дамы к трем валетам сильно пошатнулось.

– Он наблюдает за раздачей, – успокоили его.

Доверяй, но проверяй. Это действительно успокаивало. Даже клонило в сон.

– А пес за кого, за лорда? Да?.. А вы?

– Ты должен был выиграть.

– Был?.. А в чем дело? – слабо встрепенулся Фома. – В чем смысл нашего танца?

– Ты уснешь и ты не вернешься, потому что замерзнешь. Ты проиграл.

– Я еще не…

Но оторваться не было сил и, несмотря на возмущение, спать хотелось все сильнее. Мимо проплыла Мэя. С кем это она? Мэя, спросил он, кто это? Это ты, мы танцуем с тобой, разве ты не понял, удивилась Мэя и приказала спать, надо спать… спать… спи…

Он был не в силах сопротивляться ледяному обаянию сна. «Что ты делаешь, Персефона? – укорил он королеву. – Ты же сама не выберешься отсюда!..»

И вдруг увидел, с кем танцует Мэя. Он узнал этот лысый череп.

– Мэя!.. – Бросился он к ней, вырываясь из ледяных объятий сна ли, танца ли, оставляя лоскуты кожи на айсберге. – Остановись, не танцуй с ним!..

Но уже сам попал в объятия какой-то жгучей красавицы. Это была не чинная сарабанда, это была самба-самум, настоящий кошмар после холодного сна. Он крутился в диком танце с красавицей смуглянкой в красной юбке и белой розой в волосах и это была тоже она, Персефона. Может быть, это её летний вариант, когда она выходит, наконец, из затхлого подземелья? Весна? Кора?.. Дама Червей.

Было жарко – мощный огонь внутри пьяняще сочетался с пламенем партнерши. От латиноамериканской истомы происходящего Фома признался ей в любви, он чувствовал, что умрет, если не признается. Этого, как оказалось, делать было нельзя. Дудки, барабаны, какие-то пронзительные трещотки и свистки – все сразу смолкло. Прекратилось мелькание лент, юбок и карнавальных платков, одни любопытные рожи.

– Ну так поцелуй меня, золотой Фома! – рассмеялась цыганка, превращаясь в безобразную старуху с гнойником вместо рта и носа.

– Докажи симпатию-ууу! – жутко завыла она, выгибаясь к нему острыми чреслами, а руками, в это время, сжимая ему горло, и подтягивая к себе.

Настоящая Дама Смерть – вот во что превратится Персефона, став женой Танатоса! Из глаз старухи вылезали черви и скользко струились в рот, нос, уши… потом оттуда же, из её страшных очей, выглянули тьма египетская и кузькина мать одновременно. У Фомы даже ноги подкосились, видеть такую Мону вблизи. Нечто подобное испытал бы, наверное, маэстро да Винчи, увидев свою Джоконду с окурком в гнилых зубах на рекламных щитах и пакетах: минздрав предупреждал!

Он не помнил, как совершил этот отвратительный подвиг, ему показалось, что он с чувством поцеловал безобразницу, потому что она все-таки пропала. И снова увидел Мэю, она уже не танцевала, но была страшно далеко, словно в другом временном потоке или слое пространства – зазеркалье Персефоны. Жива? Мертва? Снова буйно и разудало ударила музыка… а он словно получил мозговой удар о ломберный столик.

– Что это с вами?.. – Прозерпина глядела на него, открыв один глаз.

Фома обливался кровью, она хлестала из носа.

– Переутомился, – буркнул он, вытираясь поданным платком.

– Ваш супруг все еще верит в справедливость? – снова спросил он.

Она ничего не ответила. Лорд с царственной медлительностью продолжал раздавать карты, как будто ничего не произошло, но шевеление невидимой толпы за пределами светового круга говорило, что каким-то образом и ей известно, если не о последней карте, то о том, что интрига закручивается.

Там Плутон?.. Наблюдает?.. Прозерпина продолжала играть втемную, положив и четвертую карту в стопочку рядом с собой.

– Ты так и не откроешь свои карты? – спросил лорд, в его вопросе чувствовалось некоторое напряжение.

– А что? – в свою очередь спросила она. – Так нельзя?

Лорд пожал плечами, но по тому, как нервно дернулось у него вдруг одно веко, можно было догадаться, что он недоволен. Они не знают, какие у нее карты, догадался Фома, так как она их не открывает. Если они так волнуются, значит, кроме предполагаемого флеш-стрита у них ничего нет?

Кербер, получив карту, поскучнел мордой и хотел снова показать приход Фоме, но лорд так на него посмотрел, что пес замер с выжидательным и преданным выражением.

Фома скрывать карту, как Прозерпина, не мог, он должен был видеть Мэю, знать, что с ней все в порядке. «Менять, не менять? – мелькнула у него малодушная мысль. – Ведь можно назначить пересдачу!» Но рука сама, словно чужая, отогнула край брошенной лордом карты…

Двойка?! Ч-черт!.. Кто-то облегченно захохотал, кажется Кербер. Фома с размаху ударил по карте, накрывая. «Появится ли Ирокез, пока я?..» – мелькнуло последнее и все пропало…

Мэя проплыла мимо него в столбе мощного пламени. Он бросился следом, моля только об одном, чтобы лорд не сдал карту Прозерпине и не вытащил, таким образом, его отсюда преждевременно. Он уже понял, что «летает» между сдачей карт. И у него одна надежда – исправить что-то здесь…

Мэя, дрожащим цветком на ветру, стояла перед подиумом, на котором, в окружении нелепой утвари, словно на кухне, чинно восседала какая-то старая образина. Своей скрюченностью она действительно была похожа на двойку. Лорд оказался большим шутником, озорником даже, обозначив даму, пусть и давно бывшую, этим числом, ведь всем известно, что мужчина в космической нумерологии – это «один», а женщина – «два». Очень смешно! Браво, сир! Но так шутить с дамами можно только чувствуя полную безнаказанность, а это уже не смешно.

«У меня мог быть фул: три валета и две дамы, – подумал он. – А он бьет флеш Керби, если тот его набрал. Теперь же жалкая тройка!» Он решительно направился к странному подиуму…

Старуха-двойка была то ли в чепце, то ли в шляпке, кокетливо висящей на боку её выщипанной головки, и показывала Мэе картинки, напоминающие карты, в которые он только что проиграл. Картины были в большой крутящейся раме и, вращая её вокруг горизонтальной оси с помощью ножной педали, старуха меняла изображение, попивая из высокого бокала темный напиток.

Мэя смотрела на появляющиеся живые картинки чудовищ и тварей и с каждым поворотом рамы становилась все бледнее и прозрачнее, словно тая. Если она узнает какую-нибудь из этих картинок, то навесит на себя совершенно новую кармическую цепь, знал Фома, но не это самое страшное.

В силу этого – нового ярма! – она забудет о старом, хотя и не избавится от него, и тогда он ничего не сможет поделать, это будет совершенно другой человек, не знающий ни его, ни что такое Каросса даже, с ее голубой и розовой архитектоникой. Может, так оно и лучше для неё, мелькнула предательская мысль, не знать ни его, ни своей печальной родины?..

Старуха, скучая, медленно переворачивала картинки, нажимая на педаль, и посматривала на Мэю – не узнаёт ли та кого? Потом снова вращала скрипучую раму и бесконечный набор судеб, тасовался словно карты в колоде. Время от времени она гляделась в зеркало, которое являлось обратной стороной живых картин и кокетливо подбивала единственный оставшийся локон у виска, знаменующий и укладку, и шиньон, и бабетку, и смерть кавалерам, возможно, в буквальном смысле. Чипсы, пиво, знакомая папироска в дырявом рту (все на кумаре!), вентилятор из тазовых костей какого-то несчастного, возможно, от Харона, и зудящий граммофон – чем не утро джентльменки?..