Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)

– Нет! – сказал он, наконец, но к чему это относилось никто не понял, включая и его.

Столько слов, нанизанных друг на друга, словно мельчайший бисер, и при этом обозначающих то одно, то совершенно противоположное, что барон, откровенно говоря, потерял самый смысл сказанного и не понимал его, пока Фома не закончил фразу. Теперь он с ужасом ждал, что же еще скажет чертов граф.

– Значит, барон, – продолжал Фома. – Поскольку, у вас нет никакого своего мнения, вы хотите отнять его у господина полковника?

– Я?! – Барон возмущенно огляделся, капли пота появились на его красиво зачесанных бачках. – Я ничьего мнения отнимать не собираюсь! У меня свое!

Теперь смешки раздались в нескольких местах, Дрилл в гневе схватился за парадную шпагу. Трапп рассказывал, что барон, несмотря на ангельскую внешность и некоторую простоватость, пользуется репутацией убийцы. Но смеялись немногие и они быстро заткнулись, большинство было угрюмо на стороне барона с полковником.

– Позвольте, барон, – продолжал Фома светскую беседу, – вы же только что сказали, что у вас нет своего мнения, чем обрадовали меня безмерно. А теперь?..

– Позвольте и вы, граф! – прекратил эту пытку полковник. – Барон по молодости и горячности слегка оговорился, стоит ли раздувать это?

– А я о чем? Нет, конечно, не стоит! – горячо подхватил Фома. – И поэтому я предлагаю задуть это, господа, выпив мировую!

Такой подлости от него не ожидали. Откровенно говоря, все уже настроились на поединок, как на что-то неизбежное – и на тебе!.. Не-ет, этот выскочка положительно всех достал! Разочарование собравшихся трудно было описать, ведь кого-то могли убить, а теперь?! Кого «могли убить», было понятно и без слов, а то, что жертва хромает, это даже хорошо. Естественный отбор!

Все выжидательно посмотрели на полковника, но полковник, как человек умный, понимал, инцидент исчерпан, и если он будет настаивать, то превратится в обычного зачинщика, а не защитника чести дамы и пострадает при следствии. Он оценивающе взглянул на Фому, щелкнул каблуками и, подняв приветственно бокал, отошел, самоустранился. Холодная неприязнь, мелькнувшая в его глазах напоследок, читалась как уважение.

Публика расползалась по залу, обсуждая не случившуюся дуэль и не скрывая разочарования по этому поводу. Граф – ловкач, барон – болван, а полковник слишком осторожен, стареет, считали все. Но барон считал иначе. Поняв, наконец, что в дураках остался он один, он захотел разбавить свое одиночество. Хоть чем!

– Сударь! – громко произнес он, и слова его эхом разнеслись по огромному залу, поскольку музыканты отдыхали. – Я имею честь заявить вам, что вы вели себя с дамой, как скот! Более того!.. – Опять добавил Дрилл, но вовремя спохватился.

– И если вы этого не заметили, – проговорил он после короткой паузы, – то мне жаль! Но поэтому придется вас учить хорошим манерам!

Фома понял, что драться все-таки придется, косноязычная речь барона, к сожалению, не вела к храму. Присутствующие, словно заводные игрушки возвращались к месту ссоры, потирая руки: что-то будет! «Какой молодчага все-таки этот барон!» – шелестело в воздухе. Дриллу сразу же был выписан огромный и беспроцентный кредит: граф зачинщик, не драться барону не позволяла его рыцарская честь, его оскорбили!..

– Вы, конечно, хотите драться? – кисло поинтересовался Фома; нога стонала все сильнее. – Или более того?

Но шутки с его стороны уже не принимались.

– Вы удивительно догадливы! – щелкнул каблуками барон.

– Осведомлен!.. – поднял палец Фома, и с улыбкой посмотрел на него.

Но в глазах барона теперь была только сталь мщения.

– Когда? – вздохнул Фома. – И где?

И не удивился, когда услышал, что здесь, сейчас, вдребезги пополам и немедленно! Поинтересовался только, не устроит ли господина барона завтрашний день? По неписанным законам считавший себя оскорбленным рыцарь мог внести свое имя в список участвующих, если там был обидчик.

– Нет! – отрезал сэр Дрилл, и усы его снова воинственно вздернулись, чувствовал он себя прекрасно! – Не устроит!

Его ответ вызвал бурное оживление в зале. Наконец-то! Поединок на банкете в честь поединков – это ли не развлечение? это ли не изысканный десерт?.. А отказать в праве на дуэль даже бывшему рыцарю Большого Круга может только Милорд. А его нет. Полковник удачно выбрал время, он все рассчитал и совсем не стар, он – суперстар!..

Фома наткнулся на глаза Доктора.

«Давай, давай! – выразительно смотрел тот. – Всех убей, замок взорви, вызови Милорда, чтобы нас сегодня ночью подвесили за язык!» «До-ок? – пожал плечами Фома. – Что я мог? Кого я оскорбил?»

Но Доктор уже отвернулся, предоставляя Фоме самому разбираться с дуэлью.

– На каких условиях? – спросил граф, если уж изменить ничего было нельзя.

– На пяти шагах!

– Что? – Фома был поражен. – Стреляться?!

Он посмотрел на окружающих, словно спрашивая: я не ослышался? мы все здоровы?..

И снова увидел глаза Доктора. «А я тебе говорил!» – говорил его взгляд.

Да, Доктор не раз предупреждал его, что в Томбре, возможно смешение совершенно различных уровней цивилизации. И коль скоро унитазы и горячая вода в замке Милорда соседствуют с выгребными ямами и колодцами в самом Ушуре, а дикие, племенные нравы, царящие в обовшивевшей столице – с образованным высшим классом, принимающим ванны и психоаналитиков после обеда, и наконец, повсеместная боязнь огня, наряду с применением суперсовременного оружия, позволяющего Томбру не только противостоять Ассоциации, но и теснить ее, – коль скоро, все это возможно, почему бы не пострелять из кольта 45-го колибра в перерывах между рукопашными?

Вспомни изломанное пространство, говорил он Фоме, а временная составляющая изломана здесь не меньше, ведь время не существует без пространства, здесь возможно всё! Но Фома, горячо принимая горячие ванны и унитазы, с гимном во славу Милорда при сливе, все-таки не был готов к револьверной стрельбе. Зачем тогда, рыцарские турниры, если можно пострелять претендентов за день до него?!

– Вы боитесь? – усмехнулся барон, видя, как растерянно озирается граф.

Сам он уже полностью овладел собой, красота его стала жестокой, если не убийственной.

– Признаться, не ожидал, – невольно ухмыльнулся Фома, все еще пребывая в легкой эйфории по поводу пистолетов. – Такой праздник!.. Если вы еще скажете, полный барабан, я пойму…

– Полный барабан! – залихватски подтвердил Дрилл, опять не дослушав.

– … что вы полный идиот!

Поняв, что снова нарвался на оскорбление по собственной глупости, барон сузил глаза и с ненавистью прошептал:

– А за эти слова я отстрелю вам уши!

– Прекрасный выстрел, барон!

Восхищенный вздох присутствующих завершил обмен любезностями. Давно так душевно не разговаривали перед поединками, всё молчком да тычком: «ты чё? – а ты чё?» – и насмерть.

Хищные глаза полковника, полыхающие мрачным удовлетворением – последнее, что видел Фома, расходясь с бароном. Полковник может быть доволен, он выигрывает в любом случае.

Огнестрельное оружие, а именно, дуэльные пистолеты существовали только в замке, специально для таких случаев, это было одним из антикварных развлечений Милорда – смотреть, как его люди убивают друг друга. Все остальное стрелковое оружие находилось на периметре боев с Ассоциацией, в плотных реальностях, вроде Спирали и Кароссы. Это Фома успел узнать от своего молоденького секунданта, пока они шли в дуэльный зал.

Молодой человек страшно волновался, никто не хотел быть секундантом графа и его просто обязали. Поэтому он выкладывал все, о чем ни спроси, забывая даже удивляться, что спрашивают о таких общеизвестных вещах. Два револьвера времен вестернизации Америки хранились у мажордома под замком и выдавались, в отсутствие самого Верховного, только Кортору.

Кортор не замедлил явиться и в глазах его Фома прочел смерть. Мири?..

Впрочем, рассуждать было некогда. Фома проверил барабан, барон сделал несколько вызывающих гимнастических упражнений, от барьера, на специально выложенной красной ковровой дорожке, отмерили по пятнадцать шагов в обе стороны и зачитали немудреные условия поединка. Сюда же, в дуэльный зал, перевели и оркестр и он играл тихую, сосредоточенную музыку: мол, mementomori, Shopin…

Зрители, а здесь были, естественно, все, кого пригласили на банкет, разместились на трибунах и там уже весело бегали разносчики сластей и вина. В общем, поголовный настрой был хорошим – убийственным, и лучше всего его выражал плакат над тренировочной мишенью в углу зала: горе побежденным!

«Мило!» – восхищался Фома, ответно маша Пуе, которая восторженно кричала ему что-то насчет того, чтобы он не расстраивался, если его убьют: она будет плакать!.. «Правильно, зато вечер удался!»

– По сигналу сходитесь и стреляйте! – объявил распорядитель, посовещавшись с секундантами.

– Сходимся и стреляем или стреляем и сходимся? – уточнил Фома. – Или то и другое вместе?

– Как угодно! – был ответ, и дуэль началась.

«Господи, сколько хороших людей убито в этой невинной забаве!» – не то чтобы спросил с упреком, но горестно воскликнул Фома в своем сердце.

«Много, – услышал он в ответ, – а будет еще больше!»

«Как ты велик, Господи!» – умилился Фома, и посмотрел через барьер совсем по-другому…

Барон был красив, нет – прекрасен! Купидон, вдруг собравшийся воевать, потому что вспомнил, что его папаша – бог войны, несмотря на то, что мамаша – сама любовь. Он скинул отороченный дорогим мехом ментик, который здесь носила золотая молодежь и остался в алом доломане. Впрочем, и доломан ему мешал – несколько теснил своими шелковыми шнурами, и барон, сорвав и его, продемонстрировал миру белоснежную сорочку в кружевах и фамильных вензелях.

Стоит ли говорить, что каждое его разоблачение встречалось чуть ли не аплодисментами – преддуэльное прет-а-порте! Гимнастика убийцы! И усы! Силы томбрианские, что это были за усы! Разящие наповал!..

Фома раздеваться не стал, он еще раз проверил упругость и плавность хода курка и барабана, их слаженность. Все было в полном порядке, Милорд, вероятно, был строгим судьей и распорядителем на своих забавах. Только бы не осечка! Секунданты подняли руки, показывая готовность своих протеже.

– Боммм! – раздалось над замком, и руки секундантов одновременно упали с возгласом, обозначающим что-то среднее между «пошли» и «пли»:

– Пшли!..

Барон побежал к барьеру, подняв пистолет на уровень плеча. Раздались выстрелы. Три? Четыре? Или пять?.. Никто не успел этого понять, они слились в одну очередь…

Потом все смолкло, необычайно дымный порох Томбра накрыл своими обильными выхлопами место действия, скрывая, что же произошло. И пока сизые клубы рассеивались, зрители вспоминали, что… собственно, выстрелы начались сразу с сигналом, с того момента, как барон, стреляя, побежал к барьеру, то есть все они прозвучали на первых же шагах. Теперь гадали только, стрелял ли граф и сколько раз?..

Дым рассеялся и толпа, ахнув, подалась вперед. Граф, не сделавший ни шага, продолжал стоять и дальше, нагло и жизнеутверждающе, в то время как барон «утверждал» совершенно обратное. Он неподвижно лежал на дорожке, белоснежная рубаха его была вся в крови.

Что? Встанет? Будут ли еще выстрелы? – спрягалась чуткая и томительная тишина.

Выстрелов больше не последовало.

Убедившись, что их и не будет, тело барона окружили секунданты, придворный врач с чемоданчиком, потом подошел полковник. Тишина была такой, что слышно было, как шепотом переговариваются склонившиеся над бароном секунданты. Ужас был написан на лицах зрителей от быстроты произошедшего. Нет, это сон!

На Фому смотрели со страхом и ненавистью. А он стоял всё на том же месте, где и был, то есть в пятнадцати шагах от барьера и двадцати пяти от распростертого тела барона, поскольку тот не успел сделать и пяти шагов, и ждал, пока произнесет приговор распорядитель. Таковы обычные правила, это на случай, если поверженный жив и будет настаивать на своем выстреле. Впрочем, надежды было мало, белая рубаха барона была красной от крови.

– Он жив! – раздалось удивленное и радостное восклицание, после того как белье на бароне разорвали.

Вздох облегчения разнесся по залу, он загудел.

– Жив? – удивился Фома, и посмотрел в дуло своего револьвера. – Надо же!

На него смотрели, как на пойманного вора: попался!.. Раздавались уверенные предположения, что де прозвучат еще выстрелы и «грянет возмездие!». Так и носилось в воздухе: грянет!..

К Фоме подошел его секундант, черный пушок над верхней губой молодого человека был мокрым от волнения. Сзади него топтался распорядитель, наблюдая. Фома с интересом узнал, что было четыре выстрела, но барон, оказывается, не успел сделать и одного!

– Как вы это объясните, ваше сиятельство?..

Кроме как рассеянностью барона, граф объяснить это не мог.

– Или у вас не стреляют на дуэлях? – спохватился он. – А только бегают? Так у меня нога!..

– Вы прострелили ему обе руки, граф! – с укоризной заметил секундант.

– А что по вашему надо было прострелить? – спросил Фома. – Голову? Грудь?

Секундант смешался.

– Но зачем же вторую?

– Нервы, – пожал плечами Фома.

Секундант растерянно облизнул губы и оглянулся на распорядителя, тот утвердительно кивнул.

– А ухо? – спросил секундант, краснея. – Зачем вы прострелили ему ухо?

– Для серьги, господа, чтобы она звенела, напоминая барону, что жизнь прекрасна только при наличии смерти! – отчеканил Фома.

– У вас всё? – спросил он, протягивая пистолет. – Я могу, наконец, сойти с этого места или вы все по очереди будете в меня стрелять?

Секундант с распорядителем отошли. Тело барона понесли к выходу, он стонал в беспамятстве. Веселье не удалось, здесь его понимали по другому.

31. Визит к Змею

Музыка, когда общество вернулось в зал, продолжалась, но танцев уже не было. Джентльмены играли в карты и на бильярде, дамы – в фанты или что-то похожее, взвизгивающее.

Фома гонял шары в одиночестве, даже пить не хотелось в такой душной атмосфере. Один раз к нему подошел сэр Троп, имени Радуги, но Фома, с горя позабыв этикет, обыграл и его, вчистую, не дав даже ударить, чем обидел первый кий королевства безмерно и опять остался один.

После этого он поспешил поменять бильярдный стол на ломберный, где, впрочем, тоже обретался в одиночестве, даже Пуя не подходила в нему, забыв об обещанных сюрпризах. Может, она имела в виду дуэль?.. Зато подошел Доктор.

– Смело! – буркнул Фома.

– Ты настолько поглощаешь внимание присутствующих, что рядом с тобой будет незаметен и Милорд, – усмехнулся Доктор. – Что произошло?

Фома рассказал, перемежая рассказ сдачей карт, подробно живописал тварей из здешних бассейнов, зал «эха».

– Я тут тоже пообщался… – Доктор небрежно откинулся на стуле, забирая взятку. – Банка с пауками. Все копают друг под друга: Трапп под полковника, барон под Кортора, а полковник, может и выше.

– Но закапывают почему-то меня.

– Потому что ты – фактор, не поддающийся учету. Никому не охота оставлять темную карту на последний кон.

– И что?

– Ничего, подождем до завтра, до Милорда.

– Ты что-то знаешь! Ты все время знаешь чуть больше того, в чем я по уши нахожусь!

– Не нервничай, все идет по плану – мы на Дне. Ты же этого хотел?

– Я?! – удивился Фома.

– А кто же? – Доктор снова забрал взятку. – Ты думаешь, если я или Сати говорим тебе, что надо двигаться, так мы этого хотим? Мы делали только то, что тебе необходимо, это не наш план.

– И не мой!.. – Фома пропустил верную взятку и от этого разгорячился. – Меня таскают на поводу, как бойцовую собаку, заставляя рвать глотки, даже не соображая, за что, а ты утверждаешь, что это я все придумал?

– Ты нынешний, может и нет.

– Постой-постой! Что значит, нынешний? Ты хочешь сказать, что есть и давешний, так что ли?

– Да и может быть не один. Вот кто-то из них все и придумал.

– У меня сейчас голова отвалится! Двойник во времени?.. Стой, это моя взятка! – Фома задержал руку Доктора.

– Извини, автоматически, ты все время отдавал!

– Шулер!.. А ведь ты все время играешь краплеными картами, Док! Все время, с самого начала! А теперь прячешься за моими лирическими двойниками! Что ты узнаешь завтра?

– Ты что сдурел? – прошипел Доктор. – Отпусти руку!

– Что завтра? – раздельно повторил Фома.

– Поединок! – сказал Доктор, побледнев, и Фома понял, что больше он ничего не скажет.

– Кого с кем? – попробовал он только уточнить, все еще удерживая руку.

– Господа, в чем дело?.. – Подошел один из смотрителей ломберного зала. – Поменять колоду?

– Поменяйте вот этого господина! – отпихнул Фома стол и встал…

Нет ничего хуже засыпать в раздражении, с больной ногой и разыгравшимся воображением, да еще после дуэли. Лишь только он закрывал глаза, на него падали какие-то огромные кирпичные башни и вбивали его в землю так, что он не мог дышать, а потом превращался вдруг в бездонный колодец, выложенный этим же кирпичом, куда сам и падал, умирая тысячи раз от ужаса. Но на дне его настигала новая башня, которая обрушивалась с мстительностью живого существа, приговаривая при этом: иди в красную башню, иди в красную башню, иди…

Фома вскакивал на постели весь мокрый, как парашютист без парашюта, и таращился в темноту, пока не вспоминал, где находится. Вздохнув с облегчением, что это сон, он рухал на спину и… снова погружался в мир падающих стен, словно поверяя, но уже из-под башни, мечту Галилея о свободном падении. И так много раз.

Вынырнув в очередной раз из этого ужаса, он понял, что это не просто сон, потому что вспомнил поневоле, что Красная башня это одна из башен замка. Ну нет!.. Фоме стало нехорошо, когда он представил себя хромающим по угрюмым коридорам и залам, кишащими наемными убийцами и мерзкими тварями. Болела нога. Как я завтра с ней? Но еще неприятнее представлялась перспектива разбивать собой башни и летать с ужасом в тестикулах.

Он попробовал еще раз уснуть (на всякий случай, вдруг отпустит?), но сразу увидел бандитского вида каланчу, со свистом падающую между глаз: иди, в Красную башню!..

Все, хватит! Он окончательно проснулся и, проклиная все на свете: что я делаю?! – выполз из своих апартаментов.

Идти было невозможно, нога болела и опухала, кажется, прямо на глазах. От дикости и невообразимости своего путешествия, неприятные воспоминания о последнем разговоре с Доктором уже не терзали его так. Что он там плел?.. Двойники, управляющие ситуацией, план?.. Забыть!

Фома огляделся, а куда он идет, ведь он даже не знает, где эта самая Красная башня! Черт, что у меня с головой?! В конце коридора, под светильником, застыл стражник.

– Любезный, как пройти в Красную башню? – спросил Фома, подходя к нему.

Стражник молчал.

– Эй!.. – Фома присвистнул.

Тишина. Постовой спал. Нет, он не спал, он окаменел, наощупь.

Господи, что происходит?

Полутемный коридор стал фосфоресцировать. Явственно зазвучал сверчок тишины, когда сверлит только в ухе, тишина стала внешней, а внутри она наполнялась грозными звуками и шумами. Он почувствовал течение времени, как когда-то с Мэей, в трактире, но здесь движение его было гораздо более мощным и каменная статуарность часового указывала на это недвусмысленно.

Он почувствовал приближение чего-то едва уловимой вибрацией. Секунда, другая, третья… они капали холодными каплями с его висков… потом появился человек, из зала, примыкающего к коридору, где он застыл перед стражником. Двигался человек неслышно, хотя и не крался, и неспешно. Фома потрогал перевязь Ирокеза.

– Не надо, – негромко сказал человек, поднимая руку, и Фома послушно опустил свою.

Лица человека он рассмотреть не мог, тот встал между ним и факелом.

– Пойдем, – сказал незнакомец все тем же спокойным голосом.

И они пошли шумящим от потоков времени, как огромные водопроводные трубы, коридорам замка. Слабое мерцание вокруг нарастало и вскоре стало серебристо-голубым. Фома хромал и ни о чем не думал.

Показался бассейн. Идущий впереди человек стал спускаться в него по невидимым в воде ступеням, Фома – за ним. Через некоторое время голубоватое сияние сменилось синим, они были под водой. Она уже не казалась смертельно обжигающей, даже холодной, температура ее не ощущалась, как не ощущалось, что это инородная среда. Фома чувствовал себя в страшной воде совершенно естественно.

Они погружались по ступеням все глубже и глубже, потом поплыли, но стремительно. Сначала хотелось задавать вопросы, все эти «как», «что», «куда?», теперь они отпали. Неважно. Важное впереди. Синяя глубина становилась черной… ослепительно черной… сияющей, как яркий свет тысяч солнц, но абсолютно не слепя. И он увидел…

Огромный, гораздо больший чем мог охватить его взгляд, спиралевидный массив. То, что он спиралевидный Фома просто знал, видеть не мог, так же, как и то, что массив сужается кверху, но ни основания, ни вершины тоже не было видно, не хватало даже такого яркого и подробного света. Только угадывалось, что это была башня, выложенная исполинскими круглыми блинами – кольцами, кажущимися каменными и в то же время живыми.

– Выше! – подсказал его проводник, и они устремились вверх.

Когда уже казалось, что нет конца этой стене, последовали три резкие световые вспышки. Фома понял, что его спутник или кто-то еще сжимал время, пожалев его, и тогда они увидели голову Змея. Это была вершина исполинской башни.

Змей спал. Под ним лежало все мыслимое во вселенной и в то же время казалось, что Змей был в точке, которая является центром всего. Его огромное неспешное дыхание являлось источником всех пульсаций космоса, а тело, своей тяжестью и всеобъемлимостью, гасило эти пульсации, настигая. Именно настигая, неподвижно настигая!

Именно такая непостижимость! Змей неподвижно лежал на своих кольцах и в тоже время стремительно двигался. Более того, Он был и Его не было. От этого кружилась голова и становилось одновременно просторно в душе и дурно в желудке.

– Это одно! – было сказано Фоме.

Змей открыл глаза и посмотрел на него. Фома узнал этот взгляд, это был взгляд той твари, что вынырнула из бассейна. Но если там были ненависть, дикость и лютый голод, то здесь – мощное излучение такой невероятной пустоты, бездны, что даже клетки организма Фомы застыли, перестав делиться. Это не была смерть, это было Небытие. Вода стала такой же, как тогда, в бассейне – жидким льдом, мертвой водой – водой не для него. Это была антиматерия, аннигилятор.

– Это другое! – услышал он откуда-то издалека, теряя последние искорки сознания в этой враждебной среде. – Но это не то, что ты видишь и пытаешься себе рассказать, чтобы понять…

– Граф, твою мать, очнись! Речь, между прочим и о тебе, вдовец соломенный!..

Фому резко выдернули из вод забытия. Очнувшись он сразу потребовал свободы, что, впрочем, делал всегда, едва увидев Веру. Он же выполнил все условия, женился!.. А речь как раз шла именно об этом, и Вера в возмущении закричала, что Фома, на самом деле, условия-то и не выполняет – ни разу не взошел он к ней на брачное ложе и не разделил его, как подобает мужу здравому и рассудительному, а не инвалиду головного мозга. Даже не притронулся к супружескому пирогу, нарцисс Саронский, лилия долин, его сиятельную мать!

Но высказывалось все это почему-то Ефиму и в выражениях гораздо более страстных и брутальных, так что определение «одр ливанский» было самым безобидным.

– Ну, давай я исполню эти, как ты их называешь, супружеские обязательства! – взорвался Ефим. – Не обещаю пурпурных седалищ и ворот Барбтрабима, но озерки есевонские будут, если уж мы перешли на этот блядский язык, сосцы твои два козленка!..

– Ой-иии! – запела Вера, и голос ее сказал больше слов. – Сиди уж, козленок!

– А что такое он может, чего не могу я? – уязвился Ефим. – И откуда ты это знаешь, если он не «восходил»?

– Вы куда-то не туда завернули, – напомнил о себе Фома. – Вопрос о моем освобождении, а вы о каких-то одрах и кедрах?

– Вот видишь! – ткнул пальцем Ефим. – Ему нужна свобода, а не ты!

– А ты поправь ему голову, как же можно отказываться от меня в здравом уме?

– Правил уже! Он теперь вообще неизвестно где и чей пациент… английский, наверное!

Фомы словно не было, он был клиент.

– Ты хочешь сказать, что все – надежды нет?

– Есть вера! – хохотал в истерике Ефим.

Дальше разговор стал для Фомы совершенно непонятен, какой-то договор, какая-то неустойка. Слово за слово, они уже угрожали друг другу, потом Вера бросилась бежать куда-то. Докладывать или закладывать, что ли? Ефим за ней, забыв о Фоме, как об игрушке, и он опять начал строить свою башню из домино…

Пришла Ирина, она всегда приходила в одно и то же время. На этот раз она почти ничего не говорила, а только сидела, внимательно рассматривая его, словно прощаясь, он тоже молчал, потом ушла, так ничего и не сказав, погладив только по голове.

Но он этого не заметил. Он трудился над башней – сосредоточенно, выверяя каждое движение, находя точное место костяшкам, предвидя любую оплошность, любое колебание воздуха. Он понял – башня должна выглядеть, как винтовая лестница, как спираль, но самое главное – угол, под каким она должна скручиваться, угол должен плавно меняться, как у ДНК, чтобы компенсировать все колебания воздуха и основания. Когда башня была готова, он не поверил себе, слишком хрупким и ненадежным казалось это сооружение, и слишком совершенным. Он сказал себе, стараясь не дышать, что если она простоит, пока он досчитает до трех, то выйдет отсюда. И начал считать: раз, два…

Дверь резко распахнулась.

– Келдыш, пора на горшок!

– Три! – в отчаянии выкрикнул Фома, чтобы успеть и видя, как рассыпается, на глазах, его надежда, его вера.

И столько было искреннего чувства в этом крике, что Петрович невольно качнулся в сторону падающей башни, чтобы поддержать. Этого было достаточно. Три удара, все по оси главного меридиана, с последним, четвертым, в точку затмения, и Петрович, как Голиаф, безмолвно опустился на колени. «Теперь обрезание!» – хмыкнул Фома, разрывая смирительную рубаху, которую обязан был носить постоянно, и туго пеленая санитара по последней смиренной моде.

Вовремя, потому что тот зашевелился, замычал рукавами во рту.

Спустя минуту, Фомин вышел из комнаты отдыха, совершенно другим человеком, отдохнувшим.

– Значит, мне не удалось, – пробормотал Доктор, увидев его.

Он был уже без страшных штырей в голове, а может, никогда и не был в них, как говорил Ефим, но руки его были связаны рукавами под кроватью.

– Чего не удалось?

– Убить тебя.

Фомин не очень удивился этому заявлению. Чего только с ним не делали – убивали, женили, хоронили, разрывали на части и выбрасывали в окно, а оказалось, что он просто сумасшедший. С книгой. Огромный вклад в развитие психо-парковой скульптуры – психопатическая вариация девушки с веслом – идиот с книгой. Теперь вот еще один сумасшедший, сумасшествие которого отчасти и его, Фомина, вина. Он со вздохом склонил голову: мол, на, если хочешь!

– Причем здесь я? – скривился Доктор (он все понял). – Они хотят завладеть твоим мозгом!..

По словам Доктора выходило, что Ассоциация и Томбр, описанные в его книге, гоняются за Фомой с мозгочерпалками наперевес. Книга не бред, а их, с Фомой, настоящая жизнь. Открытый мир. Что-то опять про переходы, замки, пространства.

Фома понимающе кивал. На просьбу развязать руки тактично погладил одеяло.

– А потом ты попросишь меня закрыть глаза. Знаю я уже все, милый Док. У меня из-за тебя голова, как глиняный горшок – из одних черепков.

– Я не сумасшедший, да и ты тоже. Мы здесь оказались из-за дыры, которая схлопывается и выбрасывает тебя все время почему-то сюда…

Вот этого-то Фомин, выздоровев, слышать уже не мог, наслушался.

– Послушай, это даже не смешно. Ты травишь себя и меня. По отдельности мы бы уже давно выписались отсюда. А так – подогреваем сумасшествие друг друга. Один подлечится, другой подоспеет с крышей на сносях и дружеским сотрясением мозга. Так и помогаем друг другу. Сколько раз ты бил мне по башке?.. С этими дырами у тебя определенный бзик, правильно Фима говорит.

– Фима… – Доктор посмотрел на него с сожалением. – Ты что еще не понял, что Фима – это Лоро? А Вера – Лилгва твоя ненаглядная!

– Ага!.. – Фома коротко хохотнул от безнадеги случая. – Фима у нас Лоро, Вера – Лилгва, Маркин – Меркин…

– А ты кто – каппа? – засмеялся он, уже горько. – Осталось только мне снова взбеситься и признаться, что я Милорд – и нас, после такого взаимного признания, ждет новая порция циклодолбона и курс повышения IQ, путем дренажной лоботомии! Книги начитался?

– Да не читал я её вообще, твою книгу, в глаза не видел, я и так все знаю!.. – Доктор был вне себя, и кровать яростно сотрясалась. – И когда он узнает, как попасть за Черту, он тебя уничтожит!

– Как?.. – Фомин постарался задать этот вопрос, как можно осторожнее, чтобы Доктор не сломал кровать.

– Да хоть как, по любому! Он уже спрашивал у тебя о Черте, о твоем замке? Развяжи меня!

– Естественно, спрашивал!.. – Фомин благоразумно пропустил просьбу мимо ушей. – Он хочет понять мой бзик, как доктор, чтобы вытащить меня. И всё. Это терапия. Он даже просит меня закончить книгу, чтобы я сам для себя мог проговорить все это и избавиться. Что здесь такого?

– Фома-ааа! – застонал Доктор. – Ну как еще я могу тебе это доказать?.. Развяжи мне руки и я тебе сразу докажу!

– Да не надо ничего доказывать… – Пожал плечами Фомин. – Все и так ясно.

– Что тебе ясно?! – Доктор неожиданно успокоился, руки, рвущие привязь, ослабли, он умоляюще посмотрел на Фомина. – Ну хорошо, тогда… прошу тебя… убей Лоро!

– В смысле, Ефима? – не понял Фомин, хотя и это звучало не менее дико.

– Нет, Лоро!

– Как?!

– В книге!

– В книге?!

Фомин уже точно знал, что разговаривает с неизлечимым и главное очень опасным сумасшедшим, Доктор же продолжал, словно бредя:

– Пиши книгу, как он просит, но убей его там!

– И… что?

– И тогда его не станет и здесь.

Фомин потрясенно молчал. Силлогизм Доктора, несмотря на всю его фантастичность и мрачный мистицизм, поражал красотой и потусторонней или, вернее, по-индуистски надмирной логикой воздаяния. Он предлагал использовать собственный инструмент кармы, так сказать, «карма» нный Божий Суд.

– Ты… далеко ушел, – восхитился он.

– А ты напиши, посмотришь! – усмехнулся Доктор, вновь обретая равновесие. – И вот это, кстати, напиши, как мы освобождаемся отсюда. Пиши-пиши! Он же тебя все равно никуда не отпустит – убьет, залечит, не знаю как еще, но не отпустит. Пока ты пишешь, он тебя не тронет, а ты заодно проверишь мой постулат, который тебе кажется безумным. Хуже-то тебе не будет, а вот лучше…

– А вот лучше будет точно! Пиши, Фома! – услышали они оба.

Повернувшись, Фомин увидел Ефима в совершенно диком для психушки виде. Через все его лицо от уха до нижней скулы шла глубокая кровавая ссадина, в окружении других, помельче. Ссадина была свежей и еще сочилась сукровицей. Вера? Не может быть!.. Белоснежный халат был разорван в нескольких местах и запачкан кровью и еще чем-то буро-зеленым, как химреактив. Руки Ефима были тоже в крови и держали тяжелую связку ключей, как оружие.