Текст книги "Чаша Отравы (СИ)"

Автор книги: Сергей Дмитрюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 54 страниц)

– Эх, Сид! Вы не понимаете… – тяжело вздохнул экзоархеолог. Он хотел ещё что-то добавить, но сокрушённо махнул рукой и замолчал, понуро опустив голову.

В закопчённом помещении горело только аварийное освещение, но и этого было вполне достаточно, чтобы оценить масштабы нанесенного взрывом ущерба. Мы позвали с собой ещё двух механиков на случай, если придётся подключать повреждённую аппаратуру. Я вместе с ними первым вошёл в лабораторию. Пришлось расчищать дорогу от громоздких металлических ящиков с приборами и датчиками, опрокинутых взрывом и валявшихся повсюду на полу, загромождая проход.

Под подошвами ботинок у меня что-то хрустело. Пол казался скользким, как лёд. Я с удивлением взглянул себе под ноги и понял, что это были кусочки оплавленного и застывшего стекла, покрывавшие всё вокруг янтарными наплывами, похожими на застывшую сахарную патоку. Смотровое окно испытательной камеры зияло чёрным провалом, за которым трудно было угадать очертания предметов, находившихся там. Осторожно приблизившись к нему, мы с Акирой заглянули внутрь. Влад стоял позади нас, подсвечивая нам мощным фонарём.

Первое, что я увидел в его свете – ком сплавленного металла из которого жалобно торчала железная рука-манипулятор с зажатым в ней лучевым резаком – всё, что осталось от могучего робота.

«Саркофаг» стоял на прежнем месте… вернее только одна его половина. Верхняя же часть, словно раскрывшаяся крышка, валялась рядом на полу. С замиранием сердца мы приблизились к загадочной капсуле, освещая себе дорогу фонарями. Внутренняя поверхность «крышки» в лучах фонарей казалась зернистой с желтоватыми вкраплениями.

– Давор! – окликнул одного из лаборантов Акира. – Вы не могли бы попробовать просканировать эту поверхность? Меня интересует её покрытие. Как вы думаете, из чего это сделано?

– Трудно сказать так сразу, – отозвался лаборант, подходя ближе и доставая из кармана портативный сканер. Небольшое прямоугольное табло засветилось в темноте голубым светом. – Сейчас попробуем определить приблизительный состав. Но для более тщательного исследования потребуется время и образцы вещества.

– Да, да! Хотя бы беглый анализ! – нетерпеливо отозвался Акира, переходя к стоявшей на закреплённом постаменте второй половине «саркофага».

Чтобы заглянуть внутрь, нужна была лестница или какая-то подставка.

Мы стали подыскивать что-то подходящее.

– Ого! – воскликнул Давор. – Очень интересно!

– Что? Что там такое? – оживился экзоархеолог, порывисто шагнув в его сторону.

Мы с Владом тоже подошли ближе, с интересом заглядывая в экран сканера.

– Похоже, что здесь имеются большие вкрапления цинкита, – пожал плечами лаборант.

– Да? И что в этом такого? – удивился Акира, явно не понимая, о чём идёт речь.

– Постойте, – вмешался я. – Кажется, я догадываюсь, в чём тут дело. Цинкит является источником для производства оксида цинка. Верно? А оксид цинка, в свою очередь, способен генерировать электрический ток с помощью пьезоэлектрического эффекта.

– Правильно мыслите, – одобрительно кивнул лаборант и довольно хмыкнул. – Для возникновения этого эффекта может быть достаточно простой механической нагрузки. А при большой чувствительности проводника ток может вырабатываться даже под давлением звуковых волн!

Он оглядел нас с важным видом.

– Сейчас мы широко используем эту технологию для зарядных устройств и накопителей энергии. Вот и здесь, похоже, тонкая плёнка из наноструктур выполняла туже функцию. Ко всему прочему, оксид цинка обладает фотокаталитической активностью. Покрытые им поверхности становятся самоочищающимися и бактерицидными.

– Тоже, кстати, немаловажная деталь, если учесть факт того, что внутри долгое время находится что-то живое, – согласился я и посмотрел на Акиру.

Тот промолчал.

– Интересно и то, – продолжал Давор, – что при разогреве до относительно небольших температур оксид цинка превращается в крошечные нанострежни, которые на такой большой поверхности становятся громадным генератором энергии.

– А мы поспособствовали этому, пытаясь вскрыть капсулы лучевым резаком! – печально подытожил Акира Кензо.

– Получается что так, – пожал плечами Давор.

– В результате и произошёл этот взрыв! – сокрушённо покачал головой Влад.

– Послушайте! – смело выступила вперёд Эйго. – Но ведь на Марсе мы не пытались вскрывать «саркофаги»!

– Верно! – поддержала её Светлана. – Почему же там случилось почти тоже самое?

Она недоумённо смотрела на осведомлённого лаборанта.

– Вы хотите получить от меня ответы на все вопросы? – усмехнулся тот. – Сожалею, но я не в курсе всех тайн природы.

Лаборант развёл руками.

– Думаю, на Марсе как раз могли сыграть роль те самые звуковые волны, – размышлял я.

– Сид прав, – согласился со мной Акира. – Мы не знаем, сколько тысячелетий простояли эти «саркофаги» в своём подземном убежище не тревожимые ни кем. Когда мы появились там, любой громкий звук мог послужить катализатором, спусковым механизмом этого разрушительного процесса… Хотя мне почему-то кажется, что тайна его кроется как раз внутри самого «саркофага».

– Странно, – медленно произнёс Иллик. – Если внутри «саркофага» находилось что-то живое, то оно должно было бы позаботиться о том, чтобы подобное никогда бы не случалось… Но это случилось… Может быть, там, внутри находился вовсе не биологический организм?

Юноша беспомощно посмотрел на нашего биолога.

– А что? – не поняла его намёки Эйго. – Что там, по-твоему, могло находится? Мы же все видели на снимках настоящего дракона!

– Возможно, это был тот самый «огненный Дракон»? – осторожно предположил Акира Кензо.

– Но что же там сейчас?! – взволновалась Светлана. – Осталось хоть что-то или всё уничтожено взрывом?.. Ребята! Давайте посмотрим, наконец, что там, внутри! – горячо воскликнула она, вся сгорая от нетерпения.

– Мне и самому это интересно, – дрожащим от волнения голосом промолвил экзоархеолог.

Подтащив к «саркофагу» несколько ящиков, валявшихся неподалёку, мы осторожно взгромоздились на них, как на самодельную лестницу.

– Свет! Дайте больше света! – дрожащим от волнения голосом, попросил Акира.

Лучи нескольких фонарей озарили темноту внутри таинственной капсулы. На дне её лежала гора потемневших коричневатых чешуек, напоминающих истлевшую бумагу. Сквозь них местами проступал пожелтевший костяк странного и мощного скелета.

– Похоже на стопки древних книг в хранилище… – обескураженно промолвил Иллик.

– Он жив? – насторожился встревоженный Влад.

– Это мумия?.. Это же мумия! – вырвалось у Эйго.

– Но зачем такое сложное устройство «саркофага» для простой мумии? – удивилась Светлана.

– Думаю, капсула нужна была для сохранности чего-то иного, – уверенно сказал Акира. – Здесь хранилось нечто вроде «шаров праны» – энергетическая сущность этого самого Дракона!

– Его душа! – не в силах сдержать волнения, Светлана посмотрела на экзоархеолога.

– Да. А здесь мы видим лишь то, что осталось от его бренного тела.

* * *

Чёрная мгла вокруг трепетала и вздрагивала, словно, огромная медуза, раскинувшая во все стороны свои щупальца. Неожиданно эта «медуза» стала истончаться и светлеть, как истончается и светлеет чернильная клякса, растворяющаяся в стакане воды, и тогда колеблющаяся завеса тьмы разорвалась.

Я отчетливо ощутил себя парящим высоко над аметистовым океаном, но я не видел ни своих рук, ни своих ног. Я вообще не чувствовал своего тела, словно, его и не было вовсе. Зато я отчётливо слышал плеск волн, хотя морской простор подо мной оставался по-прежнему неподвижным. Сейчас он больше походил на океан застывшего стекла, или громадный кристалл, переливавшийся всеми оттенками синевого.

Я посмотрел на небо и не увидел там солнца. Да и само небо, как и океан, выглядело странным мерцающим кристаллом сиренево-розового оттенка. Временами оно вспыхивало изнутри неяркими молочными всполохами, словно, это пульсировало сердце в груди неведомого Великана.

Казавшийся отлитым из меди, берег постепенно переходил в высокие красно-фиолетовые горы, искрившиеся разноцветными камнями. Их яркое свечение слепило меня, создавало пылающую дымку, окутывавшую горбатые вершины невесомым туманом света. Сквозь этот туман проступала белая лестница, поднимавшаяся от побережья к самым горным вершинам. Она казалась фарфоровой и, должно быть, скользкой. С двух сторон эту лестницу окаймляли рощи странных пирамидальных деревьев, поразивших меня ещё больше, чем это небо и этот океан.

Эти деревья были неживыми. Стволы и ветви их, казалось, были отлиты из какого-то золотистого металла, брызги которого разметал могучий ветер, а листья, словно, вырезаны искусной рукой неведомого мастера из драгоценных камней оливкового и сиреневого цвета. И всё же эти ветви и эти листья вздрагивали, как от порывов налетающего ветра, хотя я и не ощущал никакого движения воздуха вокруг себя…

Вдруг я понял – они разговаривают между собой! Да, да, разговаривают! Оказалось, что эта странная, непонятная мне речь наполняет всё пространство вокруг. Звуки её сливаются в монотонный мелодичный шум, напоминающий шум ветра или плеск морских волн. Этот «шум» подхватывали горы, камни и даже небо надо мной, и этот неспешный, едва различимый для моего слуха, разговор казался нескончаемым и вечным. Я плескался в его волнах, радуясь, как ребёнок только что научившийся плавать, и чувствовал, как эти волны несут меня к вершине горы, где широкой площадкой оканчивалась та самая белоснежная лестница…

Там, на площадке стояло подобие огромного серебряного трона, на котором, подняв голову к небу, восседала синекожая незнакомка. Её широко расставленные миндалевидные глаза были закрыты. Она была полуобнажена, так как золотистая полоса ткани, усыпанной искрами драгоценных камней, была переброшена через одно плечо, и охватывала наискось только грудь женщины и часть её бедер.

Казавшиеся тяжёлыми, чёрные локоны на голове незнакомки, собранные в странной прическе, расходились в стороны, отдалённо напоминая раскрытый змеиный капюшон. Сверху их покрывала высокая массивная «корона», которая слегка отклонялась назад, к затылку, визуально скрадывая удлиненность черепа синекожей «царицы»…

Почему царицы? Я сам этого не знал. Но это первое, что пришло мне в голову при взгляде на эту загадочную женщину.

Впечатление усиливало и массивное ожерелье из крупных пунцовых камней, покоившееся на высокой шее «царицы». Овальное же лицо её, сужавшееся к подбородку, с крупным ртом и широким открытым лбом, казалось, было покрыто сенью умиротворённого сна…

Невесомый, я застыл где-то высоко над ней, испытывая странный трепет и сильное волнение.

И она, казалось, почувствовала это моё волнение – глаза её медленно открылись и выплеснули на меня ослепительное пламя, от которого моя душа похолодела и сжалась. Тут же я ощутил, как мягкая, но неодолимая сила начинает сплющивать меня. Я испуганно рванулся в сторону, прочь, но неведомая мощь взгляда таинственной владычицы продолжала удерживать меня на месте…

«А может быть, она богиня?» – пронеслась в голове шальная мысль и… Я проснулся.

Я сел на постели, обливаясь холодным потом. Спавшая рядом Светлана, тоже проснулась, приподняла с подушки голову. Спросила слабым спросонок голосом:

– Что с тобой, любимый?

Я взглянул на неё – бронзовокожую, с растрёпанными волосами, манящую, едва прикрытую съехавшей простыней. Пробормотал невнятно:

– Так… ничего… Приснилось что-то…

– Родной! Иди сюда!

Она протянула ко мне руки, и я послушно окунулся в её теплые объятия, крепко прижимая к себе её горячее влекущее тело. Наши губы на мгновение слились, но в это время из соседней комнаты донёсся предательский зуммер вызова визиофона.

– Который час?

Светлана с сожалением и недоумением посмотрела на меня и откинулась на подушку.

– Без четверти пять.

Я взглянул на часы, почти не сомневаясь в том, кто находится на другом конце канала связи.

– Лежи. Я схожу, посмотрю кто там.

– Только не долго, – попросила она, зябко кутаясь в смятую простыню. – Мне без тебя будет одиноко.

– Хорошо. Я скоро.

Шурша босыми ногами по ковру, я вышел в гостиную. Розовый огонек вызова на приемной панели визиофона ритмично мигал; с длинными перерывами повторялся негромкий звуковой сигнал. Поискав глазами, я натянул на себя рубашку, лежавшую на спинке одного из кресел, и нажал кнопку, включая обратную связь.

– Доброе утро, Иван Вениаминович!

– И тебе доброе, – кивнул Громов. Прищурившись, поинтересовался: – Разбудил?

– Да, – ответил я. – Что-нибудь случилось?.. Что-то важное?

– Извини за ранний звонок, – своим обычным холодноватым тоном продолжал Громов, не отвечая на мой вопрос. – Мне вот что-то не спится в последние дни… Да и о разнице во времени, если честно, я не подумал. Извини.

Он суховато улыбнулся одними кончиками губ.

– Бывает, – многозначно протянул я, вяло озираясь по сторонам.

На самом деле его ранние звонки у нас в Отделе не были ни для кого в диковинку. Все давно привыкли к подобной манере общения с его стороны. Собственно, я прекрасно понимал, что в его возрасте нужно было бережно относиться ко времени. Это в юности мы бываем слишком расточительны. С годами начинаешь понимать, как важна каждая минута, которую нужно наполнить нужным делом или важным смыслом.

Я выжидательно посмотрел на начальника Особого отдела.

– Есть важный разговор, – не дожидаясь моего вопроса, серьёзно сказал он. – За последние месяцы произошло много событий, среди которых я как-то упустил нить понимания всего происходящего вокруг научной группы Акиры. А ты стал слишком сосредоточен на себе самом… Или, может быть, это обычная беспечность? – кончики губ Громова снова дрогнули в сдержанной усмешке.

– Может быть, ты просто отдался во власть чувств, и они чрезмерно расслабили тебя?

Я на мгновение погрузился в глубину его голубых глаз, чувствуя, что начинаю краснеть, как провинившийся школьник перед учителем.

– Ты только правильно пойми меня, – продолжал Громов. – Я вовсе не осуждаю тебя… Да и права я такого не имею – осуждать или поучать тебя… Но не пострадает ли от этого наше общее дело?

– Нет, – твёрдо ответил я, стойко выдержав его взгляд. – Мои чувства не помеха для моей работы. Но вы, видимо, не доверяете мне, раз прислали сюда Влада?

– Влада?.. Нет, нет, что ты! – с лёгкой весёлостью отмахнулся начальник Особого отдела, но глаза его остались непроницаемыми и сосредоточенными. – Разве я могу не доверять тебе? Разве ты можешь подвести нас?

Я снова ощутил себя юнцом под его пытливым взором наставника.

– Вот что… – Громов сложил на коленях сцепленные сухие пальцы. – Давай встретимся завтра здесь, в Городе и поговорим обо всём подробно. Сейчас слишком рано для подобных бесед, и я чувствую себя неловко, словно, без спроса вторгаюсь в твою личную жизнь… Буду ждать тебя в одиннадцать, в Храме Славы. Идёт?

– Хорошо, – кивнул я.

– Ну, вот и прекрасно! – улыбнулся на прощание Громов, и экран погас, погрузив меня в предрассветные сумерки.

Со странными смешанными чувствами я вернулся к Светлане, в её теплые объятия, но ещё долго не мог уснуть, глядя в серую пустоту перед собой. Тревожные мысли одолевали меня.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ЧАША ОТРАВЫ

«Мне дал отравы злобный царь испить в его чертоге.

И показался яд водой, твои омывшей ноги.

Корзину с черною змеей поставили с опаской,

Но я тебя узнала в ней и укротила лаской…» Мирабаи

«Со времен древнейших дева,

Дочь прекрасная Эфира,

В безграничной шири Неба

Жизнь свою вела веками.

Семь веков она блуждала,

Семь веков она трудилась,

Когда первенец родился.

Вот красиво мчится утка,

К матери-воде стремится.

Легко села на колено.

Место ищет для гнездовья,

Безопасное для кладки.

И в него сложила яйца.

Шесть яиц снесла из злата,

А седьмое из железа» «Калевала»

Громов медленно шёл рядом со мной, и мне казалось, что дорога по белой мраморной спирали, опоясывавшей пять, устремившихся к небу, гранитных обелисков Храма Славы, давалась ему с трудом. Мы проходили мимо миллионов имён неведомых мне героев со всей Земли, увековеченных золотом на отшлифованном до зеркального блеска красном камне, с каждым шагом приближаясь к огромному куполу из чистого горного хрусталя. Он пылал на солнце победным пламенем прямо над нашими головами.

– Ещё не так много времени прошло, и все мы хорошо помним, как было потоплено в крови народное восстание Квой Сена, – негромким, почти бесцветным голосом говорил начальник Особого отдела, поглядывая на золотые надписи на граните. – Тогда казалось, что росток новой жизни – Свободная Республика для Народа – способен изменить весь ход истории на Гивее, пустить его по новому руслу. Ведь само название этой планеты, выбранное для неё когда-то первыми переселенцами, на древнем языке означает «жертвование», «искупление». Тогда они ясно осознавали всю тяжесть содеянного ими и не хотели его повторения для себя в будущем. Но ход истории неумолим. Часто благие намерения предков бесследно растворяются в деяниях потомков… Разве мог кто-то из нас несколько лет назад подумать о том, что наше бездействие будет стоить братскому гивейскому народу стольких жизней?

– Бездействие? – удивился я.

– Четыре года назад ни я, ни кто-то другой в Совете не выступил с предложением оказать поддержку Квой Сену, – печально промолвил Громов. – Хотя тогда вряд ли это что-то изменило бы. Будь кто-то из нас дальновиднее, это наше предложение всё равно бы затормозилось Советом Экономики.

– А разве такое предложение было возможно? – ещё больше удивился я. – Ведь существуют договорённости между Трудовым Братством и Сообществом. Как можно нарушать данное слово?

Я смотрел на Громова и не верил, что он говорит мне подобные вещи, что он вообще допускает для себя подобные мысли.

– Соглашения появились потом. Если ты забыл, – напомнил он, и в его голосе зазвенели знакомые металлические нотки. – Тогда все мы надеялись на тесное сотрудничество с Гивеей, которое длилось на протяжении шести веков… Хотя, конечно, эти надежды питались лишь бесплотными иллюзиями, – добавил Громов и металл в его голосе сменился сквозящей горечью. – Трудно было ожидать от людей, сосланных когда-то с Земли за нежелание влиться в единую семью, закостенелых приверженцев старого, преступивших все законы человечности, стремления измениться к лучшему, желания разделить наши идеалы. С самого начала эти надежды стали нашей ошибкой. Нужно было предоставить этот мир самому себе, оставив его людям право решать самим за себя.

– Вы считаете, что не стоило тратить столько усилий и средств на помощь Гивее? – с сомнением спросил я.

Громов посмотрел на меня холодновато и отчуждённо.

– Стоило меньше внимания уделять материальной стороне помощи, – убеждённо произнес он. – И подумать о создании благоприятной духовной основы для нашего воссоединения. В древности это называли подвижничеством. Хотя мы и делали шаги в этом направлении, но эти шаги были слишком робкими и вызывали много споров… Как сейчас вызывает споры желание обезопасить Землю от надвигающейся угрозы.

Он задумчиво посмотрел на меня.

– Но теперь мы стали мудрее. Мы стараемся держать ситуацию под контролем, хотя сейчас это значительно труднее делать в связи с возникшими договорённостями и обоюдными соглашениями.

– Не понимаю вас, Иван Вениаминович. Мы снова пытаемся вмешиваться в чужие дела? – изумился и возмутился я. – Зачем?

– Я этого не говорил, – холодно отрезал Громов. – Но своего врага нужно знать. Знать хорошо. Тогда его неожиданные поступки и решения не будут столь неожиданными. Это не вмешательство, Сид. Это изучение. Изучение изнутри мира, о котором мы, в сущности, теперь мало что знаем.

– И, тем не менее, вы уверены, что Гивея наш враг? Что этот мир агрессивен? Что он возможный носитель зла?

Я с негодованием посмотрел на начальника Особого отдела.

– Не лови меня на слове, – спокойно сказал он. – Агрессивность означает злость, злобу, ненависть или ярость. Она не окрашена никак – ни негативно, ни позититвно. Она нейтральна. Агрессивное же поведение вызывается этими эмоциями. Агрессия и страх взаимосвязаны. Агрессия всегда сопровождается приступом страха, а страх может перерастать в агрессию. Если на группу животных нагонять страх, они становятся агрессивнее. То же происходит и толпой людей или обществом в целом.

В Сообществе у власти стоят силы, которые нагнетают этот страх в своём народе. И делают они это потому, что сами испытывают страх – страх потерять свою власть, своё превосходство, своё влияние на умы и судьбы людей. Отсюда рождается и их агрессия по отношению к нам. Прекрасно осознавая те проблемы, которые раздирают их общество изнутри, и хорошо понимая, что недовольство народа рано или поздно может снова выплеснуться революционной волной, правители Гивеи стремяться направить этот внутренний вектор недовольства, угрожающий их существованию, вовне. Вот поэтому-то они и зарождают в своём народе страх перед нами, землянами – сумевшими добиться для себя лучшей жизни, не побоявшимися всех лишений и невзгод на этом долгом и трудном пути. И имя этому страху – патриотизм. Народ Гивеи находится в ослеплении этого страха. Правителям же Сообщества патриотизм необходим, как воздух для достижения своих корыстных и властолюбивых целей, потому что погруженные в него, как в тёмную воду, люди добровльно отрекаются от своего человеческого достоинтсва, разум их пребывает во сне, совесть больше не имеет никакого значения.

Но восхваляя патриотизм, отдавая себя в рабское подчинение владыкам, и стар и млад совершенно забывают о его неизбежных последствиях – войнах. Поэтому-то и появляются призывы к силовому захвату новых территорий, пускай даже ценой экономического коллапса собственной планеты, призывы к поискам внешних врагов, повинных во всех внутренних бедах. Эти призывы смешиваются с призывами к объединению вокруг некоей общей великой идеи, которой может быть, например, мысль о собственной исключительности. Таким образом, в обществе нагнетается агрессивно трусливое состояние. А оно самое опасное!

Громов замолчал. Он остановился, печально глядя на меня.

– Возможно, я чего-то не знаю… Но даже если всё обстоит именно так, как вы сказали, разве не их ли это внутреннее дело? – спросил я, пытаясь донести до Громова свою мысль. – Нас разделяет четыре световых года космической пустоты и почти тысячелетие самостоятельной истории – бездна времени и пространства! Зачем нам вмешиваться в дела народа планеты, отстоящей от нас так далеко? Мы чужие для них.

– Ты не прав, – спокойно возразил Громов. – Не чужие. Ты забываешь, что мы и они – дети Земли. У нас общие корни: исторические и культурные. У нас родство по крови – мы связаны с ними через гены исторической преемственностью со всем живым на нашей планете. Ты готов списать всё это со счетов?

Громов погрузил в меня колючий взгляд.

– Мы не можем забывать своих корней.

– Иван Вениаминович! О каких корнях вы говорите? Между нами целая эпоха раздельного существования! Та история, которая когда-то связывала нас, давно закончилась. Они сами оборвали эти связи своим преступлением против человечества. Мы уже шесть веков живём новой жизнью. Даже сменили своё летоисчисление в ознаменование прихода новой, доселе, невиданной эры! Так что, пускай они и дальше идут своим путём, а мы будем идти своим. Мы достаточно им помогали, выполняя свой долг и чтя память о нашем общем прошлом.

– Я бы мог с тобой согласиться, – помолчав, сказал Громов, чеканя слова. – Согласиться окончательно и безоговорочно, если бы наши пути – Сообщества и Трудового Братства – нигде и никогда не пересекались бы больше… Но реалии нашей жизни таковы, Сид, что это не так. И я не могу поставить на карту судьбу Трудового Братства и пренебречь тремя миллиардами жизней только ради твоих эпигонских философствований. Прости, но такова правда жизни. Если бы ты знал, какой груз ответственности лежит на моих плечах и на плечах всех членов Совета, ты бы не был столь наивен в своих рассуждениях.

– Хорошо. Я наивен. Но вы-то мудры! И, тем не менее, разве вам не свойственно ошибаться? Что если ваши умозаключения насчёт Гивеи ложные? Паралогизм, пускай и неосознанно, непреднамеренно, но ломающий логику оценки происходящего. Что если все вы в Совете пришли к ошибочному выводу, ошибочному, но грозящему Земле далеко идущими последствиями? Разве не принято у нас проверять и взвешивать факты и доказательства, прежде чем принимать ответственные решения?.. Но где эти факты? Где эти доказательства? Они у вас есть?

– Пока только косвенные, – неохотно ответил Громов.

– Вот! А разве можно строить по косвенным доказательствам окончательные выводы?

Я возмущенно смотрел на него, пытаясь унять нахлынувшее волнение.

– Ты снова забываешь, что никто пока окончательных выводов не делал, – напомнил Громов. – Как и никто не предпринимал никаких противоправных действий… И потом, о каких последствиях ты говоришь?

Прищурившись, он посмотрел на меня.

– Я говорю о стремлении получить знания об оружии богов. Всё, что мне теперь известно об этом, ясно и чётко свидетельствует – мы можем навлечь на себя огромную беду, если будем продолжать с детским любопытством пытаться разгадать устройство опасных игрушек. Мы не в состоянии вернуть что-то из прошлого, но мы легко можем открыть двери, через которые это прошлое – обновлённое и ещё более могущественное и безжалостное – хлынет на нас, поглотив наш мир.

– Ты уверен в этом?

Громов испытующе посмотрел на меня и в его голосе я впервые услышал нотки сомнения, поколебавшего его уверенность в своей правоте.

– Уверен! Я видел это собственными глазами. И если бы я верил в судьбу, я бы сказал, что она уже трижды предупреждала нас, словно, предлагая нам остановиться.

Некоторое время Громов молчал, затем твёрдо произнёс:

– Любая остановка на пути науки – это шаг назад. Мы не можем возвращаться. Это непозволительная роскошь для нас. Мы должны идти вперёд. Только так можно оценить всю полноту жизни. Поэтому наши учёные, наряду со всеми остальными, борятся за счастье человечества. И как любая борьба, эта тоже требует жертв. Только эти жертвы не должны быть массовыми, потому что тогда великое счастье оборачивается великим горем. И не важно, что никому из нас ничто не страшно, даже гибель… Поэтому кому-то может показаться, что исчезновение такой маленькой капли, как я или ты не существенно для остальных… Но такое исчезновение никогда не бывает бесследным!

Громов подошёл к одному из гранитных обелисков.

– Видишь это имя? – показал он.

Я посмотрел на золотые буквы, горевшие победным огнём – «Эрн Риз».

– Это мой старинный друг, – продолжал Громов. – А другие? Смотри, их здесь тысячи тысяч! Мы помним каждого из них, мы чтим их имена. Эти герои – наша гордость, наша слава! Они наша история – история свободных и сильных духом людей, достижениями и усилиями которых полнится богатство нашего общества. Канули в прошлое времена, когда история зиждилась на властителях и воинах, заслугами которых были лишь военные победы.

Начальник Особого отдела требовательно взглянул на меня.

– Мой друг отдал свою жизнь на враждебных просторах космоса ради обретения знания – был одним из тех первых героев, которые открыли две новые планеты нашей системы за орбитой Нептуна… Ты хочешь, чтобы мы трусливо убежали от себя, остановив это победное шествие вперёд по пути новых открытий?

– Я хочу, чтобы мы не устилали этот путь трупами наших братьев и сестёр, – твёрдо сказал я, не дрогнув, выдержав взгляд Громова. – Чтобы времена властителей и воинов, с их гордостью от военных побед не заменили нам счастья от познания и самоотверженного взращивания добра.

– Этого не будет никогда! – уверенно ответил Громов. – На пути любой угрозы стоят такие люди, как мы с тобой. Это наша цель, наше предназначение. Жертвовать должны мы, а не все остальные. Но жертвовать только собой, своей жизнью, а не познанием!

– Разве я предлагаю остановить познание? – удивился я. – Я лишь не хочу, чтобы это познание обернулось для человечества злом, как это уже бывало не раз в нашей истории.

– Этого и не будет! Я же сказал, значит, сказал! – повторил Громов. – Никогда!

Он подошёл к медным перилам ограды и остановился, вдыхая полной грудью налетевший со стороны моря ветер. Внизу, под холмом, начинался Город, уходивший широкими проспектами и тенистыми улицами к далёкому безоблачному горизонту.

– Во многом ты прав, – помолчав, произнёс начальник Особого отдела. – Я поговорю с Менгешей об этом. Обязательно. Обещаю.

– Спасибо. Вы же знаете, что Менгеше всё равно придётся обращаться в Совет Экономики и доказывать там обоснованность своих опасений, чтобы получить ресурсы и средства на претворение в жизнь ваших замыслов.

– Знаю, – спокойно и печально ответил Громов.

– И я не изменю свою точку зрения по этому вопросу.

– Это я тоже знаю, – так же спокойно кивнул Громов.

Я встал рядом с ним, поглядывая вниз, на подножье холма.

– А тебе не кажется, что это безумство – идти наперекор обществу?

Громов посмотрел на меня со своим обычным холодноватым прищуром.

– Вы считаете меня безумцем? – удивился я. – Только потому, что я могу оказаться в меньшенстве и даже в единственном числе?.. Но это ещё не значит, что я безумен! На свете существует правда и неправда. В любом обществе. Если общество, вдруг, стало пренебрегать правдой, то люди должны жить вопреки существующему порядку вещей. Разве моё желание держаться правды, пусть и наперекор всему свету, делает меня безумным?

Громов печально усмехнулся, опустил глаза.

– Да, ты опять прав. Скорее это мы безумны, а не ты, – с грустной усмешкой сказал он. – Но такова наша участь. Слишком велико и тяжело бремя ответственности за судьбы других. Иногда и солнце может ослеплять, а не только указывать путь… Не думай, что мы хотим кому-то зла, – добавил начальник Особого отдела, оглядывая меня заботливым отеческим взглядом. – Не для того я отдал всю свою жизнь этой работе, чтобы кто-то так думал обо мне.

От его слов я почувствовал невольную неловкость и даже потупил взор.

Глядя вдаль, Громов сказал, как бы в раздумье:

– Последнее время группу Акиры Кензо преследуют неудачи…

– Но в этом нет его вины! – горячо воскликнул я. – Работа учёного часто связана с потерями и разочарованиями. Они всегда идут по непротарённому пути. Вы же знаете это не хуже меня!

– А разве я говорю о чьей-то вине? – слегка прикрыв веки, Громов посмотрел на меня. – Акира Кензо многое сделал для нашей науки… И многое ещё сделает, я уверен в этом! Но он не всемогущ, и он не один следует по выбранному в науке пути, который ты очень верно назвал «непротарённым».