Текст книги "Всеблагое электричество"

Автор книги: Павел Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 107 страниц)

– Вижу, ты не ищешь в расследовании легких путей, – усмехнулся Томас, потер подбородок и задал резонный вопрос: – Хорошо, зачем это тебе – понятно. Мне с того что?

– Можешь рассчитывать на ответную услугу. Если верить газетам, ты до сих пор не поймал своих ацтеков. Возможно, я смогу оказаться полезен.

Томас посмотрел на меня с кислым видом.

– Хорошо! – вздохнул я. – Пять сотен устроит?

– Ладно, – махнул тогда сыщик рукой, – по старой дружбе сделаю пару звонков. Деньги оставь себе, я буду рассчитывать на ответную услугу.

– Договорились.

– Сейчас вернусь, – предупредил Томас Смит, перешел через дорогу и скрылся в отеле.

Я повернулся к бистро, заметил в окне заинтересованную физиономию Рамона и пожал плечами, отвечая на явственно читавшийся в его глазах вопрос.

Дождь усилился и мягко шуршал по мостовой и черепичным крышам, из ливневых труб вырывались мутные струйки воды. Меня от капель прикрывал навес бистро, но даже так в ожидании Смита я весь просто извелся. Прошло никак не меньше получаса, прежде чем тот вышел на улицу.

– Твоего человека звали Майкл Линк, он был известным медвежатником.

– Специалист по сейфам?

– Да. В августе организовал ограбление банка в Нью-Йорке, было вскрыто больше сотни сейфовых ячеек. После этого он исчез и всплыл уже в Новом Вавилоне. Кто стоит за его убийством – неизвестно.

Я задумчиво кивнул и на всякий случай уточнил:

– А что за банк был ограблен?

Томас Смит достал блокнот и отыскал нужную страницу.

– Нью-йоркское отделение Банкирского дома Витштейна. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Нет, – соврал я, не моргнув глазом.

Сыщик лишь руками развел.

– Это все, что есть, – заявил он и взял на изготовку карандаш. – Лев, как мне тебя найти при необходимости?

Я по памяти продиктовал телефонный номер конторы Миро.

– Спросишь Рамона, это мой деловой партнер. Он подскажет, где я нахожусь. Правда, я небольшой специалист по ацтекам.

Томас рассмеялся и с довольным видом похлопал меня по плечу.

– Насчет ацтеков не волнуйся – я уже напал на след, не сегодня-завтра мы их возьмем. Надеюсь, в местной полиции работают не полные остолопы.

– Не полные, – улыбнулся я, распрощался с агентом и зашагал по улице в направлении, куда укатил броневик.

Вскоре меня нагнал Рамон.

– Ну и что? – спросил он, пристраиваясь рядом.

Я лишь пожал плечами, обдумывая услышанное. А подумать было о чем.

Человека, ограбившего нью-йоркское отделение Банкирского дома Витштейна, убивают по другую сторону Атлантики, и в это же время в столицу приезжает вице-президент этого Банкирского дома. Я четко помнил, как посетитель называл фамилию Витштейна портье.

Простое совпадение? Вполне может быть. Но мне это совпадением отнюдь не казалось. К тому же когда бармен игорного дома упомянул о телефонных звонках в «Франка», он точно имел в виду отель «Бенджамин Франклин».

– Ну так что? – дернул меня Рамон, когда мы вышли к загнанному в узенький проулок броневику. – Что будем делать?

– Поехали на Императорскую площадь! – объявил я, отбрасывая сомнения.

Крепыш взглянул в темнеющее небо и покачал головой, но отговаривать меня отложить расследование на завтра не стал. Ему в любом случае пришлось бы ехать через центр города по пути домой.

По дороге я отключился. Не заснул, просто вдруг растекся по лавке, не вполне ориентируясь в пространстве. По всему телу выступила испарина, сердце застучало как сумасшедшее, к горлу подкатил комок тошноты. Едва сдержался, чтобы не высунуться наружу и не заблевать мостовую.

Перетерпел. Ничего страшного, просто укачало.

Броневик и в самом деле двигался каким-то совершенно невозможным темпом: он то ускорялся, то сбрасывал скорость до минимума, иногда даже ненадолго замирал на одном месте.

– На дорогах черт-те что творится! – досадливо произнес Рамон Миро, поглядывая в боковое окошко. – Будто весь город именно здесь едет!

Я страдальчески поморщился и потер липкие от пота виски. Мне было откровенно нехорошо, поэтому, когда броневик выехал с проезжей части на тротуар и остановился, я лишь с облегчением перевел дух.

– Дальше дорога перекрыта, – сообщил нам Тито.

– Сейчас вернусь, – предупредил меня Рамон и выбрался в боковую дверцу.

Я тоже оставаться в кузове не стал, вылез на мостовую и запрокинул голову, подставляя лицо мелкому холодному дождю. Над крышами домов величаво плыла низкая пелена кудлатых облаков, в нее, будто ручьи в полноводную реку, вливались струйки дыма из труб фабрик и заводов. Прямо над нами величественно дрейфовал армейский дирижабль, а в дальнем конце улицы между крышами домов проглядывали шпили лектория «Всеблагого электричества». Сверкавшие там электрические разряды оставляли на сетчатке глаз белые, медленно затухающие черточки.

И я вдруг понял, что люблю Новый Вавилон всем своим сердцем и никогда его не покину, а даже если покину на время, то обязательно вернусь обратно. Здесь и только здесь был мой дом.

Наваждение это очень быстро отпустило, и сразу закружилась голова, пришлось присесть на подножку кабины. Когда, разбрызгивая сапогами воду из луж, к броневику вернулся Рамон, приступ странной слабости уже оставил меня, лишь изредка перед глазами мелькали белые точки.

– Площадь оцеплена полицией, – сообщил раздосадованный задержкой крепыш.

– Не беда, – криво усмехнулся я, поднялся с подножки и на миг замер, дожидаясь, пока утихнет головокружение. – Пройдемся пешком.

– Нам куда?

– В «Бенджамин Франклин».

Рамон молча кивнул и с расспросами приставать не стал.

А я не стал ничего объяснять, поскольку сам до конца не был уверен в том, что не иду сейчас по ложному следу. «Бенджамин Франклин» являлся любимым отелем Авраама Витштейна, но вероятность того, что именно сейчас иудей пребывает в столице, была исчезающе мала. Банкирский дом имел отделения по всей Европе, а штаб-квартира находилась вовсе не в Новом Вавилоне, а во втором по величине финансовом центре империи – Лондоне.

И все же от своей задумки я отказываться не собирался и по одной из боковых улочек отправился с Рамоном Миро в обход полицейского оцепления. Въезд на площадь оказался перекрыт сразу двумя броневиками, и выстроившиеся между ними констебли в черных форменных дождевиках заворачивали обратно всех без разбору. Не пропускали ни персонал местных заведений, ни постояльцев близлежащих гостиниц. И газетчиков – тоже.

– Стряслось что-то серьезное, – решил Рамон, когда засверкали магниевые вспышки фоторепортеров.

Я кивнул и поспешил дальше.

Задворками модных магазинов и дорогих ресторанов мы обогнули площадь и на перекрестке двух путаных улочек наткнулись на отельного швейцара в не по размеру коротком дождевике. В руках тот держал табличку «Временный вход».

– Сервис! – усмехнулся Рамон.

– Говорить буду сам, – предупредил я напарника. – Просто поддержи, если сочтешь нужным. Хорошо?

– Хорошо.

В вестибюле «Бенджамина Франклина» оказалось непривычно людно; сотрудники инструктировали почтенную публику, как покинуть отель, минуя полицейское оцепление, а у главного входа помимо швейцара в украшенной золотой вышивкой ливрее дежурили два констебля с самозарядными карабинами наперевес.

При моем появлении портье за стойкой вымученно улыбнулся, но потом вдруг встрепенулся и округлил глаза.

– Господин Шатунов?!

– Он самый, – подтвердил я, снимая фуражку. – Проблемы со здоровьем вынудили меня съехать из вашего чудесного заведения, не заплатив по счетам, но теперь я готов погасить долги.

Служащий наверняка был осведомлен о случившемся прямо перед входом в отель аресте, и все же никак этого не выдал и принялся выискивать журнал регистрации за прошлый месяц.

Я положил фуражку на стойку и достал бумажник, но портье ожидаемо сообщил об отсутствии у меня долгов.

– Как такое может быть? – сделал я вид, будто этим обстоятельством чрезвычайно удивлен.

– Здесь стоит пометка, что ваш счет оплатила госпожа Монтегю.

– Вы позволите?

– Вот, смотрите сами!

Я развернул журнал к себе и повел пальцем по строчкам, выискивая фамилию Витштейна, который проживал в отеле в одно время со мной. Нашел и прикипел взглядом к графе особых пометок, где обычно записывали посетителей постояльцев. В нужной ячейке значилось только «Ш. Линч», никто другой в апартаменты вице-президента Банкирского дома не поднимался.

– В самом низу страницы, – подсказал портье.

– Да, вижу, – подтвердил я, достал блокнот и записал в него заплаченную за меня Лилианой сумму. – Благодарю, вы мне очень помогли.

– Это моя работа, – дежурно улыбнулся служащий.

Я попрощался с ним и отошел от стойки, но сразу развернулся обратно.

– В прошлый раз я общался по поводу инвестиций с Авраамом Витштейном, он снимал императорские апартаменты на верхнем этаже, не подскажете…

Портье понял меня с полуслова и развел руками.

– Сожалею, господин Витштейн съехал из отеля вскоре после вас.

– Еще раз благодарю, – улыбнулся я и направился к черному ходу. Через центральный гостей на улицу по-прежнему не выпускали.

Рамон Миро нагнал меня на заднем дворе и тихонько поинтересовался:

– Что удалось узнать?

Я надел фуражку и произнес:

– Линч. Тебе не кажется знакомой эта фамилия?

Крепыш ненадолго задумался, потом качнул головой.

– Нет.

А вот меня не оставляло ощущение, будто я слышал эту фамилию прежде. И в моем сознании она была как-то увязана с Авраамом Витштейном.

Но где я мог ее слышать?

– Точно! – Я даже прищелкнул пальцами, ухватив нужное воспоминание.

Линч. Шон Линч. Я как раз сдавал ключ от номера, когда рыжеволосый ирландец – именно ирландец, точно такой акцент был у моей бабки, – сообщил портье, что его ожидает Авраам Витштейн. Тогда я и узнал о присутствии в отеле иудейского банкира.

– В чем дело? – заинтересовался Рамон Миро.

– Вспомнил, почему кажется знакомой эта фамилия. Но это вряд ли нам что-то даст… – покачал я головой и вдруг замер, осененный внезапной догадкой.

Сбежавшего стрелка управляющий описал Елизавете-Марии как худощавого и рыжеволосого уроженца Британских островов, и, насколько я помнил, именно так и выглядел посетитель Авраама Витштейна.

Не может ли оказаться, что Рой Ллойд и Шон Линч – один и тот же человек?

Рамон Миро обернулся и склонил голову набок. В его черных глазах мелькнул огонек интереса.

– Судя по вытянувшейся физиономии, Лео, ты охвачен очередной гениальной идеей, – с некоторой даже опаской предположил крепыш.

Я похлопал его по плечу и зашагал дальше.

– Думаю, сумею раздобыть портрет убийцы.

– Портрет? – скептически скривился Рамон. – Население Нового Вавилона превышает десять миллионов человек! Что даст нам портрет?

– Пообщаешься со своими друзьями в Ньютон-Маркте, – подсказал я. – В прошлый раз это сработало.

– В прошлый раз нужный человек был преступником и состоял на учете.

– Рамон, какова вероятность того, что охотой на людей занимается добропорядочный обыватель?

Но моего приятеля этот аргумент не пронял.

– Слишком чистая работа для простого головореза, – заупрямился он. – Больше похоже на действия кадрового военного.

– Значит, в первую очередь стоит обратить внимание на ирландских националистов и отставников британских колониальных войск. Сможешь это устроить? Если не получится, придется обходить оружейные магазины. Использованный калибр, мягко скажем, не слишком распространен в Европе.

– Ладно, – вздохнул Рамон. – Где ты добудешь портрет?

Я взглянул в сыпавшее моросью небо и решил, что сегодня застать Шарля Малакара на Римском мосту уже не получится. Слепой рисовальщик терпеть не мог работать под дождем.

– Едем на площадь Бальзамо! – решил я и направился к броневику.

7

Площадь Бальзамо блестела идеально ровной проплешиной спекшегося камня. Сейчас она казалась не черной, а, скорее, темно-синей, под стать отражавшимся в тонкой пленке воды облакам, но от этого смотрелась почему-то еще даже более мрачно и зловеще, нежели обычно.

Некогда здесь стояла самая знаменитая тюрьма Нового Вавилона, но падшие сровняли ее с землей, когда взбунтовались заточенные там узники. Впрочем, большинство историков сходилось во мнении, что противостоял тогдашним властителям мира один-единственный человек – самозваный граф Калиостро, знаменитый авантюрист и мистик, переведенный сюда из замка Льва.

Я не любил это место, оно раздражало меня своей неправильностью, но иногда просто не оставалось выбора: Шарль Малакар облюбовал под жилье темную каморку на втором уровне подземелья, возникшего из-за ушедших под землю окрестных домов.

– Сходить с тобой? – спросил Рамон, встав на ржавую вентиляционную решетку. Внизу горели огни подземной улицы, играла музыка, ходили люди.

– Нет, скоро вернусь, – отказался я и направился к ближайшему спуску в подземелье.

Ступени каменной лестницы были оплавлены, из-за дождя подошвы ботинок так и скользили на них, приходилось держаться за вбитые в каменную кладку железные костыли.

Первый уровень подземелья освещали редкие газовые фонари, но сегодня полумрак помещения показался куда более густым, нежели обычно. Через решетки в потолке разве что не капала вода, солнечного света не было и в помине.

Я убрал темные очки в карман и знакомой дорогой отправился к жилищу рисовальщика, не обращая внимания на крики назойливых зазывал. Хитроумные мошенники конкурировали здесь с непризнанными изобретателями, но результат общения и с теми и с другими был совершенно одинаков и заключался в опустевшем кошельке. И это если повезет не отравиться чудодейственным эликсиром или не угодить в полицейский участок с украденным из музея экспонатом.

Впрочем, вас могли оглушить и скинуть в один из здешних бездонных колодцев, попросту позарившись на новые ботинки.

Когда впереди послышались шум и крики, я отступил к стене и сунул руку в карман с револьвером, но тревога оказалась напрасной: по проходу промчался какой-то местный сумасшедший в грязном рубище и с копной давно не мытых волос.

– Сиятельные – суть порождения диавола! – на бегу вопил он во всю свою луженую глотку. – Диавол раскидал по земле свое отравленное семя, и выросли из них мерзкие уроды с мертвыми глазами убийц!

Псих скрылся за поворотом, а я огляделся и с немалым удивлением отметил, что никого из местных обитателей эти крамольные крики нисколько не удивили, словно подобные разговоры были здесь делом обычным и привычным. И сразу вспомнились вышибалы игорного дома на Максвелл-стрит.

Да что такое творится в этом городе? Сиятельными стали те, кто в первых рядах выступил против падших, и вот через полвека их потомков прилюдно поливают грязью, а никому нет до этого ровным счетом никакого дела. У меня даже появилось ощущение, что профессор Берлигер в своем стремлении извести сиятельных под корень вовсе не одинок. И это немного даже напугало.

Я передернул плечами, спустился на следующий уровень и сразу оказался в кромешном мраке. Освещения внизу не было, и перемещаться приходилось практически на ощупь. В отличие от прошлых визитов сюда мои глаза к темноте так и не привыкли.

К счастью, от лестницы до жилища слепого рисовальщика идти было совсем немного, и я не успел набить себе шишек о выступы неровных каменных стен.

Шарль Малакар открыл далеко не сразу.

– Это ты, Лео? – спросил он после третьего или четвертого удара в дверь. – Уверен, что узнаю твое дыхание, но хотелось бы развеять сомнения!

– Это я, Шарль. Все верно.

Рисовальщик запустил меня в свое обиталище, задвинул засов и прошаркал к столу.

– Сейчас разожгу лампу. Не знаю только, остался ли керосин.

Раздалось бульканье, потом с длинным шорохом загорелась спичка, и ее дымный огонек сменился теплым сиянием «летучей мыши».

– Где это? – спросил я, оглядываясь по сторонам.

– О чем ты, Лео? – разыграл удивление худой старик, но так просто меня было не провести.

Я привстал на цыпочки, пошарил рукой по высокой полке в прихожей и без всякого удивления достал оттуда дульнозарядный капсюльный мушкет с полноценным прикладом, но до предела укороченным стволом.

– Шарль, в следующий раз, когда будешь взводить курок, делай «кхе-кхе», – изобразил я звук прочищаемого горла, снял мушкет с боевого взвода и вернул его на место. – И вообще, зачем тебе оружие?

Рисовальщик опустился в продавленное кресло и неопределенно повертел в воздухе рукой.

– Сиятельные нынче не в чести, знаешь ли.

– Все так плохо? – удивился я, снимая реглан.

– И даже хуже.

Я с болезненной гримасой опустился на кровать художника, откинулся на подушку, и немедленно в простреленном бедре начали пульсировать тугие уколы боли. Перегружать раненую ногу точно не стоило, но у меня сейчас просто не было возможности сидеть без движения. Еще и между лопаток ломило просто ужасно, шея едва ворочалась.

Шарль Малакар поднялся из кресла, уверенно, словно был зряч, взял со стола стакан с чаем и вернулся обратно.

– К счастью, мало кто заподозрит в слепом старике сиятельного, – усмехнулся он.

– Когда это началось?

– Ты все пропустил?

– Можно и так сказать.

Рисовальщик понимающе усмехнулся.

– Я чувствую, ты изменился, Лео. Что за дрянь ты употребляешь, морфий?

– Морфий, – подтвердил я.

– И, судя по сумбуру в мыслях, не колешься уже несколько дней?

– Я не кололся, Шарль!

– А я император Климент! – язвительно рассмеялся старик.

– Просто больше месяца провалялся в больнице. Морфий давали для снятия боли.

Шарль кивнул.

– Тогда все ясно. – Он немного помолчал, потом все же решил ответить на мой вопрос: – Началось это, Лео, со смертью императрицы. В «Атлантическом телеграфе» вышла статья под заголовком «Последняя сиятельная империи», и хоть там больше восхваляли Викторию, красным пунктиром прошла мысль, что время сиятельных ушло.

– Ты не читаешь газет.

– Я слепой, но не глухой! Я все слышу. И посуди сам: Климент привечал сиятельных, за время его правления они нажили себе множество врагов. Виктория избавлялась от наследия супруга, но являлась гарантом стабильности сама по себе. Ну а теперь, поверь мне на слово, прольется кровь. Старая аристократия ненавидит сиятельных, механисты считают их пережитком прошлого, а остальные попросту желают запустить руку в чужой карман.

Я приподнялся с кровати, оглядел погруженную в темноту комнату с пляшущими на потолке тенями и предложил:

– Хочешь отсюда переехать?

– Нет, Лео. Не хочу, – отказался старик и спросил: – Зачем пожаловал? Что надо вытащить из твоей памяти на этот раз?

– Человека.

– Ну хоть так! – хрипло рассмеялся старик, откашлялся и подошел к мольберту. – Сосредоточься, Лео. Сегодня у тебя в голове даже не каша, а самый натуральный студень.

Я улегся обратно на кровать и постарался восстановить в памяти нашу случайную встречу с Шоном Линчем в вестибюле отеля. Но голова была тяжелой, мысли путались, и сосредоточиться на лице рыжего ирландца никак не получалось. На границе сознания клубились непонятные образы, Шарль ругался, сминал листы и кидал их в корзину.

– Выпей чаю, Лео! – предложил он наконец. – Я заварил свой собственный сбор. Тебе понравится.

Отказываться я не стал. Мы с рисовальщиком посидели и поболтали о какой-то ерунде, а потом Шарль подтянул к себе чистый лист и несколькими скупыми движениями набросал портрет Линча.

– Извини, Лео. Это все, что я смог вытащить у тебя из головы. Завязывай с морфием.

Я осветил лист керосиновой лампой и присвистнул. На этот раз слепой рисовальщик превзошел сам себя: редкие карандашные черточки удивительным образом складывались в знакомое лицо. Именно этого человека я видел у стойки портье в тот злополучный день.

– Просто поразительно! – не поскупился я на похвалу.

– Твои слова – как бальзам на душу, – рассмеялся Шарль, ушел в темный угол и зашуршал мешочками. – Я отсыплю тебе чаю, пей три раза в день. Станет легче.

– Отлично! – улыбнулся я и, стараясь не шуметь, приподнял лампу и придавил ее основанием пару сотенных банкнот. А потом, повинуясь некоему наитию, взял из мусорной корзины один из смятых листов.

Глаза, клыки, когти.

Вертикальные зрачки, ехидный изгиб широкой улыбки, блеск загнутых лезвий.

Чеширский Кот. Его я тоже узнал с первого взгляда, хоть жуткий монстр и нисколько не походил на благодушное животное с иллюстраций Джона Танниеля.

– Держи, Лео!

Я принял от рисовальщика матерчатый мешочек, убрал его в карман, затем осторожно сложил портрет подозреваемого и поднялся из-за стола.

– Благодарю, Шарль.

– Забери деньги, – потребовал рисовальщик. – Я слышал шуршание банкнот.

– Тебе показалось, – не моргнув глазом соврал я, натянул реглан и подошел к входной двери. – Закрой за мной.

– Пей чай! – напутствовал меня на прощанье Шарль Малакар.

– Обязательно.

Я вышел за дверь и по темным проходам отправился на поиски лестницы. Разговор о сиятельных оставил тягостное впечатление, поэтому правую руку я держал в кармане с револьвером, но никто в мою сторону даже не посмотрел. То ли вид был столь откровенно недобрый, то ли просто на сиятельного я со своими прозрачными глазами больше нисколько не походил.

Броневик дожидался меня на прежнем месте. Я забрался в кузов и протянул листок Рамону.

– Вот наш человек.

Рамон Миро подсветил себе электрическим фонарем, неопределенно хмыкнул и попросил:

– Напомни, как его зовут?

– Шон Линч. И еще Рой Ллойд, но это точно вымышленное имя.

– Проверим, – кивнул крепыш, карандашом записывая имена на обратной стороне листа.

– Что теперь? – спросил я.

Рамон с сомнением посмотрел на меня и потер подбородок.

– Сейчас уже поздно, нужных людей на службе могу и не застать. Отвезти тебя домой?

Я покачал головой. Альберт точно еще не вернулся с репетиции, Лилиана гостит у родителей, а с суккубом мне общаться не хотелось.

– Нет, давай лучше в Императорский театр, – решил я.

– Серьезно? В театр?

– Угу. Завтра с утра позвоню, узнаю новости.

– Как скажешь, – покачал головой Рамон и велел Тито трогаться с места.

Здание Императорского театра поражало воображение приезжих своей монументальностью, мускулистыми фигурами атлантов портика и многочисленными мраморными статуями фронтона. В центре крыши возвышался купол башни с золоченым шпилем, который в ясную погоду был виден даже с отдаленных окраин.

Коренные жители столицы этих восторгов в большинстве своем не разделяли и с пренебрежением именовали театр скворечником. Никто уже не мог точно сказать, по какой именно причине прижилось это уничижительное прозвище: то ли из-за напоминающей формой птичью клетку башни, то ли из-за обитавших внутри певичек.

Попасть внутрь не составило никакого труда: под репетиции Альберту Брандту выделили полуподвальное помещение в боковом крыле, и основной своей задачей вахтер полагал выгонять артистов, костюмеров и рабочих сцены курить на улицу. Отследить посетителей суетливый дедок попросту не успевал.

Само по себе репетиционное помещение показалось мне просторным, но не слишком ухоженным. Там я задерживаться не стал, уточнил у бежавшей по коридору полуголой девицы, где искать господина поэта, и отправился в указанном направлении. Стучавшей зубами от холода актрисе даже не пришло в голову поинтересоваться, кто я такой.

В кабинете Альберта оказалось едва ли теплее, чем в коридоре. Единственной его привилегией была возможность курить прямо за рабочим столом: когда я переступил через порог, под потолком так и витали густые клубы дыма.

– Лео! – удивился поэт, который размазывал по лицу белесую массу, консистенцией и внешним видом походившую на вазелин. – Я тут…

– Нет! – выставил я перед собой раскрытую ладонь. – Ничего не объясняй. Не хочу вникать в ваши богемные дела.

– Брось! – рассмеялся Альберт и продолжил растирать мазь. – Это состав для защиты от солнца. Без него я бы не пережил лето в Монтекалиде!

У поэта действительно была аллергия на прямые солнечные лучи, но я лишь недоверчиво хмыкнул.

– На улице дождь идет, Альберт.

– Не важно! – отмахнулся поэт и передвинул на край стола жестяную банку с закручивавшейся крышкой. На этикетке белокожий вампир преспокойно стоял под солнечными лучами и улыбался.

– Наука творит чудеса, – усмехнулся я, усаживаясь в кресло.

Альберт вытер излишки мази бумажной салфеткой, выкинул ее в корзину для мусора и спросил:

– Какими судьбами?

– Лилиана уехала повидать родителей.

– О! – обрадовался поэт, открывая ящик стола. – Значит, по времени мы не ограничены! – Он достал бутылку вина и принялся срезать сургуч. – Лео, что будешь пить?

– А как же репетиция?

– Уже закончилась. Но раз здоровье моей ненаглядной супруги снова в порядке, я могу позволить себе немного задержаться на работе!

– Елизавета-Мария заезжала днем?

– О да! – подтвердил Альберт. – Ее новый образ вызвал настоящий фурор! Уверен, об этом напишут в своих колонках все светские обозреватели!

– Рад за вас.

– Лео, ты не ответил – что ты будешь пить?

Я оглядел кабинет Альберта с единственным окошком под самым потолком и практически полным отсутствием мебели и спросил:

– А чай у вас можно заварить?

– Чай? – скривился Брандт. – Мы столько времени не виделись, а ты собираешься пить какой-то чай?!

– Это лечебный сбор. Надо привести нервы в порядок.

Поэт закатил глаза и покинул кабинет. Вскоре он вернулся и выставил на стол заварочник и чайник с кипятком.

– Забрал у швейцара? – догадался я.

– У ночного сторожа, – поправил меня Альберт и развел руками. – Ну и чего ты ждешь? Наливай!

Поэт откупорил вино, я принялся заваривать чай. Потом мы чокнулись стаканами и повели неспешный разговор обо всем сразу и ни о чем конкретно. Чайный сбор слепого рисовальщика подействовал на меня успокаивающе. Все проблемы стали казаться далекими и несерьезными, но сна при этом не было ни в одном глазу.

Ясная голова, бодрость и нежелание подниматься из кресла удивительным образом сочетались друг с другом, да и Альберт сегодня оказался в ударе и просто сыпал байками из своей театральной жизни.

Когда совершенно неожиданно для нас настенные часы пробили час ночи, поэт задумчиво потер переносицу и поинтересовался:

– А есть ли смысл ехать домой?

– Елизавета-Мария? – напомнил я.

– Будет дуться, но мне надо перевести дух. Давай как в старые добрые времена просто посидим и поговорим! Ты, я и никого больше. Семейная жизнь – это просто замечательно, но только знал бы ты, как я скучал по всему этому!

Альберт Брандт обвел рукой кабинет, и я кивнул, давая понять, что прекрасно понимаю его настроение. А как иначе? Всех нас время от времени посещают подобные мысли.

– Устроить тебе экскурсию? – предложил поэт.

– А давай! – не стал отказываться я.

Домой в итоге мы не поехали.

8

Альберт заснул прямо за столом.

К чести поэта, прикорнул он уже около семи утра, а всю ночь напролет болтал будто заведенный.

Я медленно и осторожно поднялся из кресла, ухватился за подлокотник, несколько раз присел, разминая ноги, и отправился в уборную. Облегчился, а на обратном пути завернул к вахтеру, на столе которого вчера вечером приметил телефонный аппарат. Смена вздорного дедка еще не началась, а ночной сторож где-то спал, поэтому никто не помешал мне позвонить в контору Рамона Миро.

И хоть особых надежд на успех я не питал, мой напарник оказался уже на месте.

– Лео, где тебя черти носят?! – прошипел он в трубку. – Я нашел твоего Линча еще вчера!

– Так быстро? – удивился я.

– Это его настоящая фамилия! – огорошил меня Рамон.

– Уверен?

– Мой человек в картотеке поднял личное дело – фотография совпадает с твоим рисунком.

– Что он натворил?

– Политический. Находится в разработке Третьего департамента по подозрению в связях с ирландскими националистами.

– Адрес?

– Есть.

– Заберешь меня от театра или лучше приехать на место самому?

Рамон надолго задумался, высчитывая расстояние, потом нехотя признал:

– Ты будешь там раньше. Только не лезь к нему один, хорошо?

– Диктуй адрес.

– Дом с зеленой голубятней на улице Гамильтона.

– А точнее?

– Гамильтона, пять, только номеров там нет. Ищи дом по голубятне. Линч снимает полуподвальное помещение, оно там одно.

– Понял.

– Знаешь, как добраться? Это Зеленый квартал…

– Я знаю, – перебил я Рамона, поскольку имел представление, где именно располагался район, заселенный ирландцами. Неподалеку селились выходцы из Восточной Европы, преимущественно поляки и русские, и в свое время мне пришлось прожить в той округе полгода или даже год.

– Дождись нас на улице, – потребовал Рамон. – Ничего не предпринимай. Понял?

– Договорились, – пообещал я и повесил трубку.

Потом быстро вернулся в кабинет поэта, снял с вешалки кожаный реглан, нацепил на голову фуражку и поспешил на выход, но по пути передумал и заглянул в показанный на вчерашней экскурсии запасник реквизита. Дверь запиралась на английский замок, и мне без всякого труда удалось вскрыть несложный запор парой простых булавок.

Да, я без зазрения совести обворовал Императорский театр. Умыкнул потрепанную драповую пальтейку, бесформенную войлочную шапку и кудлатую бороду с завязками. Все это запихнул в котомку с ремнем через плечо, захлопнул дверь и поспешил прочь, мысленно дав себе зарок при первой же возможности вернуть тряпье обратно.

Сейчас же без маскарада было никак не обойтись – кожаный реглан и фуражка были прекрасно знакомы убийце, а мне вовсе не хотелось схлопотать пару пуль в спину, дожидаясь приезда Рамона Миро.

Ближайшая станция подземки располагалась в пяти минутах ходьбы от театра, туда я и направился. Небо за ночь расчистилось, тротуар подсох, но жарко в кожаном плаще не было – с океана задувал прохладный ветерок. Он рвал валивший из труб дым и теребил ветви деревьев.

Голова легонько-легонько гудела после бессонной ночи, а в ушах немного звенело, но в целом самочувствие не беспокоило. Не обратив никакого внимания на истошные крики продавца газет, я влился в поток спускавшихся в подземку горожан, оплатил проезд и стал дожидаться поезда.

Вскоре закопченный паровоз в клубах пара и дыма притащил на станцию вереницу ничуть не менее замызганных вагонов; я занял место в углу и покатил на окраину. С каждой остановкой чиновников и служащих становилось все меньше; их модные плащи и аккуратные котелки постепенно сменялись поношенными куртками и кепками работяг.

Когда я покинул вагон, служащих оставалось совсем немного – наверное, это были сотрудники заводоуправлений, – и почему-то они казались изрядно напуганными. Нет, внешне это никак не проявлялось, просто оживший вдруг талант сиятельного уловил внутреннюю неуверенность этих людей.

Вероятно, все дело было в продолжающейся стачке.

На платформе я зашагал было к лестнице, но сразу тяжким грузом навалилась дремота. Меня буквально потянуло в сон, глаза стали слипаться, а окутавшие локомотив дым и пар зажили собственной жизнью и сложились в мрачную фигуру в плаще с накинутым на голову капюшоном.

Наваждение не продлилось долго. Голова резко мотнулась, и я очнулся. Поезд укатил, оставшиеся после него серые клубы дыма быстро рассеялись, лишь еще какое-то время плыл в воздухе белый завиток злобного оскала. Мне это совсем не понравилось.