Текст книги "Всеблагое электричество"

Автор книги: Павел Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 107 страниц)

Она улыбалась. Она улыбалась мне!

И еще тень. Та самая тень, что управляла тщедушным человечком из кресла-качалки. Тень волчком вертелась внутри Киры, изредка вырываясь из нее лепестками призрачного пламени, кружась серыми водоворотами в бездонных и уже не совсем живых глазах.

Подобные глаза просто не могли принадлежать человеку, и это пугало. От нервной дрожи спасала лишь тяжесть оружия в руках, но если начистоту – поджилки тряслись все сильней.

Мне было страшно. И тварь это знала.

– Необдуманных действий? – рассмеялась Кира и вдруг запустила два пальца в простреленную грудину. Миг спустя девушка вытащила руку из раны и, разжав окровавленную ладонь, присмотрелась к деформированной пуле. – Немного свинца и меди… – удивилась она, – ты действительно полагал, будто это сможет меня остановить?

Ее рана затянулась сама собой; я судорожно сглотнул и подтвердил:

– Таков был мой план. – Потом добавил: – Но если начистоту, я не собирался доводить дело до стрельбы…

– Умный мальчик, – промурлыкала Кира и небрежным движением выкинула пулю себе за спину. – Переиграл меня, кто бы мог подумать! Раскусил и обвел вокруг пальца. Почему ты вообще заподозрил меня?

– Газета. Тебе не стоило попадать в кадр на похоронах дирижера, – сообщил я и потребовал: – Отпусти Альберта! Отпусти его, и разойдемся по-хорошему.

– Отпустить? – удивилась девушка. – Разве я держу его? Разве это не он алчет моего тела?

– Отпусти его и верни перстень, – меня начала бить нервная дрожь, но отступать было поздно. – Ты не заберешь его душу.

– Какое мне дело до его души? – фыркнула Кира и прошептала: – Мне нужен его талант! Талант, страх и отчаяние! Последний всплеск эмоций перед шагом за грань, затухающее биение сердца… – Она на миг прервалась, затем произнесла уже обычным, слегка скучающим голосом: – Но в первую очередь, конечно, талант. И я заберу его и сохраню для достойного.

– Верни перстень, тварь!

– Слабость непростительна, – будто не услышала меня Кира. – Творец не имеет права на слабость. Никаких сентиментальных глупостей, никаких реликвий и памятных вещичек. Истинный мастер живет сегодняшним днем, он горит и не сгорает. Он идеален. Он достоин своей музы. Все мои… привязанности… – девушка презрительно скривилась, – несли в себе изъян, в каждом была своя червоточина. Никто из них не достиг идеала и никогда бы не смог его достичь.

– Идеала не существует, – напомнил я.

– Существует! – неожиданно резко выкрикнула Кира и даже подступила ко мне на шаг. – И я найду его! Неважно, сколько уйдет на это времени. Когда-нибудь мы будем вместе!

Тени танцевали в девичьих глазах, манили и пытались забраться мне в голову, но я лишь покрепче перехватил пистолет.

– Ты тоже не идеален, – отметила девушка с некоторым даже сожалением. – В тебе тоже имеется изъян. Почему ты никогда не снимаешь очков? Стыдишься своих глаз? Или это твой фетиш?

Кира требовательно вытянула руку; я только усмехнулся и сдвинул дужку очков на самый краешек носа.

– Ах! – прошипела девушка, невольно отступая назад. – Сиятельный!

– Догадалась наконец.

– Твой талант сильней, чем у Альберта…

– Назад, – приказал я, когда девушка двинулась обратно. – Еще шаг – и буду стрелять.

– Смирись, – пожала плечами Кира. – Твой талант будет моим, хочется тебе того или нет. Не бойся, все случится быстро…

Я выжал спусковой крючок, но он подался как-то слишком уж легко и выстрела не прозвучало.

– Ох уж эти новомодные игрушки! – рассмеялась девушка. – Пружинки, рычаги… Ничего нового со времен Архимеда. Ломать их – одно удовольствие, мой милый сиятельный…

Попытка передернуть затвор ни к чему хорошему не привела, наоборот – внутри титанового кожуха что-то задребезжало, словно ударно-спусковой механизм вдруг рассыпался на части и превратился в бесполезный набор деталей.

– Медь и свинец – ничто для меня, – заулыбалась Кира. – Не поможет ни сталь, ни холодное железо. Я убью тебя, сиятельный. Убью и выпью твой талант, каким бы он ни был. Не сопротивляйся, и я сделаю это нежно. Тебе даже понравится…

На меня накатила волна ужаса; я бросил заклинивший «Рот-Штейр» и вытащил из бокового кармана пиджака трехствольный «Цербер».

– Очередная игрушка? – презрительно ухмыльнулась Кира. – Мальчики такие предсказуемые…

Я ничего не ответил, просто молча утопил гашетку. Хлопнул выстрел, остро запахло пироксилином и озоном.

Кира с недоумением уставилась на дыру у себя в груди. Тень внутри нее взвилась настоящим ураганом призрачного огня и – хлоп! хлоп! – вновь дернулся пистолет у меня в руке.

Из пулевых отверстий толчками забила алая кровь, Кира оступилась на полушаге и тяжело опустилась на пол, попыталась подняться и не смогла.

– Что это?.. – вырвалось из нее вместе с хлынувшей ртом кровью.

– Всеблагое электричество и цельноалюминиевая оболочка, – сообщил я, меняя стреляную кассету на новую.

Инфернальные твари и малефики могли сколько угодно бахвалиться своими древними силами, но тягаться с прогрессом им было не по силам; магии никогда не угнаться за наукой.

Получили неуязвимость к меди, стали и свинцу? Отлично! Но как насчет алюминиевой оболочки современных пуль? Научились гасить искру пробитого капсюля и выводить из строя ударно-спусковой механизм? Здорово! А как вам электрическое воспламенение порохового заряда?

Науку не остановить. Наука сносит все на своем пути.

Перезарядив «Цербер», я прицелился в девушку, но стрелять уже не пришлось: тень внутри Киры выцвела и рассеялась, будто сдутая ветром пыль. Потустороннее присутствие исчезло, и вместе с ним исчезло то, что не давало девушке умереть. Она обмякла и безжизненно уткнулась лицом в залитый кровью пол.

Не спуская с нее взгляда, я поднял «Рот-Штейр» и попятился к туалетному столику. Там отыскал студенческий перстень Альберта, который еще не успел скрыться под потеками воска, и бросился на выход.

Мой страх никуда не делся – находиться в подвале было просто невмоготу.

Альберт Брандт отыскался в «Венецианском доже» – роскошном борделе с очевидной претензией на изысканность и респектабельность. Компанию поэту составляли три веселых девицы и пара светских львов из разряда тех великовозрастных повес, что никак не могут промотать отцовское наследство, хоть и занимаются этим круглые сутки напролет.

Мой приятель развлекал публику декламацией собственных стихов; публика внимала ему со странным для подобного места благоговением.

Разрази меня гром! Только Альберт мог увлечь посетителей борделя и шлюх балладой о любви!

– Леопольд! Спаситель! – обернулся ко мне поэт. – Ты гений! Ты зришь в самую суть! У меня открылось второе дыхание!

Оставив собутыльников, Брандт отошел к стойке бара и опрокинул в себя остававшееся в бокале вино. Небрежно вытер губы шейным платком и с нескрываемой гордостью произнес:

– Я стал прежним! – и сразу добавил: – Вина!

Рядом немедленно оказался предупредительный халдей, он наполнил бокал Альберта и выжидающе посмотрел на меня. Я отпустил его взмахом руки, но поэта уже несло, он потребовал:

– Лимонада моему другу! – и тем самым обеспечил моей персоне пристальное внимание всей почтенной и не очень почтенной публики.

Но лимонад оказался хорош. Я осушил стакан, позволил наполнить его вновь и тихонько спросил поэта:

– Где мы можем поговорить наедине?

Альберт отвел меня в отгороженный от основного зала альков, плюхнулся на заваленный надушенными подушками диван и приник к бокалу с вином. Я уселся рядом и выпил лимонада. Холодный напиток умиротворяющей прохладой разлился по телу и прогнал нервозность.

– Лео? – встрепенулся Альберт, чрезвычайно удивленный затянувшейся паузой. – Ты хотел поговорить?

– Да. Держи, – и я передал поэту его студенческий перстень.

– Мать честная! – обрадовался Альберт. – Ты нашел его? Куда он завалился, под трюмо?

– Неважно.

Альберт попытался надеть перстень на искривленный мизинец, нисколько в этом не преуспел, попробовал примерить его на другую руку, но вновь безуспешно. Тогда он вытащил из жилетного кармана серебряные часы, прицепил злополучное кольцо на цепочку и моментально потерял к нему всякий интерес.

– Я твой должник, Лео! – тем не менее уверил меня поэт.

– Не без того, – подтвердил я и вздохнул: – Кстати, насчет Киры…

– Киры? – встрепенулся Альберт. – Как она тебе? Отличная фигура у девочки. А какая страстная! Не хочешь познакомиться с ней поближе? Не пожалеешь, поверь мне!

Я только покачал головой, не став упоминать, что уже познакомился с Кирой куда ближе, чем когда-либо знал ее Альберт.

Зачем? Ценность потерянного перстня, равно как и внезапно вспыхнувшая в его сердце любовь, были распалены чарами, а после смерти «музы» поэт стал самим собой – расчетливым и циничным дамским угодником, безмерно талантливым и ничуть не менее ветреным.

– Так что с Кирой? – спросил Альберт.

– Она не хочет стеснять тебя, – сообщил я поэту. – Хочет дать тебе время прийти в себя.

Поэт с нескрываемым сомнением посмотрел на меня, но выпивка снизила критичность мышления, и Альберт лишь махнул рукой.

– Чертовски удачное стечение обстоятельств! – рассмеялся он после недолгих раздумий. – Если начистоту, Леопольд, ее общество уже начало меня тяготить.

– А мое? – спросил я.

– Да никогда!

– Тогда с тебя десятка.

Тут Альберт глянул на меня с неприкрытым сомнением.

– Ты, помнится, занимал у меня на днях? – прищурился он, поглаживая свою песочного цвета бородку.

– Это сверх того, – безапелляционно заявил я, забрал банкноту и спрятал ее в бумажник. Потом передал поэту блокнот и карандаш. – Будь добр, – попросил приятеля, – напиши кое-что для меня…

– Хочешь получить автограф? Серьезно?

– Пиши: «Я, Альберт Брандт, поручаю Леопольду Орсо отыскать принадлежащее мне имущество, а именно – кольцо студенческого братства Мюнхенского университета, и в соответствии с уложением о частной сыскной деятельности принимаю на себя ответственность…»

На этом месте поэт запнулся, но я уверил его:

– Альберт, это обычные формальности и не более того, – и нисколько не покривил при этом душой, просто забыл упомянуть о двух свежих покойниках.

Но это же не может считаться обманом, ведь правда?

Часть третья

Лис. Страхи и страхи

1

Лучшая защита – это нападение. Не я это придумал, но мысль стоит того, чтобы повторять ее почаще. Хотя, если разобраться, на самом деле «лучшая защита» – не попадаться.

Просто избегайте внимания стражей порядка, и вам не понадобятся дорогие адвокаты, фальшивые алиби и деньги на подкуп несговорчивых свидетелей. Но если уж наследили, то последнее дело – надеяться на случай и пускать ситуацию на самотек. Нападайте – или моргнуть не успеете, как очутитесь за решеткой.

Мне как никому другому было известно, сколь непросто остаться вне поля зрения якобы неповоротливой махины правосудия, поэтому после разговора с Альбертом Брандтом я не поехал домой лечить расшатанные нервы крепким чаем и бисквитом, а отправился прямиком в Ньютон-Маркт. И отправился с уже готовым заявлением о раскрытии преступления. Отдал тоненькую стопку бумаг дежурному констеблю, уселся на жесткую лавку подальше от прикованного к поручню забулдыги и приготовился к долгому ожиданию.

Не волновался ничуть.

Доведись мне укокошить обычных жуликов, пусть даже рецидивистов-завсегдатаев розыскного листа, – и неприятности посыпались бы, как из рога изобилия. Убийство – это убийство; корона не одобряет, когда одни ее подданные лишают жизни других. А вот инфернальные создания – особая статья. Граждане не просто имеют право, но даже обязаны принимать для их уничтожения все необходимые меры, и хоть обычно под термином «все необходимые» подразумевается немедленный вызов полиции, самоличная охота на выходцев из преисподней вовсе не запрещена.

Главное – не ошибиться. Нашпигуешь алюминием или титаном суккуба – молодец, подстрелишь случайную бродяжку – отправишься за решетку. Законы империи мудры и справедливы.

Дежурившие ночью сыщики отнеслись к попавшему в переплет коллеге с пониманием и даже угостили кружкой кофе. Выяснив все обстоятельства происшествия, они отправили на место наряд констеблей, а меня отпустили отдыхать на все ту же скамью в вестибюле. И я был им за это откровенно благодарен – в камерах для задержанных условия далеко не столь комфортны, не говоря уже о весьма специфическом аромате тамошних мест.

Дежурный констебль растолкал под утро.

– Самоходная коляска ждет у гаража, – сообщил он, стоило только продрать глаза. – Поспешите, детектив-констебль.

– Конечно-конечно, – зевнул я и направился к черному ходу, где у ворот замер полицейский броневик, несуразным внешним видом напоминавший поставленный на колеса железный ящик. Рядом с его распахнутой дверцей курил шофер в кожаной тужурке, фуражке и форменных брюках.

– Детектив-констебль Орсо? – встрепенулся он при моем появлении.

– Он самый.

– Старший инспектор Ле Брен желает вас видеть, – сообщил тогда веснушчатый парень, выкинул окурок под ноги и не без сожаления растер его подошвой высокого сапога. – Готовы ехать?

– Да.

– Тогда в путь! – Шофер забрался за руль, изнутри отпер дверцу со стороны пассажирского сиденья и натянул кожаные краги. Гогглы он оставил болтаться на груди, поскольку ветровое стекло прикрывало нас от встречных потоков воздуха даже при откинутом на капот бронелисте.

Я забрался внутрь, и парень дернул рычаг запуска порохового двигателя. Раздался глухой хлопок, сиденье подо мной задрожало, а броневик рывком тронулся с места, но сразу остановился. Шоферу пришлось вновь повторить манипуляцию с рычагом.

– Давай же! – поморщился парень. – Ну же, старина Нобель, не подведи!

Тут движок размеренно зачихал, пожирая гранулы прессованного тротила, и поскольку продукция «Пороховых двигателей Нобеля» пользовалась среди знающих людей дурной славой излишне капризных механизмов, я нервно поежился и предупредил:

– Думаю, нет нужды торопиться…

– Да ерунда! Схватилось! – отмахнулся шофер и вывернул баранку, направляя самоходную коляску на проезжую часть. – И никаких лошадей!

– Лошади не взрываются, – напомнил я.

– Зато лягаются и кусаются! – возразил парень. – А здесь безопасность полная!

– Расскажи это Сантос-Дюмону.

Но урезонить собеседника не получилось.

– Экспериментатор! – саркастически произнес он. – Точно говорю, сам с доработками двигателя перемудрил, вот и рвануло.

Поначалу движение сопровождалось заметными рывками, но с увеличением скорости ход сделался более плавным и ровным. Броневик вывернул на оживленную улицу, и шоферу стало не до разговоров; телеги и кареты не торопились уступать нам дорогу, пешеходы где попало перебегали проезжую часть, даже медлительный паровик гудел, упрямо требуя пропустить вперед. Двигатель захлопал часто-часто, кресло подо мной вновь затряслось, но вскоре броневик миновал затор и начал уверенно набирать скорость.

Минут через десять самоходная коляска остановилась на перекрестке у давешнего особняка; я распахнул дверцу и выбрался к уже прибывшему на место преступления полицейскому руководству.

Бастиан Моран курил у распахнутой настежь калитки, Морис Ле Брен что-то ему раздраженно втолковывал, но сразу отвлекся и зарычал на меня:

– Констебль! Вы что творите? Вас отстранили от службы, а вы устроили перестрелку! Убили двух человек! За решетку угодить хотите?

В своем броском клетчатом костюме он напоминал вышедшего на утренний моцион рантье, но тяжелое лицо с мощной челюстью и холодные глаза помогли избежать ошибки и не отнестись к его неудовольствию слишком уж снисходительно.

Я молча выслушал нотацию, потом со всей возможной почтительностью произнес:

– Господин Ле Брен, этим расследованием я занимался в частном порядке, но готов понести любое наказание… – и протянул ему поручение Альберта Брандта.

– В частном порядке? – фыркнул глава сыскной полиции, выхватывая у меня листок. Он вставил в правую глазницу окуляр пенсне, пробежался взглядом по неровному рукописному тексту и презрительно фыркнул: – Студенческий перстень? Вам поручили отыскать студенческий перстень, а дело кончилось двойным убийством?

– Ситуация не столь однозначна, каковой представляется на первый взгляд, – возразил я. – Мне пришлось воспользоваться своим правом на защиту!

Ле Брен возмущенно фыркнул и передал записку Бастиану Морану; тот прочитал поручение с нескрываемым скептицизмом и покачал головой.

– С какой целью вы устроили это представление, констебль? Никто вас здесь не видел, могли просто уйти и никуда ничего не сообщать.

– Это мой долг! – ответил я, слегка переборщив с пафосом.

– Долг?

– Долг как полицейского.

– Ах, ну да! – улыбнулся Бастиан Моран и не удержался от смешка: – Или вы просто наследили внутри.

Я промолчал, тогда старший инспектор выкинул на дорогу окурок и поправил небрежно намотанное поверх полупальто белое кашне, готовясь к осмотру места преступления.

– Приступим, констебль! – скомандовал он, указывая на калитку.

Миновав постовых на входе, я первым прошел в дом и повторил свой вчерашний маршрут. В комнате с креслом-качалкой оказалось не протолкнуться от сыщиков; они проводили обыск и скрупулезно составляли опись обнаруженных в особняке вещей. Откатившуюся к плинтусу гильзу обвели мелом, покойник лежал на полу, укрытый простыней.

На глаза попадались исключительно сотрудники Третьего департамента, и стало непонятно, с какой целью приехал сюда руководитель сыскной полиции.

– Не стойте в дверях, констебль! – поторопил меня Морис Ле Брен. – Рассказывайте, что здесь стряслось!

– Минуту! – попросил Бастиан Моран и велел откинуть с покойника простыню. – Зачем было стрелять через подушку? – удивился он, когда один из сыщиков выполнил это распоряжение. – Какой в этом смысл?

– У меня новый костюм, не хотел забрызгать его кровью, – признал я.

– Оригинально, – хмыкнул старший инспектор Моран и потребовал: – Уберите.

Сыщик осторожно отнял от лица покойника продырявленную и опаленную выстрелом подушку, и я невольно вздрогнул, а Морис Ле Брен и вовсе не удержался от крепкого словца.

– Какого дьявола, констебль? – возмутился он. – Да этот тип мертв никак не меньше года!

За ночь труп неведомым образом превратился в настоящую мумию; лохмотья кожи туго обтянули выпирающие скулы, глаза ввалились, под узкими полосками серых губ желтели редкие зубы.

– Не год, гораздо дольше, – решил Бастиан Моран. – Это слуга, живой покойник.

– Вам уже доводилось сталкиваться с подобными случаями? – озадачился глава сыскной полиции.

– Доводилось, – подтвердил старший инспектор. – Морис, думаю, в дальнейшем твоем присутствии здесь больше нет нужды. Мы забираем дело.

– Брось, Бастиан! – неожиданно резко ответил Ле Брен. – Я не претендую на это расследование, но должен быть в курсе случившегося. В конце концов, в нем замешан мой подчиненный!

Старший инспектор Моран только плечами пожал.

– Как скажешь, Морис, – улыбнулся он и повернулся ко мне. – Рассказывайте, констебль.

– Тень… – начал я, но Бастиан Моран тотчас меня перебил.

– С самого начала! – потребовал он.

Пришлось во всех потребностях рассказать о пропавшем перстне, подозрениях в отношении подруги поэта, слежке за ней и схватке в гостиной.

Как ни удивительно, не перебили меня ни разу.

– Вы точно видели тень? – спросил Бастиан Моран, когда доклад подошел к концу.

– Как вас, – подтвердил я.

Тогда старший инспектор разрешил накрыть покойника простыней и велел мне сдать табельное оружие. Я вытащил из кобуры «Рот-Штейр», внутри которого перекатывались детали ударно-спускового механизма, и протянул его сыщику.

Бастиан Моран отпустил подчиненного и спросил:

– Что было дальше?

– Дальше я проверил подвал.

– Ведите.

Я прошел к лестнице и замялся, не решаясь спускаться по шатким ступенькам в полнейшей темноте. Да и вообще идти в подвал не было ни малейшего желания. Но тут один из констеблей притащил увесистый электрический фонарь и пришлось лезть в люк.

Свечи в подвале давно прогорели и блестели в свете фонаря желтоватыми лужицами воска; луч скользнул по засыпному полу и высветил покойницу, неприглядную и пугающую.

Тела как такового не осталось; ссохшаяся плоть кое-как облепляла костяк и череп с пучком черных волос. Грудная клетка белела обломками ребер; должно быть, их повредили, когда доставали пули.

– Стреляли из «Цербера»? – спросил старший инспектор. – Криминалисты обнаружили три пули десятого калибра с алюминиевой оболочкой.

– Из «Цербера», – подтвердил я. – Сдать?

– Смысл? – фыркнул Морис Ле Брен. – Нарезов все равно нет.

– Первый раз выстрелил из «Рот-Штейра», – припомнил я, – но она просто рассмеялась и вытащила пулю из раны. Пуля должна быть где-то здесь.

– Невосприимчивость к меди, – задумчиво протянул Бастиан Моран и вдруг резко обернулся: – Что вы здесь видите, констебль? Что это за место?

Я огляделся по сторонам.

– Что вижу? – повторил, глядя на залитый воском туалетный столик. – Вижу охотничьи трофеи. Много трофеев, их собирали не один год.

– Ну и фантазия у вас, – пробурчал Морис Ле Брен и спросил: – Бастиан, что это за тварь?

Старший инспектор промолчал, тогда ответил я:

– Она считала себя музой.

– Настоящей музой? – опешил глава сыскной полиции. – Греческой?

– Именно.

– Больная стерва, – поежился Ле Брен.

А вот Бастиан Моран с выводами спешить не стал. Полагаю, ему было прекрасно известно, что малефики умирают точно так же, как обычные люди. Они не достают пуль из простреленной груди и не смеются при этом вам в лицо.

– Что влекло ее к этим людям? – спросил старший инспектор Моран и попытался взять дирижерскую палочку с края стола, но та застыла в воске. – Что их всех объединяло, констебль? Как думаете?

– Все они были талантливыми, – предположил я, помолчал и добавил: – А еще сиятельными…

Бастиан Моран посмотрел на меня и его губы изогнулись в непонятной ухмылке.

– Сиятельными! – язвительно произнес он. – Что ж, чего-то в этом роде и стоило ожидать. Проклятие крови падших – бич нашего времени!

– Простите, Бастиан, что вы сказали? – изумился Морис Ле Брен.

Я был ошарашен ничуть не меньше главы сыскной полиции; подобное высказывание вполне тянуло на государственную измену; вдвойне удивительно было слышать его из уст того, кому полагалось искоренять крамолу по долгу службы.

Старший инспектор нашего удивления, казалось, не заметил.

– Кровь падших чужда людям, – наставительно заявил он. – Она будто кислота, залитая в механизм часов. Сколько сиятельных умерло от аггельской чумы? Сколько превратилось в калек и лишилось способности к деторождению? У ее императорского величества из всей родни одна только внучка!

– Меньше наследников, меньше грызни за трон, – возразил Ле Брен, промокая платочком вспотевшую шею.

– Это так, – согласился Бастиан Моран, – но кровь не вода. У ее императорского высочества больное сердце, а врачи за последние годы хоть и достигли серьезных успехов в трансплантологии, но для пересадки органов требуется подходящий донор. Не просто сиятельный, а близкий родственник. Иначе происходит отторжение тканей.

– Отторжение? Вы говорите о трансплантологии?! – опешил глава сыскной полиции. – Это немыслимо! Отдать наследницу престола под нож этим живодерам, подумать только! Как можно вырезать из человека живое сердце? Как можно даже помыслить об этом?!

– Наука не стоит на месте, – пожал плечами Бастиан Моран и подлил масла в огонь. – И тело человеческое не подарок небес, а всего лишь инструмент.

Ле Брен вытер платком покрасневшие щеки и с выражением произнес:

– Вот уж не думал, Бастиан, что вы механист до мозга костей!

Старший инспектор заметил неосторожную улыбку, скользнувшую по моим губам, и немедленно потребовал объяснений:

– Констебль, что вас так развеселило? Вам неизвестно значение слова «механист»?

– Известно, старший инспектор, – почтительно ответил я. – Только вы, скорее, провокатор, нежели механист.

Начальник сыскной полиции не удержался от возмущенного фырканья, а вот Моран предъявлять мне претензий не стал и лишь похлопал коллегу по плечу.

– Извини, Морис, не зря говорят, что привычка – вторая натура. Увлекся. Не принимай на свой счет.

– И в мыслях не было, – ответил Ле Брен и направился к лестнице. – Бастиан, я надеюсь, мы здесь уже закончили? – обернулся он на полпути.

– Это все, констебль? – уточнил старший инспектор.

– Мне больше нечего вам сказать, – ответил я и двинулся вслед за главой сыскной полиции.

– Что ж, пусть будет так.

Мы поднялись из подвала, и уже там я напомнил:

– Исаак Левинсон рассчитывает получить материалы по налету на банк.

– Подъем броневика грабителей назначен на четыре часа, – оповестил меня Ле Брен и нехотя пообещал: – Я распоряжусь, чтобы к этому времени для вас подготовили копии протоколов.

– Будьте так любезны, – кивнул я и повернулся к Бастиану Морану.

– Вы свободны, констебль, – отпустил меня тот.

Покинув дом, мы вышли за ограду особняка, и полутьму раннего утра немедленно разорвала ослепительная магниевая вспышка. Пока все пытались избавиться от мельтешивших в глазах серебристых отблесков, газетчик сгреб в охапку штатив громоздкого фотоаппарата и перешел на новое место. Ассистент насыпал на полку очередную порцию горючего порошка и поспешил вслед за ним.

– Вы и в самом деле очень предусмотрительны, детектив-констебль Орсо, – высоко оценил Бастиан Моран мою идею оповестить о случившемся не только полицейское руководство, но и редакцию «Атлантического телеграфа». Он закурил и многозначительно добавил: – Но, к вашей беде, еще и непомерно тщеславны…

Я пропустил это замечание мимо ушей.

Быть может, я действительно самую капельку тщеславен, да только кто из нас без греха?

2

Вот каким я не был, так это наивным. Рассчитывать на поездку в самоходной коляске больше не приходилось, поэтому, откланявшись, я с обреченным вздохом захромал по переулку в поисках свободного извозчика. Но тщетно; увы, улицы были пусты.

Нестерпимо разболелась отбитая при прыжке нога, и подъем на Кальварию стал представляться мне деянием, равным посмертному проклятию Сизифа, поэтому при всем желании поскорее очутиться в постели я смалодушничал и отправился в греческий квартал. И хоть «Прелестная вакханка» в столь ранний час была заперта, колотил в дверь до тех пор, пока ночной сторож не выглянул на шум и не запустил меня в зал, где после вечернего представления еще стоял дух разгоряченной толпы, сигаретного дыма, терпких благовоний и перегара.

Пошатываясь, я поднялся на второй этаж и толкнулся в апартаменты поэта с опасением застать там пьяную оргию, но нет – на Альберта снизошло вдохновение. Склонясь над залитым вином столом, он будто в горячечном бреду что-то часто-часто бормотал себе под нос и торопливо переносил переполнявшие его рифмы на писчую бумагу. Многочисленные черновики громоздились на краю стола, валялись на полу и в мусорном ведре.

На шум распахнувшейся двери поэт даже не обернулся, а я не стал его отвлекать, да и вряд ли сумел бы это сделать, не прибегая к выстрелу в потолок. Молча снял пиджак, повесил его на ручку одного из ящиков секретера и устроился на оттоманке.

Спать!

Проснулся ближе к полудню. Зуд вдохновения к этому времени уже оставил Альберта, он развалился в кресле у распахнутого окна и поправлял здоровье содовой и апельсиновым соком.

– Извини, Лео, – повернулся поэт, заслышав скрип пружин, – я не помню, как ты пришел. – Он потеребил цепочку карманных часов, которую по-прежнему оттягивало увесистое студенческое кольцо, и спросил: – Так где все же ты умудрился отыскать мой перстень?

– Ерунда, – отмахнулся я и, памятуя о сдвинутой поэтом со своих мест мебели, не стал врать о глубокой щели в полу. – Кто-то сдал его в ломбард. Один мой товарищ опознал кольцо по описанию.

– Вот пройдохи! – восхитился Альберт мастерством выдуманных мной жуликов. – На ходу подметки режут!

– Если только ты сам не снял его на спор, – пошутил я и, желая поскорее закрыть скользкую тему, спросил: – Не пора ли нам подкрепиться?

Поэт откровенно позеленел.

– Не думаю, – покачал он головой. – Проклятье! Куда подевалась Кира? Она делала лучший в моей жизни сорбет!

Я поднялся с оттоманки, снял с ручки секретера пиджак и не удержался от усмешки:

– Полагаю, не только сорбет.

Альберт досадливо поморщился:

– Зря смеешься. Сорбет был просто исключительный.

– Я оценил, да. Выходи, буду ждать на улице.

– Тебе разве не надо на службу? – удивился поэт.

– Не сегодня, – покачал я головой.

Вообще, стоило бы прямо с утра повидаться с Исааком Левинсоном и ввести его в курс дела, но я решил отложить визит в Банкирский дом до вечера, когда на руках уже будут предварительные результаты расследования.

Внизу я заказал кофе, яичницу и тосты, занял один из столиков перед варьете и поудобнее устроил отбитую ногу. Глядя на канал, мутную воду которого время от времени рассекали тяжело груженные лодки, без лишней спешки позавтракал, потом стал пить кофе с бисквитным печеньем.

Альберт Брандт соизволил спуститься лишь через час. Он с недовольной гримасой глянул в пасмурное небо, надвинул шляпу и заявил:

– Обыкновенно я не имею привычки появляться на людях в столь раннее время.

Я с усмешкой кивнул:

– И в самом деле, еще только первый час дня…

– Что у тебя на уме? – спросил поэт, усаживаясь напротив.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Просто надо как-то убить время. На четыре часа у меня назначена встреча, решай сам, что можно предпринять.

Альберт поморщился.

– Куда пойти с человеком, который не пьет? В музей?

– Может, сходим на ипподром? – произнес я неожиданно даже для самого себя.

Поэт только головой покачал.

– Лео, если ты настолько стеснен в средствах, что готов положиться на благосклонность Фортуны, со следующего гонорара могу ссудить тебе немного денег.

– Брось, Альберт! – отмахнулся я. – Ты же знаешь, я не терплю азартных игр.

– А еще тебе не нравятся большие скопления людей, – напомнил приятель. – С чего тогда тебя потянуло на ипподром?

– Не знаю, – сознался я. – Но в городе совсем дышать нечем, а с океана хоть немного веет свежестью.

Из-за безветрия над крышами домов сегодня растеклось настоящее облако гари, небо затянула туманная пелена, и солнце едва-едва проглядывало через нее бесцветно-белым пятном.

Поэт задумчиво потер песочного цвета бородку и сдался.

– Твоя взяла! Едем! – А когда я достал бумажник, великодушно махнул рукой: – Оставь, угощаю.

Не став спорить, я поднялся из-за стола и поморщился от пронзившей ногу боли.

– Проклятье! – выругался, опираясь на край стола. – Альберт, придется отрядить кого-нибудь за извозчиком.

– Что такое?

– Отбил ногу, спрыгнув со второго этажа. Ты бы только видел, какие высокие там потолки!

Альберт удивленно присвистнул:

– Как это тебя угораздило?

Я опустился на стул и напомнил:

– Что насчет экипажа?

Поэт свистнул, подзывая уличного мальчонку, сунул ему мелкую монету и велел отыскать свободного извозчика.