Текст книги "Всеблагое электричество"

Автор книги: Павел Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 107 страниц)

Бастиан Моран присел на краешек стола и покачал в воздухе узким носком лакированного штиблета.

– А речь не о Левинсоне, – вдруг заявил он. – Речь о похищении документации по дюралюминию.

– Помилуйте! – охнул я. – Разве вы сами не подтвердили мое алиби?

– Вот это меня и беспокоит, – признался главный инспектор. – Какое удачное совпадение, не правда ли? Елизавета-Мария пишет о тайных встречах с вами, но всякий раз записи легко опровергаются показаниями надежных и беспристрастных свидетелей. Удивительное совпадение.

– Не всякий раз, – возразил я, – а только в двух случаях.

– Достаточно и этого.

– Вы обвиняете меня в том, что я сам навлек на себя подозрение? На кой черт мне это понадобилось?

– Вы тщеславны, – напомнил Бастиан Моран. – Вы жаждете внимания общественности. Обвести вокруг носа всю полицию метрополии и прославиться – это ли не повод перенести некоторые неудобства?

Я потер ушибленную грудь.

– Вас никогда не били электротоком, старший инспектор? Небольшое неудобство, ну надо же! Да если бы я заполучил секретные документы по алюминиевому сплаву, давно бы уже летел на континент!

– Шторм. Непогоду невозможно предугадать.

– Оставьте!

– Хорошо, закроем тему, – согласился Бастиан Моран, стряхивая пепел на пол. – Кстати, о полетах. Сегодня потерпел крушение дирижабль вашего дяди «Сиракузы». На месте падения обнаружены личные вещи и документы графа Косице.

– Да что вы говорите? – покачал я головой. – Вот уж действительно: непогоду не предугадать!

– В аварии много странного, виконт, – произнес старший инспектор, проникновенно глядя мне в глаза. – Скажите, где вы были в четыре часа пополудни?

Я отвернулся, жалея об отобранных очках, потом негромко рассмеялся:

– Если вы намекаете на мою причастность к этому прискорбному происшествию, вынужден вас огорчить, к дяде у меня претензий не осталось.

– Да, я видел изъятые у вас при задержании документы, – кивнул Бастиан Моран. – Когда вы получили их?

– Между тремя и четырьмя, в конторе поверенного графа. Дядю я там не встречал.

– И вас не беспокоит его судьба?

– Мне она безразлична. Наши разногласия мы урегулировали, но осадок остался. Я злопамятен, знаете ли.

– Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

– Только поверенный дяди, мэтр Ласаль. Секретаря сегодня в конторе не было.

– Мэтр отпустил его на весь день, – подтвердил старший инспектор.

– Если вы уже беседовали с мэтром, какого черта эти расспросы? – возмутился я, изображая праведный гнев. – Сдается мне, вы просто тянете время!

– Вовсе нет, – качнул головой Бастиан Моран и выкинул окурок в дальний угол камеры. – Примерно в четыре часа пополудни в конторе мэтра Ласаля случился пожар. Погибло четыре человека.

– Ужас какой! – передернул я плечами без всякого наигрыша. Мне и в самом деле сделалось не по себе.

– Тела обгорели до крайности, опознание затруднено, но предположительно один из погибших – ваш дядя, граф Косице, а второй – сам мэтр.

– Ужасная смерть.

– О нет, виконт, – покачал головой Бастиан Моран. – Мэтр и один из неопознанных покойников был застрелен, у графа помощники коронера обнаружили травму затылка, разбита голова. Последнему покойнику свернули шею. Всюду следы стрельбы.

– Ничего не понимаю!

– И примерно в это же время потерпел крушение дирижабль.

– Вы полагаете, это не простое совпадение?

Старший инспектор ничего не ответил, лишь пристально уставился на меня и продолжил:

– А еще на соседней улице обнаружено тело некоего Сэмюеля Борто, охотника за головами. Он был застрелен в спину. Из тела извлекли пулю десятого калибра.

– К чему вы ведете? – занервничал я.

– При задержании у вас был изъят «Цербер» с одним стреляным патроном, виконт. Мне видится между этими событиями вполне определенная связь.

– Мне эта связь представляется надуманной.

– А кобура?

– Что кобура?

– При задержании кобура у вас на поясе была пуста. А между тем в сгоревшей конторе был обнаружен пистолет системы «Рот-Штейр».

– Все просто, – непринужденно рассмеялся я, – хотел купить новый пистолет, но не нашел ничего по схожей цене. Свой табельный «Рот-Штейр» я сдал, вы ведь помните?

– С какой целью тогда вы носили с собой снаряженную обойму восьмимиллиметровых патронов?

– Я не столь расточителен, чтобы при покупке пистолета тратиться на новый боекомплект!

– Все это очень подозрительно.

– Вы предъявляете обвинение?

– Не сейчас, – спокойно улыбнулся старший инспектор. – Но думаю, за этим дело не станет. Я твердо убежден, что вы были там. Только изворотливый, но не слишком дальновидный человек вроде вас мог скакать по крышам домов, убегая от дирижабля, из которого по нему строчит пулемет.

– Что вы такое говорите? – разинул я рот в притворном удивлении. – Какой еще пулемет?

– Где вы были в четыре часа пополудни, виконт?

– Шел домой! – вспылил я. – Вы пробовали поймать в такую погоду извозчика? Я пробовал! Гиблое дело!

Быть пойманным на лжи я нисколько не опасался. Не располагай я броневиком, добрался бы до Кальварии примерно ко времени ареста, если не позже.

Но Бастиана Морана мои слова нисколько не убедили. Старший инспектор посмотрел на меня так, словно видел все уловки насквозь, и отошел к двери.

– Последний вопрос, виконт, – произнес он, оборачиваясь. – Вы не знаете, с какой целью ваш дядя потратился на два десятка наемников?

– Старший инспектор, вы имеете обыкновение задавать вопросы, на которые у меня нет ответов.

– В самом деле?

Я поднялся со стула и подтвердил:

– Именно. Но это правильные вопросы. Вряд ли дядя опасался меня столь сильно, что решился на подобные траты. Хорошие наемники обычно недешевы. Он либо затеял нечто противозаконное, либо имел основание опасаться нападения.

Бастиан Моран кивнул.

– Вы свободны, виконт, – объявил он и вышел за дверь.

Я немедленно бросился следом.

– Старший инспектор! – крикнул, выскочив в коридор. – А мои вещи?

Вместо Морана ответил один из караульных.

– Пройдемте, – позвал он за собой. – Вам все вернут.

В канцелярии сыскной полиции меня дожидался знакомый уже детектив-сержант, рыжеусый и желтоглазый. Он достал из папки опись изъятого имущества, попросил ознакомиться с ним, а потом начал выкладывать на конторку одну позицию за другой. Нож, зажигалку, портмоне, банкноты и монеты, жестянку с леденцами, темные очки, документы о вступлении в права наследования, «Цербер» и отдельно кассету с двумя целыми и одним стреляным патроном, нетронутую кассету с патронами серебряными, пустую кобуру, обойму к «Рот-Штейру», трость и фотокарточку с посвящением на обороте и затейливой подписью «Эмиль»…

Фотоснимок я нервно сунул во внутренний карман пиджака; детектив-сержант не обратил на это никакого внимания и потребовал:

– Если все верно, пишите, что претензий нет, и ставьте подпись.

Так и сделал. Потом быстро рассовал по карманам свои пожитки и поспешно покинул Ньютон-Маркт, словно бегущий из чистилища грешник. Выскочил во двор, отгороженный от улицы колоннадой портика, и подставил лицо лившейся с неба воде.

Стало легче. Легче, но ненамного.

Неожиданное родство с императорской фамилией, нападение Лазаря и бесследное исчезновение Елизаветы-Марии рвали измученную душу на куски, и от недавних событий просто шла кругом голова.

Что происходит? И почему в центре всей этой бесовщины именно я?

И самое главное – как могла оклеветать меня Елизавета-Мария? Если, лелея собственное самолюбие, я еще мог отнести записи в дневнике к безобидным фантазиям девушки, раздосадованной навязанным ей браком, то участие в похищении секретного патента в эту схему категорически не укладывалось.

Неужели она отводила подозрение от кого-то иного?

Но от кого?

И тут в меня словно молния ударила.

Альберт Брандт! Талантливый и обаятельный любимец женского пола, который неизменно сопровождал меня при всех якобы неожиданных встречах с Елизаветой-Марией. Более того, он писал ей стихотворное посвящение, а если учесть его увлекающуюся натуру и болезненный разрыв с Кирой, то он вполне мог перенести свои чувства на новый объект.

Таинственная незнакомка! Не о дочери ли Фридриха фон Нальца он толковал подобным образом, не желая портить со мной отношения?

Я невольно ускорил шаг и бросился бы бежать бегом, если бы мысли не вернулись к странному ограблению барона Дюрера. На кой черт поэту сдалась технология изготовления дюралюминия? Он никогда не был замечен ни в чем предосудительном!

Деньги? Неужели Альберт так сильно нуждался в деньгах? Или попросту вознамерился сбежать с моей возлюбленной?

Моей?!

Сердце пронзила острая боль, я оступился и даже оперся на мраморную колонну портика. В глазах потемнело, мир посерел, шум дождя сменился непонятным звоном. Обида и негодование захлестнули с головой, захотелось кого-нибудь убить.

Кого-нибудь? О нет! Захотелось убить Альберта!

Я дорожил его дружбой и такое предательство простить никак не мог. Но не мог и убить, у меня бы просто не поднялась рука причинить ему вред. Да и как жить дальше с таким тягостным грузом на душе? Только пулю в лоб…

А умирать мне вовсе не хотелось. Хотелось жить. Хотелось, как никогда.

Я заменил стреляный патрон в кассете «Цербера» новым, с серебряной пулей, и отправился в греческий квартал. Шанс застать в «Прелестной вакханке» Альберта был невелик, но шторм и в самом деле мог спутать все планы. Я должен был посмотреть ему в глаза и решить, как быть дальше.

Просто должен был, и все.

5

«Прелестная вакханка» оказалась забита под завязку, не было ни одного свободного столика, всюду теснились нашедшие убежище от непогоды зрители. Я заказал чашку кофе, махом выпил ее, кинул на стойку пару монет и поднялся на второй этаж.

Дверь в апартаменты оказалась не заперта. Сам Альберт стоял перед зеркалом и одевался, готовясь к выходу в свет.

– Приветствую! – выдавил я из себя против собственной воли. – Ты один?

– О, Лео! – обрадовался поэт. – Ты вовремя! Едем в термы!

Столь теплый прием сбил меня с толку, я заколебался и не решился высказать в лицо приятелю все те слова, что жгли меня изнутри.

В конце концов, я мог ошибаться. Иной раз случаются и не такие совпадения.

Случаются – да, только вот я в них не верил.

Не верил и все же скандала устраивать не стал. Подвела стеснительность или проснулся здравый смысл? Даже не знаю…

– В термы? – лишь высказал я удивление неожиданным предложением поэта и кинул котелок поверх лежавшего на полке бильярдного шара. – С чего бы это?

– О, это потрясающая история! – рассмеялся Альберт. – Знаешь, где я провел сегодняшнюю ночь и большую часть дня? Никогда не угадаешь! За решеткой! Можешь представить?

– Что натворил на этот раз?

– В том-то и дело, что ничего! Во время вчерашнего приема у барона Дюрера кто-то вскрыл сейф, и всех гостей обыскивали, словно закоренелых преступников. Уму непостижимо! А потом нас… как же они это назвали… изолировали на время проведения предварительного дознания!

Я натянуто улыбнулся:

– Но в этом есть и хороший момент, не правда ли? Твоя таинственная незнакомка была вынуждена открыть свое инкогнито.

Поэт затянул шейный платок и отвернулся от зеркала.

– К счастью, она покинула прием до приезда полиции, – сообщил он. – Но видел бы ты, какой фурор среди гостей произвела моя дама с вуалью!

Я приложил ладонь к нестерпимо нывшему сердцу, и Альберт участливо поинтересовался:

– Лео, с тобой все в порядке?

– Ерунда, просто выдался напряженный день.

– Так мы едем в термы?

– Едем, – кивнул я. – Только возьми плащ, на улице собачья погода.

– Ну разумеется!

Альберт снял с вешалки длинный плащ; мы вышли в коридор и спустились на первый этаж.

– Проклятье! – выругался я там. – Мой котелок! Я забыл его у тебя!

Поэт легкомысленно протянул ключ.

– Беги! – разрешил он. – Пошлю пока кого-нибудь за извозчиком.

В один миг я взлетел на второй этаж, отпер апартаменты и зажег свечи на письменном столе. Альберт имел обыкновение держать рабочие наброски в верхнем ящике стола, именно его и взломал первым делом.

Сверху лежала неоконченная поэма «Живущий в ночи», для меня интереса она не представляла, но вот дальше обнаружились листы писчей бумаги, изрисованные набросками стройной женской фигуры. Узкая талия, высокая грудь, крутые бедра. Заманчивый изгиб спины развалившейся в неге девушки. Развалившейся именно на этом диване!

Меня всего затрясло, но стоило только перевернуть лист, как и вовсе помутилось в глазах. Со следующей страницы на меня смотрело девичье лицо. Не столь искусно выполненное, как рисунки Шарля, но вполне узнаваемое.

На меня смотрела Елизавета-Мария.

Моя Елизавета-Мария! Суккуб, а не дочь главного инспектора!

В этом не было ни малейших сомнений.

Ноги подкосились, я плюхнулся на стул, дотянулся до графина и дрожащими руками налил себе воды. Жадно осушил стакан и попытался собраться с мыслями.

Альберт не вел никакой игры, теперь это было очевидно. Излишне впечатлительный поэт просто поддался противоестественному обаянию суккуба. Он не был причастен к похищению патента и таинственному исчезновению дочери главного инспектора. Не пытался направить полицию по ложному следу и не совершил ничего дурного, за исключением того, что влюбился не в ту женщину.

А вот я… Я слишком легко поверил в его виновность, и это жгло почище раскаленного железа.

Я бросил листы на стол, взломал один ящик, другой, третий. Переворошил их содержимое, потом взял из буфета бутылку рома, распахнул окно и вышиб его так, чтобы осколки попадали внутрь. Выкинул бутылку на улицу и быстро покинул апартаменты, не забыв прихватить брошенный на полку котелок.

Кто-то вломился с улицы, только и всего.

Но на душе было на редкость мерзко. Связь с суккубом еще никого ни к чему хорошему не приводила; поэта надо было спасать.

Когда спустился на первый этаж, Альберт пил вино у стойки бара и любовался скакавшими на сцене полуголыми красотками. На мою задержку поэт не обратил ни малейшего внимания; его всегда вдохновлял вид стройных женских ножек вне зависимости от того, был он в очередной раз влюблен в кого-нибудь или нет.

И даже с учетом моей задержки извозчика пришлось ждать никак не меньше четверти часа.

– Самые предусмотрительные ждут в соседних кабаках окончания представления и ломят с публики тройную цену, – с усмешкой сообщил мне Альберт, когда мы забрались в закрытую коляску и покатили по залитым дождем улочкам греческого квартала.

Извозчик, от которого густо пахло винным духом, сделал вид, будто ехидного замечания не расслышал, и за честь коллег вступаться не стал. А может, и в самом деле не расслышал – он то и дело клевал носом, сразу встряхивался и растирал по лицу брызги дождя, но вскоре все повторялось по новой.

Поэта это наблюдение почему-то привело в неописуемый восторг, он развеселился и принялся сыпать одной байкой за другой. Не прекращал травить анекдоты он даже в термах, где его, по счастью, хорошо знали и потому пропустили нас внутрь, не заставив выстаивать огромную очередь, которая начиналась еще на крыльце огромного, выстроенного в древнегреческом стиле здания общественных купален. Идея погреть косточки в столь ненастную погоду пришла в голову вовсе не нам одним.

В просторном вестибюле, где оказалось не протолкнуться, меж людьми сновал шустрый паренек со стопкой газет и потрясал вечерним выпуском «Столичных известий».

– Таинственное происшествие! – кричал он, перекрывая гомон людей. – Пропажа тел из городского морга! Полиция в тупике! На город надвигается шторм! Порт закрыт!

Альберт купил газету, но читать ее не стал, свернул и сунул в карман плаща. Миновав битком забитый буфет, мы направились прямиком в раздевалку. Оставили там в шкафчиках одежду, закутались в тоги и прошли в заполненное паром помещение. Горячий воздух окутал со всех сторон, навалился жаром и влагой, прогнал промозглый уличный холод, заставил расслабиться и позабыть обо всех проблемах и заботах.

Но надолго выбросить из головы тягостные мысли не получилось. Я решительно не знал, как сообщить приятелю, что его возлюбленная – суккуб.

Мы устроились на горячих камнях у самого входа, где было не столь жарко; я пил лимонад, Альберт то и дело прикладывался к кубку с вином. Клубы пара окутывали нас, скрывали других посетителей, скрадывали слова, превращая их в один беспрестанный гомон. Обычно я чувствовал себя в термах не в своей тарелке и тщательно следил, чтобы одеяние прикрывало все татуировки, но сегодня эта забота отступила на второй план. Я должен был рассказать обо всем другу, но никак не мог подобрать нужных слов.

– А знаешь, Лео! – произнес вдруг поэт. – Я решил тряхнуть стариной и отправиться в путешествие. Весна в Париже, лето в Лондоне, осень в Персии или Новом Свете, а зимой снова вернуться в Новый Вавилон. Это будет поистине замечательное путешествие!

Я кивнул и осторожно поинтересовался:

– И как на это посмотрит твоя дама сердца?

Альберт беззаботно рассмеялся.

– Она всецело меня поддержала! В ближайшие дни она станет свободна, и мы улетим из этой дымной клоаки, как пташки из клетки – на волю. Только я и она. Не расстраивайся, буду присылать тебе открытки.

– Очень мило с твоей стороны, – кисло улыбнулся я.

Суккуб вознамерилась освободиться в ближайшие дни? Учитывая, что лишь смерть могла разлучить нас, звучало это несколько обескураживающе.

– Цветущие каштаны на Монмартре! – мечтательно уставился в потолок Альберт, заложив руки за голову. – Туманные вечера в Лондоне! Я знаю там такие места, просто удивительные! Мы будем счастливы и беззаботны.

И у меня язык не повернулся разбить эти мечты. Я струсил. Просто побоялся причинить другу боль. Решил подождать, пока ситуация не разрешится сама собой.

Удивительно, но, отлично разбираясь в чужих страхах, я был не в силах справиться с собственными. Трус – это как невидимое клеймо на всю жизнь.

Но смотреть на благостную физиономию поэта не было больше никаких сил, поэтому я решил хоть немного привести его в чувство.

– Альберт, дружище, – не удалось удержаться мне от ехидного смешка, – а ты уверен, что получишь разрешение на выезд на континент? Не тебя ли всю ночь продержали в полицейском участке?

Поэт только отмахнулся:

– Думаешь, меня одного бросили в застенки? – Он уселся на камнях, прислонясь спиной к теплой стене. – Всех проверяли! Знатных гостей отпустили раньше, обслугу и приглашенных артистов – только после обеда. Я еще легко отделался, Лео! Я благонадежен!

– Ну-ну, – криво улыбнулся я. – Разве у сыщиков не возникло вопросов к твоей даме сердца?

– Говорю же: она покинула меня задолго до совершения кражи.

– А сам ты не заметил ничего подозрительного на приеме?

Альберт склонил голову набок:

– Почему ты спрашиваешь, Лео?

– Если не принимать в расчет обычное житейское любопытство, – пожал я плечами, – мной движет профессиональный инстинкт ищейки. Не забывай, для частного сыщика раскрыть столь громкое дело – все равно что вытянуть счастливый билет.

– Одного Прокруста мало?

– Тот гонорар я уже потратил до последнего франка. Кстати, можешь поздравить меня – с наследством произошли определенные подвижки, скоро я заживу на широкую ногу.

– На двадцать тысяч франков годового дохода? – развеселился Альберт. – Иные светские львы спускают столько в карты за ночь!

– Деньги к деньгам, – улыбнулся я, вновь наполняя бокал лимонадом. – Если сорву куш, куплю тебе пару билетов первого класса на паром до Лиссабона.

– На дирижабль, – поправил меня поэт. – Мы будем путешествовать с шиком!

– Как скажешь. Так что – не было ничего подозрительного?

Альберт отпил вина, глубоко задумался, но вскоре махнул рукой:

– Какого черта, Лео? Что я изображаю из себя сыщика? Ничего подозрительного я не видел. Сначала ухаживал за дамой и заливал горе расставания вином, а потом вышел на сцену и затмил своим талантом всех выступавших передо мной фигляров. Извини, Лео, я не смотрел по сторонам.

В искренности поэта я нисколько не сомневался и потому только вздохнул. Разговор как-то незаметно перешел на тему приезда Теслы и Эдисона, затем мы обсудили ненастье, а когда речь зашла о политике, Альберт допил остатки вина и решительно поднялся на ноги.

– Думаю, пора по домам, – сообщил он. – Завтра с утра у меня важная встреча.

– В самом деле?

– Да, идем выбирать моей крошке дорожный наряд.

Я отвернулся, скрывая болезненную гримасу, и поправил тогу.

– Что такое? – насторожился вдруг Альберт, заметив проскользнувшую у меня по лицу недовольную мину. – Что-то не так?

– Жизнь частного сыщика не сахар, – поморщился я. – Тебя когда-нибудь били электрощупом?

– Обходилось как-то.

– Крайне неприятная, доложу тебе, штука.

– Поверю на слово, – усмехнулся поэт и спросил: – Но все хорошо?

– Да! Конечно! Просто один из бывших коллег проявил излишнее рвение.

Мы отправились в раздевалку, и Альберт присвистнул, разглядев огромный синяк у меня на груди; выпущенная арбалетом колодка с электродами шибанула по ребрам едва ли слабее лягающего объездчика норовистого жеребца.

– Знатно тебе досталось, друг мой! – покачал головой поэт.

– И не говори, – вздохнул я, одеваясь. – Поедем на извозчике?

– Собрался идти по такой погоде пешком?

Я пожал плечами и полез за бумажником, но Альберт меня остановил.

– Доложу по секрету, Лео, – подмигнул он. – Сегодня, выйдя из Ньютон-Маркта, я заехал в редакцию и получил гонорар за право публикации поэмы сам знаешь о ком.

– Поздравляю, – хмыкнул я. – Удивительно даже.

– Что именно тебя удивляет?

– Что в среде издателей остались столь наивные господа. Выплатить гонорар авансом – это все равно что приковать поэта цепями к бочке с вином! Деньги на ветер! Я уж не говорю об их невзыскательном вкусе.

Альберт наставил на меня указательный палец и объявил:

– Это все зависть, дружище.

– Правда глаза колет?

– Кто бы говорил!

Переругиваясь, мы покинули термы и отправили шнырявшего поблизости мальчонку за свободным извозчиком. Эта братия облюбовала кабак на противоположной стороне площади и попивала грог в тепле и сухости, бросив экипажи под проливным дождем.

– Только нужен крытый! – крикнул вдогонку парнишке Альберт, повернулся ко мне и спросил: – Какие планы на вечер?

– Ты разве не собирался лечь спать? – удивился я.

– За этим дело не станет.

Я покачал головой:

– Если поеду с тобой – станет. Так что я домой.

– Как скажешь.

К нам подъехала коляска с поднятым верхом, мы погрузились в нее и покатили от терм. На Дюрер-плац я оставил поэта и начал подниматься на Кальварию, нервно озираясь по сторонам. Ладонь стискивала в кармане рукоять «Цербера», но всякий раз, когда непроглядный мрак залитого дождем города разрывали вспышки бивших в башню на вершине холма молний, сердце заходилось в дробном перестуке и проваливалась в пятки душа.

Я был напуган. Очень напуган. Лазарь и стоящий за ним Конвент, господин Чан с подручными и сиятельные с продажными полицейскими – все они были нацелены на убийство. Договориться не получится, либо я, либо они.

Именно поэтому я потратил добрых десять минут, в полной темноте выискивая среди мокрой травы оставленную на обочину сумку с зажигательными гранатами. Холщовую котомку в итоге отыскать удалось, а вот брошенный в канаву пятый заряд был потерян безвозвратно.

Досадно.

И, закинув на плечо ремень сумки, я поспешил домой. Отпер калитку и через мертвый сад, черный и мокрый, зашагал к особняку, встречавшему меня теплым светом всех окон первого этажа.

Дивясь непонятной иллюминации – что еще опять Елизавете-Марии в голову пришло? – я поднялся на крыльцо, прошел в прихожую и запер входную дверь. Положил сумку на пол, сам уселся на пуфик и зажал лицо в ладонях, не зная, как выстроить предстоящий разговор с суккубом. Хотелось рвать и метать, но связавшие нас узы накладывали определенные ограничения.

Убить девушку я не мог, как бы мне того ни хотелось.

Обреченно вздохнув, я стянул промокшую куртку, убрал ее на вешалку и отправился на поиски девушки, но только вышел в коридор и сразу наткнулся на дворецкого.

Теодор лежал, безжизненно глядя стеклянными глазами в потолок. Он был мертв.

Я немедленно выхватил из кармана «Цербер» и замер, напряженно вслушиваясь в тишину пустого особняка. Первым порывом было кинуться за сумкой с зажигательными гранатами, но пересилил себя и не сдвинулся с места.

На теле дворецкого не было ни ран, ни пулевых отверстий, нигде не алело ни капли крови, и мне представлялось в высшей степени сомнительным, что слугу прикончил Лазарь. Зато вспомнились слова Альберта о том, что его пассия намерена в самое ближайшее время обрести долгожданную свободу и укатить с ним на континент.

А не затеяла ли Елизавета-Мария новую игру? Что, если она отыскала способ обойти связавшую нас клятву?

Мысль эта заставила неуютно поежиться, и первым делом я проскользнул в гостиную. Но нет – сабля деда висела на своем месте над камином.

Прижимая «Цербер» к груди, дабы его не вырвали из рук, я заглянул в обеденный зал, никого не оказалось и там. В тишину пустого дома то и дело врывались раскаты грома, всякий раз начинали дребезжать оконные стекла; казалось, где-то неподалеку идет ожесточенный бой. Спокойствия это нисколько не добавляло.

Окончательно сбитый с толку, я направился на кухню и замер в дверях как вкопанный. Елизавета-Мария лежала на полу с бледным как мел лицом и посиневшими губами, руки и ноги девушки содрогались в конвульсиях, глаза закатились так, что зрачков не было видно вовсе.

Волосы на затылке зашевелились от ужаса. Кто бы ни расправился с моими домашними, он оказался настолько искусен в своем ремесле, что умудрился прикончить живого мертвеца и совладать с суккубом, а теперь ждал меня…

Бежать!

Я попятился, выскочил в коридор и рванул в прихожую. Краем глаза уловил в дверях библиотеки смутное движение, крутнулся на месте, вскидывая пистолет, и вдруг, сам не заметил как, очутился на полу.

Голова кружилась, перед глазами все плыло, и валявшийся неподалеку от вытянутой вперед руки «Цербер» виделся смазанным пятном. Не чувствуя собственного тела, я попытался дотянуться до него, но промахнулся, и сразу в поле зрения возникли лакированные штиблеты, все в разводах подсохшей грязи.

Незваный гость небрежным движением ноги отодвинул от меня пистолет и спокойно произнес:

– Это слабое подобие инсульта, виконт. Ничего страшного. Пока.

Я попытался подняться, но с левой стороны грудины растеклась столь невыносимая боль, что осталось только плюхнуться обратно на пол и обессиленно прижаться щекой к холодному паркету.

– А это сердце, – повторил все тот же по-стариковски надтреснутый голос. – Сердце – удивительная мышца, я вам доложу! Сутки напролет оно беспрестанно качает кровь, день за днем, месяц за месяцем. Всю жизнь. Изнашивается, конечно. А бывают и врожденные дефекты. Неизлечимые даже, как у ее высочества.

– К черту! – выдохнул я, попытался приподняться на четвереньки, но левая рука подломилась, и небрежным тычком туфли в бок меня опрокинули на спину.

– Сердце изнашивается, виконт, – повторил возвышавшийся надо мной старик, седой и морщинистый. – Вы не думали, что ваше уже исчерпало свой ресурс?

Я взглянул в бесцветные глаза сиятельного и помотал головой.

– Верно! – рассмеялся тот. – Это все мои проделки, мой талант. Виконт, одного маленького тромба достаточно, чтобы вас парализовало до конца дней, поэтому умоляю – давайте без глупостей.

Боль понемногу начала отпускать, сердце перестало пропускать удары, вернулась способность шевелить руками и ногами.

Я отполз от сиятельного, прислонился спиной к стене и спросил, не особо выбирая выражения:

– Какого черта вам надо? Шкатулку? Так у меня ее нет!

– Виконт, не играйте со мной. Не стоит, – потребовал старик, один из тех, что привязывали меня к электрическому стулу. – И не надейтесь на защиту особняка, меня аггельской чумой не пронять.

– Что вам надо? – повторил я.

– Книгу!

– Какую еще книгу?

Сердце словно стиснули в стальных тисках, боль ошеломила, и на миг я просто потерял контроль над собственным телом. Этого времени сиятельному хватило, чтобы склониться ко мне, обшарить карманы и завладеть надорванным фотоснимком.

– Мне нужна книга, которую держит в руках девчонка, – заявил старик.

– Это моя мама, – хрипло выдохнул я.

– Тем хуже для вас, виконт, – нахмурился старик. – В противном случае я бы сюда не пришел.

– Зачем вам книга?

– Вы не в том положении, чтобы задавать вопросы.

– И все же?

Старик снял пиджак и повесил его на дверную ручку; вытащил из манжет массивные золотые запонки и начал без спешки закатывать рукава дорогой сорочки.

– Отдайте мне книгу, – предложил он, – и я сохраню жизнь вашей подруге.

– Не мне?

– О нет! Вам я сохраню жизнь, если вы станете упрямиться. Вот только в голове у вас лопнет сосуд, и вы останетесь парализованным и проведете остаток дней в лечебнице для малоимущих. А я стану приходить раз в неделю или две и спрашивать, не желаете ли вы оборвать свои мучения. В обмен на книгу, разумеется. Так к чему все усложнять?

– Занятная перспектива, – пробормотал я. – Надо полагать, в библиотеке вы уже смотрели?

– Не нашел ничего подходящего, – признал сиятельный. – Где она?

Я ухватился за дверной косяк, не без труда поднялся на ноги и заглянул в библиотеку. На полках не осталось ни одной книги, все они лежали на полу, составленные в неровные стопки.

– Все проверили? – спросил я, гадая, каким именно образом сиятельный устроил обыск, не зная ровным счетом ничего о книге, которую намеревался отыскать.

– Все, – подтвердил старик.

– Тогда идемте! – позвал я, отталкиваясь от стены, и старик проворно подался назад.

– Выбросьте нож! – потребовал он.

Я безмолвно выругался, достал титановый клинок и кинул его на пол.

– Идите первым! – приказал сиятельный, снимая с дверной ручки пиджак. – И без глупостей!

Мы двинулись к лестнице, поднялись на третий этаж, а в коридоре меня вновь скрутил сердечный приступ. Пока корежили судороги, старик первым прошел в спальню, огляделся и вышел обратно.

– Ее там нет! – с нескрываемой злостью обвинил он меня во лжи. – В комнате нет ни одной книги вовсе!

– Ну разумеется нет! – прохрипел я, понимаясь с колен. – Там есть увеличительное стекло, идиот!

– И что с того?

– От безденежья, – поморщился я, массируя ладонью грудь, – пришлось распродать часть библиотеки букинистам. По частям. Кому именно что досталось – помню только я. Так что поаккуратней с вашим талантом. И если думаете, что достаточно будет просто узнать название, то смею заверить – в разных изданиях одной и той же книги текст мог претерпеть определенные изменения. И уж точно изменялась разбивка по страницам!

Прозрачно-светлые глаза старика загорелись недобрым огнем, но от новой экзекуции он воздержался и лишь указал на дверь:

– Проходите!

Я зашел в спальню, сел за письменный стол и попытался открыть его верхний ящик, но рука вдруг обвисла безвольной плетью. Старик сам открыл его, достал увеличительное стекло и принялся разглядывать фотокарточку.