Текст книги "Всеблагое электричество"

Автор книги: Павел Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 107 страниц)

– Хватит! – оборвал я поэта. – Хватит! Это уже не смешно!

Альберт Брандт зажал лицо в ладонях и вдруг предположил:

– Лео, а ты не думал, что это падший? Демон Максвелла?

Меня пробрал озноб.

– Ерунда!

– Вовсе нет. Если верить воспоминаниям современников, последний раз демона видели за несколько месяцев до смерти Максвелла. Падшего могли заточить в подвале особняка, а ваш дурацкий спиритический сеанс его потревожил.

– Перестань нести вздор! – потребовал я. – Альберт, иди домой!

– Либо мы пойдем вместе, либо не пойдет никто, – ультимативно заявил Брандт и достал из кармана полицейский свисток. – Сейчас дуну, и мы со всех ног бросимся наутек. Веришь мне?

Я вовсе не собирался препираться с поэтом всю ночь напролет и раздраженно махнул рукой:

– Черт с тобой! Пошли!

В конце концов, Альберт крепко держался на ногах, от него и в самом деле могла быть польза. Хоть на карауле постоит.

Мы перебежали к черному ходу, дверь ожидаемо оказалась заперта. Я достал из ранца лист липкой бумаги и заклеил им один из квадратов остекления. Потом легонько стукнул фомкой, послышался тихий хруст. Липучка удержала осколки на месте, а стоило только надавить, стекло провалилось внутрь. Упасть на пол я ему не дал и вытащил на улицу, кожаные перчатки уберегли пальцы от порезов.

Отперев задвижку, я первым прошел в дом и прислушался. Тишина. Лишь размеренно тикали настенные часы да шумно дышал за спиной взволнованный происходящим поэт.

– Мы взломщики, Лео! – с нескрываемым восторгом прошептал он.

Я приложил палец к губам, призывая друга к молчанию. Попытался ощутить хоть какое-то присутствие потустороннего – и не смог. Тогда махнул рукой и повел поэта за собой.

Вход в подвал оказался запечатан сургучной печатью полицейского управления, ее я без всякого почтения содрал и приготовился воспользоваться фомкой, но дверь запереть не удосужились. Я включил фонарик и осветил темные углы.

– Закрой! – попросил Альберта, тот послушался и поспешил следом.

Наша авантюра приводила подвыпившего поэта в неописуемый восторг. А вот мне было не по себе. В ушах до сих пор стоял плеск бьющей из перерезанного горла крови.

Луч фонаря высветил плохо замытые потеки на полу, и я указал приятелю на соседнюю дверь.

– Мы были там.

– И что ты собираешься делать? – спросил Альберт Брандт.

Я намеревался посмотреть, как далеко протянулся кровавый след, это вполне могло стать ключом к разгадке, но для начала решил осмотреться в комнате.

– Представляешь, за одной из дверей – падший! – прошептал в спину поэт.

– Перестань! – потребовал я и прошел в отведенное под спиритический сеанс помещение. Тяжелый запах духов светских львиц уже выветрился, на смену ему пришел сложный аромат, отталкивающий и притягивающий одновременно.

Свечу из комнаты унесли, но на столе оставались потеки воска. Я сковырнул один из них ножом, принюхался и передал Альберту.

– Что скажешь?

Поэт растер комочек воска между пальцев, чихнул и без тени сомнения объявил:

– Гашиш и опиум. И что-то еще, не могу разобрать.

– Вот как? – хмыкнул я, покидая комнату. – Не знаешь, кто пригласил на прием этого проходимца?

– Не знаю, но уверен – концов теперь не найти, – ответил Альберт, и тут по коридору разнесся тихий плеск.

Я чуть не поседел. Резко обернулся, вскидывая фонарь, дернул из кобуры пистолет, а это лепрекон поливал ромом пол, с интересом наблюдая, как мутная жидкость стекает в направлении лестницы.

Получив наглядное подтверждение моему утверждению, коротышка перестал переводить алкоголь, хлебнул из полупустой бутылки и выставил руку со сложенным в колечко большим и указательным пальцами.

– Сволочь! – выругался я, не став убирать «Люгер» в кобуру.

Просто не хотел оказаться застигнутым кем-либо, что называется, «со спущенными штанами», но лепрекон все понял по-своему и в один миг растворился в темноте. Только заклацали по каменному полу набойки его ботинок.

А я, высвечивая фонариком потеки плохо замытой крови, зашагал по коридору. След привел в самый его конец, куда даже слуги поленились идти. На полу там засохла небольшая бурая лужица.

– Даже не представлял, что в человеке столько крови, – поежился Альберт.

Жутковатая атмосфера подействовала на поэта отрезвляюще, и он мало-помалу начинал сожалеть о своем необдуманном участии в этом сомнительном мероприятии. А поскольку одному возвращаться через пустой особняк ему не хотелось, решил отговорить от дальнейшего расследования меня.

– Кто знает, что там? Вдруг падший? – прошептал Брандт.

– Если демон не вырвался за столько лет, не вырвется и сейчас, – веско заметил я, хотя никакой уверенности не испытывал. – И потом – представь, как ты будешь нашептывать на ушко своей очередной пассии байки об этих невероятных приключениях.

– Я верен жене!

– Я тебя умоляю! – скептически протянул я, убрал пистолет в кобуру и сунул фонарь поэту. – Посвети.

Сам принялся простукивать стену фомкой, поскольку, как мне показалось, понизу шла едва заметная щелочка, в которую и пыталась просочиться неведомой силой притянутая сюда кровь. К моему величайшему разочарованию, пустот подобным образом обнаружить не удалось, тогда я начал исследовать кладку и вскоре заметил непонятную линию. Сдул с нее пыль – это оказалась прорезь в камнях, едва ли толще волоса.

Сколько ни старался просунуть в нее лезвие ножа, не смог. Тогда попробовал поискать с другой стороны предполагаемого потайного хода и не прогадал: вторая щель была заметно шире. Не щель даже, а выемка от пола и до потолка.

После нескольких безуспешных попыток я вбил в нее расплющенный конец фомки и навалился на инструмент, используя его в качестве рычага. Поначалу ничего не происходило, а когда от перенапряжения уже помутилось в глазах, в стене вдруг что-то хрустнуло, и каменная плита слегка сдвинулась в сторону.

Вдвоем с Альбертом нам удалось расширить отверстие, и поэт высветил обломленный конец запора.

– Проржавел.

– Повезло, – усмехнулся я, вновь доставая пистолет. Ступени каменной лестницы уходили во тьму, что там, внизу, было совершенно непонятно.

– Ходили слухи, что Максвелл распорядился вырыть подземный ход к электростанции, – припомнил Альберт старинную байку.

– Ага, – поддакнул я, – а строителей посадил на лодку и утопил в озере.

– Нет, – не согласился поэт и пересказал другую вариацию этой истории: – Их электричеством убило.

– Еще не лучше, – вздохнул я, забрал у приятеля фонарь и двинулся вниз, освещая себе дорогу.

– Может, не стоит? – спросил Брандт, но без особой уверенности. Маятник его настроения в очередной раз качнулся в другую сторону, и теперь поэта разбирало любопытство.

Ну еще бы! Тайный ход самого Максвелла! Такая тема для новой поэмы!

– Давай прикроем дверь.

Вдвоем мы вернули на место каменную секцию и начали спуск. Через десять ступеней была устроена небольшая площадка, затем еще одна и еще. Итого, по моим прикидкам, мы спустились из подвала особняка на глубину около пяти метров. Впрочем, это еще ни о чем не говорило – дом был выстроен на возвышенности.

Дальше обнаружилась ржавая решетка с навесным замком. Надолго она нас не задержала: от влажности подземелья не самый качественный металл давно потерял прочность, к тому же я не церемонился и орудовал фомкой в полную силу. Никакие сторожа услышать грохот теперь не могли.

За решеткой начался узкий низкий ход с неровной кладкой стен, и это полностью соответствовало выдвинутому Альбертом предположению, если бы не одно «но»: пол явственно уходил под уклон, а не поднимался. Тянуться к расположенной выше по склону горы электростанции коридор просто-напросто не мог.

Черной полосой на полу темнела засохшая кровь, постепенно эта полоса становилась уже и уже, пока не прервалась совсем. Расстояние оказалось слишком велико, какое бы существо ни тянуло кровь к себе, от смерти медиума оно ничего не получило.

Через пару минут мы вышли в круглое помещение с куполообразным потолком, кладка стен здесь была несказанно более ровная и чем-то напоминала работы античных каменщиков. Терявшийся в темноте проход уже не был прямым – те, кто его прокладывал, без всякого сомнения, учитывали рельеф местности.

– Потрясающе! – ошарашенно прошептал поэт и вдруг задрал голову. – А это что такое? Лео, посвети!

Я поднял фонарь и сразу понял, что именно привлекло внимание друга: в каменном куполе зияла неровная дыра, через которую в подземелье завели толстый провод в обмотке, весьма напоминающий те, что шли от электростанции до линии электрической конки. Точнее – проводов было два, но один болтался перебитым.

Я посветил под ноги и увидел обрывки обмотки, осколки камней и немного земли.

Альберт прошел к дальнему выходу из подземелья и принялся изучать уходившие туда провода: целый и перерубленный.

– Срез чистый, и медь еще не потемнела, – определил он.

– Не трогай! – предупредил я. – Может быть под напряжением.

– Сомневаюсь, – пробормотал поэт. – Знаешь, Лео, это дурно пахнет. Похоже, мы попали в служебные помещения станции питания электрической конки. Если нас обвинят в чем-то противозаконном…

– Брось! – одернул я приятеля. – Вспомни, контактная сеть идет по проводам. Здесь нечто иное. Идем!

– Постой! – встрепенулся тот. – Слышишь?

Я прислушался и уловил непонятную дрожь. Она быстро усиливалась, вскоре под ногами завибрировал пол, а потом из пролома в потолке прямо на голову посыпалась земля. Но панике я поддаваться не стал и удержал уже готового кинуться наутек Альберта на месте.

Стены прекратили дрожать так же скоро, как и начали, но поэт не преминул выказать свое недовольство:

– У тебя абсолютно неправильные инстинкты, друг мой. Это настораживает.

– Просто полагаюсь не на инстинкты, а на трезвый расчет, – парировал я и двинулся дальше по проходу. – Ты уже понял, что это было?

– Вагон? – блеснул интеллектом Брандт. – Мы дошли до рельсов?

– И значит, направляемся в город.

– Не нравится мне это…

– Можешь подождать меня здесь.

– Смеешься?! – возмутился Альберт и поспешил следом.

Покрытые пылью провода тянулись под высоким потолком на протяжении всего подземного хода, каким-то чудом они не пострадали при обвалах, хотя несколько раз нам приходилось перебираться через каменные завалы, а в одном месте и вовсе брести по колено в воде.

– Зараза! – выругался Альберт. – Мои новые туфли!

Я смахнул с лица лившуюся с потолка воду и призвал его к молчанию.

– Тише! Не ровен час, ход обвалится!

Но на самом деле беспокойство вызвал не столько риск оказаться погребенными под завалом, сколько непонятное жужжание на самой грани слышимости, размеренное и несмолкаемое. Неживое, раздающееся будто прямо в голове.

Мы прошли еще немного, и Альберт замедлил шаг.

– Трансформатор гудит? – предположил он.

– Раз есть провода, почему не быть трансформатору? – буркнул я.

– Не нравится мне это, – вздохнул поэт и оглянулся назад. – Не пора ли вернуться?

Я взглянул на хронометр и зашагал дальше.

– Еще пять минут. Хорошо?

– Да что с тобой? – вздохнул Альберт, но спорить не стал.

По мере продвижения гул усиливался, и вскоре впереди почудился отблеск электрического сияния. Я присмотрелся и понял, что коридор поворачивает, а свет льется из-за угла.

– Держись позади! – предупредил я приятеля и погасил фонарь. Далеко убирать не стал, просто переложил его в левую руку, в правую взял пистолет. Наткнуться на людей в этом странном месте я особо не опасался, но хуже некуда угодить в неприятности по собственной безалаберности. Мелькнула мысль дать поэту «Цербер», но решил не рисковать. Я вообще жалел, что потащил его с собой.

Поначалу я старался ступать как можно тише и осторожней, но очень скоро плюнул на это и пошел своим обычным шагом, поскольку непонятный агрегат теперь гудел с такой силой, что легко заглушал все остальные звуки. В размеренное жужжание время от времени вплетались треск и щелчки, и тогда под ногами легонько содрогался пол.

Встав у поворота, я осторожно глянул за угол, сразу спрятался обратно и заморгал. Небольшое помещение оказалось залито ярчайшим светом электрических ламп, да еще некоторые из них мигали, и глаза моментально наполнились слезами.

– Ну что там? – приблизился ко мне Альберт.

Я надел темные очки и сообщил:

– Большая комната, какой-то агрегат искрит. Людей не видно.

– Но кто-то же должен лампочки менять?

– Кто-то должен, – кивнул я и отдал фонарь поэту, а сам взломал запор ржавой решетки и прошел в странное помещение, пол которого сотрясала размеренная дрожь, столь мелкая и частая, что разболелись зубы.

Источником давящего на психику гула оказался огромных размеров железный шкаф. Таких в комнате стояло штук десять, но жужжал лишь один. Изредка он вздрагивал и сыпал искрами, поэтому подходить к нему вплотную я не стал. Обратил только внимание, что именно в этот агрегат уходят протянутые под потолком коридора провода.

Точнее, провод. Второй, перерубленный еще в самом начале подземного коридора, отцепили за ненадобностью. А первый сначала запустили в реостат, а потом с помощью нехитрых манипуляций разделили на четыре жилы и приварили к старым контактам. И внесены эти изменения в конструкцию были совсем недавно: в отличие от ржавого корпуса металлического шкафа, новый прибор даже не успел толком запылиться.

– Пахнет озоном, – подсказал Альберт.

Я кивнул и осторожно, вдоль стенки, приблизился к двери, которая вела в соседнее подземелье. Каменные колонны в его центре образовывали правильный круг, они не только служили опорами высокого потолка, но и ограждали постеленный на пол лист светло-серого металла. Все проходы между ними были забраны высокими решетками. Выходивший из электрического шкафа пучок проводов пропустили в пробоину в стене, а дальше он разделялся на две части: одну протянули к фонарям на колоннах, другую завели под металлическую панель на полу.

Назначение этого сооружения осталось для меня загадкой, я решил продолжить исследования и попытаться раздобыть хоть какую-то полезную информацию.

– Время! – похлопал меня по плечу Альберт Брандт.

– Да-да! – кивнул я и шагнул в странный зал. Заполонившее его гудение отражалась от стен и купола потолка, усиливалось и било по ушам так, что не было слышно даже собственных мыслей. Это меня и подвело.

Я просто не расслышал скрежета, с которым опустилась в подземелье открытая кабина лифта. Шахта подъемника была заглублена в стену, и две фигуры в одинаковых серебристых комбинезонах и глухих шлемах с узкой полоской стеклянных забрал возникли словно из воздуха.

Не знаю, кто из нас растерялся больше. Наверное, все же я, поскольку в голове еще только всколыхнулся шальной вопрос: «Стрелять или не стрелять?», – а один из незнакомцев уже вскинул огнемет, гибкий шланг которого уходил к висевшим за спиной баллонам.

Перед глазами мелькнуло пламя горелки, и с невероятной ясностью я осознал, что сейчас меня обдаст пылающей струей огнесмеси. И тогда – конец…

Спас Альберт.

– Стой! – выкрикнул он, и его зычный голос враз перекрыл гул электрического прибора.

Приказ отразился от стен и потолка, ударил подобно раскату грома, превратил людей в соляные статуи. Меня талант поэта зацепил лишь краем, но и так я едва не примерз к полу и вскинул пистолет лишь на самую малость раньше, чем начал выравниваться качнувшийся к полу раструб огнемета.

«Люгер» хлопнул, отдача почти не подкинула ствол. Пуля пробила смотровое стекло шлема, и оно тотчас окрасилось изнутри красным. Огнеметчик нелепо дернулся, рухнул на пол и больше не шевелился.

Я перевел прицел на второго незнакомца, тот успел выстрелить первым. Со штыка футуристической винтовки сорвалась ослепительная молния, ударила в «Люгер», обожгла руку и сильным толчком отшвырнула меня прочь.

Шибанувшись спиной о стену, я безвольным кулем свалился на пол, и стрелок обратил свое внимание на Альберта Брандта. Но если любвеобильный поэт и овладел чем-то в совершенстве, помимо рифмования слов, так это высоким искусством бегства. Он юркнул в комнату с электрическим шкафом за миг до того, как негромко захлопала винтовка незнакомца. От стены во все стороны полетела каменная крошка, с гулом разлетелись по залу рикошетирующие пули.

Стрелок сорвался с места и бросился в погоню за Альбертом. Бешенство накатило на меня жгучей красной волной, всем сознанием овладело стремление перехватить убийцу и выбить из него дух. Пустое! Хоть душу каленым железом и жгло понимание, что смерть друга окажется на моей совести, моральные терзания никак не помогли вернуть контроль над парализованным телом. Пока облаченный в неудобный комбинезон убийца бежал до двери, я сумел лишь перевалиться на правый бок. Принявший на себя электрический разряд «Люгер» превратился в бесполезный кусок металла, пришлось тянуть из кармана «Цербер».

Стрелок уже шагнул в дверь, когда я вскинул пистолет и выстрелил в обтянутую серебристой тканью спину. Пуля угодила в поясницу, убийца согнулся, но удержался на ногах. Он начал оборачиваться, и я поспешил выстрелить снова и снова.

Одна пуля угодила в бедро, другая прошла стороной, отскочила от каменной кладки и с визгом унеслась прочь, но хватило и двух попаданий. Винтовка вывалилась из рук стрелка, он упал на колени и попытался поднять оружие, не удержал равновесия и уткнулся лицом в пол.

Умирал долго и некрасиво. Перхал кровью, хрипел, порвал перчатки, царапая пальцами каменный пол.

Я бы облегчил его страдания, да только к тому времени, когда сумел подняться на четвереньки, незнакомец уже затих. Умер. Я специально убедился в этом, поскольку выжившие свидетели перестрелки с летальным исходом столь же уместны, сколь и толченое стекло в микстуре от кашля. Особенно если я застрелил пару своих бывших коллег или вполне законопослушных охранников.

Впрочем, откуда огнемет у простого охранника? Их и бойцам Третьего департамента выдают лишь перед облавой на какую-нибудь особо зловредную тварь!

А тут еще и комбинезоны с тончайшим покрытием из алюминиевой фольги, герметичные шлемы с дыхательными фильтрами и баллонами сжатого воздуха. И это не говоря о невероятном молниемете! За годы работы в полиции мне ни о чем подобном даже слышать не доводилось, не то что держать в руках!

Именно поэтому я пренебрегать трофеями не стал и перекинул через плечо ремень винтовки. В кобуре на боку мертвеца обнаружился странного вида двуствольный пистолет, калибра никак не меньше двенадцатого, со съемной электрической банкой в рукояти. Его убрал в ранец, туда же запихал шлем. Он хоть и был изнутри забрызган кровью, но при ударе головой об пол нисколько не пострадал.

Убитый оказался молодым парнем лет тридцати, с коротким ежиком светлых волос. Так сразу и не определишь, жулик или полицейский. Ну да не важно…

Я закинул ранец за спину и поспешил в обратный путь, гадая, куда подевался Альберт. Впрочем, поэт собственными глазами видел, как меня подстрелили, самое разумное в такой ситуации – бежать. Хоть бы только он не успел поставить на уши полицейских…

Стиснув зубы, я перешел на бег, но на лестнице поумерил пыл из-за одышки и опасения схлопотать чем-нибудь тяжелым по голове, в случае если Альберт вдруг решит вернуться за моим хладным телом. Поднимался тихо, осторожно и без лишней спешки, а когда услышал доносившееся с верхней площадки надсадное сопение, перехватил электрическую винтовку и тихонько позвал:

– Альберт?

– Лео?! Быть того не может! – послышалось в ответ, и ко мне сбежал растрепанный поэт. – Но как так? В тебя же молния угодила!

– Разряд попал в пистолет. Меня лишь оглушило.

С точки зрения законов физики я сказал полнейшую ерунду, но Альберта такое объяснение всецело устроило. Он привалился к стене и зажал лицо в ладонях.

– Какой позор! Я бросил тебя и сбежал, как последний трус!

Раскаянье Брандта было искренним, и, поскольку возиться с впавшим в депрессию приятелем мне хотелось меньше всего, я высказался по-военному прямо:

– Альберт, ты идиот! Только идиот будет сожалеть о том, что не вернулся к застреленному товарищу и не погиб сам. Скажу честно: я бы твой труп бросил без малейших колебаний. Это разумно. И вообще удивлен, что ты еще здесь.

– Не смог без фомки сдвинуть плиту. Сидел и ждал, пока за мной придут и… – поэт приставил палец к виску и выдохнул, – пуф!

– Давай убираться отсюда.

Совместными усилиями мы отодвинули секцию стены, выбрались в подвал и вернули ее на место. Тихонько прокрались через первый этаж к черному ходу и выскочили на улицу. Я лишь на миг задержался сдернуть с одного из столов скатерть, чтобы завернуть в нее электрический метатель.

На заднем крыльце нас дожидалась оставленная лепреконом бутылка рома. Альберт бросился на нее как коршун на добычу, но сдержался и приложился к горлышку, лишь когда мы уже выбрались за ограду парка.

– Хорошо! – выдохнул он и протянул бутылку мне.

Я сделал глоток и закашлялся из-за обжегшего глотку напитка.

– Слабак! – снисходительно рассмеялся поэт и допил ром.

По дороге он затянул меня в винную лавку и купил бутылку портвейна.

– Это чтоб наверняка отпустило, – рассудительно сообщил Альберт, выдернул пробку, глотнул и предупредил: – Когда в следующий раз стану проситься на дело, смело посылай меня куда подальше. Смело! К чертовой бабушке! Куда угодно! Можешь даже пинка отвесить, не обижусь!

– Ты мне сегодня жизнь спас, так-то, – напомнил я.

– Вот за это и выпьем!

Мы и выпили. Как-то мягко и незаметно отпустил шок, и я захмелел, но в гости к поэту, сколь он на этом ни настаивал, не пошел и отправился спать. Слишком уж насыщенным выдался день. Если не сказать – сумасшедшим…

Заперев за собой дверь, я проверил черный ход и все окна, поднялся в спальню и запихнул ранец с трофеями и замотанную в скатерть винтовку под кровать. Потом разулся, а на большее меня уже не хватило – просто завалился на подушку и моментально уснул, будто механический заяц, у которого кончился завод.

Проснулся от звякнувших в оконной раме стекол. На улице еще не рассвело, но ускоренный метаболизм уже справился с алкоголем, во рту пересохло, язык разбух, горло будто ободрали наждачной бумагой. Пошатываясь, я спустился на кухню, отыскал в потемках графин, а только наклонил его к стакану, как неким интуитивным наитием уловил присутствие постороннего.

И взгляд в спину, будто поверх пистолетного ствола…

Глава пятая

Амфитеатр и немного улик

Любая опасность – это прежде всего возможность проверить себя. Так говорил отец.

Я подобного способа самопознания терпеть не мог, а попадая в очередную переделку, всегда руководствовался другим его советом: «Не надейся, что проблема разрешится сама собой, действуй!» И потому резким махом швырнул тяжеленный графин под руку, метя в злоумышленника у себя за спиной. Гипотетического злоу…

Резко звякнуло стекло, и тотчас с металлическим лязгом что-то тяжелое грохнулось на пол. Ухватив со стола разделочный нож, я крутнулся на месте и прыгнул к застигнутому врасплох удачным броском взломщику. Облаченный во все черное парень шатнулся в сторону, но как-то неуверенно, и нож вонзился ему в грудь. Точнее, должен был вонзиться!

Не уловив тугого сопротивления человеческой плоти, я провалился в пустоту и рухнул на пол. Ткнувшийся в доски клинок обломился у самой рукояти, а миг спустя под ребра прилетел тяжелый ботинок. Воздух с хрипом вырвался из легких, меня перевернуло на бок, и, продолжая это движение, я откатился в сторону. Под руки попался табурет, я закрылся им, и тотчас сиденье хрустнуло под ударом кастета. Шипы накрепко засели в досках, и обезоруженный взломщик попытался разорвать дистанцию, но я подсек его под ноги, размахнулся и со всего маху обрушил на голову массивный табурет.

Парень с черной маской на лице просто растворился в воздухе. Я даже не заметил рывка, столь стремительным он был, и стало ясно, что мне противостоит не человек. Точнее – не обычный человек, а сиятельный или малефик.

Табурет при ударе об пол разлетелся на части, и я бросился за взломщиком с оставшимися в руках ножками. Приметил в темноте кухни черное пятно и ударил левой, но на этот раз всем корпусом вкладываться в удар не стал, махнул как получилось. Парень противоестественно быстрым движением пригнулся, пропуская дубинку над головой, перехватил ее и дернул на себя. Я не стал мериться силой и врезал второй ножкой. Удар пришелся в лоб, и взломщик рухнул на пол как подрубленное дерево.

От резкого движения отбитые ботинком ребра взорвались резкой болью, но я не стал поддаваться чувствам и добивать незваного гостя. Вместо этого навалился на него сверху и заломил руки за спину. Затем охлопал одежду, и, когда в заднем кармане штанов звякнули сталью наручники – полицейский?! – желание свернуть поганцу шею утихло окончательно.

Оттащив взломщика к мойке, я сковал ему руки, предварительно заведя цепочку браслетов за водопроводную трубу, вырвать которую из стены было бы не под силу даже Гераклу. Потом кухонным полотенцем притянул друг к другу лодыжки пребывавшего в бессознательном состоянии пленника и салфеткой заткнул ему рот.

Только выпрямился, и вновь острой болью отозвались ребра. Я с минуту постоял, приходя в себя, потом приступил к тщательному обыску. Положил на стол обнаруженные в карманах пистолетные обоймы, потайной фонарик, нож и бумажник, напился из-под крана и задумался, как быть дальше.

Оставлять ловкача без присмотра и подниматься в спальню за «Цербером» не рискнул, вместо этого включил трофейный фонарик и отыскал залетевший под шкаф пистолет. Курок кольта сорок пятого калибра был взведен; промедлил бы – получил пулю в затылок.

Графин, к слову, уцелел. Я вернул его на стол, взял бумажник и вытряхнул содержимое, но внутри обнаружились лишь ключи от наручников, пара десятков франков да жиденькая стопочка колониальных долларов.

Полицейского удостоверения среди вещей не оказалось, и это обстоятельство развязывало мне руки. Я наполнил из-под крана железную кружку с обколотой эмалью, стянул с лица взломщика эластичную маску, плеснул в него водой. Парень задергался, пришлось ухватить его за волосы и вздернуть голову. В глаза сразу бросилась немалых размеров шишка – удар ножкой пришелся плашмя и в лоб. Повезло, иначе запросто мог проломить череп.

Но волновало меня сейчас вовсе не самочувствие пленника; свободной рукой я оттянул веко и выругался – посреди белой радужки темнел черный зрачок.

Выходит, не сиятельный. Это все усложняло и упрощало одновременно.

С одной стороны, удавлю малефика без малейших душевных терзаний, с другой – откровенничать со мной у него нет никакого резона, а кухня для допросов с пристрастием не годилась однозначно. Кровь потом не отмыть, да и соседи всполошатся. Нехорошо.

Парень вдруг содрогнулся всем телом и выплюнул изо рта обмусоленные салфетки, но я вовремя приложил его ребром ладони по шее. Переполошить округу пронзительным воплем у ловкача не вышло; он сумел выдавить из себя лишь сиплый хрип, и я без промедления хлопком ладоней по ушам отправил его в забытье.

Засунув трофейный пистолет сзади за ремень брюк, я взял со стола ключи и отпер один из стальных браслетов. Весил худощавый взломщик на удивление немало, но перенести его в подвал проблемой не стало. Попросту ухватил за ноги и уволок вниз. Затылком бедолага пересчитал все ступени, благо их оказалось не больше десяти.

Вновь сковав руки пленника, я подвесил его на вбитый в стену крюк, запалил керосиновую лампу и нахмурился. Лицо было знакомым.

Кинооператор! Тот самый хлыщ из Нового Света, что снимал гостей на вчерашнем приеме! Но какого черта он вломился ко мне?! Что он тут позабыл?

С лестницы донесся звук шагов, но я сразу узнал стук подкованных ботинок и обернулся без всякой опаски. И точно – на верхней ступеньке замер лепрекон. Альбинос с отвращением оглядел пыльный подвал, выругался:

– Драть, дыра! – и ушел наверх, тут же сунулся обратно и добавил: – Извращенец!

Я вытянул из-за пояса пистолет, и лепрекона словно ветром сдуло. Хотя коротышка сейчас был кругом прав: владелец дома завалил подвал всяческим барахлом, а подвешивание людей на крюки редко когда идет рука об руку с душевным здоровьем.

Некоторое время я смотрел на слегка подрагивавшие пальцы вытянутой перед собой руки и, решив успокоиться, уселся на массивный деревянный сундук. Похлопал его по обитому ржавыми железными полосами боку и усмехнулся. Даже если не успею избавиться от тела этой ночью, труп можно упрятать в этого монстра. Не хотелось бы, но ее величество необходимость мало когда принимает в расчет наши желания.

Не став раньше времени накручивать себя дурными предчувствиями, я вытянул из-за пояса пистолет и взвесил его в руке. Рукоять с деревянными накладками и фирменным кольтовским ромбом лежала в ладони довольно удобно, на рамке обнаружилось клеймо: «Армия объединенных колоний».

Правительственная модель? Серьезно.

Кинооператор вдруг промычал что-то нечленораздельное и засучил ногами по полу, пытаясь отыскать опору и уменьшить нагрузку на запястья. Я на всякий случай взял его на прицел.

– Не дури, – прохрипел парень, шумно вздохнул и добавил: – Потайной карман в куртке, левая пола.

Меня такое начало немало удивило, но с места я не двинулся, лишь спросил:

– И что там?

– Посмотри и увидишь.

– Что-то не хочется, – отказался я, не желая идти на поводу у малефика.

Парень сплюнул кровью и повторил просьбу:

– Просто посмотри.

Я негромко рассмеялся:

– Слышал, что малефики упертые, но не до такой же степени!

– Малефики? Я не малефик! С чего ты взял?

– Ну… – протянул я. – Ты слишком шустрый для нормального человека. Нет?

– Я сиятельный, болван! – выругался кинооператор. – Это мой талант!

– А я незаконнорожденный наследник престола, – ответил я с нескрываемым сарказмом и повернулся в профиль. – Посмотри, разве не похож? Похож! А ты на сиятельного – нет.

– Ты о глазах? – устало обвис на цепочке наручников взломщик. – Это стеклянные линзы для маскировки.

– Да ладно!

– Проверь.

Безмерно удивленный столь абсурдным заявлением, я поднялся с сундука, подступил к пленнику и упер ствол кольта ему под челюсть.

– Дернешься, вышибу мозги.

– Осторожно, легкий спуск…

– Тогда не моргай! – потребовал я, пальцами залез в чужой глаз и к своему немалому удивлению ощутил упругость стекла. Подцепил, потянул, и прилипшая к глазному яблоку линза с темным кружком посередине осталась у меня в руке. Сам зрачок пленника оказался бесцветно-серым.

Надо же, и в самом деле сиятельный…

Кинооператор зашипел от боли и заморгал, из глаз его потекли слезы. Не отводя от взломщика пистолет, я отступил, присмотрелся к стекляшке и покачал головой.

– Никогда ни о чем подобном не слышал, – сказал, ставя линзу на крышку сундука.

– Не раздави!

– А тебе не об этом волноваться стоит, – усмехнулся я. – Об этом тебе волноваться как раз уже не стоит!