Текст книги "Всеблагое электричество"

Автор книги: Павел Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 107 (всего у книги 107 страниц)

Но тут наверху раздался требовательное дребезжание электрического звонка. Длинный встрепенулся и требовательно махнул рукой.

– Идем!

Мы поднялись из подвала на первый этаж, там в коридоре нас уже дожидался профессор Берлигер.

– Готовьте установку к погрузке! Только не сломайте ничего! – распорядился он. – Нет, Макс, стой! Отопри дверь!

Санитары выразительно посмотрели на меня, но кляузничать «доку» не стали и отправились выполнять распоряжение Берлигера. Вновь задребезжал звонок; я сдвинул с глазка металлический кружок и выглянул на улицу. На крыльце стоял пожилой господин, весь изящный и утонченный, словно за всю жизнь не поднимал ничего тяжелее чековой книжки. А вот в двух его спутниках утонченности не было ни на сантим. Крепкие, жилистые и подтянутые. Костоломы.

– Там трое, – на всякий случай предупредил я профессора.

– Запускай! – приказал он, прежде чем уйти к себе в кабинет.

Я сдвинул засов, открыл дверь и отступил в сторону, не столько из-за предосторожности, сколько не желая демонстрировать собственную слабость. На ногах я едва стоял, а так появилась возможность небрежно прислониться к стенке.

Пожилой господин первым шагнул через порог, повернулся и остро глянул на меня сквозь толстые стекла очков. В таком ракурсе сухое породистое лицо вдруг показалось знакомым. Не сам человек – именно лицо, словно мне доводилось видеть его фотографию или портрет.

– Вас ждут, – сообщил я, не став задавать никаких вопросов из опасения попасть впросак.

Голова у меня гудела будто колокол; сознание тщетно пыталось свыкнуться с произошедшей метаморфозой и подогнать мышление под новые реалии, но тщетно. Я не взял от Макса ничего, кроме его внешности. Раньше таких проблем никогда не возникало. Раньше у меня всегда было время вжиться в роль.

К счастью, поддерживать беседу не пришлось. Гость уверенно зашагал по коридору, словно ему доводилось бывать здесь и раньше. Один из телохранителей поспешил вслед за патроном и запустил его в кабинет профессора, а сам за ним проходить не стал и остался в коридоре. Я со вторым охранником присоединился к нему, и мы выстроились у стены рядочком. Друг на друга не смотрели, только ловили краешками глаз чужие движения. Мне парни не доверяли.

О-хо-хо… Тут никакая бритва не поможет. Ребята тертые…

Разговор в кабинете пошел на повышенных тонах, но слов было не разобрать. После очередного гневного возгласа я приоткрыл дверь и уточнил:

– Все в порядке, док?

– Скройся! – раздраженно рыкнул тот в ответ.

Я так и поступил. Но прикрыл дверь не до конца, намеренно оставил небольшую щель. Слова зазвучали самую малость четче. Телохранители гостя разницу едва ли заметили, а вот мой тонкий слух оказался как нельзя более кстати.

– Сегодня или никогда! – объявил пожилой господин. – Пойми, Карл! Второго такого шанса у нас не будет! Неужели механистические убеждения для тебя пустой звук?

– Я всецело предан науке, но вы снимете сливки, а зачем идти на такой риск мне? Мы так не договаривались! Тебе была нужна установка, я сделал ее! На этом все!

– Мы творим историю, пойми! У нас колоссальная поддержка!

Профессор Берлигер рассмеялся.

– А Тесла и Эдисон? Они в курсе происходящего?

Повисла напряженная тишина.

– Мы не стали посвящать их.

– Эх, Густав, Густав! – сказал профессор так тихо, что мне едва удалось расслышать его слова. – Решил примерить корону спасителя человечества?

– Я не доверяю этим политиканам! Если поможешь, я в долгу не останусь!

– Почему я должен тебе верить?

– А почему я должен верить тебе, Карл? Ты уверяешь, будто научился избавлять сиятельных от их противоестественных способностей, но пока это все лишь твои слова! Голословные утверждения, если угодно!

Профессор Берлигер так и взвился, задетый за живое.

– Ты сам видел результаты! – рявкнул он во всю глотку. – Ты говоришь о сомнениях? Ерунда! Тебя бы здесь и близко не было, сомневайся ты в моих словах!

Аргумент оказался весомым, и гость профессора смягчил тон:

– Я готов рискнуть, а ты рисковать не готов. Так кто из нас не верит в себя?

– Чего ты хочешь? – спросил Берлигер.

– Проведи терапию. Лично. Цена ошибки слишком высока.

Вновь наступила тишина, потом Берлигер нервно рассмеялся.

– Поехать с вами в лекторий? Да там будет не протолкнуться от охраны! Почему не перехватить ее по дороге?

– Ну сколько можно?! – возмутился Густав. – Все обговорено уже не один раз! Генератор помех во дворце закрывает весь Старый город, он погасит сигнал из лектория! Смотри, Карл, ситуация предельно простая! Мы запустим передатчик раньше оговоренного времени, прежде чем императрица покинет церемонию открытия. Это полностью лишит ее сил. В охране есть верные идеалам науки люди, самое главное для нас не провалить последний этап. Если Анна умрет, гражданской войны не избежать! Критически важно выжечь талант, но сохранить ей жизнь. Нам нужен виртуоз. Нам нужен ты.

Я шумно втянул в себя воздух. Заговор против императрицы, подумать только!

– Метишь в регенты? – спросил Берлигер.

Густав рассмеялся.

– Нет, Карл! Есть более достойные кандидаты. В любом случае мы тебя не забудем. Но решение надо принять прямо сейчас. Церемония запланирована на полдень.

– Пропади оно все пропадом! – выругался профессор. – Я не хочу больше ютиться по подвалам. Мне нужна нормальная лаборатория!

– К черту лабораторию! Получишь в управление любой факультет академии, какой только пожелаешь! Ты с нами?

– Да!

Раздались шаги, распахнулась дверь. Берлигер выпустил гостя и объявил:

– Макс, переговоришь с господином Маркесом сам. У меня нет на него времени. Только сначала закрой за нами!

– Хорошо, док, – кивнул я. – Все сделаю.

Берлигер в сопровождении гостя и его телохранителей ушел на задний двор, я последовал за ними. Взмокшие санитары как раз закончили погрузку в кузов парового грузовика каких-то непонятных ящиков, и профессор приказал открыть ворота.

Когда все уехали, я сдвинул створки и, как был, в халате, брюках и мокасинах, выскользнул на улицу и поспешил по переулку. Немного поплутал меж складов, потом вышел на Риттерштрассе, поймал извозчика и велел ехать к порту.

Мой необычный наряд кучера нисколько не заинтересовал.

Голова кружилась, перед глазами мелькали назойливые серые точки, шум в ушах не смолкал ни на минуту. Я был голоден. Жутко, просто безумно голоден. Буквально переваривал самого себя.

Слабость и головокружение мешали думать, но первым делом я все же посетил стихийную барахолку и приобрел за какие-то смешные деньги поношенные матросские брюки и робу, потрепанные ботинки с железными мысками, морскую фуфайку и берет. Последний – исключительно чтобы прикрыть лысину.

Переодевшись в кустах, я выкинул больничную одежду и полотенца в канаву и завернул в близлежащую харчевню. Заказал молочного поросенка, а пока его готовили, выхлебал две тарелки ухи. Наваристый бульон лишь слегка притупил голод, поэтому попросил принести еще цыпленка, тушеных овощей и кувшин темного пива.

Поросенка я ел уже без всякой спешки. Ел и думал, благо голова понемногу начала проясняться, а пиво не столько опьянило, сколько помогло расслабить перенапряженные мышцы.

Ситуация не нравилась до отвращения. Грядущее покушение на императрицу мало заботило меня, другое дело – судьба Берлигера! Если заговорщики добьются успеха, профессор приобретет немалое влияние, и до него будет не добраться, а в случае провала его попросту казнят. И в том и в другом случае я останусь ни с чем.

А Берлигер точно не рассказал мне всего!

Я задумчиво постучал пальцами по столешнице и полез за деньгами. Времени оставалось в обрез. Если оно оставалось вовсе.

Когда я вышел из харчевни и зашагал по переулку, резь в мышцах утихла, а каждый вдох перестал отзываться резкой болью в спине. Но полностью свыкнуться с новым телом никак не получалось. Я будто управлял механическим гомункулусом, чьи металлические суставы только-только начинали притираться друг к другу, а тросы сухожилий были слишком сильно натянуты и требовали регулировки.

На углу я купил несколько газет и поспешил дальше, на ходу просматривая передовицы, все как одна посвященные сегодняшнему визиту ее величества в лекторий «Всеблагого электричества». Первые полосы пестрели снимками Теслы и Эдисона, но в «Столичных известиях» на второй странице поместили подробную статью о ходе восстановительных работ, там-то взгляд и зацепился за фотографию сегодняшнего гостя профессора Берлигера. Им оказался сэр Густав Гольц, председатель попечительского совета лектория.

Из первой же попавшейся по пути аптеки я позвонил в Ньютон-Маркт и попросил соединить с Бастианом Мораном.

– Инспектор Моран у телефона, – прозвучало в трубке некоторое время спустя. – С кем говорю?

– Не важно, – отозвался я своим нынешним голосом. – Я звоню по поручению профессора Берлигера, и, прежде чем вы сочтете услышанное дурным розыгрышем и повесите трубку, задумайтесь, почему меня просили переговорить именно с вами.

– Ну-ну, – хмыкнул инспектор. – Излагайте!

– Во время открытия лектория «Всеблагого электричества» будет совершено нападение на ее величество. Руководит заговорщиками Густав Гольц. Профессора Берлигера вовлекли в это дело угрозами.

В трубке послышался смех.

– Нападение на ее величество? Отличная шутка!

Инспектора можно было понять – в своей потусторонней ипостаси императрица Анна выжгла половину Старого города, любых убийц она развеет одним взмахом руки, а то и просто движением брови.

Но я не оставил надежды убедить собеседника в своих словах.

– В лектории установлен некий излучатель, который лишит императрицу сил, а профессор Берлигер с помощью электротерапии должен будет навсегда выжечь ее талант сиятельной. Кто-то из свиты – на стороне заговорщиков.

– Излучатель? – В голосе инспектора послышалось изумление. – Откуда… Какого черта?! Кто вы такой?!

– Профессор Берлигер, – повторил я, – тот самый, что считается погибшим при пожаре в Психиатрической больнице имени Готлиба Бакхарта два года назад. Узнайте, что за исследования он вел, и примите правильное решение. Все случится в полдень.

Я повесил трубку, и почти сразу ветер донес откуда-то издалека отзвуки раскатистых ударов. Часы пробили одиннадцать раз, и оставалось лишь уповать на то, что инспектор Моран доверится анонимному звонку. Больше надеяться было не на что.

Я взмахом руки остановил извозчика и велел отвезти меня к лекторию, посулив пять франков сверху, если получится прибыть на место за четверть часа.

Наивный! Все примыкающие к площади перед лекторием улочки оказались запружены народом, на перекрестках всюду стояли броневики спецотдела и армейские грузовики. Констебли то и дело выхватывали из толпы вызвавших подозрение горожан и обыскивали их. Кого-то после этого отпускали, кого-то брали под арест.

Пришлось рассчитаться с извозчиком и двинуться дальше пешком, расталкивая зевак локтями. После сытного обеда меня больше не качало от усталости, но очень скоро толпа уплотнилась до такой степени, что дальше не удавалось прорваться даже силой. Людям было попросту некуда отступать с моего пути.

К тому же впереди замелькали мундиры лейб-гвардии. Как оказалось, через оцепление на площадь запускали исключительно по официальным приглашениям. Ближе мне было не подобраться.

Ерунда! К этому времени я уже успел заметить, что крыши выходивших к лекторию домов просто кишмя кишат не побоявшимися забраться туда зеваками. У пожарных лестниц дежурили констебли, но вниз полицейские никого не гнали, прекрасно осознавая всю абсурдность этого воистину сизифова труда.

Когда один из стражей порядка отвлекся на разгоревшуюся неподалеку свару, я быстро подпрыгнул и ухватился за нижнюю перекладину лестницы. С моим новым ростом это не составило никакого труда. Снизу засвистели, но преследовать меня констебль не стал.

Да и с чего бы? На крыше и без меня оказалось не протолкнуться от забравшихся туда людей. Суетились и ссорились из-за лучших мест мальчишки, строчили что-то в блокнотах газетчики, поглядывали в театральные бинокли степенно восседавшие на коньке старички.

Хватало и полицейских в штатском. Узнать их было несложно – если всех интересовало грядущее действо, то сыщики в сторону площади даже не смотрели и наблюдали исключительно за оккупировавшими крышу зеваками.

Прямо напротив центрального входа лектория были установлены ряды деревянных скамей для самых почетных гостей, остальные стояли плечом к плечу, локоть к локтю, словно набитая в бочку сельдь. С трибуны уже вещал какой-то докладчик; электрические громкоговорители усиливали его голос, но до нас доносился лишь неразборчивый гул. Было слишком далеко.

Тут и там на площади выставили заграждения и броневики лейб-гвардии. Ни проехать, ни пройти напрямик к лекторию не было никакой возможности – оставленный свободным проход шел к воротам замысловатым зигзагом.

Сам лекторий… впечатлял. Высоченное строение доминировало над округой подобно древнему храму, да храмом оно и являлось. Храмом знаний. Две высоченные железные мачты рвались к небесам, надраенные медные шары на их концах ослепительно сияли в солнечных лучах. Но генератор Теслы пока не включили, и электрические разряды, знакомые мне по старым фотоснимкам, еще не сверкали в высоте.

Я снял берет и вытер им вспотевший лоб – зависшее в безоблачном небе солнце припекало изо всех своих немалых сил. Как-то вдруг стало ясно, что я заявился на крышу совершенно неподготовленным, пришлось лезть за деньгами.

Купить у одного из газетчиков несколько листов из блокнота и половинку карандаша удалось без особого торга, а вот на мальчишек моя нынешняя хмурая физиономия никакого впечатления не произвела. За свернутую из газеты шляпу пришлось отдать пятерку, а каждый из петушков на палочке обошелся во франк. Франк за кусок растопленного сахара! Грабеж среди белого дня!

Но больше всех нажился на мне один из стариков, который запросил за свой растрескавшийся театральный бинокль ни много ни мало сотню франков!

– Смотри, морячок! – сухонько рассмеялся он. – Это же слоновая кость!

Я просто выгреб из кармана остававшиеся там банкноты.

– Все что есть.

Старик пересчитал деньги, немного поколебался, но все же вручил мне бинокль. Толкаться на коньке крыши я не стал и забрался на сложенную из кирпича дымовую трубу, высокую и закопченную. Заложил там ногу на ногу, сунул в рот леденец на палочке и принялся зарисовывать фигуру профессора Берлигера осторожными штрихами, так, чтобы грифель карандаша не прорывал тонкие листы.

Профессора я нарисовал во всех подробностях в добром десятке ракурсов, затем пришел черед Густава Гольца и его охранников. Особо необходимости в этом не было, просто решил отвлечься от тягостного ожидания.

Время подбиралось к половине двенадцатого, но, судя по всему, ее императорское величество еще не почтила лекторий своим присутствием.

И не почтит, если Бастиан Моран сработает как надо. Заговорщиков тихо арестуют, но профессор Берлигер выйдет сухим из воды, и рано или поздно я отыщу его и расспрошу. Таков был мой план.

И он отправился псу под хвост! Сначала над площадью принялись кружить аэропланы – летающие этажерки, как метко обозвал их кто-то из газетчиков, затем к лекторию снизились три дирижабля с символикой лейб-гвардии. Следом прилетел еще один – заметно больше остальных и в геральдической расцветке императорской фамилии.

На крыше лектория замелькали люди, их парадные карабины засверкали отблесками примкнутых к стволам штыков. Императорский дирижабль снизился до минимума, а потом от гондолы отделилась и начала спускаться на тросах небольшая кабина.

Всех подробностей разглядеть не получилось, но люди кругом так и зашумели. Прибыла императрица. Прямиком в лапы заговорщиков. О-хо-хо…

Какое-то время ничего не происходило, и я весь извертелся на трубе, затем толпа на площади загудела, и блиставший медью труб военный оркестр начал играть государственный гимн. На ступенях лектория появилась императрица Анна.

Невысокая, бледная, худощавая.

Внешне она особого впечатления не производила, но я буквально физически ощущал бившуюся внутри ее величества силу. Силу, которая могла смести все кругом. Все и всех.

И голос. Когда императрица начала произносить речь, в электрических громкоговорителях отпала всякая нужда. Я прекрасно слышал каждое ее слово. Речь будто звучала прямо у меня в голове. И не только у меня – шум на выходивших к площади улицах моментально умолк; прекратили свистеть и улюлюкать даже фрондирующие студенты.

А потом императрица перерезала алую ленту, и медные шары на мачтах окутали всполохи электрических разрядов. И тотчас толпа разразилась криками, свистом и приветственными возгласами. А вот у меня по спине так и побежали мурашки.

Электричество, чтоб его…

Ее величество скрылась внутри, кто-то из президиума последовал за ней, а на трибуну поднялся очередной докладчик, но он даже не пытался перекричать гомон толпы, просто стоял и ждал, пока утихнет шум.

Я беззвучно выругался, и тут же уплотнившийся воздух сбил меня с дымовой трубы, протащил по черепице, принялся жалить заполонившим пространство электричеством. В голове ударил колокол и зазвучали слова. Своей силой они словно призрачным молотком сокрушали мой череп изнутри.

Да! Слова!

Слова непонятные и вместе с тем удивительно знакомые. Острые как бритва, они кромсали душу и пробуждали в ней что-то давным-давно позабытое. Растаптывали и распинали. Кто-то вбивал мне в голову знание, как плотник вбивает в доски гвозди-двадцатки, и с каждым словом, с каждой новой фразой душу переполняли горечь и печаль. Из глаз потекли слезы; возможно, я бы даже спрыгнул с крыши, но попросту не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

– Эй, морячок! – надо мной возникла морщинистая физиономия бывшего владельца бинокля. – Перегрелся?

Со стороны припадок и в самом деле весьма походил на последствия солнечного удара. Никто больше на крыше не ощутил призрачного удара, сбившего меня с трубы.

Дедок наклонился и осторожно спросил:

– Бинокль-то тебе не нужен уже?

– Сгинь! – рыкнул я, скрипнув зубами от невыносимого жжения в голове, и старик шустро юркнул за трубу.

Уколы энергии начали понемногу ослабевать, организм приспосабливался к ним, да и голос в голове делался все тише и тише. Я продолжал различать отдельные слова, но они больше не казались знакомыми и не пробуждали никаких ассоциаций. Звучали фоном, будто шум прибоя. И не мешали думать, просто раздражали.

Странное оцепенение наконец оставило меня, я поднялся с черепицы и посмотрел на площадь. Некоторым гостям церемонии открытия стало плохо, к ним пробирались санитары с носилками, но никто не связал происходящее с лекторием.

Никто попросту не знал о некоем излучателе…

– Солнечный удар! – прошипел я себе под нос и прикоснулся к саднящему затылку. Пальцы оказались выпачканы кровью, что-то теплое и липкое стекало за ворот робы.

Машинально я потянулся к таланту сиятельного и попытался залечить рассечение, но рана и не подумала затянуться. И сила – я больше не чувствовал ее размеренного биения. Тело превратилось в тюрьму, теперь не в моей власти было управлять им и менять обличья.

Дьявол!

На миг накатила паника, но я сразу справился с ней.

Ничего! Пройдет! Я ведь знаю, что дело вовсе не во мне, а всего лишь в некоем передатчике. Именно об этом и говорил Густав Гольц. Излучатель лишил сил всех сиятельных, а возможно, и не только их…

Со стороны лектория вдруг донесся раскатистый отголосок выстрела. И сразу загрохотало над головой. Многоствольные гатлинги одного из висевших над площадью дирижаблей вдруг прошили длинными очередями два других цеппелина сопровождения, и те начали быстро терять высоту, опускаясь на крыши ближайших домов.

Императорское воздушное судно выплюнуло в сторону обезумевшего дирижабля дымную полосу, сияющая точка угодила точно в гондолу и взорвалась. Кабина разлетелась сотнями осколков, вспыхнула всепожирающим пламенем.

Толпа ринулась с площади, возникла давка. Всюду звучали крики, стоны, свистки констеблей.

Дирижабли с простреленными баллонами не причинили особого вреда, а вот пылающие обломки взорванного летательного аппарата рухнули на один из домов, и там немедленно вспыхнул пожар. Крыши начали стремительно пустеть; зеваки торопились как можно скорее очутиться в безопасности. Вышло это далеко не у всех. Кто-то поспешил и сорвался с лестницы, кто-то не удержался на краю крыши и рухнул вниз.

В лектории продолжали грохотать выстрелы, и не было никакой возможности понять, кто с кем ведет там бой, но все же я спускаться с опустевшей крыши не стал и залег за коньком с биноклем в руках. Люди разбегались, полицейские и гвардейцы пытались навести порядок, помогали раненым, сдвигали заграждения, выставляли оцепление.

Но они и понятия не имели, что именно происходит, и не знали, на что, а точнее – на кого следует обращать внимание. А я знал.

Профессора Берлигера я заметил, по большому счету, совершенно случайно. Просто, оглядывая в бинокль площадь, вдруг уловил знакомый силуэт. Профессор сразу затерялся среди разбегавшихся во все стороны людей и вынырнул уже у входа в боковой переулок. Скрылся в нем, а следом два крепких парня завели сгорбленного господина Гольца, который едва переставлял ноги.

Я не колебался ни мгновения. Слез с крыши и дворами рванул в обход площади, рассчитывая нагнать беглецов, прежде чем те затеряются на узеньких улочках Старого города. Поначалу все шло неплохо, но, когда попытался пересечь бульвар, меня едва не затоптала паникующая толпа. Пришлось буквально лезть по головам и расталкивать убегавших с площади людей локтями. Один старикан попытался протянуть меня тростью, я вырвал ее, отмахнулся от выскочившего сбоку франта, вслепую ударил раз-другой и наконец заскочил в арку соседнего дома.

Побежал через двор, и тут разом пропало заполнившее воздух напряжение, призрачный голос в голове смолк, и где-то в глубине души вновь заворочалась начавшая пробуждаться сила. Излучатель отключили? Да и черт бы с ним!

И я рванул дальше, а только выскочил в следующий переулок, и налетел ветер, поднял клубы пыли и своим резким порывом едва не сбил меня с ног. Небо над лекторием потемнело, словно наступили сумерки, солнечный свет померк. И дело было точно не в клубах черного дыма, поднимавшихся от дома, куда рухнул сбитый дирижабль. Нет! Я прекрасно ощущал корежившую мир неправильность. Нечто потустороннее перекраивало реальность по своему усмотрению, и ничего хорошего это обитателям Нового Вавилона не сулило.

Я обежал брошенную посреди дороги карету «скорой помощи» и помчался по переулку. По лицу градом катил пот, а дыхание сбилось, но замедлил я шаг вовсе не из-за усталости. Просто очутился на перекрестке и остановился, не зная, куда бежать дальше.

Мимо под звон колокола промчался экипаж пожарной охраны, следом пробежал взвод гвардейцев с карабинами и ручными пулеметами наперевес, им навстречу проехал беспрестанно гудевший клаксоном полицейский броневик. Выстрелы у лектория давно смолкли, власти начали брать ситуацию под контроль.

Я мог побежать прямо или свернуть налево, но колебался с выбором и отчаянно озирался по сторонам в поисках хоть какой-то подсказки. Потом заметил кровь на пыльной брусчатке и бросился в ту сторону, словно взявшая след гончая.

Кровавые брызги стали моей путеводной нитью.

Я доверился своей интуиции, сыграл ва-банк и не прогадал. Свернул раз-другой, пробежал через двор, обогнул угольный сарай, выскочил в глухой проезд и оказался за спинами тащивших Густава Гольца охранников.

Не колебался ни мгновения и со всего маху врезал набалдашником трости в основание затылка правого. Резко хрустнули кости, и головорез замертво повалился на землю. Его напарник обернулся, в руке мелькнул вороненый металл, но усталость не помешала мне провести стремительную комбинацию ударов. Трость перебила запястье и ткнула в солнечное сплетение, чтобы миг спустя проломить висок согнувшегося в три погибели охранника. Готов!

Схватка вышла мимолетной; шагавший впереди остальных профессор Берлигер обернулся, когда все было уже кончено.

– Макс?! – изумился он. – Что ты наделал?!

Я мельком глянул на скорчившегося у глухой стены дома Густава Гольца, который зажимал обеими ладонями окровавленный живот, и шагнул к профессору Берлигеру, поигрывая тростью.

– Питер Гард! – произнес я. – Расскажите мне о нем, док!

– Ты рехнулся, Макс?! – округлил глаза Берлигер. – Какая муха тебя укусила?!

– Скажем так, теперь у меня новый наниматель, – выдал я самое простое объяснение своему интересу. – Так что с Питером, док? Кое-кому чрезвычайно интересно узнать, за что его заперли в «Готлиб Бакхарт»!

Профессор попятился.

– Сейчас не время!

– Стоять! – резко приказал я, но Берлигер развернулся и бросился наутек.

Пришлось метнуть ему в ноги трость. Профессор упал, начал подниматься, охнул и выругался:

– Будь ты проклят!

Я рывком за плечо поставил его на ноги, прижал к стене и потребовал объяснений:

– Кто и на каком основании поместил Питера Гарда в клинику? Отвечайте!

На соседней улице послышался рев полицейской сирены, Берлигер затравленно обернулся, посмотрел на продолжавшее темнеть – а точнее, уже даже чернеть! – небо и выкрикнул мне в лицо:

– Никто его не запирал! Он пришел сам!

– Вздор! – не поверил я.

– Так и было, черт тебя дери! – продолжил настаивать на своем профессор. – Он откуда-то пронюхал о моих экспериментах и потребовал исцелить его! Уверял, будто он падший ангел! Хотел стать обычным человеком и позабыть обо всех тех мерзостях, которые творил! Он был полный псих! Что мне еще оставалось? Я взял его! А потом он окончательно потерял рассудок и стал резать себя. Поэтому его и заперли в карцере!

Сгустившуюся над лекторием тьму вдруг прорезала ослепительная искра, в один миг она взметнулась в небо и перекрыла своим сиянием зависшее в зените солнце. Напуганные мощью принявшей свое истинное обличье императрицы тени расползлись по глухим углам. Площадь залил яркий свет, его круг начал быстро расширяться, захватывая соседние дома и растекаясь по ближайшим улочкам и переулкам.

Миг – и светящаяся волна промчалась по крышам, соскользнула в проезд и понеслась к нам. Небесное сияние достигло мертвых охранников, и безжизненные тела рассыпались в прах, на земле осталась лишь их одежда. Густав Гольц завыл от ужаса, но жуткий крик моментально оборвался – председатель попечительского совета обернулся соляным столбом.

Профессор Берлигер отпихнул меня и, припадая на отбитую тростью ногу, бросился наутек, а я лишь раскинул руки, встречая небесный свет.

Сияние захлестнуло меня, навалилось спокойствием, умиротворением и печалью.

Я вспомнил…

Нет! Не вспомнил! Неким непонятным самому себе образом я осознал, что могу вспомнить свою прошлую жизнь!

Достаточно просто потянуться к горевшей над городом звезде, впитать ослепительный свет, стать равным ей, а то и превзойти могуществом. Понятия не имею, как, главное, что это сработает. Я стану… стану…

Я вытянул руку и помахал сиявшей в небе императрице, а потом развернулся и зашагал прочь. Дошел до обращенного в соляной столб профессора Берлигера, выудил из кармана его пиджака бумажник и отправился дальше, на ходу пересчитывая купюры. На билет до Монтекалиды денег хватало с избытком.

С каждым мигом нить, связавшая меня с ее ангельским величеством императрицей Анной, истончалась и слабела, а в какой-то миг она развеялась вовсе, и тогда я сказал:

– Это не мой крест.

И это было действительно так. Я не собирался выяснять, был ли и в самом деле падшим ангелом или всего лишь свихнувшимся сиятельным, который ангелом мог стать, и больше ничего не хотел знать о своей прошлой жизни. Это все происходило не со мной, а с кем-то другим. И если тот – другой – пожелал обо всем забыть, так тому и быть. Я проживу собственную жизнь. Свою, и только свою.

И никогда об этом не пожалею.

Остальное не важно.

notes

Примечания

1

Сделал тот, кому выгодно (лат.)