Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц)
В больнице создалась очень напряженная обстановка. Алешу Карпова положили на большой белый стол. Только многолетняя практика позволила Феклистову решиться на такую операцию.
«Пусть лучше умрет на операционном столе, чем останется дегенератом», – успокаивал себя Феклистов, подготавливая операцию, в благополучный исход которой он мало верил.
Операция длилась свыше двух часов. Когда она была закончена, Феклистов в изнеможении упал в кресло и тяжело, громко застонал. Его утомила не только операция, потребовавшая крайнего напряжения сил, но и страшные догадки и сомнения. Даже и сейчас, не отдохнув, доктор поднялся с кресла и начал еще раз промывать и рассматривать вынутые из раны посторонние частицы.
– Да, это, несомненно, дубовая кора… Взрывом, конечно, могло отбросить и крепь, – хмуря лоб, рассуждал доктор, – но почему удар нанесен сверху?
Теряясь в догадках, он еще не мог прийти к какому-либо определенному заключению и кончил тем, что решил записать результаты своих наблюдений в больничный журнал.
После всех этих сомнений доктор стал особенно внимательно относиться к своему маленькому пациенту. И все же, несмотря на тщательный уход, Алеша находился в тяжелом состоянии. Все попытки привести его в сознание оставались безуспешными. Поэтому на вопрос Петчера, приехавшего навестить Жульбертона, будет ли мальчик жив, доктор отрицательно покачал головой и нехотя ответил:
– Вряд ли…
В глазах Петчера промелькнуло странное выражение. Доктор так и не понял, что могло оно означать. Петчер перешел к расспросам о состоянии здоровья англичанина.
– У мистера Жульбертона все обстоит хорошо, – думая о чем-то своем, ответил доктор. – Разрез, правда, глубокий, но совершенно безопасный. Я уверен, что через недельку мы его выпишем из больницы, а еще через недельку, он будет совсем здоров.
– Как понимать ваше определение «разрез»? – с заметным беспокойством спросил управляющий. – Мне кажется, правильнее было бы сказать – повреждение или удар.
– Рана нанесена острорежущим предметом. Такие раны называются разрезами, – раздраженно ответил док тор. – Впрочем, название дела не меняет. Нас в конце концов интересует не название, а состояние здоровья больного.
Оно не вызывает никакой тревоги.
Такой ответ, по-видимому, не удовлетворил Петчера, и он уехал недовольный и обеспокоенный.
Помещенный в отдельную палату Жульбертон не переставая стонал и жаловался на сильную боль в руке. Феклистова это удивляло. Он снова и снова осматривал рану и наконец не стерпел.
– Перестаньте, мистер Жульбертон, внушать себе то, чего у вас нет. Простой рабочий с вашей раной еще сегодня ушел бы на работу. Вам, конечно, делать это нет надобности, но и расстраиваться по мелочам, мне кажется, тоже незачем.
– Это не мелочи, – возмущался Жульбертон. – У меня может быть столбняк, заражение крови, гангрена. Я не хочу умереть преждевременно. – Жульбертон сделал страдальческое, а затем испуганное лицо. – Спасая своего помощника, я потерял много крови. Мне угрожает смерть, а вы хотите это скрыть. У всех у вас привычка скрывать от больного опасность.
С этими словами он упал на подушку и тяжко застонал.
Сдерживая раздражение, доктор велел сестре дать больному валерьяновых капель, а сам, не глядя на Жульбертона, вышел в соседнюю палату.
При вечернем обходе Феклистов застал в палате у Алеши Марью. Сгорбившись, охватив спинку Алешиной кровати, она с безысходной грустью смотрела на сына опухшими от слез глазами. Все эти дни она ходила от шахты в больницу и от больницы снова к шахте. Убитая горем, Марья находилась в каком-то полуобморочном состоянии. Ломило голову, давило в груди, горло душили спазмы. Она плохо соображала, что ей говорили. Молча выслушивала все разговоры и советы. Возле шахты Марья садилась на груду кирпичей, сжимая руками голову, шептала: «Миша дорогой. Тяжело тебе там. Потерпи, может, скоро отроют… Алеша тоже выздоровеет, и мы все вместе поедем домой. Домой! Домой!.. На погибель больше здесь не останемся, хватит!» Все равно здесь нет жизни.
Сейчас она думала о том же: как хорошо бы посадить Алешу в сани, дать в руки вожжи, а самим с Мишей сесть сзади и утречком по морозцу уехать домой.
«Подальше, как можно дальше от этого проклятого места, – думала она. – Только бы их выручить. Минуты больше здесь не останемся…»
Доктор поздоровался с присутствующими, подошел к Алешиной койке и осторожно взял больного за руку. Бледный, с высоко поднятой на подушке головой, мальчик лежал лицом вверх, не двигая ни одним мускулом. Однако, проверив пульс, доктор весело посмотрел на Марью. За последние четыре часа состояние больного заметно улучшилось. Феклистов придвинул Марье стул и спросил тихо:
– Горюешь? Две беды у тебя сразу. Тяжело… – Он снова взял Алешину руку и, подержав ее немного, сказал взволнованно и тепло:
– Ничего, не тужи, поставим твоего сына на ноги. Так это и знай, обязательно поставим!
Марья вздрогнула и загоревшимся взором посмотрела на доктора. Все, кто был в палате, сочувственно смотрели на мать. Она сделала шаг вперед, схватила руку доктора, быстро опустилась на колени и громко зарыдала:
– Правда это, доктор? Когда он встанет? Когда же?
Подымая ее, доктор говорил ей слова, которые наполняли ее сердце надеждой и радостью.
– Не раньше, чем через неделю, а то и через полторы.
Но встанет. Обязательно встанет!..
Глава тридцать перваяПосле взрыва прошло около суток. Все это время Калашников не уходил из шахты. Как и следовало ожидать, утвержденный Петчером план спасательных работ оказался никуда не годной бумажкой. Намеченная в плане система креплений не соответствовала размерам охваченного взрывом участка; уборка породы фактически увеличивалась против намеченной в плане в три раза.
Калашников нервничал, старался ускорить работы, но видел, что это ему не удается. По мнению Калашникова, управляющий не понимал серьезности создавшегося положения.
Он самовольно перевел занятых на спасательных работах шахтеров вместо обычных двух на три смены. Но и это не помогало.
Инженер несколько раз просил управляющего приехать и лично убедиться, какие трудности предстояло еще преодолеть, чтобы довести дело до конца, но тот отговаривался болезнью и упрекал его в паникерстве. Неоднократные просьбы Калашникова прислать дополнительных рабочих вызывали у Петчера бурное недовольство.
– Вы главный инженер, – кричал в телефонную трубку Петчер, – вам нужно знать, что прекращение работ в других шахтах вынудит нас остановить завод. Как вы не понимаете, что ни один человек не может согласиться с таким требованием? Перепугавшись, вы совсем забыли о своей главной задаче, о защите интересов общества. Прекратите лишний шум и заканчивайте работу теми силами, которые вам выделены, а их у вас больше чем достаточно. Да, достаточно, – стараясь придать своему голосу строгость, еще громче кричал Петчер. – Нужно только уметь ими разумно распорядиться.
– Мы не успеем. Через сутки люди погибнут, – пытался убедить Калашников управляющего.
Петчер вешал трубку и тут же посылал Калашникову очередное письмо. В нем он грубо упрекал главного инженера в медлительности. В конце своих писем он предлагал как можно скорее заканчивать спасательные работы и указывал на его ответственность за жизнь рабочих.
Читая эти письма, Калашников постепенно начинал понимать, почему Петчер назначил его руководителем спасательных работ. «За взрыв в шахте он хочет свалить вину на Папахина, а за спасательные работы, в случае их неудачи, – на меня. Разве это не подлец? – разрывая на мелкие кусочки очередное письмо, взволнованно говорил Калашников. – Себя и других иностранцев хочет обелить, как будто это их не касается. Ходом работ нисколько не интересуется, но где можно мешать – мешает. Мерзавец!»
В конце второй смены в шахту спустился только что приехавший из командировки Коваленко, Ознакомившись с ходом спасательных работ, Виктор подошел к Калашникову.
– Василий Дмитриевич, какая нужна вам помощь?
Приоткрыв капюшон, Калашников вопросительно по смотрел на Виктора.
– А чем вы можете помочь?
– Чем смогу.
– Людей у нас не хватает. Людей нужно до зарезу, – : торопливо заговорил Калашников.
– Людей? – удивился Виктор. – На заводе людей сколько угодно. Попросите, чтобы вам прислали их из других шахт.
– Просил, так управляющий отказал, – уныло ответил Калашников. – У вас, говорит, и без того их в полтора раза больше, чем нужно. Понимаете, он все еще верит в глупые расчеты Геверса.
– Да что ему, жалко, что ли! – закипел Коваленко. – Потребовать надо, настоять. Люди ведь там…
– Требовал, настаивал, ничего не получилось и не получится! – убежденно и зло повторил Калашников. – Людей он не даст. Для меня это совершенно ясно. Мы должны сами что-то придумать. Ждать помощи от управляющего– безнадежное дело!
Не трогаясь с места, Коваленко пристально и долго смотрел на работающих шахтеров, потом перевел взгляд на Калашникова.
– Говори, сколько тебе людей нужно?
– В три раза больше, чем есть. Иначе нечего и рассчитывать на успех спасательных работ.
– Это без запроса? – еще раз спросил Коваленко.
– Какой тут запрос? Посмотрите сами: работы еще очень много, а время уходит.
– Ну, ладно, – согласился Коваленко. – Чего зря смотреть, и без того ясно. Нужно переговорить с шахтерами второй и третьей смены. Куда еще ходить? Вот она, помощь!
Калашников подозвал штейгера:
– Поди-ка, Мустафа, предупреди, чтобы смену наверх не поднимали. Попроси всех ко мне!
Собравшиеся шахтеры угрюмо смотрели на главного инженера.
Закуривая, они сердито переговаривались.
– Так нам на сто лет спасать хватит!
– Не работаем, а копошимся!
– Заколотили гроб, а открывать боятся.
– Чужаки глаз не кажут, это их не касается…
– Да и эти не торопятся. Разве так бы надо!
Прислушиваясь к разговорам, Коваленко снял капюшон, пододвинулся к шахтерам и заговорил, как всегда, просто:
– Уходит время, товарищи, не успеваем. Плохо это может кончиться.
– Знамо, плохо. Отчего хорошо-то будет, когда спим? Людей надо добавить. Чего глядите? – закричало сразу несколько человек.
Коваленко поднял руку:
– Я еще не закончил. Прошу выслушать. Людей нам больше не дают, отказал управляющий. Давайте сами решать, как нам быть. Ждать помощи сверху – безнадежно.
Из толпы вышел пожилой широкоплечий татарин. Из-под капюшона блестели узкие черные глаза.
– Моя говорить охота, – обратился он к Калашникову.
– Говори, Зарип, говори, – закричали шахтеры.
– Моя так думает. Работать нада. Шаво зря болтать?
– Конечно, работать надо, чего же еще? – поддержали шахтеры.
– Моя малайка верх гулят. Больно прыткий. Я малайка поселка пускать будим, пусть апайка[3]3
Апайка (башк.) – жена.
[Закрыть] ашать[4]4
Ашать (башк.) – есть.
[Закрыть] тащит.
– Правильно. Здесь поедим и опять за дело, чего там еще рассусоливать?
– Работать нада. Шахтер улица мала-мала тащим, тогда юхтай[5]5
Юхтай (башк.) – спать.
[Закрыть], гулять будем.
– Не трать времени, Василий Дмитриевич, – сказал Коваленко. – Ставь людей на работу. Хорошо, что они понимают беду лучше, чем наш управляющий.
Через четверть часа такое же решение приняла третья смена, а потом и первая. Все шахтеры решили не уходить из шахты до тех пор, пока не будут закончены спасательные работы.
Когда слух о решении шахтеров донесся до Петчера, он позвал к себе Геверса.
– Видите, что делает Калашников, – сказал Петчер. – Теперь они в три раза ускорят работу и сведут на нет весь наш план. Если бунтовщики вырвутся, нам несдобровать.
Правда, мы имеем английские паспорта и через две недели можем быть в недосягаемом для русских законов Лондоне, но ведь это далеко не все. А что скажет наш дядюшка и, особенно, полковник Темплер? Он может расценить это как провал части своего плана и тогда?.. – Петчер задумался.
На его лице появились багровые пятна, он круто повернулся к Геверсу и, не скрывая волнения, добавил, – вот видите, как можно ошибиться, господин Геверс, а ведь я вас предупреждал.
– В серьезных делах я никогда не ошибался, – мистер Петчер, – обиженно ответил маркшейдер. – Вполне уверен, что не ошибся и сейчас. Со мной только что говорил по телефону главный инженер. Вы можете быть спокойны, мистер. Даже при изменившемся положении они смогут закончить работу не раньше чем через двое суток. Это намного позже мертвой черты. Через двадцать четыре часа там будет все кончено, и вы напрасно волнуетесь, дорогой Петчер.
– Но хорошо ли вы рассчитали? Проверьте еще раз, как бы не случилось ошибки. Там собраны почти все большевики, мы ни в коем случае не можем допустить, чтобы они выбрались оттуда!
– Они и не выберутся, склеп замурован намертво, – с улыбкой процедил сквозь зубы Геверс.
Петчер с благодарностью посмотрел на маркшейдера, затем, подозвав его к себе, вынул из сейфа папку с бумагами:
– У нас есть основание, дорогой Геверс, выпить еще за одну победу. Я только что закончил сделку на приобретение нашим обществом Ургинского урочища. Теперь этот вопрос полностью согласован. Осталось только оформить несколько технических документов, и делу конец.
Лицо Геверса просияло.
– О, это действительно большая победа. Теперь в наших руках, кроме земельного участка, будет находиться судьба целого ряда заводов, работающих на русское военное ведомство.
– Об этом я с вами и хотел поговорить, дорогой Геверс. Мне кажется, что нам нужно сейчас же заготовить заявление, предупреждающее владельцев этих заводов. Пусть они знают, что мы отказываемся снабжать заводы сырьем до тех пор, пока они не перейдут в наше концессионное распоряжение.
– И еще я рекомендую послать мистеру Темплеру телеграмму, – предложил Геверс. – Нужно поздравить его с успешным выполнением своей миссии.
– Нет, я думаю, этого делать не следует. Мистер Темплер не является руководителем или представителем экономических кругов Великобритании. Это всего-навсего хорошо исполняющий свои обязанности приказчик.
– Тогда, может быть, разрешите послать телеграмму уважаемому барону Уркварту, – не унимался Геверс.
Петчер схватил Реверса за руку и потащил к буфету.
– Дело! Такую телеграмму послать, конечно, следует.
А сейчас не откажите, милейший Геверс, составить компанию на бутылку коньяка. За последние дни мы сделали не мало, и нам есть за что выпить!
Глава тридцать втораяВалентин подошел с откатчикам. У самого штрека, облокотившись на вагонетку, стояли почти по пояс в воде три шахтера. Челюсти их отвисли, зубы ощерились. В глазах – пустота и безнадежность.
«Считают себя обреченными», – подумал Валентин, и ему стало страшно. Он знал, что если люди потеряют надежду на спасение, они прекратят работу, а это – смерть. И снова в измученном мозгу Валентина возникло желание прекратить страдания товарищей. В ту же минуту, однако, чувство решительного протеста подавило появившееся на миг малодушие.
Он схватил обеими руками вагонетку, потянул ее к себе.
– Давай помогу. Да вы не поддавайтесь, ребята! Что вы? Пробьемся скоро. Совсем немного осталось.
Шахтеры медленно задвигались, еще шире открыли рты, навалились на вагонетку и медленно покатили ее дальше.
Пропустив вагонетку, Валентин прошел в забой. Карпов и еще четыре человека с трудом поднимали кайла, то и дело вытирая с губ кровь. Твердая, как камень, порода поддавалась плохо. Самое страшное, однако, было не в этом. В глазах забойщиков так же, как и у откатчиков, Валентин прочитал обреченность. Он подошел к Карпову, взял из его рук кайло.
– Иди зови смену, – сказал он Михаилу.
Когда тот ушел, он хотел поднять кайло, но не смог. Все время он работал не покладая рук, а сейчас едва держался на ногах. Четверо забойщиков молча смотрели на Валентина.
«Проверяют, нужен показ, а я раскис, ведь если я не подниму кайло, они свое тоже не поднимут. Нет, – напрягаясь всем телом, думал Шапочкин, – я должен во что бы то ни стало осилить эту слабость».
Он рванул кайло. В глазах поплыли зеленые круги, каждый удар кайла нестерпимой болью отдавался в ушах. Валентин боялся остановиться, боялся оглянуться назад. Он чувствовал, что товарищи рядом тоже работают. Так продолжалось несколько минут, а ему казалось, что прошло много часов. Наконец кто-то потянул его за капюшон.
– Давай кайло! – услышал он голос Еремея. – Смена.
Иди отдыхай!
Валентин с трудом добрался до полка, но залезть на него не мог. Совсем обессилев, он сел прямо в воду.
– Погоди, что ты! – испуганно зашептал подошедший Михаил. – Давай помогу. Вон сколько народу смотрит. Как же ты так?
«В самом деле, – стараясь подняться из воды, упрекал он себя. – Глупость за глупостью делаю. Не к лицу мне первому сдаваться. Товарищи продолжают работать, бороться, а я сдаю».
– Не нужно, – запротестовал вдруг Валентин, отстраняя Михаила. – Не нужно. Я хотел только кровь обмыть. А встать я и сам могу.
Поднявшись на полок, он лег лицом на чью-то руку и устало закрыл воспаленные глаза. «Нужно немного отдохнуть, отдышаться. Наверно, это у меня от сильного напряжения. Нехорошо так, – укорял себя Валентин, – важно примером стать, а я раскис совсем».
Принимая решение пробиваться в соседний штрек, тройка определила расстояние до штрека от девяноста до ста аршин. Рассчитывали проходить за каждый час три аршина, а всю работу закончить за тридцать три часа. Первое время работа шла успешно. Но вскоре шахтеры натолкнулись на такую твердую породу, что продвижение сократилось в два раза. Затем начал ощущаться недостаток кислорода. Работы замедлялись все больше.
С момента взрыва прошло более двух суток, длина ходка уже равнялась девяноста пяти аршинам. Оставалось пробить еще сажени две, а возможно, и меньше.
«Продержаться еще три-четыре часа, и мы спасены», – внушал себе Валентин.
Если бы он сказал сейчас шахтерам, что им придется пробыть здесь еще три часа, многие из них не поднялись бы па работу. Все они, да и сам Валентин, с минуты на минуту ждали конца невыносимых страданий.
С соседнего полка сполз Спиридон; булькнув ногами в воду, он начал креститься:
– Матушка, пречистая дева Мария, избавь нас, грешных. – Повторяя слова еще какой-то молитвы, он мучитель но и часто дышал. – Пойду, – бормотал Спиридон, – сыночка навестить, надо посмотреть, как он там, жив ли? – И, тяжело передвигая в воде ноги, пошел в забой к раненым шахтерам.
Федя лежал на крайнем полке. Рядом с ним лежали два молодых шахтера, братья Глуховы. Они жили в деревне, считались здесь сезонниками. У Николая были перебиты обе ноги, у Никифора поврежден живот и сильно разбита голова. Так же, как и Федя, они часто впадали в беспамятство, бормоча какие-то бессвязные слова. Громче всех бредил Николай: то он просил мать ехать с ним к его невесте Даше, то вдруг начинал кому-то доказывать, будто только на днях нашел большой самородок золота.
– Копаю и копаю, – внятно говорил Николай, – а сам все думаю, вот бы найти. Потом как вдарю кайлом…
Дзинь!.. Искры. Понимаешь? Я туда руку – и сразу вы тащил. Понимаешь ты, целое богатство, с гусенка самородок! Детям и внукам нашим хватит. Теперь одно раздолье – живи, не тужи… Нет, нет, – : вдруг начинал протестовать Николай. – Даша работать в шахте не будет.
Только домоседкой, и мелочью всякой заниматься по-домашности, а я себе земли в банке откуплю сколько надо. Вот и богачи будем. Никите тоже помощь оказать придется.
Куда денешься? Свои.
Никифор не переставая ругал урядника и старшину за незаконную отрезку надельной земли.
– Кровопийцы! – сжимая жилистые руки, ругался Никифор. – По миру пустить хотите? Ан нет! Нас голыми руками не возьмешь. Мы и на земле и под землей продюжим. Шахтеры мы!..
А через несколько минут тот же Ннкифор упрашивал: – Нил Ефремыч. Не погуби. Верни, ради бога, землю, не могу я больше в шахте, душа не принимает. Я солнышко люблю, а там ночь.
Но было время, когда к братьям возвращалось сознание; тогда они обстоятельно расспрашивали шахтеров о ходе работ в забое, а потом удивительно спокойно начинали разговаривать о разных хозяйственных и других делах.
– Продать придется телку-то, Никита, иначе свадьбы не сыграем, – говорил Николай. – Сам посчитай, сколько родных-то будет! Небось по сорок человек с каждой стороны.
– Жалко, – отвечал Никифор. – На будущее лето первотелок был бы. Сам понимаешь. И дележ когда-то нужно устраивать, а как одну Маньку делить? Не раздерешь. Заработаем еще, может, и обойдемся.
– Да, оно бы, конечно, можно заработать. Да вот теперь хворать придется. Ноги что-то отяжелели. Как бы на костыли не встать…
– Ничего, выдюжим, – успокаивал брата Никифор. – Порода у нас живучая. Только бы скорее туда, наверх. Я, пожалуй, домой поеду, там и отваляюсь.
– Эко ты, – с сердцем проговорил Николай. – Да у нас дома-то ни в зуб толкнуть, а здесь в больницу можно. Как-никак, на готовые харчи.
Прислушиваясь и запоминая разговор братьев, Федя все собирался рассказать отцу о найденном Николаем самородке, но, часто теряя сознание, сам подолгу бредил. Вначале к нему приходила мать и все звала к себе, а когда Федя собрался идти, мать вдруг исчезла и на ее месте оказалась другая женщина. «Мачеха, – догадался Федя, – женился-таки отец…» И, не стерпев такой обиды, он ушел из дому.
– Буду искать золото, – решил Федя и шел в лес.
Дальше все было так, как он часто мечтал. Жил в лесу. Там он вел непрерывные войны с разбойниками и дикими зверями. Наконец он захватил в берлоге убитого медведя склад самородков. Он покупал озеро и на нем строил себе дворец с подземными выходами в лес. Своих сестер он выдал за муж за генералов. Раскаивавшихся отца и мачеху Федя милостиво простил и принял во дворец.
Потом вспыхнула война, и сам царь послал за ним своих генералов. Царь давно уже слышал о Федином богатстве и его победах над разбойниками.
После долгих и пышных церемоний генералы объявили приказ царя о назначении его главнокомандующим, но Федя отказался. И только по личной просьбе самого царя согласился принять командование всеми армиями. Первым делом он одел всех солдат в красивые мундиры, установил им хорошее жалованье и быстро повел на войну. Победив всех врагов, Федя, сам тяжело раненный, упал под деревом.
Или он видел себя в шурфе и чувствовал, как его ноги заваливает холодным градом. Вздрогнув от холода, он пришел в сознание. Рядом стоял отец и, навалившись на полок, холодными руками держал его ноги. «Старик, – думает Федя, – красные усы выросли, и рот не закрывается».
– Умерли! – кричит отец. – Убрать надо, тут живые люди лежат.
Федя слышал, как с полка стаскивали Николая и Никифора.
«Куда это их?» – старался понять Федя, но мысли снова путались, и он падал, все глубже падал в ночь…
…Прошли еще три мучительных часа. В забое прибавилось еще около двух аршин.
Валентина сменял Еремей, Еремея сменял Михаил. Вставая на работу, они с трудом поднимали своих людей. Шахтеры не отказывались, но и поднять их было нелегко. Казалось, люди совсем перестали соображать. Приподнявшись, они еще долго сидели на полках, часто, прерывисто дыша и глядя затуманенным взглядом в черное пространство. Потом тяжело опускались по пояс в холодную воду и, словно на смерть, брели в забой.
После очередной смены Валентин лег на полок и не успел еще отдышаться, как его потянули за ноги.
«Почему так скоро? Неужели пришла очередь?» – с трудом поднимаясь, спрашивал себя Валентин. Около полка стоял Еремей. Разинув рот, он смотрел на Валентина безумными глазами и испуганно манил к себе. Когда тот поднялся, Еремей взвыл диким голосом:
– Ба-арий! Ба-а-рий!..
– Барий! Барий! – подхватили вернувшиеся шахтеры, затем сразу наступила могильная тишина. Все поняли, что забой уперся в черный, крепкий, как гранит, пласт камня.
«Значит, вся работа была ни к чему, и спасения больше ждать неоткуда», – мелькнуло в сознании Валентина. Впрочем, он тут же отогнал эту мысль.
– А-а-а! – послышалось на полках. – Все. Конец! Про падать теперь осталось…
Шатаясь, Валентин спустился в воду.
– Этого не может быть, товарищи! Неправда это! – закричал он изо всех сил. – Не надо сдаваться. Мы вырвемся, все равно вырвемся! – И этот призыв прозвучал, как приказ командира в самый тяжелый момент боя.
Потерявшие всякую надежду на спасение, шахтеры снова оживились. Шум стих, только на некоторых полках слышались стоны тяжелораненых.
Валентин взял буры и повел в забой тройку и Спиридона. Решили бурить скважину попарно, попеременно: одному держать бур, другому бить молотком.
Теряя сознание, бурильщики падали в воду, но, поддерживаемые друг другом, поднимались и опять продолжали бурить.
«Осталось два или три аршина, – смутно соображал Валентин. – Значит, чтоб не ошибиться, нужно пробурить скважину самое меньшее на полтора аршина и тогда попытаться взорвать стену бария».
Через два часа скважина достигла необходимой глубины. Принесли десять патронов динамита, в каждый патрон положили по капсюлю.
Когда прогремел взрыв, Спиридон первый двинулся в забой, но, тут же схватившись за грудь, упал и стал тонуть. Его подхватили, оттащили назад, с трудом поставили к стене. Из забоя потянуло удушливым газом. Задыхаясь, шахтеры садились в воду, и вдруг… Им стало легче дышать. Над водой невидимой волной заструился свежий воздух. Они все глубже и глубже вдыхали хлынувший из соседнего штрека кислород.
– Федя! Федя! – закричал во весь голос Спиридон. – Дыши теперь, дыши! – Чувствуя, как все его тело наливается силой, он бросился к раненым.
Когда волны свежего воздуха дошли до забоев, многие из шахтеров были уже без сознания. Но стоило им вдохнуть несколько раз этот живительный воздух, как все начали подниматься, а через несколько минут люди вскочили с полков и, не веря в свое спасение, бросились в ходок.
Выбравшись в соседний штрек, они пьянели от радости.
– Дыши вволю, ребята! – кричал Еремей подходившим шахтерам. – Наша взяла. Одолели!
– Дышим, Петрович, дышим. Ух, как полегчало! Спаслись, значит?!
Осматривая соседний штрек, Валентин сразу сообразил, что далеко не все так хорошо, как показалось сначала. Выход из штрека был забит породой. Он догадался: «Значит, они разбирают завал, а породой забивают соседние штреки!» Чтобы не упасть, он устало прислонился к стене.
Подошел Еремей. Посмотрел на забитый породой выход, с досадой махнул рукой, выругавшись, плюнул.
– Ты, гляди-ка, завалили, чтоб им ни дна, ни покрышки! Из огня да в полымя. Вот ведь беда-то опять какая. А?
Снова члены тройки собрались на совещание и после долгого обсуждения составили новый план работы. Пятьдесят аршин заваленного породой штрека решили откопать на половинную высоту в течение двадцати часов.
Разбитые на группы шахтеры энергично взялись за работу. Но теперь работать стало еще труднее. Люди выбивались из последних сил.
После двадцати часов этой схватки с завалом оставалось пробить еще около Пятнадцати аршин. Но люди уже не поднимались: не хватало кислорода. Работы почти прекратились.
Валентин принес трехаршинный бур. Пробурил скважину. Заложил туда один патрон динамита и для уплотнения породы произвел внутренний взрыв. Весь оставшийся динамит он утрамбовал в образованную взрывом пустоту и велел шахтерам уйти в ходок.
