Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 44 страниц)
Трехэтажное рыжее здание, наспех переоборудованное под лазарет, неуклюже торчало на самом берегу Миасса. Сырые, нештукатуренные стены, спертый воздух и, вдобавок к этому, грязное завшивленное белье вызывало у обитателей лазарета отвращение. И все, кто мог хоть кое-как двигаться, стремились как можно меньше бывать в лазарете. С утра раненые стайками бродили по торговым рядам, заглядывали в богатый Якушевский магазин, протягивали руки за милостыней. А после обеда, когда на базаре никого не было, бесцельно шатались по дышащему зноем городу, обложенному облаками пыли. Кругом ни кустика, ни деревца. Единственный в городе небольшой парк занят французскими солдатами. Проходя мимо парка, челябинцы с негодованием смотрели на короткоштанных французов.
Машутка и еще несколько девушек лежали в небольшой отдельной комнате. К ним часто приходила из города выздоровевшая после ранения Дина. Она теперь снова работала машинисткой в комендатуре и каждый день приносила подругам фронтовые и городские новости. В последние дни девушка стала почему-то грустить, и Машутка часто замечала на себе вопросительный взгляд подруги.
Вот и сегодня Дина, как обычно, начала разговор с новостей, но все видели, что она что-то не договаривает.
– Вот, родненькие, принесла вам сегодня целых четыре кома сахара и немного белого хлеба, – после приветствий и поцелуев проговорила гостья и неожиданно умолкла.
– А на фронте как? – спросила Машутка.
– На фронте… – спохватилась Дина. Раньше она фронтовые новости передавала в первую очередь. – Да как вам сказать? Тучкин говорит, что вроде хорошо, а так… – И она опять замолчала и перевела разговор на ухаживавшего за ней помощника коменданта, капитана Харина.
– Сегодня в театр меня пригласил, говорит, на автомобиле заедет. С Тучкиным они ведь друзья. Уезжает он скоро партизан ловить. Опять они будто бы… – И Дина замолчала.
– Ты что-то скрываешь он нас? – спросила одна из девушек. – Раньше с тобой этого не было.
Дина покраснела и, смотря в окно, ответила: – Да нет, что вы… Скрывать от вас?.. Я бы вам все рассказала, если бы… А, впрочем, давайте лучше не будем об этом говорить.
Машутка видела, что Дина не хочет говорить о делах на фронте.
«По-видимому, – думала Машутка, – они стали неважными, и она просто-напросто боится об этом сказать». Сама Машутка находилась сейчас в таком особенном состоянии, в каком бывает каждый выздоравливающий после тяжелой и опасной болезни. Пулевая рана в руку не была серьезной, но она осложнилась из-за инфекции. Машутка больше месяца боролась со смертью. Лазаретный врач все это время только разводил руками, ссылаясь на отсутствие медикаментов.
Кончилось все это тем, что девушка постепенно стала поправляться, но тут случилась новая беда – тиф.
Казалось, что это новое испытание для неокрепшего организма кончится катастрофой. Той самой жизненной катастрофой, которая в те годы унесла много тысяч жизней.
К счастью, крепкий организм Машутки выдержал и тиф.
И вот теперь, по мере того, как физические страдания день за днем уходили в прошлое, перед Машуткой вставал все тот же вопрос: что делать? Каким образом выбраться из положения, в котором она находится. Она думала только об одном: скорей бы туда, к Алексею.
Смотря на Машутку, подруги никак не могли понять, что же происходит с ней. То она словно искрилась от веселья, а то вдруг умолкала и плакала, отвернувшись к окну.
Сегодня, провожая Дину домой, Машутка спросила подругу, почему она так странно ведет себя.
С трудом поборов нерешительность, Дина тихо сказала:
– Мне запрещено говорить. Это пока секрет. За разглашение, знаешь, что может быть… Но тебе я скажу, ты ведь не подведешь. – И, понизив голос до шепота, продолжала: – Есть приказ готовить Челябинск к эвакуации. Разрабатывается новая операция. Говорят, что у Челябинска будут большие бои. – Дина испуганно посмотрела подруге в глаза. – Что теперь будет, прямо страшно подумать.
– Чего ты боишься, это к лучшему, Дина.
– Не знаю, к лучшему или худшему, но я хочу, чтобы все скорее кончилось.
Возвращаясь в госпиталь, Машутка не переставала мучительно думать над тем, как перейти к красным.
Сейчас, после разговора с Диной об эвакуации Челябинска, эти вопросы надо было решать не откладывая. Эвакуацию госпиталя могли объявить сегодня или завтра. Ведь недаром начальство в последние дни несколько раз проверяло и пересчитывало людей и имущество.
Задумавшись, она повернула в сторону центральной улицы и на углу нечаянно столкнулась с идущим ей навстречу человеком. От неожиданности она ахнула и, извинившись, отступила в сторону. Незнакомец тоже удивился и тоже ахнул, но не отступил, а наоборот, приподняв надвинутую на глаза фуражку, в упор посмотрел на девушку.
Машутка не верила своим глазам. С длинными волосами, с окладистой бородой перед ней стоял едва узнаваемый Прохоров Калина.
– Здравствуй, соседка, – подавая руку, сказал Кали на, – вот не ожидал…
Машутка тоже протянула было Калине руку, но потом быстро шагнула вперед и порывисто обняла.
– Дядя Калина, дядя Калина, как я рада, что ты здесь, – шептала Машутка, прижимая к себе улыбающегося Калину.
Не сговариваясь, они пошли к Миассу. Первым заговорил Калина.
– А я тебя, Маша, на днях здесь видел, да подойти не решился: кто ее знает, думаю, как она теперь на нашего брата смотрит, а сегодня вот налетел.
– Не понимаю, дядя Калина, – удивилась Машутка, – почему меня нужно бояться?
– Чего тут не понимать, ты ведь все еще в белых ходишь, а белые нашего брата, сама знаешь, как любят.
Машутке стало не по себе. Нахмурившись, она спросила:
– Врагом, значит, считаешь?
– Да нет, – уклончиво ответил Калина, – не врагом, а так…
Машутка взяла Калину за руку, смело посмотрела в глаза.
– Все это только было, дядя Калина, и давно прошло.
Калина пожал поданную руку, сказал улыбаясь:
– Знаю, знаю. Юсуп-то ведь здесь, с нами. Не только мы, но и там о твоих делах знают. Сразу не сказал потому, что испытать хотел. Осторожность никогда не мешает.
Машутка не дала Калине договорить. Схватила за плечи, начала трясти.
– Неужели? Дядя Калина, неужели Юсуп жив и там все знают?
– Жив, чего ему сделается. Хвалит тебя, куда там. Это, говорит, не девка, а золото.
Разговаривая, они подошли к Миассу. Заходящее солнце только что скрылось за золотисто-красными облаками. Отблески зари за несколько Минут выкрасили воду реки сначала в оранжевый, потом в кровавый цвет.
С другого берега Миасс пересекала стайка уток. На середине реки их подхватило и понесло вниз. Стремясь пересилить течение, утки долго, но безрезультатно боролись с ним, потом громко закрякали, захлопали крыльями и, почти не отрываясь от воды, полетели к берегу.
Показывая рукой на уток, Калина сказал:
– Вот, Маша, и тебе пора подняться на свой берег.
Иди-ка собирай манатки и приходи… Я подожду тебя…
Глава сорок пятаяСведения о приближении красных к Челябинску все настойчивее проникали в город. Положение особенно осложнилось, когда командир расквартированного в городе французского батальона объявил об отправке своих солдат в Сибирь. Все попытки военных властей уговорить французов не торопиться с отъездом, ни к чему не привели. Те говорили, что у них нет приказа вступать с красными в военные действия, значит, и оставаться в Челябинске им нет смысла.
Тогда было решено устроить французам торжественные проводы, под тем предлогом, что они якобы едут на фронт. По всему городу расклеили афиши, извещающие челябинцев о большом городском бале, который устраивает местное купечество в честь своих защитников, идущих проливать кровь за свободу русского народа.
За два дня до бала к Машутке зашел Калина. Поздоровавшись с хозяйкой, он печально посмотрел в сторону насторожившейся девушки и сказал скороговоркой:
– Кузьма Прохорович болеет, Маша, навестила бы…
Машутка жила на квартире у жены офицера. Ее дом был вне всякого подозрения. Девушка выдавала себя перед хозяйкой за дочь богатея, убежавшую из дома при приближении красных. У нее даже были на это документы, полученные от Калины.
За воротами, когда Машутка вышла проводить Калину, он посмотрел на нее с лукавой улыбкой и, как бы невзначай, сказал:
– Мать комдива нашего приехала, Маша, она тоже будет там…
Сообщение Калины разволновало Машутку.
Еще раньше из разговоров с Калиной Машутка узнала, что он вместе с каким-то Фомой прибыл в Челябинск по заданию политотдела и комдива и, благодаря Фоме, связался здесь с подпольной организацией. Калина подробно рассказал ей историю ареста и освобождения ее отца, о встрече с Пустоваловым, его хорошим другом по германской войне и по Златоусту, теперь красным командиром Карповым Алексеем.
Слушая эти рассказы, Машутка была вне себя от счастья.
– А я-то дура, а я-то дура… – без конца повторяла она.
Попрощавшись с Калиной, Машутка пошла к Дине.
Подруга встретила ее с заплаканными глазами, с осунувшимся лицом. Стремясь скрыть свое настроение, Дина несколько раз тряхнула головой, как бы отгоняя мучившую ее неотвязную мысль. Но ей от этого не стало лучше, тогда она смущенно посмотрела на подругу, подошла к столу и достала папироску.
– Ты куришь, Дина? – удивленно спросила Машутка.
Лицо Дины вытянулось, глаза стали злыми. Отшвырнув спички и не скрывая досады, ответила:
– От такой жизни не только курить, но пить будешь, а потом и с ума сойдешь.
Машутка поднялась. Она давно хотела поговорить с подругой откровенно, но все как-то не решалась. Но сейчас поняла, что тянуть больше нельзя.
– Что с тобой, Дина, ты такая непонятная стала? – спрашивала Маша.
– Что же тут непонятного? – угрюмо ответила Дина. – Жить надоело. Вот и все.
– Но жить-то все-таки надо.
– Да, надо, – горячо заговорила Дина. – Но как? Для чего? Кругом одна неправда. Одни с жиру бесятся, Тучкин например, а мы горемычим. Вот теперь опять поезжай, не зная куда и не зная зачем. Опять та же служба, та же война. За что, за что, я тебя спрашиваю? За Тучкина, что ли? На что он мне нужен. Не хочу я больше, понимаешь, не хочу…
– Так не служи, если не хочешь, – посоветовала Машутка.
– Не служи. Легко сказать, не служи, – с горечью продолжала Дина. – А куда деваться?
– Давай останемся в Челябинске, – решительно сказала Машутка. – Я давно хотела поговорить с тобой об этом. У меня здесь знакомые есть. Дождемся красных, и все кончится. Но учти, тогда нам, возможно, с белыми воевать придется.
В глазах у Дины опять заблестели злые огоньки.
– Ну что ж, и будем. Я, например, готова их зубами рвать. Ты даже представить себе не можешь, как я ненавижу их.
Машутка крепко обняла подругу.
– Вот и хорошо. Но какие же мы дуры, Дина. Мучились, думали, а договориться не могли. Давай переходи ко мне.
Дина задумалась.
– Только не сегодня. Без подготовки в беду можно попасть, – потом подумала еще и сказала:
– Завтра бал, мне два билета дали. Пойдем. А с бала – прямо к тебе.
Простившись с Диной, Машутка пошла в указанный Калиной дом на окраине города. Раскаленная за день земля все еще дышала жаром. По небу, точно многочисленное стадо баранов, плыли высокие облака. Город как бы вымер, только с далекой станции долетали глухие гудки паровозов.
Калина встретил девушку во дворе. Взяв за руку, молча повел в сени.
– Вот знакомьтесь, Марья Яковлевна: Машутка это, соседка моя, – сказал он, подводя девушку к сидевшей в углу немолодой, по-деревенски просто одетой женщине.
Поднимаясь и подавая девушке руку, Мария Яковлевна посмотрела на нее ласковым взглядом и, по-матерински улыбнувшись, сказала:
– Вот ты, оказывается, какая. Ну садись, я рада видеть тебя.
Но Машутка не успела сесть. Чья-то тяжелая рука опустилась на ее плечо. Обернувшись, она увидела Юсупа.
– Юсуп! – воскликнула девушка. – И ты здесь. Жив, здоров! Почему же ты так долго не появлялся? Я ждала, ждала…
– Нельзя было, Маша. Дела не позволяли.
– А как Каюм? Где он теперь?
Юсуп опустил глаза:
– Каюма больше нет, Маша. Его тогда же застрелили.
Машутка взяла Юсупа за руку, и они долго молча стояли, каждый по-своему вспоминая погибшего.
Кузьма Прохорович предложил собравшимся подумать над тем, как сорвать начатую в городе пропаганду, связанную с отправкой французского батальона, и показать колчаковцам настоящее отношение челябинцев к этой затее.
После того, как несколько человек высказали свои предложения, слово взяла Мария Яковлевна.
– Бал надо сорвать, – сказала она и тут же пояснила, как это можно сделать.
– Предложение неплохое, – согласился Кузьма Прохорович, – но мы больше одного билета не достанем. Туда нашего брата пускать не будут, охрана военная.
Неожиданно поднялась Машутка.
– Поручите это дело нам с подругой. Мы военные, у нас будут билеты, – и она рассказала о Дине.
Но некоторые из присутствующих считали, что поручать такое дело девушкам опасно.
Особенно горячо возражал Юсуп. Он все еще находился под впечатлением гибели друга.
Кузьма Прохорович вначале тоже колебался, но потом, как видно, поборов возникшие сомнения, сказал:
– Другого выхода у нас нет. Надо соглашаться. – И, как бы успокаивая себя, добавил:
– Нам всем дел хватит.
К солдатам надо пойти, к железнодорожникам, листовки…
Утром Машутка сказала хозяйке, что она очень бы хотела пойти на бал, чтобы проводить дорогих союзников на фронт. Но у нее нет подходящего наряда. Хозяйка с удовольствием одобрила намерение девушки и разрешила ей выбрать из своего гардероба платье.
Машутка пришла в парк вместе с Калиной. Оба они принесли по огромному букету цветов. С такими же букетами была Дина и приехавшие с ней в автомобиле ее «друзья» Тучкин и Харин.
Вечер начался торжественным собранием. На большой деревянной сцене стояли накрытые белыми скатертями и заставленные цветами столы. В глубине сцены висел большой плакат: «Союзники разобьют большевиков около Челябинска. Честь им и слава».
Первые от сцены два ряда скамеек занимали офицеры и их жены. С правой стороны стояла рота французских солдат. Приводить в парк весь батальон начальство не решилось. Все остальные места были заняты устроителями бала. Это были разбогатевшие на спекуляции торговцы и представители местной власти. Публики собралось много.
Машутка вместе с Калиной и еще одним незнакомым ей человеком, задолго до открытия занавеса, пробились с левой стороны к самой сцене и так стояли там, слушая выступающих ораторов.
После приветствий нескольких высокопоставленных военных и гражданских лиц последним выступил командир французского батальона. Энергично жестикулируя, он что-то громко и долго говорил.
Обращаясь к сидящим за столами мужчинам и женщинам и, как видно, стремясь в чем-то их уверить, француз бил себя в грудь кулаком, и то и дело показывал на своих солдат, не обращая внимания на их хмурые, недовольные лица. Выступление француз закончил громким возгласом:
– Ура, руська свобод!
– Урра! – закричал стоящий рядом с Машуткой Калина.
– Ура-а!!! – подхватили десятки голосов. На сцену и под ноги французов полетели букеты цветов. Вслед за Калиной Машутка тоже бросила свой будет на сцену и, чувствуя, как обливается холодным потом, стала продвигаться в сторону выхода.
Сидящий рядом с Диной Тучкин видел, как, поднявшись на ноги, Дина, прежде чем бросить букет на сцену, выдернула какое-то кольцо и, уронив его на пол, отшвырнула ногой в сторону, потом, согнувшись, быстро пошла к выходу и скрылась за пришедшим в движение народом.
Удивленный поведением Дины, Тучкин поднялся на ноги и, не взглянув на растерянного Харина, тоже пошел было к проходу. В это время один за другим раздались четыре взрыва.
Тучкина сбили с ног обезумевшие люди, но кто-то сильный схватил его, помог подняться и вытащил из сумятицы. Он увидел в руках своего спасителя Харина кольцо, выдернутое Диной из букета.
– Ты видел, – шептал трясущийся Харин. – Это она бросила его. Она?
– Она, она! – застонал Тучкин, размазывая на грязном лице текущую из носа кровь.
За воротами сада Дина, стараясь не терять из виду Машутку, побежала в сторону центра города. Рядом с ней бежало много перепуганных людей. Все они стремились как можно скорее и как можно дальше уйти отсюда.
Догнав свернувшую за угол Машутку, Дина взяла ее за руку, и они быстро пошли по деревянному тротуару темной ночной улицы. По другой стороне улицы, немного сзади, двигалась группа мужчин. За ними шел со своим товарищем Калина.
Девушки прошли уже больше квартала, когда вынырнувший из-за угла автомобиль осветил их прожекторами.
Догадавшись, чей это автомобиль, подруги прижались к воротам, надеясь, что сидящие в автомобиле не заметят их и проедут мимо, но машина остановилась как раз против – ворот. Из машины выскочили Харин и Тучкии. Девушки бросились в разные стороны. Почти одновременно раздались два револьверных выстрела. Машутка почувствовала, как прожжужавшая пуля задела рукав ее платья.
Видя, что ей не уйти от бежавшего за ней Харина, она свернула к каким-то идущим – по другой стороне мужчинам, стремясь найти у них защиту. Харин больше не стрелял. Нагнав Машутку, он схватил ее за руку и, матерно ругаясь, потащил к машине.
С другой стороны Тучкин волок к машине раненую Дину.
Около самой машины их нагнал Калина со своим товарищем.
И вот здесь в темной захолустной улице Челябинска снова сошлись пути Калины с предателем Хариным, застрелившим у него на глазах Ашуркина Ивана. Внезапно появившись из темноты, Калина с размаху ударил Харина камнем по руке, которую тот стал было поднимать, чтобы выстрелить в Калину. Нагибаясь за выпавшим из руки Харина наганом, Калина запнулся и тут же почувствовал, как горло сжала рука разъяренного противника. Но на помощь пришла Машутка. Она бросилась на колчаковца и, навалившись, сбила его. Этого было достаточно, чтобы решить исход борьбы. Через миг Калина выстрелил Харину в висок.
В это время товарищ Калины еще продолжал борьбу с Тучкиным.
Подбежавший на выручку Калина ударом нагана опрокинул Тучкина на землю…
Перепуганный шофер не успел сообразить еще, что происходит, как Калина наставил на него дуло нагана. Усадив в машину товарищей, взявших на руки раненую Дину, он приказал шоферу ехать по направлению к поселку Порт-Артур.
Глава сорок шестаяПо совету Кузьмы Прохоровича комитет решил отправить Дину на поправку в деревню. Дальнейшее пребывание раненой в Порт-Артуре связывало работу подпольщиков, да и сама, она подвергалась постоянной опасности.
Получив задание перевезти Дину в деревню, Мария Яковлевна наняла на сенном базаре попутную подводу и вместе с Машей на восходе солнца отправилась в путь, рассчитывая в этот же день добраться до Калиновки.
Несмотря на раннее утро, к городу вереницами тянулись подводы, груженные всевозможным домашним скарбом. К ним были привязаны коровы, быки, рядом бежали жеребята. Владельцы подвод, широкобородые, осанистые деревенские воротилы, зорко оглядывая увозимое добро, спешили в Челябинск. Они почему-то были уверены, что белые дальше Челябинска отступать не будут.
Увидев ехавших в сторону фронта женщин, некоторые беженцы, соскакивая с подвод, подбегали к сидящей рядом с возчиком Карповой и кричали:
– Эй, баба! Куда едешь, красные там.
– Да мы вот недалеко, – отвечала улыбающаяся женщина, – красных, говорят, сюда не пустят.
– Кто? Кто сказал, что не пустят? – наперебой спрашивали беженцы.
– В городе все так думают, – отвечала Мария Яковлевна, – говорят, наши опять наступать будут.
– Фу! Вот радость-то какая, – стаскивая картузы, крестились беженцы.
Вглядываясь в лица беженцев, в их одежду, лошадей и упряжь, Машутка убедилась, что бедняков среди бегущих от Советской власти нет. Это действовало на девушку лучше любой агитации. И она радовалась, что не находится больше в среде тех, с кем воюет отец и ее новые друзья.
Хотя Машутка и встречалась с Марьей Яковлевной после городского бала, но ни тогда, ни после этого вечера ей не пришлось поговорить с ней об Алексее. Больше того, Алешина мать до сих пор не знала, что Машутка знает и любит ее сына.
Как любящая мать Мария Яковлевна день и ночь ухаживала за раненой Диной. Машутка не раз в эти дни ловила себя на чувстве ревности. Девушке казалось, что эта простая, седеющая женщина, с лицом, изрезанным преждевременными морщинами, уделяет Дине так много внимания не только потому, что она ранена, но и потому, что та нравится ей больше, чем она, Машутка.
К Машутке Мария Яковлевна относилась несколько сдержаннее, чем к Дине. Если Дину она называла светиком, родной Диночкой и даже дочкой, то ее звала только Машей.
К Калиновке подъехали вечером. Для того, чтобы попасть в поселок, оставалось пересечь болотистую речушку. И лишь с помощью подоспевших мужиков вознице и Марье Яковлевне с ее спутницами удалось выбраться из жижи. Пока мужики перетаскивали телегу, между сидящими на лужайке женщинами как-то сам собой возник задушевный разговор.
Мария Яковлевна обтерла мокрые руки о молодой, мягкий солонец, достала из-за пазухи завернутый в платок кусок хлеба и, разломив его на три части, сказала:
– На-ка, Маша, поешь, проголодалась поди…
Принимая хлеб, Машутка с благодарностью посмотрела на Карпову.
– Доберемся до своих, устроим больную, попросим самовар поставить, – продолжала женщина. – Молока, яиц раздобудем, Диночка тоже, наверное, есть хочет…
Машутка дважды глубоко вздохнула и снова с благодарностью посмотрела на собеседницу.
– Сколько хлопот, сколько забот вам с нами. В ваши годы это ведь нелегко… – сказала Машутка.
– Я привыкла. Всю свою жизнь на ногах, – неторопливо разжевывая хлеб, ответила женщина. – Такая уж у нас семья. И муж покойничек, и свекор тоже… Все беспокойные. Да и как будешь жить спокойно, если неправда кругом… Вот и сын в нас пошел…
При последних словах лицо Машутки зашлось румянцем, она даже отвернулась.
– Что с тобой, Маша? – спросила Мария Яковлевна, удивляясь волнению девушки.
– Так, ничего, – ответила Машутка. – Я ведь тоже знаю Алешу. И…
– Откуда? Откуда знаешь? – хватая девушку за руку и стараясь повернуть к себе лицом, торопливо спрашивала Карпова.
– Знаю, Марья Яковлевна, давно знаю. Я невеста его>-еще больше заливаясь румянцем, прошептала Машутка. – Прошлый год я встретила его в Златоусте, и мы полюбили друг друга…
Женщина притянула девушку к себе и мягко погладила.
– Хорошо! Не будем об этом больше говорить.
Успокойся сначала, – сказала Мария Яковлевна, сама взволнованная не меньше Машутки. – Дождемся вечера, тогда обо всем и поговорим. – Поднявшись, они пошли к подводе.
Устроив Дину в Калиновке, Мария Яковлевна с Машуткой пошли в Тютняры. Проходя знакомые места, женщина рассказывала:
– Вот здесь на топком Шаимовском болоте у нас был покос. А здесь было наше становье, на этих двух березах.
Алеша делал себе качели. А вот в этой обвалившейся копа ни он вздумал купаться и чуть было не утонул.
Машутка с жадностью рассматривала все, на что показывала Алешина мать.
Широкий выгонный простор между Тютнярами и Зюзелкой, блестящая гладь больших и малых Ирдигов и сверкающие на солнце купола церквей чем-то напоминали ей родное село. Глубоко вдыхая пахнувший водой и цветами воздух, Машутка переводила взгляд на спутницу и говорила с восторгом:
– Как хорошо! Как хорошо, что мы здесь. Вот бы сюда еще Алешу.
Мария Яковлевна смотрела на девушку добрым, материнским взглядом.
– Будет он здесь, Маша. Вещует мое сердце, что этот денечек совсем не за горами. Того и гляди, прилетит наш сокол.
– Расставались на неделю, а прошло больше года, – с горечью сказала Машутка.
…Вот и Тютняры. Уже несколько дней в селах полное безвластье. Затаившиеся в домах тютнярцы с тревогой смотрят на дорогу; в полдень разнесся СЛУХ: В село Кузнецкое Вот-вот приедет отряд красных. Тютнярцы потекли к волости. Пошли туда. И Карпова с Машуткой.
Около кирпичного здания с высоким крыльцом собралась большая толпа людей. Вскоре из переулка выскочили ребятишки.
– Едут! Наши едут! Красные! – старались они перекричать друг друга.
Толпа зашумела, заволновалась.
– Слава богу, – послышались возгласы, – наконец-то дождались.
– Митинг! Митинг надо открывать. Пусть скажут, что и как?
Из переулка шагом выехали два всадника, на рукавах красные платки, к груди приколоты такого же цвета ленточки. Вслед за ними показался и остальной отряд.
Подъезжая к собравшимся тютнярцам, передний всадник закричал:
– Здорово, тютнярские Товарищи! Знать, давно нас ждете? – И тут же переспросил:
– Давно, я спрашиваю?
– Давно, давно! – закричали из толпы. – Все глаза проглядели.
В отряде криво заулыбались, кавалерист снова закричал:
– Кто тут за нас, за красных, поднимите руки.
И почти все собравшиеся подняли вверх руки.
Прочертив черенком плети в воздухе круг, всадник спросил:
– А кто против красных?
Никто не поднял руки.
Как только всадники выехали из переулка, Машутка сразу узнала Назарова и Чугункова. В отряде тоже были знакомые лица. Она поняла, что это страшная провокация.
Закрыв лицо платком и прячась за спину Марьи, она успела шепнуть ей на ухо, что это белые, что многих из них она знает и что надо как-то выручать попавших в беду тютнярпев. Но ничего сделать они не успели.
Колчаковцы окружили толпу плотным кольцом. Каждого, кто пытался отойти в сторону, били плетьми, загоняли обратно в круг. Назаров громко предупредил:
– Каждый, кто попытается уйти самовольно; будет расстрелян на месте. Стрелять будем без предупреждения. Мы вам, подлюгам, покажем красный цвет. Становись по четы ре!
Отряд двинулся обратно, уводя с собой тютнярцев, так неожиданно и бессмысленно попавших в беду.
Провокация, в свое время предложенная Назаровым и одобренная начальством, применялась не впервые. Финал был всегда одинаков: захваченных уводили из села и всех до единого расстреливали.
Еще не решив, что предпринять, чтобы вырвать из ловушки тютнярцев, Машутка, втянув голову в плечи то и дело поеживаясь, шла в самой середине колонны. Она не тешила себя надеждой. «Повадка у них одна. Расстрела не миновать», – думала Машутка.
Медлить было нельзя, и Машутка решила действовать. За себя она не боялась. Знала, что стоит ей показаться Чугункову или тому же Назарову и ее освободят. Но при мысли, что ее освободят, а Марью Яковлевну и остальных расстреляют, в душе Машутки поднималась буря.
«Я должна освободить и их. Или для всех свобода, или для всех смерть», – решила она.
Впереди колонны на породистом вороном коне гарцевал Чугунков.
По обочинам дороги хвост в хвост ехал конвой, с винтовками наготове шли пешие колчаковцы, сзади похожий на огромного ястреба Назаров.
За гумнами, в хвосте колонны, поднялся шум. Какой-то оборвыш, лет четырнадцати-пятнадцати не захотел пойти дальше, повернулся и зашагал обратно. Путь ему преградила назаровская нагайка. Но мальчишка, закрывая голову руками, побежал к селу. Назаров поднял карабин, грянул выстрел. Ноги мальчика стали заплетаться, голова запрокидываться назад. При втором выстреле он нелепо замахал руками и, как бы ища спасения у земли, ткнулся лицом в дорожную пыль. Назаров, загоняя в середину вышедшего в сторону старика, взмахнул плетью, но встретившись с взглядом Машутки, узнал ее, и поднятая рука медленно опустилась на гриву храпящей лошади.
– Вот черт… Ты!.. Мальцева с красными? – закричал ошеломленный неожиданной встречей Назаров.
Машутка взяла лошадь Назарова под уздцы и, пропустив конвой, гневно спросила:
– И тебе не совестно?
Пожав плечами, Назаров удивленно посмотрел на Машутку, ответил хриплым голосом:
– Это коммунисты. Мы их всех положим…
– И меня тоже?
– Коммунистов, говорю…
– Они такие же коммунисты, как я. Меня разве не с ними гоните, тоже расстрелять хотите?..
Озадаченный колчаковец пожал плечами.
– Не понимаю, как ты к ним попала? Может, переметнулась…
– Дурак! – опустив повод лошади, усмехнулась Машутка. – Поезжай, зови Чугункова, поговорим…
Назаров послушался, пришпорив коня, галопом объехал колонну. Размахивая плетью и что-то крича, подъехал к Чугункову.
Стараясь взять себя в руки, Машутка стащила с голову косынку и, распуская ее по ветру, неторопливо шла стороной дороги. Она понимала, что борьба за освобождение идущих на смерть людей началась. Все будет зависеть от ее умения и выдержки.
Увидев Машутку, Чугунков искренне обрадовался, на ходу соскочил с коня и, подбегая к ней, закричал:
– Маша! Маша! Вот не ожидал…
Подавая руку, Машутка улыбнулась и, заглядывая в глаза, сказала:
– Я тоже рада, что снова вижу вас обоих, – и она показала на Назарова.
– И мы тоже рады, – слезая с коня, буркнул Назаров, – как-никак свой человек.
Они все трое пошли за колонной. Чугунков, не переставая улыбаться, махал рукой, говорил, спрашивал. Назаров, похлестывая плетью по верхушкам придорожной полыни, угрюмо молчал.
– Просто не понятно, – размахивая свободной рукой, говорил Чугунков. – Увидеть тебя здесь, среди большевиков…
Машутка поймала чугунковскую руку.
– Не маши. Ударишь еще нечаянно. И зря не говори. Совсем это не большевики, а просто обманутые люди.
– Не понимаю, кто их мог обмануть? – стараясь не смотреть на девушку, спросил Назаров и, как бы оправдываясь, добавил:
– Мы, паря, встречать красных их не заставляли.
– Вы не заставляли, так другие заставляли, расстрелом грозили.
– Ну, силой не заставишь. Я бы, например, не пошел, – снова ударяя плетью по полыни, ответил Назаров.
Машутка смерила Назарова смеющимся взглядом, весело толкнула в бок.
– Сказал тоже. Кто ты, а кто они.
Истрескавшиеся, жесткие губы Назарова скривились.
Похвала девушки ему понравилась, и он невнятно пробормотал:
– Лезут, как овцы, одуревшие от волчьего воя… Ну и пусть.
– Мы должны разобраться. Люди ведь…
– Черт их разберет, – отмахнулся Назаров. – Если не все, то половина коммунисты. А таким, паря, мы пощады не даем.
– Дело не в пощаде, господин поручик, ты ведь и меня чуть было в коммунисты не записал, тоже без пощады могло быть?
– Да нет. Что ты, – оправдывался Назаров, – не о тебе я… Хотя скажи все-таки, паря, как ты тут с ними оказалась?
– Вот с выяснения личности бы и начинали. А то идете рядом, а я выхвачу наган да в вас… – и она беззаботно рассмеялась. – Чучелы гороховые, и мне не верите. В Челябинске я была, только что из госпиталя выписалась. Здесь у меня тетка живет, приехала сегодня утром навестить, а тут гонят всех на площадь: «идите красных встречать, иначе расстрел». Мы побежали предупредить людей и вот сами попали с ними.
– И тетка твоя здесь? – спросил Чугунков. – Вон шагает, – махнула Машутка рукой.
– Да. Дела, – покачав головой, протянул Чугунков.
– Не дела, а безобразие, господа офицеры, одни грозят расстрелом, другие тоже. – И вдруг решительно:
– Нельзя так дальше, люди это. Снимите конвой. Пусть домой идут.
– Как! Всех? – ошарашенный требованием Машутки, спросил Назаров.
