Текст книги "Чужаки"

Автор книги: Никита Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 44 страниц)

Глава пятидесятая

Поезд всю ночь шел на восток. Утром в вагоне собрались Уркварт, Темплер и Петчер. Поджидая Нокса, собравшиеся слушали доклад Рихтера о неудавшемся плане вывоза машин и оборудования из Карабаша.

– Кто-то разобрал дорогу, и мы не смогли увезти многое даже из того, что удалось подготовить, – поглядывая в сторону Темплера, докладывал Рихтер. Им удалось вбить всем в голову, что завод принадлежит теперь рабочим, – продолжал Рихтер. – Они защищали его, как сумасшедшие. К сожалению, на их стороне оказались военнопленные. Я был бессилен еще и потому, что местные власти помогали нам только на словах.

– Но шахты вы, надеюсь, затопили? – тяжело поворачивая в сторону Рихтера поседевшую голову, угрюмо спросил Уркварт.

– Да, да, – торопливо подтвердил Рихтер, чувствуя, как по лбу потекла капелька холодного пота, – рудники затоплены все до единого.

– Считаете ли вы, что они смогут восстановить шахты и завод без нас? – еще более угрюмо спросил Уркварт.

– Никогда! – уверенно ответил Рихтер, стремясь успокоить хозяина. – Я убежден, что в Карабаше и во всей России теперь не осталось ни одного специалиста, кто мог бы это сделать. Без вашей помощи, господин Уркварт, Карабаш никогда не даст ни одного фунта меди.

Уркварт, выслушав управляющего, покачал головой и, как бы рассуждая сам с собой, сказал:

– Говорить можно что угодно и сколько угодно, а дело принимает чертовски трудный оборот, потеряны самые ценные предприятия, пора подумать и о том, если… – он не договорил, ему было страшно высказать вслух свои пред положения.

Догадавшись, что хотел сказать хозяин, Рихтер побледнел.

«Уж если они верят в это, – думал он, – тогда что же будет? На что рассчитывать? Неужели всему пришел конец?»

После неловкого молчания в разговор вмешался Темплер.

– Разрешите доложить, господин барон, – сказал он, шумно посасывая сигару. – Хотите вы или нет, но вам придется просить у большевиков концессию. Для меня совершенно ясно, что другим путем на Урал нам больше не про браться. Вот только вопрос еще, дадут ли они вам ее?

На этом разговор о Карабаше закончился. Рихтеру сказали, что он может пойти к себе. После ухода Рихтера Петчер хотел было докладывать о делах корпорации, но Уркварт безнадежно махнул рукой и, устало склонив голову, тяжело засопел. Молчал и полковник.

Нокс пришел ровно в одиннадцать.

Поздоровавшись с присутствующими, Нокс важно сел к столу и, обращаясь к Темплеру, спросил:

– Мне говорили, господин полковник, что есть какие-то серьезные новости. Я еще не успел прочитать сегодняшней почты.

Темплер долго не отвечал, потом с явной злостью ответил:.

– Лучше бы ее и не читать. Три дня назад в палате общин Черчилль высказал предположение, что нам ничего не остается делать, как вывести свои войска из Архангельска. Я пока не разрешаю сообщать об этом газетам, но боюсь, что надолго не скроешь. Тем более, если вслед за признанием, что на Севере дела плохи, последует то же самое и о Востоке.

– О Востоке? – переспросил генерал. – Но о Востоке так говорить нельзя.

Темплер взмахнул кулаком.

– Потерян весь Урал. Огромная территория… Разве этого мало?..

Генерал сжал тонкие губы, в глазах блеснула ирония.

– Успокойтесь, господин полковник, наши неудачи имеют временный характер. История знает очень мало войн, которые были бы насыщены одними успехами. Отдельные неудачи бывают и у победителей. Будем надеяться, что так произойдет и здесь. Решительный поворот должен начаться у Челябинска. Вчера я говорил с Войцеховским и Каппелем. Это очень энергичные генералы.

В ответ Темплер только пожал плечами и, ничего не сказав, отвернулся.

– Теперь будет трудно, – ввязался в разговор Уркварт, – враг захватил большой военный потенциал, и я не вижу реальных возможностей компенсировать эти потери.

– Вы считаете, что Англия приносит мало жертв? – не смотря в сторону Уркварта, спросил Нокс. – Но разве не нашими пушками и не в нашем обмундировании воюет армия верховного правителя?

Однако для Уркварта доводы генерала были не убедительны.

– Если вы считаете, что чаша весов заколеблется именно под Челябинском, то почему же вы не бросите на эту чашу вооруженные силы союзников, хотя бы те, которые имеются здесь? – спросил Уркварт.

– Я не могу решить за всех один, – все так же не глядя на Уркварта, ответил Нокс. – Это не так просто.

С места порывисто поднялся Петчер. Неискушенный в вопросах войны, он полагал, что теперь, действительно, все будет зависеть от того, согласится или нет Нокс с предложением его дяди.

– Господин генерал, – с волнением заговорил Петчер. – Если мы не вернем Урала, то Англии будет нанесен колоссальный ущерб. Я прошу вас от имени правления нашей корпорации, от имени лучших специалистов Урала, от имени… – Он хотел сказать «рабочих Урала», но передумал и, вытирая выступивший на лице пот, продолжал: – От имени всех англичан, верните нам Урал. Пусть все союзники пошлют сюда свои войска, пусть наши солдаты, все как один, вступят в бой с красной бациллой. Мы не можем уступить им того, что должно принадлежать нам…

– А кто вам сказал, что мы уступим Урал? – усмехнувшись, спросил Нокс. Он хотел подчеркнуть, что все еще верит в успех своей миссии и в созданную им марионетку – верховного правителя России. Но неудачи на фронте, потеря огромной территории, ненависть большинства населения к колчаковскому режиму внесли некоторые изменения в его взгляды. Если раньше, когда американцы пытались расширить сферу своих действий в Сибири или на Дальнем Востоке, он вставал на дыбы, то сейчас он бы не возражал, чтобы они вплотную впряглись в колчаковскую колесницу и повезли ее до самой Москвы.

Так думал генерал Нокс, особенно после бегства из Челябинска, куда он приезжал, чтобы провести несколько совещаний и консультаций. Так, или примерно так, думали Уркварт и Петчер. Но совсем иначе мыслил полковник. Возражая генералу, он говорил: «Американцы нас обязательно надуют. Надо надеяться не на дядю, а на собственные силы. Англия всегда брала верх оружием, иначе поражение неизбежно». И вот сейчас, когда генерал заявил, что он не собирается уступать Урал большевикам, Темплер не выдержал и, как подстегнутый, вскочил с места.

– Я не знаю случая, когда бы война выигрывалась одними словами, и не понимаю, на что вы надеетесь, господин генерал, – раздраженно сказал Темплер. – Мы потеря ли Урал, теряем Сибирь. Скоро у нас останутся одни надежды и согнутая перед американцами спина. Такого позора Англия еще не переживала. Неужели вы до сих пор не можете понять этого, генерал?

Чтобы успокоить разволновавшегося полковника и вновь подтвердить свое мнение о том, что Урал будет снова возвращен, Нокс ответил:

– Я знаю, что говорю, господин полковник. На днях собирается совет Антанты. Он не допустит, чтобы больше вики торжествовали победу. Поверьте, что мы еще будем на Урале.

Эти слова Нокса окончательно вывели Темплера из терпения.

Всегда спокойный полковник был буквально взбешен. То вскакивая, то снова садясь, он выкрикивал одну фразу за другой. – «Соберется совет», – а толку что? В лучшем случае примут решение, а что это даст? Из Челябинска убежали французы, бегут чехи, убегаем и мы. Позор! Дураки. Они думают, что большевики – кучка случайных людей, какой-то сброд. А это сила, какой мы еще никогда не встречали. – Размахивая руками перед лицом генерала, он повторял: – Сила, сила… Не уничтожим мы ее, уничтожит она нас. Уничтожит, да, да, уничтожит.

Присутствующие опустив головы, с тревогой прислушивались к истеричным выкрикам полковника и стуку колес мчащегося на Восток поезда.

Глава пятьдесят первая

Многодневная битва за Челябинск не прекращалась ни днем ни ночью. Выполняя свой тактический план, белые выделили для прикрытия города особый отряд, влили в него полк сербов и стали с лихорадочной поспешностью готовиться к задуманному Колчаком окружению и уничтожению Пятой армии.

Вечером 23 июля, как только на западе стали слышны пушечные выстрелы, Кузьма Прохорович приказал рабочим дружинам ударить по белогвардейцам, обороняющим город, с тыла, а сам с группой железнодорожников начал операцию по уничтожению двух белогвардейских бронепоездов, стоящих на станции Челябинск.

Одним из рабочих отрядов, смешанным с партизанами, командовал Трофим Папахин. После порчи железнодорожной ветки между Карабашом и Кыштымом он с группой партизан ушел в Челябинск и тут вместе с большевистским Комитетом стал готовиться к борьбе за город.

Недалеко от города, в небольшом перелеске, отряд с ходу захватил в плен штаб сербского полка, оборонявшего город около железной дороги. Когда Трофим Трофимович заявил командиру полка, тучному, черноволосому с горбатым носом сербу, что он взят в плен отрядом челябинских рабочих, тот возмутился:

– Вы с ума сошли! Это ошибка, ошибка! – размахивая руками, кричал он. – Челябинск нас любит. Мы за белых, красный там, иди дальше.

– Давай, давай! Клади оружие, – напирала на пленного Дуня, направляя ему в грудь дуло нагана. Но серб не сдавался. Он никак не мог понять, каким образом в Челябинске могли оказаться вооруженные противники колчаковцев. Ведь его полк челябинцы только два дня назад отправляли на фронт с таким шумным торжеством, с такими громкими криками о братстве русских и сербов.

– Это ошибка, ошибка! – нажимая на «о», твердил серб. – Мы… ваши братья. Не надо так пугать.

– Иди к черту, – не выдержал Папахин. – Таких братьев не мешает к стенке ставить.

Зажатые с трех сторон, сербы несли большие потери. Пятясь к городу, они ждали помощи бронепоездов, которые вот-вот должны были появиться со стороны Челябинска.

Услышав сзади пение «Интернационала», сербы вначале не могли разобрать, что же это происходит, но когда из-за пригорка показались цепи рабочих, солдаты один за другим стали бросать оружие. Так прекратил свое существование белогвардейский полк сербов, на который командование обороны города возлагало большие надежды. Разгром полка в значительной мере предопределил отступление белогвардейцев по всей линии обороны. Атакованные с фронта частями Красной Армии и с тыла рабочими дружинами, они в панике бежали или сдавались в плен. Не помогли белогвардейцам и подготовленные ими бронепоезда. Железнодорожники сумели сделать так, что один из бронепоездов, не сделав выстрела, скатился с рельс, а второй, загнанный в тупик, не вышел оттуда, пока на него не села команда из красноармейцев.

В этот же день в городе был образован Ревком. Началась массовая запись рабочих добровольцами в Красную Армию.

Поголовный уход рабочих на фронт обеспокоил Кузьму Прохоровича, и он стал настаивать, чтобы на заводах осталось хотя бы небольшое количество людей.

– Сначала белым голову свернем, потом за заводы возьмемся, – отвечал каждый из рабочих, кому было предложено оставаться.

– Если заводы не будут работать, чем же воевать будем, – пытался убедить их Кузьма Прохорович.

– У белых отберем, у них прорва всего, американского, английского и черт-те знает чьего. Так что нам хватит.

– Голыми руками не отберешь, – не сдавался Кузьма Прохорович…

– А бронепоезда? А трофеи? – кричали добровольцы. – Разве мало беляки побросали винтовок. Соберем, всем хватит.

Вступление советских войск в Челябинск послужило сигналом для начала новой белогвардейской операции. В эту ночь батальон Леньки расположился в Казачьей станице, в нескольких верстах от города. Бойцы, утомленные многодневными боями спали, расположившись по амбарам и сеновалам казачьих дворов. На рассвете отборные части генерала Войцеховского, сосредоточенные в районах озер Агачкуль – Урефты, ударили в стык двух советских дивизий. На станицу напал лучший у белогвардейцев Михайловский полк. Посты охранения обнаружили наступающих с большим опозданием. Услышав выстрелы, Ленька выскочил на улицу, перемахнул через церковную ограду, и стал сзывать к себе мечущихся по улицам и переулкам бойцов. Их собралось около половины. Остальные или пали от выстрелов засевших на чердаках белогвардейцев, или были окружены колчаковцами и отбивались небольшими группами в разных местах станицы. Одной из таких наиболее сильных групп, засевших за каменной развалиной, была часть роты Чугункова.

В этой же группе оказался и Прохоров Калина. Им удалось тогда с Чугунковым спастись. Когда они попали в плен к отряду Назарова, воспользовавшись смертельным ранением командира батальона, они уговорили колчаковцев перейти на сторону Красной Армии.

В первое время группа успешно отбивала атаки белогвардейцев и даже заставила было их очистить одну из прилегающих улиц. Но через несколько минут по красноармейцам начали стрелять с тыла, с чердака соседнего дома. Хотя эта стрельба и не наносила красноармейцам большого урона, однако Калина видел, как начали нервничать бойцы. Выстрелы с тыла действовали на них сильнее, чем многократное превосходство находящихся впереди белогвардейцев. Он подполз к Чугункову, показал в сторону чердака.

– Пойду. Нужно уничтожить…

– Одному трудно. Возьми человека три бойцов.

– Нет, нет! Здесь они нужнее, – отмахнулся Калина. – Я справлюсь, – и, согнувшись, побежал в переулок.

Огибая пустырь, Калина заметил в конце улицы густую цепь белогвардейцев. Но это не остановило его. Вбежав в задние ворота, которые хозяин на свою беду не догадался закрыть, Калина увидел, что стреляли не только с чердака, а в небольшом проломе в воротах по красноармейцам целился здоровенный, толстозадый хозяин дома. Двор был заставлен подводами, нагруженными домашним добром беженцев. Не целясь, Калина выстрелил казаку в спину. Но тот, судорожно цепляясь за ворота, поднялся на ноги и, увидев Калину, стал поднимать винтовку, не сводя глаз с противника. Калина выстрелил снова. Казак упал.

С чердака по красноармейцам стреляли Абросим и поп Авдей. Увлекшись стрельбой, они не заметили, как на чердаке появился Калина. Расчет был короткий. Два выстрела навсегда оборвали жизнь этих двух подлецов.

Завладев двумя винтовками, Калина стал оборонять тыл своих друзей, с трудом отбивающихся от наседавших врагов. Но спасти их от гибели он не мог. Стреляя, Калина видел, как выронив из рук винтовку, упал навзничь Чугунков, как один за другим гибли его соратники. Вскоре он уже и сам не слышал выстрелов влезших на чердак белогвардейцев и не чувствовал, как его рубили шашками.

Иначе сложилась обстановка там, где около комбата собралась значительная часть красноармейцев. Отбив атаку, Ленька начал выводить бойцов на окраину станицы. Колчаковцы пытались было окружить отступающих в конном строю. Рассыпавшись, на красноармейцев поскакали две сотни казаков. Из-за плетней защелкали выстрелы, полетели гранаты. Не выдержав отпора, казаки повернули обратно, оставив около плетней несколько десятков убитыми. Отбив атаку, красноармейцы отступили в сторону Челябинска, унося с собой раненых товарищей.

Глава пятьдесят вторая

Вокруг Челябинска несколько суток днем и ночью гремела канонада, кипели кровопролитные бои.

Красные хотя и отступали, но делали это организованно, готовясь к контратаке.

Рядом с полком Редькина, с одной стороны дрался полк питерских рабочих, с другой – отряд челябинцев.

Это были части ударной группировки, создаваемой командованием пятой Красной Армии для нанесения врагу ответного удара…

Еще вечером, накануне решающего сражения, Кузьма Прохорович Луганский прибыл в отряд челябинцев, чтобы лично участвовать в предстоящем бою, которому было суждено решить судьбу города. Луганский понимал, как много завтра будет зависеть от морального состояния бойцов. Раздавая привезенные из города папиросы и другие подарки, он находил для каждого теплое, задушевное слово.

– Видал? – спрашивал он огромного кузнеца, подавая ему вместе с двумя пачками сигарет, игрушечный револьвер.

– Ванькин! – прижимая к себе игрушку, радостно воскликнул кузнец.

– То-то же… Сам прибегал. Отдай, говорит, папе. Пусть беляков стреляет. А я с голубятника смотреть буду, если какая нетяга, мы с Колькой тоже придем…

Боец взял подарки и, отходя в сторону, растроганно качал головой.

– Ну, чего ты на меня так смотришь, – делая непроницаемое лицо, спрашивал Кузьма Прохорович молодого белокурого парня.

– Да я хотел…

– Вешали вместе с Кузьминишной, восемь фунтов, и Верочка здорова. А он пищит, что твой соловей. Победимом назвали…

Парень едва не заплясал от радости.

– Фоминишна сама сюда собиралась, да я рассоветовал, – говорил Луганский пожилому машинисту с грубыми, потрескавшимися руками. – Ребятишки, как их бросишь в такое время? Просила сказать, что Чернявка отелилась.

– Ну, слава богу, – удовлетворенно вздохнул машинист, – ребятам теперь куда сытнее будет. А Фоминишне здесь делать нечего. Без баб обойдемся.

– Как думаешь, отступать еще будем? – зажигая спичку и закуривая вместе с железнодорожником, спрашивал Кузьма Прохорович.

– Да куда же еще отступать-то, если город вон рядом, – хмуро отвечал машинист. – Хватит уж, отступали, пора и честь знать.

Поручив раздачу остальных подарков приехавшим с ним членам комитета, Кузьма Прохорович пошел в окопы и там прочитал наказ рабочих и их семей, обращенный к защитникам города. И всюду после чтения наказа, с требованием не отдавать врагу родного города, бойцы клялись ни отступать ни на шаг.

Не дремали и враги. Вечером Федор Луганский получил от генерала Войцеховского приказ перейти утром всем полком в наступление и разгромить противостоящий ему «сброд» челябинцев, а затем, ворвавшись в город, ударить в тыл обороняющим город от отряда Косьмина.

Федор решил сам участвовать в атаке. Он видел, что наступил его решительный час: может быть, последняя возможность прославиться и подтвердить свею правоту…

Перед ним лежал родной город. Здесь он родился, вырос и возмужал. Здесь знакома каждая улица, каждый переулок. Здесь живут его родители, соседи, друзья по работе. Федор был полон решимости победить.

«…Иначе не может быть, – рассуждал он. – Пусть дорога к городу будет проложена по трупам, пусть меня проклинают за это, но я не могу поступить иначе. Не могу. Завтра, именно завтра, решается вся моя судьба, – думал Федор. – И я должен безжалостно уничтожать каждого, кто встанет на моей дороге. Другого выхода у меня нет».

Рано утром, после небольшой артиллерийской подготовки, Луганский приказал полку начать атаку. Сам он находился на опушке березового леса, перемешанного с молодой осиной. В лесу сосредоточилась конная группа из нескольких сот всадников, подготовленная для рейда в тыл. Ее-то он и решил вести, как только наметится благоприятная обстановка.

Примерно сажен триста непаханной низины, покрытой молодым мягким солончаком, разделяли окопы противников. Перед атакой стороны располагались на склонах небольших, заросших лесом бугров. Роса только еще начала падать, и в низине бродили белые клубы тумана. По приказу Луганского полк пошел в атаку тремя цепями с интервалами в пятьдесят сажен. Впереди цепей, с винтовками наперевес шли полупьяные офицеры.

Половину пути наступающие прошли без задержки, но как только передняя цепь достигла низины, с противоположного бугра гулко раздался одинокий выстрел, за ним второй, третий. Через несколько секунд весь бугор защелкал винтовочными выстрелами. Потом застрекотали два пулемета. Цепи белых залегли и стали продвигаться перебежками. Но чем меньше оставалось расстояние до цели, тем короче и короче становились перебежки, тем длиннее паузы. Атака явно захлебывалась, а огонь с бугра все нарастал. Нужны были особые, энергичные меры. По звукам выстрелов Луганский определил, что правый фланг полка, там, где был сосновый бор, почти не обстреливался. Как видно, красные меньше всего ожидали атаки в этом месте. Вскочив на стоящего за кустами буланого коня, он вынул из ножен шашку и с криком «За мной!» поскакал к лесу. Расчет был прост. Луганский хотел лесом выйти в тыл противника и оттуда атаковать вовлеченных в бой челябинцев.

В это же утро Трофим Папахин с группой бойцов в несколько десятков человек был послан для охраны перевязочного пункта. Но он опоздал. Кавалеристы Федора Луганского, проскочив жидкую оборону, напали на перевязочный пункт, расположенный в бору, раньше, чем Папахин подошел к палаткам. Началась дикая расправа над ранеными красноармейцами и безоружным персоналом.

Белые рубили расползавшихся в разные стороны раненых, изрубили метнувшуюся из палатки Дуню. Бойцы Папахина не успели еще сделать ни одного выстрела, а большинство раненых и половина работников пункта были уже уничтожены. Валялась на земле сбитая лошадью Мария Яковлевна, которая работала на пункте. Как бы прикрывая ее своим телом, широко взмахнув руками, на нее упал с разрубленной головой доктор Шамильчик.

Когда красноармейцы, укрывшись за деревьями, открыли огонь и колчаковцы начали один за другим валиться с лошадей, Луганский понял, что дальнейшая задержка отряда может привести к тяжелым потерям. Тогда он, не ввязываясь в бой с бойцами Папахина, повернул отряд и повел его в тыл челябинцам.

Одним из первых скачущую лаву кавалеристов заметил Кузьма Прохорович, стоявший около пулемета у развалины когда-то стоявшего здесь кирпичного строения. Он приказал повернуть пулемет, а сам побежал к лежащей на опушке леса цепи рабочих и, захватив там около двух десятков бойцов, бегом повел их к пулемету.

Расположившись по обеим сторонам пулемета, горстка храбрецов открыла огонь по несущейся на них лаве. Может быть, им удалось бы отбить белогвардейцев, если бы не случилась беда: пулемет, поперхнувшись, неожиданно умолк. Заело ленту. Стреляя с колена, Кузьма Прохорович видел, как на него, блестя поднятой шашкой, несся всадник на буланой лошади. Сменив обойму, он снова поднял винтовку и только теперь увидел, кто был наседающий на него враг.

Трудно сказать, что произошло в последний момент. Может быть, помешала торопливость, а может быть, дрогнувшее отцовское сердце – посланная им пуля пощадила пригнувшегося к гриве буланого коня всадника. А Федор узнал отца только тогда, когда сабля тупо лязгнула по черепу. Совершив это злодейство, Федор не только не остановился и не помог упавшему отцу, но догнал бегущего пулеметчика, начал рубить его окровавленной шашкой. Покончив с пулеметчиком, Федор оглянулся назад и тут увидел, что его кавалеристы, топча лошадьми ткнувшегося в сухую траву зарубленного им отца, поворачивают обратно. Вначале он не понял, почему они это делают, но, взглянув в сторону Челябинска, увидел высыпающих из-за пригорка красных кавалеристов. Луганский впереди всех поскакал обратно к лесу, надеясь опередить красных и вырваться из окружения, в которое попал его отряд.

Получив сведения о нападении белогвардейцев на перевязочный пункт и о выходе в тыл конницы белых, Алексей попросил Машутку поехать на перевязочный, а сам, не медля ни одной минуты, поскакал к резервным эскадронам.

На перевязочном пункте Машутка застала страшную картину. Обезумевшая от горя Мария Яковлевна вместе с оставшимися в живых работниками пункта и бойцами Папахина, старались спасти тех, в ком еще теплились признаки жизни. Машутка, решив, что ей нужно немедленно доложить о случившемся на перевязочном пункте Алексею и просить о помощи, повернула коня обратно.

Миновав лес, девушка поднялась на бугор. Внизу по направлению к лесу скакал отряд белогвардейцев, наперерез ему неслась лава красных кавалеристов. Машутка направила коня к тем, что были справа. Она поняла: белогвардейцы не успеют уйти в лес, Алексей перехватит дорогу раньше, чем белые доберутся до леса. Прошло еще несколько секунд. Приблизившись, Машутка узнала скачущего впереди колчаковцев командира. Хватаясь за кобуру, видела, как вздыбились кони Федора Луганского и Алексея, как, блеснув на солнце, сцепились две шашки, как упал с лошади Луганский.

В этот жаркий день двадцать девятого июля прорыв кавалеристов под командованием Луганского и разгром ими перевязочного пункта был единственной «победой» белогвардейцев. Разбитые, они неудержимо покатились назад, к Тоболу.