Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)
Федор Зуев угрюмо стоял около огромного стола, искоса поглядывая то на хозяина, то на сидящего в углу полковника Темплера. Наконец Петчер спросил:
– Ты давно был в Петербурге?
– Я?
– Да. Ты, гражданин Зуев. Федор понял, куда клонит Петчер.
– Про такой город я слышал. Кажется… Царь там жил.
А быть не приходилось, – ответил он, почесав за ухом.
– А где ты работал до войны?
– В Карабаше.
Темплер поднялся, подошел к столу, тяжело посмотрел Зуеву в глаза и увидел в них такую ненависть, что ему даже стало не по себе.
– Большевик? – глухо спросил Темплер.
– Я только истопник и кучер. Где уж мне.
Петчер вскочил с места. Одно слово «истопник» вывело его из равновесия. Грея убили истопники. Теперь он вспомнил: фамилия одного из них была Зуев. Его бросило в жар. Держать в своем доме такого истопника – это значит подготовить себе участь Грея.
– Ты знал мистера Грея? – вытирая платком вспотевший лоб взвизгнул Петчер. – Служил у него?
– Нет, не знал и не служил.
– Врешь! Убийство Грея – твоих рук дело…
– Нет, не моих, – сделав решительный жест и в такт пристукнув деревяшкой, сказал Федор. – Это про моего братана болтали тогда…
– У тебя брат есть? Жил в Петербурге?
– Да несколько месяцев. Говорили, что он работал у мистера Грея.
– А где он сейчас!
– Не знаю, ушел в армию и не вернулся. Скорее всего убит.
Петчер вопросительно посмотрел на полковника. Но лицо Темплера было непроницаемо.
– Иди к себе, – обращаясь к Федору, сказал Петчер. – Я верю, что ты говоришь правду. Иди…
Проводив взглядом Федора до самой двери, Петчер снова посмотрел на полковника.
– Вы что, в самом деле поверили ему? – Недовольно спросил Темплер.
– Нет! Я не хотел его спугнуть. Нужно провести следствие. Я позвоню господину Ручкину.
– Звоните и немедленно. Ошибки нет. Это тот самый Зуев… Большевик… Бандит…
Петчер взялся за телефон. Он торопился не меньше, чем полковник.
Прямо от Петчера Зуев зашел к сторожу корпорации. Через час тот принес указание большевистского комитета. Зуеву предлагалось немедленно покинуть завод. Указывалось село, где он должен был обосноваться и ждать указаний подпольного комитета. В это же время поступило распоряжение Петчера подать к крыльцу лошадь. Зуев на прощанье сказал сторожу:
– Теперь ты за меня остаешься, смотри не зевай. Главная каша здесь варится…
– Знаю, – спокойно ответил сторож. – Буду смотреть…
Федор запряг лошадь. Старательно пересмотрел содержимое ящика около сиденья.
Через несколько минут на крыльце появился Ручкин. «Не тот», – подумал Федор, сдерживая рвавшегося вперед жеребца.
– В милицию, – не глядя на Федора, сказал Ручкин, – да поскорей…
Федор за первым поворотом остановил лошадь.
– Гайка отвинчивается, – показывая на – заднее колесо, сказал Федор и стал открывать ящик. Ручкин машинально наклонился в сторону, чтобы взглянуть на колесо.
Проходившая мимо женщина онемела от испуга, увидев, как тяжелый ключ, описав дугу, опустился на голову, седока, и только когда лошадь скрылась за поворотом, она диким голосом закричала:
– Убили! Караул, убили, антихристы!
На завод спускались сумерки. Прискакавшие милиционеры бросились в погоню. Но Кыштым не мал, и времени прошло больше часа. Пока приводили в чувство Ручкина, пока расспрашивали очевидцев, стало уже совсем темно. Лошадь нашли в десяти верстах от завода. Зуев исчез…
Глава двадцать третьяВ мутном осеннем рассвете кричали охрипшие петухи, изредка тявкали собаки. Поселок за пригорком считался за белыми. Здесь проходила линия фронта. Впереди идущих сквозь редко падающие хлопья снега зачернел лес. Шли, напряженно всматриваясь в мозглую даль. Вот от группы отделились двое провожающих. Вдруг передний упал на землю, за ним второй. Вдоль опушки рысили пятеро конных. Это ночной разъезд белых возвращался в поселок. Пропустив его, парни поползли вперед. Снег повалил гуще, видимость стала сокращаться еще больше. Но парням это было только на руку. У самого леса, словно широкая лента, белела полоса запавшей снегом дороги, на ней едва заметные конские следы. Парни поднялись, вошли в лес. Никого.
Укрывшись за замшелой сосной, один из разведчиков остался наблюдать, второй побежал к Карпову с радостной вестью – белые прячутся по избам, проход свободен.
Распростившись с провожающими, группа двинулась в глубь леса. До наступления дня нужно как можно дальше оторваться от фронтовой полосы. Шли один за другим, след в след. Впереди, саженях в двухстах, Редькин, за ним Алексей, потом остальные. У всех одна забота: во что бы то ни стало обмануть врага, незамеченными добраться до цели. А дойти до нее не просто. Из трехсот верст пути половина проходит по густо населенной местности. В каждом крупном русском поселке белогвардейские дружины. На хуторах русские мироеды и немецкие колонисты готовы перегрызть глотку каждому, кто будет заподозрен в сочувствии красным. В башкирских деревнях лютуют муллы и кулачество.
Бедняки или ушли с Красной Армией, или, подавленные террором, молчат, стиснув зубы. Кое-кто из середняков все еще продолжает колебаться, не зная, к кому примкнуть лучше.
В штабе было принято решение продвигаться по ночам. На первую дневку группа остановилась в избе лесного сторожа. Ни один мускул не пошевелился на его лице, когда красноармейцы один за другим входили в избу.
– Здравствуй, дед! – приветствовал хозяина Редькин, первым вошедший в незапертую дверь.
– Здравствуй! – спокойно ответил сторож, продолжая подвязывать лапоть.
– Один? – спросил Михаил, бегло осматривая помещение.
– Нет, с богом и духом святым.
– Ну вот и мы еще в компанию, – засмеялся вошедший в избу Алексей, – теперь совсем будет весело.
– Кому, может, и весело, – исподлобья осматривая пришедших, ответил сторож, – а кому и нет.
– Отчего же, старина? Власть теперь у нас новая, по рядки хорошие, живи не тужи…
Закончив подвязывать лапоть, старик грубовато ответил:
– Не мели, чего не следует. Думаешь, не вижу, кто такие?
Алексей протянул старику руку.
– Если видишь, то это еще лучше. Будем друзьями.
– Да уж я вам не враг, – усаживаясь на лавку, ответил старик, – зачем пожаловали-то?
– Передневать хотим.
Старик засопел, покосился на снятые и сложенные в угол котомки, обвел немигающим взглядом разрумянившиеся лица пришедших и, отвернувшись к окну, сказал:
– Не очень умно придумано. Белые рядом. Лучше бы двигались вперед. Здесь сидеть опасно, – и, показывая в окно, добавил:
– Того гляди нагрянут. Каждое утро за дровами приезжают.
– Много? – спросил Алексей.
– Нет, человека четыре, иногда пять.
– В избу заходят?
– Всякое бывает, когда заходят, а когда и нет…
– Ну пятеро не страшно. Справимся, – сказал Алексей, снимая полушубок. – Где хуже, сказать сейчас трудно.
Давайте будем пока чай кипятить. Иди, Михаил, за водой.
Через несколько минут под треногой затрещал костер.
В избе стало веселее. За неимением чайника на треногу поставили ведро.
Сторож сидел на лавке и угрюмо смотрел в окно, казалось, что он забыл о прибывших и думал о чем-то совершенно другом.
Алексей сел около стола, рядом с ним поместился Мальцев. Пронин и Пустовалов разбирали провизию, Редькин возился у огня.
Как ни странно, но Алексей до сих пор еще не решился заговорить с Мальцевым о Машутке. Последние дни он особенно страдал и почти не переставая думал о ней. Пустовалов передал ему содержание Машуткиного письма, рассказал о необыкновенной встрече ее с отцом. Но ни отец Машутки, ни Пустовалов не могли понять, почему она пошла в белую армию. И никто из них не мог объяснить, что значат в конце концов ее путаные слова о мести красным.
Сейчас, когда все неотложное было позади, Алексей, пытливо вглядываясь в задумчивое похудевшее лицо Мальцева, осторожно подбирая слова, спросил:
– Не пойму я, Никита Сергеевич, что все-таки заставило Машу пойти к белым? На авантюристку она не похожа, и голова у нее на плечах вроде не плохая, сама могла рассудить, что к чему, а вот, поди ты, какая глупость…
Мальцев посмотрел на Алексея.
– А откуда ты ее знаешь?
Алексей рассказал о знакомстве с Машуткой у Пустоваловых и тут же добавил, что она ему очень понравилась своей простотой и душевностью.
И тогда Мальцев не выдержал:
– Обманули ее! Обманули, подлецы!
– Кто же мог это сделать? – сдерживая волнение, спросил Алексей.
Мальцев, тяжело вздохнув, долго молчал.
– Ее обманули. Маша на такое подлое дело ни за что бы не решилась. – Он с тоской посмотрел на Алексея и глухо добавил: – Повидать бы ее, да ведь разве потом, когда кончим дело. – И вдруг сердито: – За такое и по затылку ей надавать не грех.
– А почему, Никита Сергеевич, вы думаете, что ее обманули? – спросил Алексей, хотя понимал, что разговор об этом бередил рану Мальцева. Но ведь и ему, Алексею, было нелегко.
Выслушав Карпова, Мальцев поднял голову, медленно покачал ею и глухо заговорил:
– Иначе не может быть. Я знаю свою дочь. Она еще молода и доверчива. И мне кажется, что… – Он помолчал, как-то сбоку покосился на Алексея и сказал почти шепотом: – Меня ведь красные арестовали. На этом и обманули.
Иначе не может быть. Поверила, не разобралась. Кругом волки. У меня там немало врагов осталось, вот они и воспользовались. Не надолго это. Разберется, поймет. Не может она им служить, не может!
Мальцев схватился обеими руками за голову и так горестно посмотрел на Алексея, что тот понял: дальше говорить об этом не следует, эти разговоры ничего, кроме мук и сомнений, не принесут.
Мысли Алексея оборвал голос Редькина.
– Готово, друзья! Давай на стол собирать будем, – закричал он, стаскивая с треноги ведро. – С утра да с морозца горяченькой водички выпить совсем не плохо. Не зря башкиры говорят: «чай не пьешь – какая сила будет». Только вот чая-то у нас тово… Нет… Ну да ладно, от этого революция не пострадает.
Пронин с Пустоваловым поставили на стол жестяные кружки, положили по ломтику хлеба на каждого. Пригласили хозяина, но он отказался.
– Чего мне вас объедать, я сыт. Поберегите припасы для себя, они вам еще, ох, как сгодятся. – Потом он сходил в сени и, возвратившись, положил на стол большой кусок вареной и замороженной козлятины. – Вот ешьте, да не думайте, что последнее, у меня мясо всегда есть, в лесу живу.
– Спасибо, старина, – обрадовавшись гостеприимству хозяина, – ответил Алексей. – Но ты и сам садись с нами.
– Нет, благодарствую. Ешьте на здоровье, а я лучше в окно погляжу.
Алексей понял, что старик беспокоится, как бы не нагрянули белогвардейцы. Помолчав, он сказал:
– Ты не сердись, отец. Мы понимаем, что если белые узнают про нас, то тебе не поздоровится. Но у нас не было другого выхода.
Старик долго не отвечал, потом, как видно, решившись, заговорил:
– Не думайте, что не понимаю, что к чему. У меня в красных два сына. С беляками мне в мире все равно не жить. Они думают: мы не видим, что в руках-то у них та же нагайка, что и при царе. Да народ-то теперь не тот, чтобы изголяться над собой разрешил. Хватит уж, натерпелись.
– Но пока не видно, чтобы народ у вас на дыбы встал, – заметил Алексей.
– Это как смотреть будешь. Вот у нас вчера в селе сходка была, дракой кончилась. Список зачитывали добровольцев. Семьдесят человек решило начальство записать. Тут же грозить начали. Дескать, если не пойдете, силой погоним. Ну наши вопрос поставили: хотим послушать, что сами добровольцы скажут. Оказалось, больше половины не записывались и пойти не хотят. «Если, говорят, мобилизация, насильно, тогда другое дело, а добровольно сами идите». Ну и пошло, и пошло. Председатель ругаться стал: «Такие-сякие, не мазаные, это вы, – говорит, – мобилизацию хотите, чтобы к красным перебежать», – и давай читать телеграмму, а в ней просьба карателей прислать. «Если, – кричит, – не запишетесь, сегодня же пошлю ее в город. А завтра ждите гостей. Но, – говорит, – знайте, придется вам плакать красными слезами. Кнут-то в добровольцы все равно загонит». Тут кто-то из наших возьми да камнем в его и запусти, да так ловко, сукин сын, что его со стола как ветром сдунуло. – Старик рассмеялся и добавил:
– Ихних человек десять драться набросились, да их скоро уняли. Одного, кажется, совсем уходили. На этом сходку и кончили. А к вечеру… – Старик запнулся и показал на окно:
– Вот принесла нелегкая. Раз… два… пять человек. Сам Кумря с ними. Главная сволочь…
Из леса прямо к дровам подъезжали пятеро саней. Около поленницы с передних саней соскочил, одетый в новенький дубленый полушубок, в черные валенки и шапку-ушанку, здоровенный прапорщик. Дождавшись, когда солдаты начнут накладывать дрова, он, поправляя на поясе револьвер, сдвинул набекрень ушанку и, еще раз что-то крикнув солдатам, вразвалку пошел к избе.
Алексей вопросительно посмотрел на товарищей.
Первым на немой вопрос командира ответил Мальцев:
– Взять без шума.
Алексей показал на заднюю стену.
– Вставайте там. Как только войдет, отрезайте дорогу от двери. А тебя, – сказал он, обращаясь к хозяину, – придется связать, ложись на скамейку, – и тут же быстро связал ему руки и ноги. Потом зашел за печь и присел около шестка.
Рванув дверь, белогвардеец, не обметая с валенок снега, вошел в избу.
– Здорово, хозяин! Как… – увидев связанного сторожа, Кумря осекся. Почувствовав неладное, он быстро повернулся к двери, но оттуда смотрело два дула револьвера. Растерявшись, Кумря бросился за печь, из-за шестка поднялся Алексей.
Прапорщик не сопротивлялся, его обезоружили, связали руки, усадили на лавку, стали спрашивать, и он все рассказал.
Ближайшая часть белых стояла в десяти верстах. По направлению к тылу белых близко не было.
Когда солдаты закончили накладывать дрова и вывели лошадей на дорогу, Кумрю отпустили. Он дал слово, что никому ничего не скажет, Алексей не верил Кумре, но убивать его не мог. Такой исход дела грозил хозяину неминуемым расстрелом.
Поблагодарив хозяина, красноармейцы, не дожидаясь вечера двинулись вперед, а через три часа в сторожку прискакал белогвардейский отряд в два десятка человек. Хозяин все еще был связан, поэтому и не мог знать, в какую сторону ушли красные.
Бросившись в погоню, командир белогвардейского отряда твердо рассчитывал в течение ночи настичь идущих в тыл красноармейцев.
Глава двадцать четвертаяК вечеру группа Карпова пересекла лес и подошла к небольшому поселку. В крайнем большом крестовом доме шло гулянье. В комнатах ярко горели шарообразные «молнии», слышалась гармошка. В одном месте гремела плясовая, в другом – песни, в остальных комнатах тоже шумели и кричали пьяные люди.
Алексей остановил товарищей на гумне, пошел к дому. Подкравшись к воротам, осторожно нажал на щеколду малых ворот. Из-под крыльца выпрыгнула мохнатая собака. Подняв голову, потянула в себя воздух и, как видно, окончательно растерявшись от частого в тот вечер появления новых людей, лаять не стала, а лишь заворчала и снова вернулась под крыльцо. Двор был заставлен парами и тройками лошадей, укрытых попонами и коврами.
Две пары коней в блестящих сбруях стояли привязанными к верьям прямо на улице. Убедившись, что во дворе никого нет, Алексей вернулся на улицу, отвязал стоящие у ворот упряжки, повел их к гумну.
Обрадованные Марцев с Прониным за несколько минут перепрягли коней гусем и, уложив котомки, взялись за вожжи.
Ехали всю ночь. Только утром покормили на скорую руку лошадей и снова в путь. За сутки сделали половину пути.
Сняв с лошадей попоны и завертываясь в них, попеременно спали. Лошади к концу дня совершенно выбились из сил. Алексей решил остановиться, хотя и опасался погони.
Рассчитывая на то, что белые предупредят дружины впереди лежащих волостей, Алексей вел отряд в обход больших населенных пунктов, то и дело отступая от принятого направления.
Этим он не только избегал встреч с дружинами, но и сбивал с толку командира преследователей.
Ночевали на краю поселка в доме зажиточного мужика. Угрюмый хозяин, догадываясь, с кем имеет дело, даже не предложил приехавшим чая, поэтому Редькин был вынужден сам взяться за самовар и произнести целую речь о русском гостеприимстве.
– Ты, что же, хозяин, и чайком угостить нас не хочешь, – стаскивая с предпечка самовар, ворчал Михаил.
Воды, что ли, жалко. А знаешь ли ты, что по русскому самому древнему обычаю гостей испокон веков досыта кор мили, водочкой угощали и самым лучшим питанием благо устраивали. Потому гость – это первейший тебе человек.
А у тебя, что же, если не взяться самому по части самовара, то, видать, дождешься чая, когда черт подохнет, а он еще не хварывал.
Слушая речь Редькина, мужик крутил косматой головой, порываясь куда-то бежать. Он готов был сделать что угодно, лишь бы молча, без лишних слов. Заметив это, Михаил взял с прилавка ведро, сунул его мужику в руку:
– Иди, тащи воды!..
Мужик словно этого только и ждал. Схватив ведро, он исчез в двери, громко простучал сапогами по сеням, по ступеням крыльца и, сильно хлопнув воротами, побежал к колодцу, рундук которого виднелся у плетня на другой стороне улицы.
Теперь дело с приготовлением чая пошло полным ходом, Михаил говорил, что нужно делать, мужик сейчас же шел исполнять.
Наблюдая, как Редькин распоряжался хозяином, и как тот беспрекословно делал все, что он ему говорил, Редькин, Пустовалов недоуменно качал головой.
– Углей надо, – командовал Редькин, и хозяин стремглав бежал в сени, шумел по углам, а вернувшись в комнату, ставил около самовара трехногий глушитель.
– На! Не жалко, – говорил он, смотря в пол.
– Собирай на стол, – предложил Редькин. И мужик побежал на вторую половину дома, принес скатерть, посуду.
– Пожалуйста, с собой поди не возьмешь! – стонал хозяин от жадности и страха.
– Хлеба надо бы с чаем-то, – продолжал Редькин. Мужик поцарапал затылок, несколько раз крякнул.
– Ну, ладно уж, принесу. – И сейчас же принес хлеба.
– А, как у тебя в отношении мяса? Может, барана или телка для гостей не пожалеешь. Не плохо бы. А?.. – продолжал выпрашивать Михаил.
Но мужик сделал вид, что он этого вопроса не расслышал и, не тронувшись с места, угрюмо смотрел в угол. Улыбнулся он только один раз, когда Алексей предложил ему деньги за взятый фураж и хлеб.
– Этот и с нами пойдет и с белыми тоже, – наливая чай, проворчал Мальцев, когда хозяин, закончив все дела, ушел к себе.
– С тем, кто погромче прикрикнет и поменьше попросит, – согласился Алексей.
Ночь дежурили по двое, один на улице, второй во дворе.
Когда забрезжила заря, стали собираться в путь. Но дежуривший у ворот Пустовалов доложил, что с бугра спускается отряд кавалеристов. Поняли, что это погоня.
Запрячь лошадей они могли еще успеть, но выехать незамеченными было уже невозможно. Спрятаться во дворе, значило, запереть себя в ловушку. Белогвардейцы, наверняка, будут наводить справки в крайнем доме и сразу же обнаружат их. Тогда Алексей принял смелое решение. Распорядившись, чтобы упряжки увели за дом, побежал в избу, надел на себя хозяйский старенький тулуп, натянул на голову такую же старую шапку и, взяв ведро, пошел через улицу к колодцу. Он еще не успел опустить бадью, как его окружили белогвардейцы.
– Эй, дядя! Ты давно здесь ходишь? – свирепо взмахнув нагайкой, закричал командир отряда.
– Нет, недавно, а што? – вытаращив сразу поглупевшие глаза, ответил Алексей.
– Ты не видел, не проезжали тут на двух подводах пятеро…
– Чаво не видел, – загнусавил Алексей, – у меня ночевали, вот только уехали. Сено, овес взяли, бандиты, а платить дядя будет, сволочи…
– Куда уехали, куда?
– На Мурлыковку, вон за тот бугор, – показал Алексей в правую сторону, туда, где в семи верстах стояла небольшая Мурлыковка.
– Давно? – нетерпеливо крикнул белогвардеец.
– Чаво давно? Полчаса, поди, не больше.
Белогвардеец пришпорил взмыленного коня, что-то прокричал своим подчиненным, и отряд скрылся в переулке. Сняв шапку, Алексей разгладил взмокшие волосы, облегченно вздохнул и побежал через улицу. Через несколько минут две пары лошадей мчались по направлению на Сомовку.
Таким образом было выиграно десять-двенадцать верст. Догадавшись в Мурлыковке, что их обманули, белогвардейцы вернутся обратно, чтобы узнать, куда же уехали красные, а заодно захотят рассчитаться с обманщиком.
Отдохнувшие лошади шли хорошо. Позади осталось не менее пятидесяти верст. Белые не появлялись. На одном из немецких хуторов Карпов решил заменить лошадей. На это потребовалось не больше полчаса, но и этого оказалось достаточно, чтобы белогвардейцы, сменившие лошадей раньше, приблизились на расстояние видимости.
Карпов велел ехать как можно скорей, и они оторвались от погони. Этому помогла еще остановка белогвардейцев для новой смены коней. Правда, всех лошадей им заменить не удалось, и часть кавалеристов отстала от отряда. Зато остальные всадники быстро настигали беглецов.
Через несколько часов им удалось начать обстрел убегающих. К этому времени лошади беглецов снова выбились из сил и едва передвигали ноги. Белые были в полуверсте. Перед Алексеем встала необходимость принимать новое решение. Поднявшись на бугор, увидели внизу деревню, за ней по всему горизонту синел бесконечный лес. С севера усиливался ветер, начал падать мягкий пушистый снег. Похоже, что приближалась вьюга.
– Эх, черт! – отогнув воротник тулупа, крикнул Алексей, сидящему на задке рядом с ним Мальцеву. – Лес. Еще два часа, и мы были бы там. Войти в лес белые не рискнут.
– Что же думаешь делать? – спросил Мальцев.
– Придется драться, так мы им не дадимся. А там посмотрим.
У въезда в село стояла приземистая церквушка, рядом большой дом с крытыми воротами. Двор обнесен каменной стеной, сзади и сбоку – коньком тесовая крыша.
– Давай к воротам, – показывая пальцем на поповский дом, скомандовал Алексей сидящему на переднем сиденье Редькину. – Здесь попробуем отбиваться до ночи. Выбора у нас нет., Успели завести лошадей под сарай, втащить груз в сени и закрыть ворота. Старый, с плешивой головой, с бородой до пупа поп до того перепугался, что, спрятавшись за дверь, не переставал креститься и бормотать одну молитву за другой.
– Господи, спаси живот раба твоего, не дай душе праведника изыдеть на поле брани…
Между тем семь человек белогвардейцев подъехали к дому, остальные стояли поодаль, командир затарабанил черенком по воротам.
– Открывай! Все одно теперь никуда не денетесь.
– Врешь! – крикнул в ответ Алексей, и за ворота полетели три гранаты. Белогвардейцы пришпорили коней, но было поздно. Три солдата были убиты, еще трое ранены, один смертельно, среди раненых был и командир.
Отступив, колчаковцы начали обстрел поповского дома. Пули прошивали деревянные стены, раздробили зеркало, продырявили самовар. Поповские домочадцы подняли невообразимый крик. Когда одна из пуль ранила руку матушки, поп, как ошалелый, бросился во двор, выскочил за ворота и в одном подряснике, подняв впереди себя крест, побежал к стреляющим. Вздрагивая от страха и перевешивая слова молитвы с плачем, он объяснил колчаковцам, какой опасности подвергается его семья и сами колчаковцы и в какой безопасности находятся спрятавшиеся за каменной стеной их враги.
Беснуясь от злобы, колчаковцы прекратили стрельбу. Они установили за домом наблюдение и решили ждать утра. Рассчитывали, что к утру подойдет из соседней волости дружина. Туда с приказом был направлен солдат. К утру же могли подъехать и отставшие кавалеристы. Большего колчаковцы сделать не могли, их осталось всего восемь человек, а за каменной стеной было пятеро вооруженных наганами и гранатами большевиков.
Когда белогвардейцы прекратили стрельбу, Карпов с Михаилом обследовали двор. В каменной конюшне у попа стояла тройка хороших лошадей.
Метель усиливалась. Видимость все больше сокращалась.
Ждать утра – значит, готовить себя к смерти.
– Запрячь тройку поповских лошадей в палубок и рвануться, – предложил Редькин. – Попу своих оставим, анафеме не предаст.
– У нас нет винтовок, нечем отстреливаться, – выслушав Редькина, ответил Алексей.
К командиру подошел Пронин, и как всегда спокойно сказал:
– У ворот трое убитых. У всех винтовки. Разреши, я сползаю.
Алексей молчал. Посылать Пронина было опасно.
– Винтовки дело хорошее, но тебя могут пристрелить. На это я согласиться не могу. А впрочем… Обожди – и пошел в дом.
– Послушай, хозяин! – сказал Алексей, разыскав попа. – Ты священник и твоя обязанность заботиться о страждущих.
Поп с недоумением и страхом смотрел на Алексея.
– Скоро ночь. У ворот лежат три человека, разыгрывается буран, сверху валит снег.
Заплывшие глазки попа скользнули к полу.
– Я только что творил молитву по убиенным.
– Но двое из них еще живы, шевелятся. Мы просим, чтобы ты принес их сюда. Понимаешь, что сами мы сделать этого не можем.
Поп насторожился. Ему не хотелось идти к лежащим за воротами солдатам. Мало ли что могут подумать колчаковцы.
– Я немощен, – сказал он, смиренно опустив голову, – и мне такая ноша не под силу.
– Пожалуй, ты прав, – согласился Алексей. – Тогда вот что, сходи к ним и скажи, чтобы не стреляли. Мы пошлем своего человека, подберем раненых, положим их в палубок, и ты свезешь их туда. Но учти, если перебежишь, твоя семья ведь здесь остается.
Деваться попу было некуда, и он пошел. Через несколько минут поп вернулся и сообщил, что командир белых согласен с предложением.
Пронин перетащил во двор одного за другим двоих мертвых солдат с винтовками и патронами. Винтовку третьего привязал за конец вожжей и незаметно для белых утянул во двор. Покончив с этим, сейчас же приступили к выполнению второй части задуманной Алексеем операции. С вечера, когда только еще начинало вьюжить, было замечено, что белые по двое охраняют каждую сторону дома. Это подтвердил и ходивший к колчаковцам поп.
Запрягли двух поповских лошадей, уложили груз, четверо легли в палубок. Семен сел править. Из ворот выехали медленно и сразу же свернули в сторону, куда поп ходил «парламентарием». Когда в буране показались два белогвардейца, из палубка грянуло четыре выстрела, лошади рванулись вперед.
Через два часа, навьючив груз на спины лошадей, группа ушла в лес. Падающий снег надежно хоронил ее следы.
