Текст книги "Чужаки"

Автор книги: Никита Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 44 страниц)

Глава двадцать восьмая

Больше суток шли допросы. В поселках Станционном и Каменном Назаров арестовал тридцать шесть человек.

Сведения о партизанах, полученные у арестованных и у местных колчаковцев, были очень разноречивы, и Зубов все еще не мог принять окончательного решения о порядке карательных действий отряда. Между тем партизаны в течение двух ночей три раза обстреляли состав. Зубову пришлось освободить еще один вагон для раненых. Несколько человек было убито. На третий день с соседней станции сообщили о прибытии отряда под командованием подполковника Юдина. А еще через два часа от Юдина прибыли для связи прапорщик и трое солдат.

Остановив коня у заднего вагона, прапорщик спросил стоявшего в охране солдата, где ему найти капитана Зубова.

– Вон, господин прапорщик, в переднем вагоне, – показывая вперед, ответил солдат.

– А здесь что, продовольствие охраняете? – снова спросил прапорщик, указывая на закрытый вагон.

– Не, – закрутил головой солдат, – арестованных.

– Все здесь или еще где прячете это добро? – усмехнулся прапорщик.

– Не… Все здесь.

– И много?

– Да человек поди сорок будет.

– Ого! Капитан не спит, – натягивая поводья, сказал прапорщик.

Солдат снова покачал головой, и было непонятно, то ли он одобрял действия своего капитана, то ли нет.

Прапорщик подскакал к штабному вагону, на ходу соскочил с коня и, бросив поводья солдату, вскочил на ступеньку вагона.

– Здравия желаю, господин капитан, – вытянувшись перед сидящим у столика Зубовым, откозырял прапорщик. – Передаю вам привет от подполковника Юдина. Я к вам от него.

Зубов поморщился.

– Садитесь, прапорщик. Рад вас видеть. Передайте от меня привет подполковнику. Надеюсь, вы привезли хорошие вести.

– Господин подполковник очень желает встретиться с вами. Я приехал спросить, когда и где это можно сделать.

Зубов нахмурился. «На черта мне нужен этот Юдин, я ему не подчинен, – думал он, косясь на прапорщика. – Наверняка хочет, чтобы я сообщил ему собранные сведения о партизанах. Губа, видать, не дура. Да, так сейчас я и припас ему их».

– Не знаю, прапорщик, что вам ответить. Завтра мы выступаем на поимку партизан, а у меня еще очень много дел. Ночью я должен покончить с арестованными бандитами, а их сорок человек. Так что поехать к подполковнику я не смогу, как бы ни хотел этого.

– Хорошо, господин капитан, – согласился прапорщик. – Я так и доложу господину подполковнику. Может быть, он сам приедет к вам.

– Да, вот так и доложите, – подтвердил Зубов, надеясь, что подполковник из самолюбия не приедет к нему. – И добавьте, что как только позволит время, я не премину сейчас же приехать к господину подполковнику.

Стукнув каблуками, прапорщик быстро пошел к двери, не задевая ступенек, прыгнул на землю и, вскочив в седло, не оглядываясь, поскакал вместе с сопровождающими его солдатами к дороге.

А в это время пришедшая со станции Машутка, поднималась на ступеньки вагона, мельком взглянула на стоящих около вагона трех всадников. Войдя в вагон, она подошла к окну и стала снова смотреть на солдат. Она увидела, как к лошади подбежал прапорщик и, схватившись за луку, легко поднялся в седло. Увидев прапорщика, Машутка остолбенела. Судорожно вцепившись обеими руками в раму, она несколько секунд напряженным взглядом смотрела вслед скачущим всадникам, потом как-то вся обмякла и без сил упала на лавку.

Так распластанной и застала ее пришедшая через некоторое время Дина.

Напуганная Дина бросилась к Зубову. Выслушав сбивчивый рассказ девушки, Зубов сквозь сжатые зубы процедил:

– Сидели бы дома, так нет, лезут… – потом, показав на стоящий на столике чайник, добавил: – дайте ей по больше холодной воды, а ко мне не бегайте. Занят я.

Зубову в самом деле было некогда. Пользуясь неограниченными правами начальника карательного отряда, он писал приговор арестованным. Затем послал дежурного за Назаровым, а, сам, накинув на плечи меховую шинель, пошел на станцию прогуляться. Он приказал начальнику станции, чтобы тот предупреждал его о всех прибывающих эшелонах. Попутно спросил, не передавали ли чего с соседней станции от подполковника Юдина. Получив отрицательный ответ, Зубов успокоился и сейчас же пошел обратно.

По дороге он увидел появившихся на опушке леса всадников. Наведя бинокль, без труда узнал в одном из них юдинского прапорщика, а затем увидел и самого подполковника.

Войдя в вагон, Зубов собрал разбросанные по столу бумаги, сказал ожидающему его Назарову, чтобы он пошел в соседнее купе и, приняв независимый вид, стал ждать.

В вагон вошли Юдин и прапорщик. Трое солдат, не слезая с лошадей, скаля над чем-то зубы, стояли в нескольких шагах от двери вагона.

– Разрешите, господин капитане – шагнув в купе, спросил подполковник.

– ! Пожалуйста! Милости прошу, – ответил Зубов, стараясь играть роль радушного хозяина.

Усевшись напротив капитана, подполковник расправил пушистые усы и, улыбнувшись располагающей улыбкой, спросил:

– Мы вам не помешали, капитан?

– Да нет, что вы, – любезно ответил Зубов.

– Со вчерашнего дня мы ваши соседи и друзья по будущим делам, – продолжал подполковник. – А разве можно быть хорошим соседом без близкого знакомства. Вот мы и решили…

«Заливает, – подумал Зубов. – На готовенькое целится. Да не на таковских напал». И с нескрываемым холодком ответил:

– Спасибо, господин подполковник, за внимание, хорошим соседям я всегда рад.

– Прапорщик передавал мне, господин капитан, что вы завтра начинаете операцию. Может быть, лучше бы провести ее совместно, – сказал подполковник.

– Но насколько я понимаю, ваш отряд к операции еще не подготовлен, для этого ведь потребуется время.

– Да, да. Это так, – согласился подполковник. – Но, может быть, мы все-таки договоримся. Я, собственно, за этим к вам и приехал.

«Чужими руками хочет жар загребать, – снова подумал Зубов, – я буду партизан уничтожать, а он рапорты начальству писать. Не выйдет…» – и совсем холодно ответил:

– Я не могу, господин подполковник, изменять намеченного плана операции. Да в этом нет и надобности. С той группой партизан, на которую мой отряд нацелился, мы справимся и одни.

Подполковник вздохнул, давая этим понять, что он обескуражен отказом капитана. Но уходить не собирался.

– Ну что ж, капитан, если вы не хотите моей помощи, я настаивать не буду. Вы равноправный командир отдельного отряда, но давайте договоримся о совместных действиях в будущем. Я все-таки придерживаюсь того правила, что семеро воюют, а один горюет.

Но Зубов твердо решил отделаться от подполковника. Во всех его предложениях он не видел ничего, кроме желания присвоить себе успехи его отряда.

– Что ж? Вообще-то такой принцип не плох, – смотря в окно, безразличным тоном ответил Зубов. – Будем на деяться, что в будущем нам, действительно, удастся согласовать свои операции, а сейчас в этом нет пока никакой надобности.

Он хотел сказать еще что-то, но в это время залязгали буфера, вагон сильно качнуло. Самовольство железнодорожников привело Зубова в бешенство. Вскочив, он схватил шинель и, ругаясь, побежал к выходу. Многозначительно переглянувшись, гости пошли за хозяином.

Все это время Дина заботливо ухаживала за подругой.

Она поила ее водой, накладывала на лоб компресс. Наконец ей удалось усадить Машутку к столу и дать ей в руки «Бову-королевича».

– Вот почитай, Маша, – ласково говорила Дина, – тут про любовь написано. И даже про очень хорошую. А я чаю вскипячу. Ужинать будем. – И, захватив чайник, вышла в коридор.

«Он здесь, с партизанами, – оставшись одна, думала Машутка, немигающим взглядом уставившись в окно. – Нужно немедленно ехать в лес. Ведь я за этим сюда и ехала. Но как его там найти? Разве Зубов и сами партизаны не убьют меня раньше, чем я его разыщу? Но и оставаться здесь я не могу больше ни одной минуты».

Девушка придвинулась к окну, прислонилась щекой к холодному стеклу. И вдруг она увидела, как Зубов, размахивая наганом, что-то кричал бежавшему впереди Назарову, а рядом торопливо садились на лошадей ее отец в форме подполковника белой армии и все в той же форме прапорщика – Алексей. Вскочив в седло, Алексей выхватил шашку и с размаху ударил ею по обнаженной голове Зубова, потом, повернув лошадь, понесся догонять быстро удаляющуюся группу всадников. В это же время у поворота появился паровоз, увозивший вагон с арестованными.

Как бы в ответ на происходящее, с горы затрещали выстрелы. По стенкам и крышам вагонов, как горох, защелкали пули. Началась паника. Ища спасения, люди выпрыгивали из вагонов, валились на землю, пряча головы за рельсы, за колеса вагонов. Машутка хотела выйти из купе – что-то горячее ударило и обожгло ей руку. Повалившись на лавку, девушка потеряла сознание.

Глава двадцать девятая

Навалившись на стол, Илюшка Сумкин писал отцу письмо. «Здравствуй, дорогой мой родитель Егор Матвеевич, – с трудом выводил Илюшка, – посылаю тебе радостную весточку. Я теперь начальник карательного отряда. Знать-то, три месяца, которые я пробыл до этого взводным в карательном отряде, для меня даром не пропали. Меня в Омск вызвали к самому генералу. А он поспрашивал меня, поспрашивал, да и говорит: „Слышал я, как ты с красными расправляешься. Молодец! Я, говорит, надеюсь, что дальше ты еще злее будешь“. – И бумагу мне в руки. Прочитал я эту бумагу и чуть не в слезы. От радости, конечно. В подпоручики меня произвели. Десять волостей под полную власть отдали. Теперь ни одна красная сволочь у меня не спасется. Так что краснопузые нашу мельницу и конфискованный дом будут помнить. А так остальное все по-старому».

Илюшка подточил крошечным ножичком карандаш и стал думать, что бы ему написать еще, но помешал вошедший отрядник.

– Господин подпоручик, – вытянувшись, откозырял отрядник. – Мы красного типа поймали. У псаломщика прячется…

– Как прячется? Кто такой? – сердито, как будто бы во всем был виноват отрядник, закричал Илюшка.

– Не говорит, язви его в шары. Видать, из кооперативников. Когда в зубы заехали, так зарычал паскуда…

– Ах, вот как! Зарычал, говоришь? Из кооперативников? Ах, сволочь! Иди и сейчас же всыпьте ему двадцать пять плетей. Потом снова спросите, кто такой. Скажет…

Отрядник ушел, а Илюшка опять стал думать, что бы ему написать отцу еще.

«Народ здесь, дорогой отец, прямо скажу, сволочь на сволочи. Уж, кажется, от такой взбучки, какую мы им задаем, сидеть бы да помалкивать, так нет, куды там… Вчера ночью двух наших самых лучших отрядников пристрелили. Листовки, подлецы, разбрасывают, мне грозят. Пишут, что я изверг и кровопийца. А сами дезертиров укрывают, подати не платят, партизанам подмогу дают. За что же я буду тердеть такое оскорбление, когда они сами во всем виноваты. Сейчас пока выборочно расправляемся, но вот еще немного подожду, не образумятся, начну всех подряд пороть. В части Машки одобряю… Эх, если бы она сейчас попалась. Показал бы пальцем на нее, и все хозяйство наше. Будем надеяться, что и там ей пулька найдется. А теперь, дорогой родитель, жди. Скоро пришлю к тебе человека, мы здесь тоже не зеваем. Увидишь барахлишко, не обидишься».

Илюшка снова подумал, макнул карандаш в блюдце с водой и добавил: «Генерал-то говорил мне еще, что за такую службу нам после войны поместье дадут. Буду стараться, чтобы первым получить».

Закончив письмо, Илюшка положил его в карман гимнастерки, надел шинель, взял плеть и, насвистывая, вышел на улицу. От церкви навстречу ему бежал только что ушедший отрядник.

– Господин поручик! – захлебываясь, прерывающимся голосом закричал отрядник. – Это, оказывается, не тип, американец. Машинами торговать приехал?

– Как американец? Кто тебе сказал?

– Сам он говорит.

– Но вы его не пороли еще?

– Какой там, не пороли, – безнадежно махнул рукой отрядник, – всыпали полностью все двадцать пять.

Сумкин присел от испуга. За американца ему могут самому голову оторвать.

– Сволочи! – закричал Илюшка, наступая на отрядника. – Кто же вам велел американца пороть? Вы что, очумели?..

– А рази мы знали, – отступая от Илюшки, оправдывался отрядник. – Орет и орет, а что? Мы потом только поняли, когда выпороли. И то спасибо, псаломщик подошел.

– Ах, мерзавцы! Вот наделали делов. Что теперь будет? – царапая затылок, стонал перепуганный Илюшка. – Отвечай вот за вас, за балбесов. Ну что ты стоишь, дурья голова! – прикрикнул он на отрядника. – Беги к прапорщику, скажи: завтра утром в соседнюю волость переезжать будем. Да американца чтобы с собой захватил. Дорогой подумаем, как с ним быть. Жаловаться негодяй, будет…

Вернувшись в избу, Илюшка долго ходил из угла в угол, потом позвал хозяина.

Сизый, как селезень, с деревяшкой вместо ноги, с огромными руками хозяин искоса посмотрел на Илюшку.

– Разрешите Дуню позвать, господин подпоручик, – прищурившись, махнул головой хозяин.

Илюшка потер руки, самодовольно улыбнулся.

– Да, да. Скажите, сам мол подпоручик Сумкин тобой интересуется.

– Самогоночки тоже велеть?

– Пусть несут. Как же без самогонки.

Через несколько минут вместе с хозяином в избу вошла бойкая румяная женщина с высокой прической. На столе появилась бутыль с самогоном, хлеб, грузди, лук.

После двух стаканов первача Илюшка пустился объяснять своим собутыльникам, кто он такой есть.

– Если хорошо разобраться, – не переставая толкать в рот грузди и лук, говорил Илюшка, – то я у верховного правителя нашего наипервейший помощник. Он на фронте командует, а я здесь. И дуем мы с ним в одну дудку. По тому у нас интересы одинаковые. Я сын богача, за богатство дерусь. Он адмирал, за чины воюет. Ну скажите, на кой черт нам эти Советы? Разве мы найдем лучше, чем было при старом режиме? Нет, конечно, не найдем, и не надо.

Дуня налила Илюшке стакан самогона, пододвинула грузди.

– Пей, Илья Егорыч, и еще расскажи, очень интересно…

Илюшка расплылся в улыбке, двумя глотками осушил стакан, довольно крякнул.

– Если хотите слушать, не откажу. Рассказывать мне есть что. Взять хоть бы отца… Богач на весь уезд. Почет во всей губернии. Умнейшая голова. Сейчас, говорят, в управе всеми делами ворочает и представьте один, без карательного отряда обходится. Верно, там фронт, и без карательного прихлопнут в случае чего, но все-таки так может только один он. А я! – хлопнув пустым стаканом, в который Дуня сейчас же налила самогона, продолжал Илюша. – Знаете, кто я? Не знаете? Так вот, я гимназии окончил, аттестаты разные не один десяток имею. Дом, три отруба земли, работников целая дюжина. По заслугам мне бы полковником быть пора. Не знают меня только в правительстве, вот беда…

Илюшка выпил еще стакан самогона, съел последнюю луковицу, выпил из-под груздей рассол и, как видно, позабыв, что он только что говорил, продолжал:

– Было время, когда меня хотели добровольцем на фронт записать, да я не дурак… В город улизнул. Барах лишком там вначале кое-каким торговал. А потом, когда деньжата завелись, в отряд пролез, в карательный. Три месяца выслуживался. А теперь вот кто я… Сам генерал со мной разговаривал. Направление мне такое дал, что я буду теперь в кулаке всех держать.

– А если безвинные? – спросила Дуня, снова наливая ему полон стакан самогона.

– Без вины? Невинный теперь только ангел, да и тот на небе. Да и возиться мне с этим некогда. Не с нами, – значит, бери его в шоры. Мне, главное, поместье отхватить, а там пускай разбираются. Я гимназию кончил. Сам верховный правитель спасибо мне скоро скажет. Вот, скажет, Илья так Илья. С такими, скажет, мы всех под дуло подведем… Я гимназии кончил…

Илюшка уронил голову на стол и тут же захрапел. Он не видел, как выскользнула в дверь Дуня, как потом вошли в избу вооруженные люди. Не сопротивлялся, когда его понесли в сени, а затем во двор. Он только не мог никак понять, почему вместо кровати его кладут в холодные сани…

Глава тридцатая

Перепуганный, протрезвевшийся Илюшка стоит перед Алексеем и его товарищами. Лица партизан сосредоточены, строги. Все они сосут козьи ножки, многие простуженно кашляют. Допрос ведет Алексей.

– Сколько времени вы командуете карательным отрядом? – спрашивает он Илюшку.

– Скоро месяц, ваше… ваше…

– Да не «ваше», – сверкнув глазами, поправляет Илюшку Редькин, – а гражданин начальник.

Илюшка тупо посмотрел на говорящего и снова повернул голову к командиру.

– Около месяца, господин… то есть, гражданин начальник.

– А сколько человек за это время вы убили и сколько подвергли телесному наказанию? – продолжает спрашивать Алексей.

Илюшка обливается холодным потом. Он напряженно смотрит в окно и не видит разлившегося там голубого лунного света, стеной стоящих деревьев, блестящей белизны снега. Вместо окна ему мерещится черная яма.

Не добившись ответа, Алексей переходит к главной цели допроса. Партизаны хотят знать доносчиков.

Теперь Илюшка заговорил.

– Так вот, значится, как мы это в волость заезжаем, – начал свой рассказ Илюшка, – то сразу к председателю управы. Потом вызываем туда попа и начальника милиции. Составляем все вместе список и тут же я ставлю значки. Крест – это значит расстрелять, два креста – повесить, кавычку с цифрой – это плетями или шомполами. То есть, нет, нет… Как это я сказал, – захныкал Илюшка, догадавшись, что проговорился. – Кресты – это не я, и кавычки тоже. Они говорят, кому крест, кому кавычку, а я только ставлю. У меня такой приказ, ставить кресты и кавычки там, где они скажут. А сам я никогда бы ни одного креста не поставил… У меня отец, вся родня – бедняки… Разве бы я… И в армию меня тоже силой загнали…

– Ну ладно, ладно, – стараясь сохранить хладнокровие, перебил Алексей Илюшку. – Вы лучше скажите, а сами вы списков не составляете? Дружинники без чужой указки людей не хватают?

– Что вы! Что вы! – застонал Илюшка. – Как можно самим, али списки? Боже сохрани… Только председатель и поп…

– Значит, ты не виноват? Тогда скажи, как нам с тобой быть? Расстрелять или шомполами? – устремив на карателя горящий взор, спросил Алексей.

– Боже! Боже! За что? – завопил Илюшка, повалившись на пол. – Пустите, век буду за вас бога молить. Граждане! Невиновный я, невиновный!..

На следующий день по соседним волостям на имя председателя, попа и начальника милиции партизаны послали письмо.

«Слышали мы, – писали партизаны, – что вы составляете для карателей списки на неугодных вам людей. Предупреждаем вас, если в вашей волости будет убит хотя бы один человек, добра не ждите. Мотаться вам тогда на голых осинах».

Письмо было подписано штабом партизанского отряда «Мститель».

Чтобы придать письму больше веса и показать, что с партизанами шутки плохи, Алексей в тот же день вернулся со своим отрядом в село, собрал народ и велел привести в помещение управы арестованных еще с вечера председателя, начальника так называемой милиции и дополнительно арестовать попа.

Здесь, на глазах у собравшегося народа, партизаны приступили к допросу арестованных. Первым допрашивали попа.

Высокий, сутулый, с заплывшим лицом, вначале то и дело размашисто крестился, закатывал глаза к потолку, вздыхал и, чтобы вызвать сочувствие селян, даже плакал.

На вопрос Алексея, сколько было убито и наказано карателями по его подсказке, поп с негодованием ответил:

– Не наводите, гражданин начальник, поклеп на служителя божьего храма. Господь бог и святая церковь знают, что я призван служить добру, правде и всевышнему богу нашему. Не мое дело заниматься богомерзкими делами.

– Почему же вы тогда требовали расстрела бывшему своему работнику Щербе? – спросил Алексей. – Вы знаете, что его вчера расстреляли?

– Нет, не знаю, – с заметным беспокойством ответил поп. – Мне сейчас не до мирских дел. Молитва господу за грехи других – вот что занимало меня все это время. Я священник, в моем сердце нет и не может быть зла к ближнему своему.

– Это ты, батя, врешь, – не стерпел Редькин, – ягненочка из себя хочешь представить, а клыки-то волчьи куда денешь? Как ни старайся, а они выпирают. Типичный контрреволюционер…

Из глаз попа покатились слезы. Он несколько раз перекрестился, потом вскинул голову и воскликнул:

– Слуги сатаны! Хулители истины! Вы можете меня – распять, но тень убийцы все равно не накинете. Сам бог видит мою невиновность.

– Хорошо, посмотрим, – сдерживаясь, ответил Алексей, – боюсь только, как бы на вас эту тень не накинули ваши же друзья. От правды ведь не уйдешь. Даже бог в таком деле не поможет. А сейчас давайте спросим у начальника милиции, может быть, он скажет, кто помогал ему составлять для карателей списки.

Сидевший рядом с попом черноусый маленький человек по-военному вытянулся и, заикаясь, сказал, что он никаких списков не составлял и ничего об этом не знает.

– Ас начальником карательного отряда Сумкиным вы встречались? Говорили с ним? – спросил Алексей.

– Сумкина я видел, но он ко мне ни за какими списками не обращался.

– Значит, тоже ничего не знаете. Так, так, – проговорил сквозь зубы Алексей, – тогда, может быть, председатель скажет, кто составил списки.

Плутоватые глазки председателя забегали из угла в угол, потом полезли вверх, левая рука вцепилась в трехъярусный подбородок, ноги сделали едва заметное движение вперед.

– Граждане! Гражданин начальник! – вытягивая вперед руки, сказал председатель. – Я развяжу грех. Эти списки составил самолично начальник отряда Сумкин. Это я знаю точно. Он еще накануне говорил мне об этом. А нас вы зря на подозрение берете. Как вы можете подумать, чтобы я, член партии эсеров, защитник трудового народа с самого пятого года, стал составлять для карателей списки. Прямо скажу, грешно так обо мне думать.

– Ну что ж, – улыбнулся Алексей, – так и запишем: я не я, и кобыла не моя. А потом попробуем все-таки докопаться, чья же это коняка. Пойди, Михаил, приведи главного карателя.

Появление Илюшки ошеломило арестованных. Ведь все были уверены, что партизаны прикончили Сумкина и они могут все свалить на него. Теперь же, когда сгорбленный, с трясущимися руками начальник карательного отряда встал рядом, они поняли, что их козыри биты.

– Гражданин Сумкин, – обратился Алексей к Илюшке, – мы хотим знать правду о том, кто составил вам список для ареста людей? Скажите об этом откровенно при всем народе.

– Список для ареста составили вот эти три человека, – сказал Илюшка. – Они и указали, кого как казнить.

Среди присутствующих крестьян поднялся ропот. Кто-то крикнул:

– Иуды, предатели!

– Душегубцы. А мы их за людей считали.

– Не верьте! Не верьте, православные, – махая широченными рукавами, забасил поп. – Его языком говорит Вельзевул, отродье сатаны. Это он, исчадие антихриста, свою вину на нас, на безвинных, хочет свалить.

– Ну ты, батя, мели, мели, да конец знай, – огрызнулся Илюшка. – А вот этому, Щербе, работнику твоему, который три десятины твоей земли засеял, я ведь только кавычку поставил, плетями али шомполами, а ты кавычку зачеркнул и два крестика своей рукой написал. Повесить, значит, чтобы… Уж чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Половина списка по твоей указке была написана. Думаешь, я буду скрывать?

Перепуганный поп только крестился и шептал молитву. А когда среди мужиков поднялась ругань, встал на колени и признался во всех своих грехах. Он просил только одного, чтобы ему дали возможность отмолить их. Примеру попа последовал и председатель. После того, как поп повинился, запираться дальше было бессмысленно. Начальник милиции тоже во всем сознался, но на колени не встал. Перечислив фамилии, которые были занесены в список по его указанию, он объяснил:

– Такие у моего отца усадьбу сожгли, землю и весь инвентарь отобрали, но все равно убивать их я не думал и не просил. Я хотел только их изолировать на время, чтобы не мутили народ там, где я отвечаю за порядок.

– Хороша сволочь, порядки строил, – не стерпел сидящий рядом с Алексеем пожилой партизан-башкирин. – Такой порядка тюрьма мала.

Поднимаясь с лавки, Алексей спросил у присутствующих селян.

– Все ли, товарищи, ясно?

– Ясно! Ясно! – закричали со всех сторон. – Кровопийцы, что еще разговаривать…

– Если ясно, тогда будем решать, что с ними делать.

Беззаконничать нам не след, простить им все это тоже нельзя. Давайте создадим трибунал, пусть он рассудит, как с ними быть.

Мужики пошумели и выбрали в трибунал двух партизан и трех мужиков. Через два часа трибунал вынес приговор.

«Именем народа, революционный трибунал партизанского отряда „Мститель“ совместно с представителями крестьян разобрал дело четырех бандитов, организовавших убийство в нашем селе одиннадцати человек крестьян, и в два раза большему количеству людей начисто содрали кожу со спины. Значит, сделали их калеками. Именем народного закона трибунал приговаривает:

1. Начальника колчаковского карательного отряда Сумкина, попа Предькина, председателя колчаковской управы Телегина и начальника милиции Стаканова – к смерти через расстрел.

2. Просить командира партизанского отряда немедленно выполнить постановление трибунала, чтобы всей другой белогвардейской сволочи было неповадно убивать мирных людей».

В этот же день несколько десятков мужиков подали заявление о вступлении в отряд. Они поняли, на чьей стороне правда и сознательно пошли защищать ее.

– Ничаво, – прощаясь с мужиками, сказал пожилой башкирин, – не тужи, ребята, еще мало-мало терпи. Скоро колчаковский могилка всем аулом осиновый кол колотить будем.