Текст книги "Чужаки"

Автор книги: Никита Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

Книга вторая

Глава первая

Вернувшись из экспедиционной поездки, командир вновь формируемой английской дивизии генерал Альфред Нокс уныло стоял у овального зеркала. Втянув голову в плечи, генерал внимательно рассматривал худое, покрытое преждевременными морщинами лицо и тронутые серебром поредевшие волосы. Пытаясь сгладить морщины, он несколько раз надувал щеки, однако, исчезая на щеках, морщины еще в большем количестве появлялись на лбу и на переносице. Это уже совсем было плохо.

Генерал выдернул седой волос, стряхнул его с ладони, пересек комнату и приоткрыл окно. С улицы дохнуло холодом, к ногам бесшумно упало несколько почерневших листьев, запахло морем. Набрав в легкие воздуха, Нокс шумно выдохнул его, затем закрыл окно и, задумавшись, зашагал по обширной гостиной.

В голову лезли невеселые думы. Если не считать приумноженного в несколько раз богатства, служба за морем оказалась напрасной. За много лет только того и добился, что заслужил кличку «душитель индусов» да оставил там многочисленное, совершенно чуждое ему потомство.

«Что же дальше?» – думал генерал. «Готовится новое наступление. Дивизию скоро отправят на фронт, хотя она еще далеко не укомплектована. Нужны солдаты, а где их брать. Русские больше воевать не хотят… Большевики каждый день загадывают новые и новые загадки. Там творится что-то невероятное… Черт бы их побрал… Неужели так уж и нельзя будет призвать их к порядку…»

На столике затрещал телефон, генерал неохотно подошел, снял трубку. Звонили из военного министерства. После короткого разговора Нокс пошел одеваться. Его вызывали к министру.

Перед входом в приемную министра генерала вежливо предупредили:

– Господин министр задерживается на совещании представителей Антанты, придется подождать. – На надменном лице Нокса мелькнула улыбка. Если министр решил разговаривать с ним сейчас же после такого важного совещания, значит, предстоит что-то большое.

В приемной Нокс неожиданно встретил своего давнишнего знакомого, полковника Темплера, «знатока русских дел», так называли его в официальных кругах. Потому Нокс и не удивился, когда тот с живостью, не присущей ему, сообщил, что ему повезло, что он снова едет в Россию. И тут же спросил, знает ли генерал последние новости, касающиеся его лично.

Нокс отрицательно покачал головой. Он только что вернулся в Лондон и никаких новостей не знал.

– Тогда разрешите, генерал, познакомить вас с моими друзьями и вашими будущими помощниками, – сказал Темплер и повел его к огромному дивану. Навстречу поднялись два немолодых человека. Мужчина с огромной шапкой черных волос, с погонами строевого офицера сказал:

– Полковник. Джон Уорд. Командир Хейшширского полка.

Второй, тяжело, передвинув ноги и болезненно сморщив при этом желтый выпуклый лоб, отрекомендовался:

– Барон Лесли Уркварт. Промышленник.

Нокс пожал новым знакомым руки, и, все еще не понимая в чем дело, вопросительно посмотрел на Темплера. Но полковник не торопился. Он несколько раз посмотрел на дверь, потом подошел к висевшей на стене карте и показал на восточную часть России.

– Вот земля, генерал, где нам предстоит большая и очень важная работа, а потом мы двинемся вот сюда, – и Темплер провел черту до Москвы.

– Я не понимаю, полковник, о чем вы говорите, – пожимая плечами, сказал Нокс, – нельзя ли яснее…

Но в это время их пригласили в кабинет министра.

Министр встретил вошедших сдержанным наклоном головы, улыбнувшись, показал на массивные кресла, стоящие около круглого стола из красного дерева.

– Господа, – положив на стол сжатые в кулаки руки и направляя прищуренный взгляд то на того, то на другого, начал он, когда все вошедшие сели. – Я думаю, нет надобности объяснять вам существо происшедших за последние месяцы событий. Каждый видит, как они необычны и как настойчиво требуют больших и срочных мер. Хочу лишь сообщить вам, что сегодня представители держав согласия обсуждали одну из этих мер, причем, пожалуй, самую важную и, несомненно, самую трудную, – министр взял со стола телеграмму.

– Теперь нет никакого сомнения, – доносил английский посол из Москвы, – что Ленин продал Россию Германии. Русская армия умышленно разваливается, и немцы беспрепятственно захватывают колоссальный людской и экономический резерв. Наш союзник на Востоке превращается в открытого врага. Нужны срочные меры. Большинство активных представителей России на стороне союзников, они ждут нашей помощи.

Лицо министра скривилось, он рывком схватил стакан с водой и резко сказал:

– Это верх предательства! Удар в спину! С захватом немцами России навсегда уходит наша победа над врагом. Хватит церемониться, мы должны заставить русских воевать. Заставить всей имеющейся у нас силой. Советы должны быть свергнуты. – Немного успокоившись, он продолжил: – Мы только что обсудили, господа, вопрос о Дальнем Востоке России. Нельзя не видеть возможности организовать отпор немцам именно там, на Урале и в Сибири. Там же должна решиться и судьба большевистской революции.

Сразу же поднялся Темплер. Сквозь непомерно большие в золотой оправе очки – умные, немигающие глаза.

– Значит, война, господин министр. Антанта решилась наконец.

– Нет, нет. Что вы, полковник, – после небольшой заминки ответил министр. – Объявлять войну Советам – это слишком. Такой акт может вызвать недовольство со стороны отдельных слоев английского населения. Лучше, если это будет называться просто нашей помощью той части русского народа, которая остается верной союзническому долгу. – Он снова обвел прищуренным взглядом присутствующих и, вздохнув, добавил:

– Как бы не было трудно сейчас, господа, наше положение, все равно мы должны и в этих условиях пойти на любые жертвы, лишь бы спасти Россию от поражения и позора, от большевиков и их Советов… Я хочу еще сказать, – продолжал министр, – что вы не должны забывать, господа, что правительство Великобритании не может упустить сложившейся благоприятной обстановки, чтобы не осуществить свои экономические намерения в отношении Сибири и Урала, конечно, для выполнения этих планов нужно как можно шире использовать самих русских. Цель ясна: ликвидировать большевистские Советы и создать там подходящее для нас правительство с тем, чтобы наши позиции в России были такими прочными как никогда.

Итак, для осуществления этой цели правительство утвердило генерала Нокса главой военной миссии на Востоке России. Полковника Темплера – его первым политическим советником. Барона Уркварта – советником по экономическим вопросам. Полковника Уорда – командующим экспедиционными войсками.

Обращаясь к Ноксу, министр продолжал:

– Я не помню, господин Нокс, когда и кому из наших генералов поручалась бы такая исключительная миссия.

По моему глубокому убеждению, это назначение дает вам возможность удвоить могущество Великобритании. Это большая честь, генерал, и я надеюсь, вы будете дорожить ею.

Польщенный вниманием и пожеланиями министра, Нокс ответил:

– Я отлично понимаю, господин министр, что значит для Англии Россия. Мне ясна и задача, которую вы передо мною ставите. Я сделаю все, чтобы осуществить ваши планы. Пламя русской революции, раздутое большевиками, должно в конце концов сжечь их самих. Лишь после этого мы возвратимся в Англию.

Под конец беседы министр вручил Ноксу секретную инструкцию.

– Не церемоньтесь, господин генерал, – пожимая Ноксу руку, напутствовал он, – если плохо будет помогать дипломатия, нажимайте на пушки и пулеметы, их у вас будет достаточно. Не хватит наших – пошлет Америка.

Возвращаясь домой, Нокс рассеянно смотрел на тысячи мерцающих в тумане огней лондонских улиц, не видя их и не слыша вечернего уличного шума. Мысли генерала бродили в далекой России. В стране, где ему поручено организовать победу над большевиками и их умным, как он неоднократно слышал, энергичным Лениным.

Глава вторая

Через день, после ухода из Карабаша карательного отряда, Рихтер вызвал к себе Кучеренко.

– Ну как, кооператор, что будем делать с твоей организацией дальше? Нужна ли она теперь? – с веселой улыбкой спросил Рихтер.

Вопрос был неожиданным.

– Да как вам сказать, господин Рихтер, – уклончиво ответил Кучеренко. – Наше общество и при царском режиме было, оно и сейчас никому не мешает. Так что я думаю, лучше его оставить. Конечно, если новая власть не будет против…

– Про власть я не знаю, ее у нас пока еще нет, – все так же весело продолжал Рихтер. – А вот Баранов категорически против. Он говорит, что, кооперация – это не только ненужная затея, но и осиное гнездо, из которого то и дело вылетает большевистский душок.

– Это неправда, господин Рихтер, – осторожно возразил Кучеренко. – Баранов – купец, мы ему мешаем торговать. А власть любая на нас в обиде не будет.

– А вы не мешайте, – уже строго сказал Рихтер. – Баранов-предприимчивый человек. Опора всякой порядочной власти.

– Но и я должен что-то делать, господин Рихтер, нельзя же выкинуть человека на улицу, – взмолился Кучеренко.

Рихтер понял, куда клонит собеседник. Поднимаясь со стула, сказал:

– Вы напрасно беспокоитесь, господин Кучеренко, мы не думаем вас обижать, а, наоборот, хотим назначить председателем управы. Всем Карабашом руководить будете. – На лице Кучеренко мелькнула беспокойная улыбка.

– А вдруг не выберут? – с тревогой спросил Кучеренко.

Рихтер весело рассмеялся, плотно, по-хозяйски, уселся на стул и уверенно сказал:

– Выберут. Завтра соберем десятка два нужных людей и решим. Хозяева теперь мы.

– А как же быть с кооперативом? – все еще настороженно спросил Кучеренко.

– Да вот так и будет. Запрещать не будем и помогать не подумаем. Вы уйдете. Нового председателя выбирать не разрешим. Так он постепенно и развалится…

– Ну что ж, – махнул рукой Кучеренко. – Если так, я согласен.

Рихтер подошел к окну, показал на запад.

– Главное пустить на полную силу предприятие. Заставить их, – он потыкал большим пальцем в сторону рабочего поселка, – возместить хозяину понесенные убытки, и мы снова заживем. Вы только не забывайте этого, господин будущий председатель.

– Да нет, что вы, господин Рихтер, – заторопился Кучеренко, – разве я позволю… Хозяин хозяином и остается, а наше дело исполнять…

Через несколько дней председатель только что созданной управы созвал к себе всех известных ему противников Советской власти. В первую очередь были приглашены Хальников и Якушев, пересидевшие трудное время у Рихтера. Они с часу на час ожидали известий об освобождении их владений от Советов.

Якушев опять помахивал своим постоянным спутником – хлыстом и снова посасывал леденец.

– Сколько раз толковал вам, – высокомерно посматривая на Хальникова, говорил Якушев, – беритесь за кнут покрепче. Не слушали, вот и доигрались. Задали они нам перцу. Хорошо, что чехи умнее оказались. А то бы петли не миновать. Правильно брат мой говорит – заграница для нас все: и деньги, и пушки, и свобода разная. Вот как…

Понимаете…

– Оно, вроде, и так, Илья Ильич, – ерзая на стуле, ответил Хальников. – Я тоже не против заграницы. Но у меня завод, конкуренция…

– За-во-од, – брезгливо косясь на Хальникова, протянул Якушев.

– Вот эти заводы ваши большевиков нам и наплодили. А они хвать за горло и давай душить. Поместье-то мое и сейчас под их лапой, понимаете, а он мне про заводы дурацкие, про конкуренцию сказки рассказывает. Эх вы, тюти…

Хальников старался избегать споров с помещиком. Говорили, что брат Якушева вот-вот снова начнет ворочать делами. «Эх и везет же дуракам, – думал Хальников, украдкой бросая на помещика злобные взгляды. – Дубиной был, ею и остался, а вот что ты сделаешь, опять приходится угождать этому идиоту».

Рихтер пришел в управу, почерневший от злобы. Ночью вспыхнул пожар на лесном и дровяном складах. Завод остался без дров, без крепежного материала.

– Они! Все это их рук дело, – бросая на председателя злые взгляды, говорил Рихтер. – Склады подожгли сразу в нескольких местах. Остались, значит, большевики, не всех собрал есаул. Церемонимся, а они вон что делают. По самому больному месту ударили.

У Кучеренко тряслись руки, лицо позеленело, однако, стараясь успокоить Рихтера, он неуверенно сказал:

– Может, это случайно. От неосторожности загорелось…

Большевиков в Карабаше сейчас как будто бы не видно.

– Не говорите, чего не знаете, – оборвал его Рихтер.

Не видно… А мне сегодня сказали, что Папахин в Кара баше появился. Это что, не большевик.

Кучеренко на миг замер, потом схватился за голову.

– Папахин? Да откуда он взялся? Вот еще беда на на шу голову. И когда только мы от них отмучаемся. То Ершов мутил всех, теперь – Папахин появился.

Сидевший у стола Якушев ехидно захихикал.

– А я что толковал вам. Сами расплодили… Растут могильщики, понимаете… Вот сегодня склады сожгли, а завтра до завода доберутся, нас прикончат. Спровадили несколько человек и думаете все… Без зеленой улицы все равно не обойтись, вот как, понимаете…

– Папахина надо найти, – предложил Хальников. – Поймать и голову набок свернуть.

– Найти бы не плохо, – согласился Кучеренко, – да вот как?

– Как, как? – передразнил председателя Якушев. – Выпороть каждого десятого, скажут.

На следующий день в Карабаше снова начались аресты. Опять пошли в ход кулаки, загуляла нагайка. Новая власть утверждала «демократию».

Но Папахина найти так и не удалось.

Карабашцы или молчали, или твердили: «Не знаем, не слыхали…»

Глава третья

Гроза разразилась с заходом солнца. От оглушающих, почти беспрерывных ударов вздрагивала земля, глухо шелестели листвой тысячи деревьев, попрятались птицы и звери.

Нужно было искать укрытия, и Алексей выбрал место под выступом скалы. Оно было прикрыто нависшей каменной громадой, а собранные сухие листья оказались хорошей подстилкой.

Дождь подошел плотной косой стеной. Отодвинувшись поглубже в укрытие, Алексей накрыл шинелью ноющие ноги и, сомкнув уставшие глаза, пытался оторваться от тяготивших его дум. Это ему долго не удавалось.

Но вот в голове все перепуталось, и Алексей увидел приближающуюся к нему мать. Потом она исчезла и появилась вновь. Так повторилось много раз. Обрадовавшись, Алексей хотел взять ее за руку, но она сделала знак, чтобы он лежал. У матери совсем седые волосы, резкие морщины на лбу и около рта. Нагнувшись к Алексею и гневно блеснув глазами, она глухо заговорила. Мать говорила, перемешивая речь с рыданиями и проклятиями. Но Алексей понял ее слова: «Это они виноваты, чужаки. Это их рук дело. Отомсти им, Алеша».

Мать тревожно обернулась, потом радостно заулыбалась подошедшему Даниле Ивановичу. Маркин с благодарностью пожал Марье руку, ласково погладил Алексея по волосам и, поправив на голове потрепанный картуз, сказал:

– Она права. Полчища чужаков хлынули на нашу землю. К ним офицерье, буржуазия, кулачье потянулось.

Снова хотят кровь сосать из нас. На вот винтовку. Я тоже с тобой пойду. Раз подниматься, значит всей силой навалиться надо, раздавить эту подлую гадину.

Данила Иванович хотел сказать еще что-то, но между ним и Алексеем встал Захар Михайлович. «Значит, жив он, – обрадовался Алексей, – тоже, наверное, за винтовку возьмется. Теперь не пропадем». Но Ершов тут же исчез.

На место матери и Маркина сейчас же встал Петчер и есаул.

– Он отобрал у меня землю, а самого столкнул в шахту, – показывая на Алексея, жаловался есаул. – Что я должен с ним делать?

– Таких нужно уничтожать, всех до одного, – прохрипел Петчер, – превратить в навоз.

Есаул недовольно хмыкнул, со злобой посмотрел на Петчера.

– Это только легко сказать. Я давно занимаюсь уничтожением большевиков, а их становится все больше и больше.

– Но теперь им пришел конец, – продолжал Петчер.

Мы завалим вас оружием и золотом. Вы должны или умереть, или уничтожить их. Этого убей сейчас же, ведь он один из главных наших врагов.

Есаул выхватил из ножен красную от крови шашку, на Алексея дохнул противный, горячий запах.

– Он уже мертвый, – крикнул есаул, взмахивая шашкой.

Алексей вскочил в испуге. Перед глазами оскаленная морда зверя. Испугавшись, волчица неуклюже повернулась и, взвыв, наметом пошла на бугор. Алексей схватился за наган, но стрелять не стал. Погрозив кулаком убегающему зверю, радостно крикнул:

– Дура! Жив я, жив! Дура!

Гроза прошла. Наступило ясное летнее утро. Щебетали птицы, хлопотливо постукивали дятлы. Тихо шелестел обмытый дождем лес. Алексей встал, внимательно осмотрелся и только потом подошел к ручью умыться. Затем пошел едва заметной тропинкой.

Глава четвертая

К самому обеду в Гавриловку приехало пятеро вооруженных людей. Кликнув ребятишек, игравших в бабки около церковной ограды, один из приезжих спросил:

– А ну, огольцы, покажите, где у вас тут Совдеп.

Самый старший, мазнув пальцем под носом и оттолкнув подбежавших товарищей, крикнул:

– А вон, дяденька, там. В поповом дому.

Подводчик свернул за угол и, не выезжая на дорогу, стороной подъехал к большому, крытому железом дому.

Тот же из приехавших, кто спрашивал про Совдеп, вытащил из голенища блокнот и, пососав огрызок карандаша, написал подводчику расписку. Потом прибывшие взяли из телеги оружие и, громко переговариваясь, ватагой пошли в ворота.

В Совете кроме председателя Никиты Мальцева, попыхивая самосадом, сидели постоянные обитатели его – Михаил Редькин и Семен Пронин. Завидя идущих по двору людей, Редькин качнул растрепанной рыжей головой и, обращаясь к рассматривающему небольшую серую бумагу председателю, скороговоркой выпалил:

– Гляди! Микита! С ружьями к нам кто-то. Уж не из коммунии ли? Вот бы хорошо.

Никита торопливо сунул бумажку в стол, спрятал в карман лежащий среди стола холщовый кисет и, отодвинув черепок с чернилами, одернул длинную рубаху.

– Далась тебе эта коммуния, Михаил, как попу обедня.

– А ты слышал, как вчерась аратель из города баял про коммунию-то. Это, брат, не жизнь, а масленица…

Мальцев отмахнулся.

– Хватит, хватит, Михаил, потом, – и снова одернул рубаху.

Поздоровавшись с председателем, старший группы приехавших важно оправил висевший на ремне наган и, подавая ему небольшую бумажку, отрекомендовался:

– Командир пятой группы продотряда Харин. За хлебцем к вам, товарищ председатель, приехали! Городу хлеб нужен. Продразверстку будем проводить…

Мальцев скосил прищуренные глаза на гостей, скользнул пальцем по пушистым усам и, не торопясь, ответил:

– Ну что ж? Милости просим. Мы вас давненько поджидаем. Толковали даже не раз об этом. Да не так это просто. Мужики товаров просят, за деньги продавать не хотят хлеб.

– Керосинчику бы, соли, ситчику, если можно, – вставил Семен.

Харин согласно качнул головой.

– Оно, конечно, не плохо бы товарообмен. Да сами понимаете, где их взять, товаров-то, если заводы стоят. Не хотят рабочие без хлеба работать. Хоть убей, не хотят. На голодуху, говорят, заводы не пустишь.

Пронин поскреб щетинистую щеку.

– Хм! Не хотят? А мужик, значит, давай и давай. Как дойная корова…

– Что же делать, надо, – хмуро ответил Харин.

– Оно, может, и надо, – не унимался Семен, – да мужики-то тоже себе на уме. Без ситца, скажут, и зерна не дадим.

Харин резко повернулся к Семену, взмахнув кулаком, отрезал:

– Хватит болтать! Ишь чего захотел! Я не шутить при ехал. Вот он, ситец, – показал он на поставленные в угол продотрядниками винтовки, – если кто больно заупрямится, этим ситцем наделять будем. Контрреволюцию разводить не позволим…

Узнав, кто приехал, Редькин поднялся и хотел было пойти. Он вспомнил, что забыл напоить Савраску, но когда Харин заговорил с Семеном о продразверстке и контрреволюции, решил, что Савраску вполне может напоить Лукерья. Послушать от незнакомых людей замысловатые слова для Редькина было настоящим наслаждением. Пододвинувшись к столу, он вступил с Хариным в разговор.

– А мы, дорогой товарищ из городу, эту самую контру с Микитой давно всю порешили. Я даже хоромы ее самолично Тоське косой под медики сдал. Ей-богу…

– Не вмешивайся, гражданин, не в свое дело, – зыкнул на Редькина Харин. – Иди-ка лучше домой. Нам делом заниматься нужно.

Но Редькин и не подумал уходить. Он только отодвинулся и как ни в чем не бывало полез в карман за кисетом.

Между тем Харин вытащил записную книжку и, пододвинув к себе черепок с чернилами, попросил, чтобы председатель сказал, у кого в Гавриловке есть излишки хлеба.

Не задумываясь Мальцев назвал фамилии двенадцати гавриловских кулаков во главе с Егором Матвеевичем Сумкиным. Лучший из двух домов Сумкина недавно был конфискован вместе с мельницей и передан под аптеку. Об этом только что и упомянул Михаил Редькин.

Ни с кем не посоветовавшись, Харин предложил обложить каждого кулака по 50 пудов пшеницы и завтра же заставить их свезти ее в город.

– Да это им раз плюнуть, – усмехнувшись, сказал Мальцев. – Уж если брать, так брать, чтобы было из-за чего связываться. – И он предложил обложить всех по двести пудов, а с Сумкина взять четыреста, но Харин с этим предложением не согласился.

– Пока хватит, – как-то неопределенно заявил он, – а потом посмотрим.

На следующий день обоз в двадцать подвод был отправлен под охраной продотрядников в город. Но через три дня Харин снова вернулся в Гавриловку. В этот же день он вызвал в Совет всех кулаков и предложил им добровольно сдать еще по двести пудов хлеба.

Выслушав предложение продотрядника, Егор Матвеевич с ехидной улыбочкой подошел поближе к столу и, показывая на односельчан, развязно заявил:

– Не знаю, как у остальных, а у меня был хлебец-то, да теперь весь вышел. И то опять надо сказать: с одного вола семь шкур не дерут. Надо бы, дорогие товарищи, и к другим в амбары заглянуть. Нужен советской власти хлеб, нужен, кто будет спорить? Поэтому-то, товарищ Мальцев, и непонятно ваше укрывательство от городских товарищей тех, у кого большие излишки хлеба есть. Вот ты на меня все пальцем тычешь, а у меня и сеять нечем. Выходит, что ты за Советскую власть вроде, а дело с хлебом нарошно впустую ведешь.

Мальцев рванулся было со стула, но сдержался, сказал спокойно:

– А где у тебя хлеб, который мы видели при конфискации мельницы? Его ведь не меньше двух тысяч пудов было. Думаешь, мы забыли?

– Эва! Хватил! А чем я тебе за прошлый год налоги платил? Ты на меня столько навалил их, пришлось весь хлеб продать.

– Врешь! Хлеба ты не продавал.

– Иди поищи, тогда увидишь сам, продавал или нет.

– Не беспокойся, – когда потребуется, поищем и заставим все излишки сдать.

– Излишки, – рассмеялся Сумкин, – жрать нечего, а он излишки. Иди, иди, ищи.

Вслед за Егором Матвеевичем и остальные кулаки, как один, заявили, что не только излишков, но даже для семян зерна у них нет. И сразу все загалдели, настаивая, чтобы хлеб взяли у тех, у кого он есть, кого Мальцев скрывает. С их слов Харин записал тридцать два таких хозяйства.

Обыск, произведенный у кулаков продотрядниками, ничего не дал. У них оказалась только мука, а зерна почти не было. Излишнюю муку Харин приказал забрать, но ее набралось всего несколько десятков пудов.

К вечеру собрался актив. Харин заявил, что по расчетам начальника продотряда в Гавриловке нужно взять еще не менее двух тысяч пудов хлеба и предложил взять этот хлеб у тридцати двух хозяйств, на которые указали ему люди, сдавшие излишки.

Начались прения. Первым взял слово Мальцев.

– Нечего сказать, дожили. За середняков взялись, да еще за таких, как Ашуркин Иван. Не знаю-, как мы у них хлеб будем продразверсткой брать. Что они скажут тогда о Советской власти? Грабителями нас сочтут. Я предлагаю нажать на кулаков, арестовать их, заставить указать, куда хлеб спрятали. Есть у них хлеб. Это я знаю.

Чтобы не брать у середняков хлеб с Мальцевым согласились все, но на счет ареста кулаков промолчали, предлагая, еще раз провести тщательный обыск. Высказал свое мнение и Редькин.

Прежде чем начать говорить, он торопливо расчесал пальцами косматые волосы, подергал веснушчатым носом и сказал:

– Надо, товарищи, вдарить и тех и этих. На всю коммунию, да ежели городских сюда прибавить, две тыщи пудов не шибко богато. Что тут больно калякать? Мишка Редькин за социализму всегда горой. Это ведь я самолично Егора Матвеевича крестовик под медики Тоське-лекарке отдал. А хлеб что? Это дело вполне нажитое. Отдать и баста. Пусть по Гавриловке равняется вся прочая беднота. Протарьят мы, вот что. А ежели что касается контры разной… царской гидры… и тому подобное, али мировой Антанты, экс… экс… – Михаил сморщился, покрутил головой, стараясь припомнить замысловатое слово, но оно, как на грех, не приходило ему в голову. От досады он постукал себя пальцем по лбу и, махнув рукой, выругался, – забыл, язви ее в душу, на уме вертится, холера, а выговорить не могу…

Воспользовавшись заминкой, Мальцев предложил прекратить совещание и пойти искать спрятанный кулаками хлеб.

Но поиски проводились вяло. Осматривали пустые амбары, заглядывали в подполья, в дровяники, там ничего не было. Только Мальцев с Редькиным обнаружили на общественном гумне под соломой четыре воза неизвестно чьей пшеницы, перемешанной с рожью.

Утром Харин решил начать разговоры о сдаче излишков хлеба с середняками.

Мальцев послал телеграмму с протестом на действия продотрядников в уезд. Харина и Мальцева вызвали для переговоров к прямому проводу. Говорил заместитель председателя исполкома Звякин, закоренелый эсер. Слушая разговор, Мальцев понял, что Харин тоже эсер. После доклада Харина Звякин рассердился и предложил не церемониться, а доставать хлеб самыми энергичными способами. Напоследок он добавил, что тяжесть продразверстки нужно раскладывать равномерно на всех, у кого есть излишки хлеба.

Целые сутки спорил Харин с середняками. Но те сдавать хлеб по продразверстке категорически отказывались. На второй день продотрядники приступили к принудительному изъятию.

В это безмятежное весеннее утро маленький, худенький одноглазый мужик Иван Ашуркин, затесывая березовые колья, вел разговор с лежащим на завалинке косматым псом Ардашкой.

– Лежишь, лентяй, – укоризненно качнув головой, говорил Иван, отставляя в угол двора затесанный с трех сторон кол, – позавтракал, обеда ждешь теперь. Нет, чтобы делом заняться. В лес бы сбегал, что ли? Зайца догнав бы, – и, поплевав в руки, продолжал:

– Да где тебе лодырю, за зайцами гоняться. Привык на чужом горбу ехать.

Ардашка поерзал мордой по доске, похлопал хвостом по непросохшей еще земле и, как бы извиняясь за свое безделье, тихонько взвизгнул.

Иван рассмеялся.

– Стыдно все-таки тебе, значит. Скулишь, сукин сын.

А вон есть ведь и такие, ком, у чужое все равно, что свое, хотя оно и горбом нажито. Вот, брат Ардашка, какие дела-то. Смекай…

В это время к воротам подъехали на двух подводах продотрядники. Спрыгнув с телеги, Харин открыл калитку и, увидев Ивана, громко поздоровался:

– Доброе утро, хозяин!

– Доброе, если не обманываешь, – насторожился Иван.

– Мы к тебе в гости, товарищ Ашуркин, за хлебцем приехали, давай открывай ворота.

Иван воткнул топор в чурбак, стряхнул с солдатских сапог щепки и, покосившись на продотрядника, взявшегося за засов, чтобы открыть большие ворота, недружелюбно ответил:

– Чума бы на таких гостей, чтобы вам всем передохнуть, и, обращаясь к Мальцеву и понятым, добавил:

– Эх вы, властители. Чем только думаете, не знай… Ну откуда у меня хлеб? Забыли, что ли, что семена-то для посева я у Сумкина занял. Не ладное вы задумали, не ладное…

Выдернув засов, продотрядник начал открывать ворота, на него с лаем накинулся Ардашка, но получив сильный пинок в бок, с визгом скрылся под крыльцом. Отрядник подвел к амбару подводы и попросил Ивана дать ключ.

Побелевший, с налившимся кровью глазом Ашуркин показал кулак.

– Нет у меня хлеба, – и, ругаясь матерно, пошел в сени.

К Харину подошел Мальцев, сдерживая дрожь, сказал:

– Еще раз прошу тебя, товарищ Харин, подумай, что делаешь. Ведь это наш актив. Обошлись же соседи в Ивановке, говорят, перевыполнили разверстку и ни одного середняка не тронули. А мы что делаем? Мне стыдно перед ними, – и он показал рукой в сторону собиравшейся во дворе и около ворот толпы.

Харин поправил на ремне наган и, подойдя к амбару, скомандовал:

– Хватит демагогию слушать. Ломай замок!

Продотрядник заложил под замок ломик и одним нажимом вырвал из двери кольцо. Харин, Мальцев и еще несколько человек вошли в амбар. В нос ударило плесенью и запахом мышиного помета; в дверь с мяуканьем прыгнула пестрая кошка. Понятые осмотрели сусеки и пришли к заключению, что общее наличие зерна, занятого Ашуркиным у кулака Сумкина, с трудом покроет потребность хозяйства в семенах и в продовольствии до нового урожая. Не только излишков, но и для скотины зерна не было.

Мальцев посмотрел на Харина.

– Ну, что ты скажешь теперь?

– Ничего, возьму половину, вот и все.

– Да ты с ума сошел…

– Пока не собирался.

– Ну смотри. А я в таком деле тебе не помощник, – и не говоря больше ни слова, пошел в ворота.

Харин погрозил ушедшему Мальцеву кулаком.

– Погоди. Запоешь ты у меня петухом, – и предложил отрядникам нагребать в мешки зерно.

В толпе зашумели.

– Это не власть, а грабители!

– Вот они, Советы, своих по миру пускают. Дожили….

Когда Харин вышел из амбара, к нему подскочил Прохоров Калина. Стащив с плешивой сивой головы облезлую шапку и размахивая ею, визгливо кричал:

– Своих, товарищ дорогой, грабишь, своих!

– Я не граблю, а закон о продразверстке выполняю.

Государству хлеб нужен.

А ты нам этот хлеб давал? Давал, я тебя спрашиваю? – наступал Калина. Он распахнул засаленный полушубок и, показывая на болтающиеся на теле тряпки, завизжал еще сильнее:

– Погляди, шкура! С таких тебе продразверстку брать велели? На мне рубахи нет, детишки нагишом, а ты излишки. А нет таво, чтобы населению товары послать…

– Эва саданул, товары? – засмеялись в толпе. – Они и сами рады бы поглядеть на них. Да где они, товары-то эти…

Спичек нет, соли два месяца не видим, не то, чтобы литовку али серп купить. Дохозяйничались правители…

В разговор вмешался Редькин:

– Чаво арете? Раз нет, значит, нет. Понимать надо, если мировая гидра капитализма к нам свой хвост сунула и начисто все смахнула. Подождем, значит, не горит, поди… Правильно аратель из города тогда баял. Имеперизьма…

Калина полез на Редькина с кулаками:

– Замолчи, балаболка! Хватит молоть! Нам ждать, а им вынь да положь. Нет нашего согласия хлеб задаром давать. К черту.

В это время два продотрядника вынесли из амбара мешок с зерном и, разостлав полог, стали высыпать зерно в телегу.

В сенях послышался отчаянный голос хозяйки:

– Ваня! Не надо! Не надо! Ваня! Что ты! Одумайся!

Появившись на крыльце с повисшей на плече плачущей Анисьей, Иван, заикаясь от волнения, крикнул в сторону Харина:

– Не тронь! Последний раз говорю тебе!

Харин перешел на другую сторону телеги, вынул из кобуры блеснувший вороненой сталью наган: