Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 44 страниц)
– Бей! Упустишь! Бей! – прыгая около площадки, кричал взволнованный Семен. Не выдержав, он бросился к пулемету. – Чего таращишь шары, уйдет сейчас!..
Мальцев с силой оттолкнул друга от пулемета и закричал рвущимися от волнения голосом:
– Маша! Маша! Ты? Машутка!
Семен с недоумением смотрел на Мальцева, потом снова перевел взгляд на всадника и, поняв в чем дело, растерянно сказал:
– Ты смотри-ка, в самом деле она. Вот ведь оказия какая?
Никита, как завороженный, продолжал смотреть на бугор, за которым только что скрылась его дочь.
Семен подошел к другу, сочувственно заглянул в застывшие глаза друга и, стараясь отвлечь его от горьких размышлений, сказал:
– Не успели сообразить, коня надо было срезать, вот и задержали бы. – И, хлопнув руками по бокам, удивленно добавил:
– И все-таки правду, знать, говорили: «Пойдет отец на сына, а сын на отца». Так вот оно и получается. Но это все равно не надолго, – махнув рукой, добавил Семен. – Обманули ее белогвардейцы, не иначе… Да на обмане далеко не уедешь. Догадается она, поймет…
Но эти слова мало действовали на ошеломленного Мальцева, увидевшего свою единственную дочь в стане врагов. Опустив голову, он долго стоял как вкопанный, потом сказал с горечью:
– Эх, Маша, Маша. Как же это могло случиться? – Обманули, обманули подлецы девчонку, – твердил Семен, видя, как дрогнули и опустились плечи друга, как от боли скривилось лицо.
Глава шестнадцатаяРеорганизованный в полк отряд «Народной свободы» продолжал отступать на восток, покидая пределы Самарской губернии.
Отпросившись на несколько дней у Луганского, теперь уже командира полка, произведенного в подполковники, Машутка обогнала полк и на другой день утром прискакала в Гавриловку.
Егор Матвеевич встретил Машутку «с радостью». Увидев погоны, обнял ее и крепко прижал к груди.
Егор Матвеевич был предусмотрителен: если победу одержат белые, ему ничего не будет стоить присвоить себе имущество бывшего председателя сельского Совета и коммуниста, ох которого он пострадал. А Машутка, ловко спроваженная им на войну, может и не вернуться. Если верх возьмут красные, то он с полным основанием выдаст себя за единственного защитника и покровителя дочери коммуниста и бескорыстного опекуна мальцевского хозяйства.
Поэтому на вопрос Машутки, собирается ли он эвакуироваться, Егор Матвеевич с недоумением пожал плечами.
– Куда мне ехать, зачем? Я никому худого не делал, бояться мне нечего. За добро не наказывают. – Несколько погодя он добавил: – Уехать-то не хитро, но тогда надо проститься с хозяйством, со своим и с твоим. А с какой это стати, спрашивается? Нет уж, я останусь.
В раздумье Машутка спросила:
– Может, и мне тогда остаться?
Егор Матвеевич не на шутку встревожился. Чтобы не наговорить впопыхах лишнего и не вызвать у Машутки подозрения, он ответил:
– Надо подумать, Маша. С этим делом торопиться нельзя. Вечером из города должен приехать Тучкин. Он лучше нас знает о военных делах. Посоветуемся с ним и тогда решим.
Переговорив с Егором Матвеевичем, Машутка пошла в свой дом. Сейчас, когда она снова вернулась в родное гнездо, она еще острее почувствовала невыносимую тоску и боль.
«Вот здесь, на этой лавочке, отец с матерью любили сидеть по вечерам», – вспомнила Машутка. У этого тополя отец делал ей ледяную горку, здесь же она прощалась с ним, когда уезжала в город. Вот у этого окошка она написала последнее письмо Алеше. «Последнее…» – мысленно повторила девушка и, уткнувшись лицом в угол ворот, заплакала.
Неизвестно, сколько времени простояла бы так Машутка, если бы у ворот не появился Калина. Протерев слезящиеся глаза, он пристально посмотрел на одетую в форму солдата белой армии девушку и не то с сожалением, не то с презрением протянул:
– Плачешь, вояка?
Машутка нехотя отвернулась от ворот и, вытерев рукавом глаза, посмотрела на Калину. Во взгляде девушки было столько тоски и страданий, что даже изнуренный непосильной работой, огрубевший Калина пожалел девушку, хотя и считал ее пропащей девкой, по глупости ушедшей в белую армию.
Потупившись, он, запинаясь, сказал:
– Извини, Маша, я ведь думал… Да разве тут скоро разберешься?
Машутка подошла к Калине и как-то по-детски к нему прижалась.
От волнения Калина крякнул и, заторопившись, погладил Машуткины волосы. Два дня назад он встретился на базаре со своим сватом из Ивановки. После выпитой бутылки самогона сват рассказал ему, что в Ивановку вернулся его племянник, в свое время арестованный красными за хулиганство. И вот этот племянник уверяет, будто бы гавриловцы живы, освобождены из-под ареста и вступили в Красную Армию добровольцами. Калина до сих пор не решил еще, верить его рассказу или нет. Искренне жалея девушку, Калина решил показать ей, чем занимаются люди, с которыми она шагает по одной дорожке. Взяв Машутку за руку, он открыл ворота и повел ее во двор.
– Вот посмотри, Маша, чем твои новые друзья промышляют сейчас, – показывая на пять пустых парных телег, плотно стоящих под сараем, сказал Калина. – Лошадей Егор Матвеевич на заимку угнал, а добро-то вот в амбаре и в подполье спрятано. Тучкин, приятель Егора, припер. Анисья складывать помогала: говорит, золота да серебряна посуда все. Меха, ковры разные, картины. Церковного, говорит, немало… Провожатый будто бы сказывал Анисье, что тут на большие мильоны. Вот оно как получается… Вы воюете, головушки свои под пули подставляете, а они грабежом промышляют. Церкву, и ту не жалеют. Ишь, правда-то у них какая?.. Говорят, не только у Егора, а у другой родни пропасть напрятал награбленного… Богач стал..; А год назад писаришком служил у жандармов. Все они такие. И Егор Матвеевич не лучше…
Машутка слушала Калину с большим вниманием, хотя она и видела дела похлеще тех, о которых он ей говорил, но что она могла сделать, что она могла сказать Калине? И девушка ничего не ответила, лишь отворачивала пылающее лицо.
Калина умолк. Еще несколько Минут назад он готов был рассказать ей все, что слышал от свата о ее отце и матери. Но сейчас, когда она так безразлично отнеслась к его сообщению о грабежах Тучкина, он решил, что не стоит она радости. И ничего ей не стал говорить.
В избе Машутку встретила Анисья. Обрадовавшись, она засуетилась было около самовара, но потом, всплеснув руками, подбежала к стоявшему под лавкой сундучку, открыла большой замок и, покопавшись в углу сундучка, подала Машутке узелок.
– Экая ведь, какая я стала беспамятная. Чуть было не забыла… Это тебе, Машенька, прислали… Давно в сундучке лежит… Хотела на войну тебе послать, да адресту нету. Егор-то Матвеевич твой адрест никому не дает.
У Машутки сильно-сильно забилось сердце.
«От Алеши, от Алеши», – думала она, торопливо развязывая узелок.
Действительно, письмо было от Алексея. Он написал его накануне отступления из Златоуста и оставил Пустоваловым с просьбой отправить, когда наладится связь.
«Дорогая Маша, – писал Алексей, – завтра мы уходим из Златоуста. Недаром говорят, что у некоторых людей судьба бывает злодейкой. Наша судьба (на самом деле, сложившиеся обстоятельства), пожалуй, хуже, чем злодейка. Как видно, она решила придавить нас к земле, а если удастся, то и раздавить. Я ждал каждый час, каждую минуту, но все напрасно. Значит, дома у тебя случилось что-то большее, чем мы полагали. Иначе бы ты приехала. Я в этом так же уверен, как уверен в твоей любви. Ну что же? Будем мужественными, моя дорогая. Если обстоятельства приготовили нам такое испытание, то нам остается перенести его так, как это делают твердые, честные люди. Помнишь, я тебе рассказывал о Ершове, Маркине и Шапочкине. Ты говорила тогда, что хотела бы стать похожей на них. Вот пришло наше время. Я обещаю тебе быть таким же стойким. Верю, что и ты будешь такой же.
Хочу закончить так: теперь я буду сражаться с тройной энергией – за правду, за тебя и за себя. Ничуть не сомневаюсь, что встретимся живыми и здоровыми и еще более любящими друг друга. Верь, что я найду тебя, Маша.
Весь твой Алексей». Машутка не находила себе места.
– Тетя Анисья! Поезжай в Златоуст, тебе это можно.
Узнай, куда ушла их часть и найди его. Найди, тетя, и я сделаю для тебя все, что только ты захочешь, – умоляла девушка.
Анисья вздохнула, покачала головой и, начиная догадываться, о чем говорит Машутка, со вздохом спросила:
– Я, Машенька, никак не догадаюсь, кого я должна ехать искать в Златоусте? Ты уж скажи прямо…
Только теперь Машутка поняла, что Анисья действительно не знает, кого нужно искать. Тронутая ее участливыми словами, девушка придвинулась к Анисье и как родной матери рассказала все о своей любви.
– Ох-хо-хо! – вырвалось у Анисьи, выслушавшей исповедь девушки. – У многих из нас, Машенька, жизнь с это го начинается. Только по-разному она выходит, любовь-то эта. У одних тихо и гладко, а у других, как у тебя, одни слезы да горе. А потом, глядишь, коих так на всю жизнь в дугу и согнет. – И, погладив девушке волосы, добавила: – Говорят, в Гавриловку красные скоро придут. Оставайся здесь, чего тебе эти белые дались? С красными прилетит твой соколик и все твои беды как рукой снимет. Вместо слез песни каждый день петь будешь. Послушай меня старую… Машутка упруго поднялась и, уходя, сказала:
– Эх, тетя Анисья! Все это не так просто, как ты думаешь. Хоть мне скоро и восемнадцать, но самая разобраться не могу и боюсь на что-то решиться. Я ведь клятву дала…
Вечером на четырех подводах приехал Тучкин. Телеги были до отказа нагружены разными ящиками и тюками. Помогая распрягать лошадей, Машутка невольно подслушала разговор Егора Матвеевича с Тучкиным.
– Больше уж прятать некуда, боюсь я, – говорил Егор Матвеевич беспрестанно курившему гостю.
– Не бойся, – хрипел в ответ Тучкин. – Это я здесь не оставлю, с собой повезу. Тут вещички, брат, эг-ге… Как ящик, так и целый капитал. Музейные ценности спасаю. – И Тучкин рассмеялся кудахтающим смехом. – Все под честное слово получил. Ну, значит, и возвращать можно будет честным словом. Вчера один иностранец только за один вот этот ящик пять тысяч золотых давал, да я не тороплюсь…
Егор Матвеевич неестественно кашлянул и, помолчав, как-то неопределенно произнес:
– Да… Дела…
За ужином долго молчали, хозяин то и дело поглядывал на Тучкина, потом спросил:
– Отступать-то далеко думаете?
Мохнатые брови Тучкина полезли вверх. На лице появилось недоумение. Уловив, наконец, едва заметный кивок Егора Матвеевича в сторону Машутки, Тучкин понял, почему он снова задает ему тот же вопрос, на который он час назад ответил, что ничего не знает. Теперь он заговорил иначе.
– Какое же это отступление? Просто хитрость нашего командования. Пришло время, когда можно уничтожить всю красную банду. Наши решили, что лучше всего сделать это уничтожение на знакомой территории. Ну вот, знаете ли, составили такой хитроумный план и заманивают их в ловушку. Я знаю точно, красным подходит конец. Это ясно.
Ну и могу сообщить вам еще об одном секрете, о чем я то же очень хорошо знаю. Хотят еще проверить и своих, кто как поведет себя при отступлении, чтобы потом вывод сделать: кого наградить, а кому голову набок свернуть.
Егор Матвеевич сжал дрогнувшие губы, посмотрел на молчавшую Машутку и, вздохнув, сказал:
– Слышишь, Маша, куда дело-то клонится? Это я про наш давешний разговор поминаю. Выходит, что оставаться тебе здесь ни под каким видом нельзя. Лучше немного по терпеть, чем ни за что, ни про что голову потерять. Сама видишь, какое время. Налетишь на злого человека, вроде вашего Зубова, о котором ты мне писала в письме, и конец.
Подумав, Машутка возразила:
– Не пойму, за что мне конец будет. Я в белую армию добровольцем пошла. И если теперь служить больше не могу, значит, имею полное право остаться дома. – И, подумав, добавила:
– Я никого не убивала и не грабила.
– Закон есть, я знаю, – ответил Тучкин. – Там сказано, чтобы всех дезертиров немедленно расстреливать, и тех, кто скрывает, тоже к стенке.
Егор Матвеевич испуганно перекрестился.
– Господи, спаси. Вот еще беда на старости лет навалилась, – и, с укором посмотрев на девушку, спросил: – Неужели, Маша, ты в самом деле решила под расстрел меня подвести?
– Так ведь я добровольно пошла на фронт. За что же нас расстреливать? – защищалась Машутка, хотя и знала, как Зубов расстреливает ни в чем не повинных людей.
Тучкин махнул рукой и с нескрываемым ехидством продолжал:
– В белой армии все добровольцы, а в законе сказано:
«Всех дезертиров без исключения и их укрывателей».
Значит, доброволец ты или нет, дезертирам одна цена. А по том, – добавил Тучкин, продолжая насмешливо улыбаться, – тебе следовало бы и о клятве подумать… Нехорошо, если отец с матерью в гробу перевертываться будут…
Машутка вздрогнула. Поднявшись и выходя из-за стола, она твердо сказала:
– Я клятвы не нарушала и прошу меня этим не корить. Но и дурить меня тоже хватит.
Остаток ночи и весь следующий день Машутка лежала в постели. Перед закрытыми глазами один за другим вставали отец, мать, Алексей. «Что же мне делать, что?» – спрашивала себя она, вспоминая угрозу Тучкина. И перед ней, как бы в ответ на это, одна за другой плыли картины убийств и насилий, совершенных белогвардейцами. «Нет, хватит, хватит, – кусая сухие губы, шептала Машутка. – Я не могу больше продолжать это черное дело. Нужно решить, что делать дальше. Да, да, решать, а не сидеть сложа руки». Поднявшись с постели и накинув на плечи шинель, она осторожно открыла дверь и так же осторожно вышла на улицу.
Глава семнадцатаяСаманная, покосившаяся набок изба Калины стояла на самой окраине, недалеко от березовой рощи. Под тенью деревьев много лет назад был установлен деревянный стол на одной дубовой ноге, вкопанной в землю. За этим столом домочадцы и сам Калина любили ужинать и просто посидеть в свободные вечера.
Вот и сегодня, вернувшись домой и напившись чаю, Калина сидел около стола и попыхивал самодельной трубкой.
Неожиданно его внимание привлек показавшийся из рощи человек, с оглядкой идущий в сторону его дома. Подошедший незнакомец оказался пожилым безусым и безбородым человеком, с веселыми черными глазами, с бритой продолговатой головой.
– Здравствуй, друг, – сказал незнакомец.
– Здравствуй, – насторожившись, ответил Калина.
– Не узнаешь? – склонив голову, спросил незнакомец.
– Юсуп! – обрадованно воскликнул Калина, узнав, на-конец, в подошедшем своего давнишнего знакомого, с которым несколько лет назад работал на строительстве железнодорожного моста. – Какими ветрами тебя сюда придуло?
– По делу, горькая ягода, по делу, – подавая руку, ответил Юсуп. – Зря не пришел бы, – добавил он, внимательно оглядываясь по сторонам.
– А отчего же и просто не зайти к другу, – не понимая настороженности Юсупа, сказал Калина. – Помнишь, как вон ту скворешницу ставили, когда вместе с работы шли и ты ночевал у меня? Помнишь, как ты сорвался и я тебя за волосы ухватил. А скворешница-то и сейчас стоит, – показал рукой Калина.
– Помню, помню, горькая ягода: упасть-то я тогда не упал, но и волос на голове немного осталось. Вот с тех пор и привык бриться.
– А я тебя поэтому и не узнал. Косматый ты был тогда: борода, усы, а теперь гол-голехонек. Да и годочков-то прошло немало.
– Да-а, – протянул Юсуп, снова оглядываясь по сторонам, – немало.
Видя настороженность Юсупа, Калина пригласил друга в дом и уже у крыльца спросил:
– Ты, вроде, прячешься, что ли? Может быть, ставни закрыть?
– Закрой, закрой, – согласился Юсуп, – не люблю, когда на меня смотрят кому не надо. Привычка…
– Знаю, – вводя друга в избу и чиркая спичкой, чтобы зажечь лампу, ухмыльнулся Калина, – постоянно вспоминаю твои рассказы, как ты бродяжничал и как каторжника Ершова выручал. Теперь он, поди, комиссаром каким-нибудь ходит.
– Кто, Ершов? – расцветая в улыбке, переспросил Юсуп. – Угадал. Комиссаром, да еще каким… А ты что, один, что ли? – не видя никого в избе, спросил Юсуп.
– Один, – снимая с полки самовар, ответил Калина. – Ушла хозяйка вместе с ребятами к сватье ночевать, та на мельницу, кажись, уехала, а дома никого. Сейчас самовар поставлю, чайку попьем. На вот кисет, закуривай пока…
Юсуп взял кисет, оторвал полоску бумаги и, свертывая цигарку, спросил:
– Ну как, горькая ягода, при новых хозяевах поживаете?
– Неважно, – гремя трубой, ответил Калина.
– Что так? Новое всегда лучше бывает. Особенно первое время.
– Какие они новые, – сердито отмахнулся Калина. – Самое настоящее старье. Хлам, одним словом, который люди выбросили было, а он с грязью назад приплыл.
Юсуп, прикуривая, показал пальцем в сторону села.
– Многие так думают или ты один?
– Какое один, – вздохнул Калина. – Многие образумились. Да оно и не мудрено. Сплошное мордобитие, нагайки, поборы. Что ни день, то новое распоряжение. Богачи прямо осатанели, спасу нет, как гнут палку. Вот-вот треснет.
– Кто, палка или терпение?
– Ну да, палка.
– И окажется у ней четыре конца, – засмеялся Юсуп и, пересаживаясь к столу, сказал:
– Вот что, горькая ягода, садись-ка поближе, потолковать надо.
Калина подошел к столу и, не дожидаясь, когда Юсуп заговорит, спросил:
– Чего скрываешь, скажи прямо, ты оттуда?..
– Садись, садись, все скажу…
Друзья уже говорили больше полчаса, когда в окно кто-то постучал. Прикрутив фитиль, Калина пошел во двор.
У крыльца стояла Машутка. Несмотря на поздние сумерки, Калина видел, как пылали ее щеки.
– Дядя Калина, – волнуясь, сказала Машутка, – можно к тебе?
– Ко мне. А зачем? – насторожившись и загораживая дверь, спросил он.
– Мне с тобой поговорить надо. По очень важному делу.
– Вот как… Ну, что ж, иди вон к скамейке.
– Нет, пойдем уж лучше к роще, – видя, что Калина не хочет впустить ее в избу, вздохнув, сказала Машутка.
За огородом она взяла Калину за руку и почти шепотом, торопливо сказала:
– Дядя Калина, нам на заимку ехать надо. Сейчас же, понимаешь? —.
– Это зачем? – спросил Калина.
– Как зачем? Ведь лошади Тучкина там и караульщика нет…
Калина остановился, с недоумением посмотрел на девушку.
– Чего это тебе на ум взбрело.
– Ты же сам говорил, что Тучкин пять парных подвод чужого добра привез. На миллионы.
– Ну и что же?
– Ах, как ты не понимаешь. Угнать надо лошадей, спрятать, вот добро-то и останется. Красные вот-вот здесь будут… Поможем им. Миллионы ведь…
– Ты серьезно это говоришь, – еще более недоумевая, спросил Калина, – или пытаешь?
Машутка отдернула руку, но не ушла. Горько сказала:
– Грех тебе обо мне так думать, дядя Калина. Сам знаешь, обманули они меня. Но я им это припомню.
Калина повернул обратно.
– Дело придумала, Машуха. Идем. Как это я сам не догадался. Сейчас побегу, Васютку с Мишей захвачу. Втроем угоним коней в Ипатьев лес. Пусть найдут, попробуют. К утру обернемся. А ты зайди в избу, тут человеку меня один очень хороший есть, поговори с ним.
Калина познакомил Машутку с Юсупом, сказал, кто она такая, и, стащив с полатей зипун, ушел.
Оставшись за хозяина, Юсуп пригласил Машутку пить чай.
– Садись, друзьями будем, – улыбаясь дружеской улыбкой, сказал Юсуп. – Значит, у белых служишь и их же не любишь?
– Они не стоят, чтобы их любили.
– Тогда красным помогай.
– Я бы рада, да не знаю как.
– Хочешь научу?
– Научи, спасибо скажу.
Это была беседа опытного разведчика с молодой, попавшей в беду, девушкой. Рассказывая о последних военных действиях полка, Машутка, между прочим, сообщила Юсупу о разговоре, подслушанном ею в штабе. Речь шла об организации засады около переправы, чтобы разгромить там части красных, когда они скопятся у реки.
– Если бы я знала, как это можно сделать, я бы сегодня же передала им об этом. Ведь все произойдет через два дня, – закончила Машутка.
– Об этом не беспокойся, – уверенно сказал Юсуп. – Красные все знают, будут знать и это…
Теперь Машутка поняла, с кем имеет дело, и стала просить Юсупа помочь ей перейти на сторону красных.
Выслушав просьбу девушки, Юсуп отрицательно покачал головой.
– Нет, Маша, тебе туда пока незачем. Одним человеком там больше, одним меньше – разницы большой не будет. А вот здесь другое дело. Одно то, что ты сейчас сказала, не малого стоит. А дальше, я думаю, еще лучше будет. Продолжай служить у белых. Все смотри, все слушай, запоминай. А мы к тебе будем наведываться. Если человек спросит: «Не пробегала ли здесь собачонка?» и на твои вопрос «Какой масти?» скажет: «Да так, неопределенной», скажи этому человеку все, что спросит и что сама найдешь нужным передать.
– Но я хочу туда, мне здесь очень тяжело, – взмолилась Машутка.
Юсуп, помолчав, сказал:
– Переходить фронт сейчас опасно. Когда будет можно, мы тебе скажем об этом и поможем.
Машутка поднялась и твердо сказала:
– Ну, мне пора. Пусть будет пока так. Можете на меня положиться. Я сделаю все, что только будет нужно.
