Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)
Прошло три месяца с тех пор, как Алеша ушел из дому, но подыскать постоянную работу ему все еще не удавалось. – Мальчишек не принимаем, взрослых девать некуда, – слышал он везде один и тот же ответ.
– Я могу выполнять наравне с мужиками любую работу, – просил Алеша. – Примите – увидите.
Его принимали поденщиком и платили копейки. Мало-помалу у него износились рукавицы, начали расползаться сапоги. Наконец с большим трудом удалось устроиться на строительстве элеватора. Подрядчик предупредил, что будет платить ему меньше, чем за такую же работу взрослому рабочему, но все-таки это была постоянная работа. Строила элеватор германская фирма. Работой руководил толстый немец. Он старался казаться добрым: похлопывал рабочих по плечу, иногда-даже угощал пивом. Но, выжимая из людей все соки, платил мало. Когда рабочие обижались, он разъяснял:
– Вы должны понять, что за такую работу платить больше нельзя. Все хотят много. Надо лучше работать.
– Мы и так гнем спину по четырнадцать часов, сколько же еще можно? – возмущались рабочие.
– Четырнадцать часов? – усмехался немец. – Это ничего не значит. У вас нет квалификации. Немецкие рабочие зарабатывают больше. Но то немцы. Мастера. Им скажи, они сделают. А здесь все должен знать я. Нет. Русским платить больше не за что.
– Русским нельзя, а немцам можно? Нашли себе серую скотинку.
– Немцы – мастера. Руководители. Они должны жить лучше. Квалификация!..
Выслушав как-то подобное разъяснение, Алеша сказал: – И кто вас только просил сюда. Русские и без вас обошлись бы. Кровососов-то у нас и своих хоть пруд пруди. Немец удивленно посмотрел на Алешу, потрепал его по плечу и, склонив набок голову, сказал:
– О… парень понимает. – И в тот же день услал егоза город на заготовку гравия.
Стояла ранняя весна. Широко, куда ни глянь, раскинулась приуральская лесостепь. Она только что проснулась от зимнего сна и с каждым днем становилась все наряднее. Временами над степью проносились грозы с ливнями, но от этого она только хорошела. На полях с утра до поздней ночи трудились крестьяне. Появились первые всходы пшеницы, зеленела рожь, всюду сеяли овес, садили овощи. По вечерам в степи горели костры, слышались песни.
Алеша любил слушать эти песни. Протяжные, заунывные, они хватали за сердце, навевали грусть. Сегодня песня слышалась почему-то в необычное время. Солнце еще не село, крестьяне работали. Да и песня была какая-то необыкновенная. Ее пели несколько сильных мужских голосов, – доносилась она с тракта. Следом за Алешей, побросав ломы и кувалды, слушать песню вышли все рабочие карьера. Вскоре из-за пригорка показался тонкий блестящий штык, а затем голова солдата.
Колодников звонкие цепи Вздымают дорожную пыль, – услышал Алеша. Он побежал к тракту. На пригорок вышло еще двое солдат, а за ними группа одетых в серое людей.
– Арестантов ведут! – крикнул кто-то. – Каторжников…
Идут он-и в знойную пору, Ив снежную вьюгу идут, И лучшие думы народа В сознании гордом несут.
Это была дышащая горькой правдой песня политкаторжан. Когда песня замирала, становился слышней тягостный звон кандалов.
Алеша подбежал к дороге. Солдат крикнул:
– Ближе чем на десять шагов не подходи – стрелять буду.
В первый раз видел Алеша осужденных на каторгу. Все они казались ему одинаковыми: в серой одежде и высоких колпаках, с обветренными задумчивыми лицами. Когда кандальники подошли ближе, двое передних сняли колпаки и помахали ими стоящим около кювета рабочим, обнажив наполовину выбритые головы. Всмотревшись в их лица, Алеша от неожиданности застонал. Он узнал Ершова и Папахина.
– Захар Михайлович! Трофим Трофимович! – закричал Алеша. – Привет вам от нас. От рабочих. Не тужите! Мы все равно вас выручим…
Старший конвойный обнажил саблю:
– Марш отсюда! С каторжниками разговаривать не разрешается. Отойдите. Иначе велю стрелять.
Алеша отбежал от дороги, сложил ладони рупором и снова закричал:
– Выручим! Не тужите, вы-ы-ру-у-у-чим!
В ответ еще несколько раз взметнулись колпаки, и арестанты скрылись за поворотом дороги, но до слуха оставшихся долго еще доносился замирающий кандальный звон.
Когда рабочие вернулись в каменоломни, никто не хотел приниматься за работу; стояли угрюмые, подавленные, все думали об одном и том же.
– И лучшие думы народа в сознании гордом несут, – вслух повторил Алеша.
– Отбить бы, – вздохнув, сказал кто-то из рабочих. – Броситься бы невзначай, обезоружить и кандалы долой…
– Хватился. Задний ум хорош, да толку-то в нем сколь ко? Не по силам нам это дело.
Алеша укоризненно посмотрел на говорившего:
– Неверно толкуешь. По-твоему, что же, им теперь на вечно в Сибири пропадать? А рабочим, значит, и думать больше не о чем? Нет, теперь наша очередь пришла на их место становиться. Стеной подняться надо, а буржуев за ставить вернуть каторжан обратно. Там ведь таких тысячи, и все ждут, когда мы освободим их. Кто же о них еще по заботится, как не мы, рабочие…
Это было первое выступление Алеши. Произошло оно под впечатлением встречи с каторжниками.
Вернувшись на стройку, Алеша неожиданно встретил там Володю Луганского. Он тоже нанялся к немцу работать по монтажу электрооборудования. Друзья проговорили целый вечер. Алеша рассказал обо всем, что произошло с ним за эти семь лет. О ссылке Ершова Луганский, оказывается, знал. Выслушав рассказ о взрыве в шахте, Володя сказал:
– Одним словом, чужаки – захватчики. Все гребут под свою лапу. А нас, рабочих, за скот считают…
Через несколько дней на строительстве появилась листовка, озаглавленная: «Заговор чужаков». В ней рассказывалось, как хозяева соседнего завода, англичане, произвели в шахте умышленный взрыв, отчего погибла большая группа рабочих.
Выбрав подходящий момент, Алеша подошел к Луганскому.
– Одному тебе трудно. Поручи мне. Я во все дыры растолкаю. Не беспокойся, у меня опыт есть. Я этим делом в своем селе занимался.
Луганский пытливо посмотрел на Алешу и вдруг спросил:. – Ты Маркина знаешь?
– Маркина, Данилу Ивановича? Знаю. А что?
– Как стемнеет, приходи на Выгонную, четырнадцать. Алеша с нетерпением ждал/вечера. Он был уверен, что произойдет что-то очень важное. Недаром Володя был так сосредоточен.
Подпольщики собрались в подвале. Два огарка сальных свечей освещали только часть небольшого помещения. В числе собравшихся, кроме Маркина и Луганского, Алеша узнал железнодорожника. Говорили шепотом. Поздоровавшись с Алешей, железнодорожник подвел его к свету:
– Ну, Аника-воин, опять, значит, с нами?
Из угла кто-то заметил:
– Совсем еще мальчишка. Жидковат для такого дела.
Железнодорожник возразил:
– Не тем концом меришь. Мал золотник, да дорог. Помнишь, я тебе рассказывал, как он помогал нам выручить из тюрьмы Ершова? – Ах, вот это кто! Тогда другое дело… Помню, помню, молодец…
– Как остальные товарищи считают? – спросил Луганский.
– Согласны. Подходящий, – повторило сразу несколько человек.
– Так вот, товарищ Карпов, – обратился к Алеше Луганский. – Комитет решил дать тебе одно очень важное поручение. Мы не могли организовать здесь освобождение наших товарищей. Ты знаешь, о ком идет речь. Эта задача переносится в другую организацию. Часть наших работников, в том числе и ты, должны будут поехать туда на помощь. На тебя мы хотим возложить связь между тюрьмой и комитетом. Что ты скажешь на это?
– А как же я туда попаду? – растерянно спросил Алеша.
Ответил железнодорожник:
– Приходи завтра к десяти утра на вокзал, я сведу тебя там с поваром. С ним и уедете.
– Ладно, приду, – волнуясь, ответил Алеша и стал прощаться.
На улице он облегченно вздохнул: хорошо, что Маркин, знавший, какую роль он играл при взрыве в шахте, ничего не сказал об этом участникам совещания. Благодарный за это, он дал слово во что бы то ни стало выполнить доверенное ему задание.
Глава сорок втораяВернувшись на завод, Петчер приступил к подготовке новой расправы над большевиками. Теперь он решил не торопиться и действовать наверняка.
– Пусть успокоятся, – говорил он механику Рихтеру. – Как это у них говорят? «Пуганая ворона и куста боится»? Так и с ними. Нужна осторожность, чтобы не появилось никаких подозрений. Потихоньку заманить, как мышей, в ловушку, а потом прихлопнуть. Но уже надежно.
Не так, как это сделали Жульбертон с Геверсом. Шляпы.
Дали возможность перехитрить себя. Хорошо, что Жульбертон сообразил, что обо мне ему лучше помолчать.
Выслушав управляющего, Рихтер вежливо заметил:
– Как ни говорите, мистер, а школа в Англии работает неплохо. Жульбертон ненавидел русских социалистов. И надо отдать ему справедливость, определенного успеха он добился. Многих большевиков не стало: Ершова, Папахина, Барклея. Когда Смирновскую закрыли, некоторые ушли с завода сами. Нет, Жульбертон и Геверс сделали немало. Но мы, конечно, должны готовиться лучше.
– Скажите, сможем ли мы увеличить количество вполне надежных рабочих, которые могли бы влиять на других? – неожиданно для механика спросил Петчер.
– Сможем, – после некоторого раздумья ответил Рихтер.
– Если сможем – это очень хорошо. Я прошу вас немедленно распорядиться, чтобы им дали самые лучшие квартиры и вообще всяческие привилегии. Ничего не поделаешь, часть рабочих мы должны подкармливать. Так делается в Англии. Без этого нельзя и здесь.
– Совершенно верно, – согласился Рихтер. – Система кнута и пряника – метод давно испытанный. Нужно только умело им пользоваться.
Собеседники замолчали и с недоверием посмотрели друг на друга. «Можно ли ему доверять, – думал Петчер, – немец он, ненавидит англичан. Война может начаться в самое ближайшее время».
В это же время Рихтер думал: «Я немец, и он видит во мне врага. Англичане хотят свести немецкое государство на третьестепенное место, но и немцы не дураки. А впрочем, меня это мало волнует. В первую очередь я должен заботиться о себе».
После длительного молчания Рихтер сказал: – Возможность войны, мистер Петчер, наших отношений не должна коснуться. У нас одна цель: мы должны во что бы то ни стало обеспечить прибыльную работу завода и ни в коем случае не Допустить изменения существующего здесь режима. Я маленький человек, но я получаю хорошую зарплату, и придет время, когда у меня тоже будут деньги. Но это возможно только, если сохранится здешний режим и здешние порядки. Если война и возникнет, то здесь между немцами и англичанами ее не будет. Я так думаю.
Петчер пожал механику руку:
– Вы очень правильно решили, господин Рихтер. При были фирмы для нас дороже всего. Верно и то, что они сов падают с нашими личными интересами. Значит, нашим об щим врагом были и остаются большевики и те, кто их поддерживает. Согласны ли вы с моим планом?
– Конечно, – не задумываясь, ответил Рихтер.
Петчер довольно улыбнулся и, подойдя вплотную к Рихтеру, спросил:
– Сколько, вы думаете, потребуется времени для его осуществления?
Рихтер задумался, хрустнул пальцами:
– Для того чтобы собрать их в одно место, нужно по меньшей мере четыре или пять месяцев. Иначе они могут догадаться.
– А всего, значит, около полугода? – переспросил Петчер.
– Да, примерно, так.
– Ну что ж, я согласен. Начинайте подготовку. Не забывайте, что план знаем только мы двое. Больше об этом никто и-никогда не должен узнать, кроме того, третьего, который будет привлечен позже.
Петчер был удовлетворен разговором с механиком. Иногда у него появлялось сомнение относительно правильности применяемого им метода борьбы. Не слишком ли он груб, и не привел ли уже этот метод к гибели Геверса, Мустафы и урядника? «Кто знает, – рассуждал Петчер, – чем это вообще может кончиться? В среде врагов тоже есть умные люди. Говорят, учитель Мартынов – большевик. Возможна ли борьба с этими людьми обычными методами, такими, например, какие применяют в Англии: подкуп, уговоры, обман? Правда, среди них есть и надежные люди, такие, как куренной мастер, механик паровозного депо, лесничий; наконец, Рихтер говорит, что их число можно увеличить. Но сколько для этого потребуется времени и даст ли это все желательный результат? Большевики лучше знают свой народ; Якушев говорит, что самое верное средство – это высоко поднятый кнут. Если змее наступить на голову, она менее опасна, чем если наступить ей на хвост. Вопрос ясен. Нужно не только наступить, но и размозжить ей голову одним сильным ударом. В газетах все чаще появляются сообщения о брожении среди рабочих. Дураки. Они считают это брожением, а сами не принимают никаких мер. Я им покажу, как нужно действовать. Русские еще будут меня благодарить».
После подобных рассуждений Петчер снова убеждался в правильности своих приемов борьбы с революционерами.
Новый план, подготовленный Петчером, был прост и отличался английской педантичностью. Предполагалось после ремонта собрать в Смирновскую шахту всех подозрительных людей и, выведя из строя ствол шахты, похоронить их там. Способ разрушения ствола определен еще не был, однако предполагалось, что это будет выглядеть случайно допущенной неосторожностью со стороны Мигалкина или еще кого-либо из русских богобоязненных людей.
Считая себя необыкновенно предусмотрительным, управляющий повеселел. Его радовала и начавшаяся на заводе обычная работа.
При первом же разговоре с лесничим Петчер поинтересовался настроением лесорубов.
– Ничего. Рубят. Успокоились как будто.
– Много мы потеряли из-за этих разбойников. Наверстывать нужно. Нажимать.
– Нажимаю, да боюсь, как бы не бросили работу. На днях, говорят, к ним опять Шапочкин с Маркиным приходили. Это неспроста.
Петчер открыл сейф и достал оттуда небольшую записную книжку.
– Хорошо ли вы знаете своих людей? – спросил управляющий, сделав нужную запись и уложив записную книжку обратно в сейф. – Вы должны назвать мне фамилии всех, кто мутит рабочих. Лучше будет, если вы сделаете это в письменном виде. Я должен знать, кого нужно опасаться.
Глава сорок третьяПартия каторжан, в которой шли Ершов и Папахин, прибыла в город в феврале. Алеша в то время усердно выполнял обязанности помощника тюремного повара. Он ездил на базар за продуктами, таскал воду, колол дрова. Кормили заключенных плохо: черный непропеченный хлеб, прокисшая капуста, картошка, иногда пшенная каша – вот и все арестантское довольствие.
По совету повара, Алеша старался покупать продукты у одних и тех же лавочников. Среди торговцев ему больше всех нравился пожилой безусый татарин Юсуп, с черными выразительными глазами и широким, изрезанным глубокими морщинами лбом. Юсуп всегда встречал Алешу веселыми шутками. Пшено и соль он взвешивал небрежно, как будто это был не товар, а что-то такое, что Давно ему надоело.
Алеша с нетерпением ждал, когда ему поручат дело, ради которого его сюда прислали. Он часто спрашивал об этом повара, но тот с досадой махал рукой и говорил:
– Россия-матушка! Ведут. В пень колотить, лишь бы время проводить.
В день прихода партии каторжан Алеша, по обыкновению, утром поехал на базар. Он очень удивился, увидев помощником у Юсупа знакомого железнодорожника, но тот посмотрел на него, как на постороннего, и Алеша понял, что железнодорожник приехал сюда по тому же делу, что и он сам.
Взвешивая пшено, железнодорожник указал на небольшую баночку и, не глядя на Алешу, тихо сказал:
– В кашу или в хлеб Ершову положи.
В следующий приезд Алеша вручил железнодорожнику ответ.
Ершов, между прочим, сообщал о крайней истощенности своих товарищей.
Воспользовавшись этим обстоятельством, комитет решил оттянуть отправку каторжан из города до весны.
В местной газете удалось напечатать статью о плохом отношении тюремной администрации к политическим заключенным. По городу распространялись листовки, в которых говорилось о том же, только без всяких уверток, необходимых в печати. Начался сбор добровольных пожертвований.
Алеша держал связь между тюрьмой и комитетом. Его не раз обыскивали в воротах тюрьмы, но до сих пор все обходилось благополучно. Сегодня он передал Юсупу благодарность политкаторжан населению города за оказанную помощь.
С этой запиской Юсуп и был арестован. На допросе он категорически отказался что-либо сообщить, заявив, что записка ему была подсунута во время обыска. Это, однако, не помогло. В тот же день арестовали и Алешу.
Офицер, к которому Алешу привели, был пожилой, с виду ласковый человек. Придвинув к себе папку с бумагами, он предложил Алеше сесть, долго вздыхал, курил, даже угостил Алешу конфетами и только тогда приступил к допросу.
Когда были записаны общие данные, офицер спросил:
– А теперь, будь любезен, расскажи, давно ли ты со стоишь в социал-демократической организации?
Хотя вопрос был задан вполне уверенным тоном, Алеша много наслышавшийся от Потапыча о следователях и их провокаторских приемах, не поддался.
– Я не знаю, дяденька, о чем вы говорите, – сказал он и, как бы спохватившись, добавил: – Один сосед наш говорил мне, что в этой организации такие состоят, кто буржуев не любит. А больше будто бы евреи. Так при чем же здесь я-то?
– Про евреев это ты, пожалуй, правильно, – согласился офицер. – Ну, а ты давно в ней состоишь?
Алеша покачал головой.
– Нет, я еще ни в каких организациях не был.
– Так, допустим, что это правда. Тогда скажи, что же заставило тебя передавать татарину из тюрьмы записки?
– Сроду этого не делал.
– Как не делал? Юсуп сам признался.
На мгновение Алеша растерялся, но сейчас же оправился и с обидой ответил:
– Значит, он хвастун.
– Ты отрицаешь, что привез ему из тюрьмы вот эту записку?
Я ему никакой записки не привозил, врет он. Своих выгораживает.
– Кого своих?
– А я разве знаю? Сами его спросите.
Алеша отвечал так смело и твердо, что следователь решил прекратить допрос и, приняв суровый вид, сказал:
– Вижу, что врешь. Да возиться с тобой некогда. Лад но. Посидишь в тюрьме, сговорчивее будешь. Все равно все расскажешь, а если врать будешь, в карцер запру.
И хотя, кроме подозрений, у следователя никаких материалов на Алешу не было, но на всякий случай он решил оставить его под арестом до окончания следствия. Мальчику снова разрешили выполнять обязанности помощника повара, но выходить за тюремные ворота запретили.
Каторжники были помещены в отдельную камеру. На прогулку их выводили теперь под строгим конвоем. Связь прекратилась. Между тем стало известно., что партия будет отправлена в первых числах мая.
Повар вместе с помощником долго ломали головы, каким образом сообщить об этом Ершову, но так ничего и не придумали. Только на пасху им удалось в одно из принесенных с воли яиц вложить коротенькую записку. Повар сообщил:
«Четвертого мая вас отправляют. В первые Два часа пути ждите новость».
Ершов не знал, что среди дополнительно приобщенных к их партии пяти человек, осужденных на каторгу, был провокатор. Не догадались и тогда, когда этот «каторжник» накануне отправки заболел и был положен в тюремную больницу.
Выведенная на рассвете партия каторжан сейчас же была возвращена в тюрьму. Но просчитались и жандармы. Не зная точно места, где организованный комитетом отряд рабочих должна был освободить арестованных, они растянули свои силы на большом расстоянии.
Разведка рабочих, не дойдя до условленного места, наткнулась на полицейских. В завязавшейся перестрелке был серьезно ранен железнодорожник. Отряд вернулся. Освободить каторжников не удалось.
В этот же день Алешу снова вызвали на допрос. У следователя и сейчас не было никаких улик, кроме сообщенного провокатором восклицания Ершова:
«Ну и молодец!.. Действительно, мал золотник, да дорог».
Этого было достаточно, чтобы следователь пришел к выводу о возможном участии Алеши в освобождении каторжан.
– Ну, молодчик, – начал следователь, не спуская глаз с Алешиного лица, – теперь уж ты не будешь больше врать и постараешься рассказать честно, как вы с шайкой преступников задумали освободить каторжан?
Алеша удивленно посмотрел на следователя.
– Мне и правду-то говорить нечего, не только врать.
– То есть, как это нечего? Что ты хочешь этим сказать? Снова отпираться задумал?
– Чего мне отпираться, когда я ничего не знаю.
– Ты, щенок, хочешь вывести меня из терпения. Добиваешься, чтобы я тебя, подлеца, в карцер запер?
Опустив голову, Алеша переступал с ноги на ногу.
– Будешь ты отвечать или нет? – начиная горячиться, снова спросил следователь. – Давай рассказывай по порядку. С кем ты был связан в городе?
– Ни с кем. Офицер вскочил.
– Хочешь в карцер?
Алеша еще ниже опустил голову.
– Последний раз тебя спрашиваю, с кем ты был связан в городе?
Алеша выпрямился, посмотрел офицеру в глаза и твердо ответил:
– Ни с кем.
Чем больше горячился офицер, тем тверже отвечал Алеша. Он видел, что у следователя нет никаких доказательств, и настаивал на своем.
Убедившись, что таким путем ему ничего не добиться, офицер вызвал надзирателя и приказал:
– Запереть в карцер.
Провожая Алешу, пожилой, с длинными волосами надзиратель ворчал:
– Мало тут людей набито, так ребятишек еще. Ему в чурки на улице играть, а он его в карцер. Нашел тоже преступника.
– Карцер – это плотно заколоченный гроб с маленьким отверстием у потолка. Разница только в том, что здесь человек не лежит, а стоит. Пошевелиться можно лишь с трудом, но повернуться нельзя. Через полчаса у Алеши заныла поясница. Сначала он надеялся, что это пройдет. Попытался стоять то на одной ноге, то на другой, но от этого стало еще хуже. Стараясь как-то отвлечься, Алеша стал думать о доме, о семье. «Они ведь даже не знают, где я, – вздыхая, говорил он себе. – Думают, что я работаю, деньги получаю. Купил себе обувку, одежу».
Все это время Алеша редко писал домой. Положение его было бедственным и писать он об этом не хотел. Когда ему становилось особенно трудно, он шел обычно к повару и спрашивал, как тот думает: свергнут в этом году царя или он дотянет еще до следующего года? Сначала повар говорил, что царский режим может продержаться еще и год и два. Но как-то недавно на подобный вопрос ответил:
– Войной, браток, запахло. А вооружат народ, так он им моментом голову отшибет. – И весело добавил: – Не горюй, Алеха. Скоро заживем!
Потом он стал думать о положении, в котором оказался сейчас. «Может быть мне лучше бы отпереться от поездки сюда, на недосуг сослаться, или сказать, что сноровки для такого дела нет. Поди-ка спокойнее было бы. Неужели я сплоховал? – стараясь упереться локтями в стенки, чего ему никак не удавалось сделать, продолжал думать Алеша. – Вон другие тоже ведь видят, как над нашими галятся, а сами и ухом не ведут, живут себе поживают, как будто бы их это и не касается».
От горьких мыслей Алешу на какое-то время отвлекла боль во всем теле. Но вскоре вспомнился разговор с Захаром Михайловичем, когда он провожал его на железнодорожную станцию.
– Будет наша победа, обязательно будет, – говорил тогда Ершов, – соберется трудовой народ с силами, да так стукнет, что и мокрого места не останется от мучителей.
А у таких, как ты, сапоги будут. Школ понастроим. Инженерами вас сделаем. Врачами, учеными.
Потом он вспомнил наказ умирающего отца:
– Отомсти им за меня, Алеша, за всех нас. Помни, пока не отрубите голову гадине, жизни вам тоже не будет.
Да и жить, когда другие мучаются, стыдно.
Алеша вздрогнул всем телом, крепко сжались кулаки.
– Это я сослепу так подумал, – со злостью выкрикнул Алеша, – сам ведь дал слово Захару Михайловичу, что выручать его буду. И буду! Буду! – закричал Алеша. – Больше Алеша ни о чем думать не мог. Боль становилась невыносимой. Тело обливалось потом, во рту горело. Он боялся закричать. Боялся показать свою слабость. После долгих мучений он уперся в дверь. Стало легче. На какое-то время мысли оборвались. Потом он увидел подошедшего к нему следователя.
– Эй, ты! Барга несчастная, – закричал следователь. – Дай-ка дорогу, я пройду.
– Я на шестерку проигранный, а не барга, – со злостью ответил Алеша, загораживая дорогу. – Здесь тебе не пройти.
– Мне нужно, посторонись, – настаивал следователь.
Алеша вынул из кармана колоду карт, показал офицеру шестерку.
– Нет. Не пройдешь, – решительно заявил он. – Здесь шестерка. Когда в пьяницу играют, она туза бьет.
Он чувствовал, как на него лили воду, сажали на скамейку. Рядом кто-то бормотал:
– Шесть часов продержал негодяй мальчишку. Шутка ли дело? Собака и та не выдержит, подохнет.
Когда Алеша открыл глаза, он увидел стоявших в стороне и о чем-то недовольно переговаривающихся надзирателя и стражника.
Наутро его снова вызвали на допрос. – Ну что, – злобно спросил офицер, – узнал, что такое карцер?
Алеша не ответил.
– Надеюсь, теперь перестанешь геройствовать? Садись и отвечай, – показывая на стул, предложил следователь.
Алеша продолжал молча стоять.
– Будешь ты в конце концов говорить?
Алеша хотел сказать «нет». Но не сказал и этого.
Все дальнейшие попытки офицера заставить Алешу отвечать ни к чему не привели.
– Хорошо же, – пригрозил офицер. – Раз так, будешь гнить в тюрьме, пока не сдохнешь.
