Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 44 страниц)
Окруженные со всех сторон врагами, рабочие Миньяра, Сима, Златоуста и многих других заводов Южного Урала с трудом отбивали усиливающиеся атаки белогвардейцев.
Не переставая наращивать силы, колчаковцы стремились зажать партизан в кольцо, чтобы потом, сжимая это кольцо, уничтожить их.
По предложению Карпова партийная организация решила готовить отряд к прорыву и переходу через горы на соединение с Красной Армией.
В два конца вышли разведчики. Одну группу возглавлял Редькин, вторую – Карпов. Нужно было нащупать слабое место для прорыва.
В эту же ночь группа Карпова пробралась в ближайший заводской поселок и, благодаря тому, что один разведчик был жителем этого поселка, благополучно укрылась в двух домах.
Утром Алексей в волчьем тулупе, в расшитых красной шерстью пимах, в меховой шапке ходил по базару и под видом не то представителя военного ведомства, не то просто купца, выспрашивал, у кого он может купить партию пароконных саней.
Торговцы разводили руками.
– Вот поди ты, – размахивая большими рукавицами из косматой собачьей шкуры, говорил широкобородый, с заплывшими глазами на мясистом лице торговец. – Кто думал, что пароконные потребуются. Знать, так я такие бы и заказал Якову Степановичу. Да ведь черт вас знает, сегодня вам одно подай, завтра другое поднеси. Если повременишь, я покалякаю с ним, может, и сделает. Да сколько тебе их надо-то?
– Сотен семь, даже восемь.
– Ишь ты, сколько… Делами, вижу, не малыми ворочаешь. Кому же такая прорва понадобилась?
– Ну это, брат, секрет.
Торговцы загалдели, и все, как один, предлагали ехать к Якову Степановичу. Широкобородый схватил Алексея за руку.
– Ну так и быть, едем. Сам повезу. Пусть знает, ка кого покупателя я ему приискал.
Не успел Алексей еще как следует поговорить с другими купцами, как был усажен в санки и вместе с широкобородым уже катил по поселку.
Хозяина дома не оказалось, и Алексей согласился поехать за пять верст в лес в мастерские… Он рассчитывал в беседе с торговцами выведать нужные ему сведения о колчаковцах.
Вышедший навстречу приехавшим толстенький старичок с розовым личиком оказался тем самым человеком, чье имя с таким уважением произносили местные торговцы.
– Вот, Яков Степанович, – залебезил торговец, – оптового покупателя приволок. Целая прорва саней ему нужна пароконных, – и, заискивающе улыбнувшись, добавил: – Видишь, не даром кредит у тебя получаю. К Митрю Митричу не повез ведь его.
Розовое личико хозяина расплылось в улыбке, неожиданно он заговорил густым басом:
– Милости прошу в горницу. Чайку попьем, там и по калякаем.
Алексей вошел в помещение, снял тулуп, но снимать борчатку отказался.
– Нездоровится мне что-то, – сказал он озадаченному хозяину. – Согреюсь потом разве.
Вместо чая пили самогон. Яков Степанович наливал его прямо в чайные стаканы. Видя, как пьянеет гость, хотя и пил он немного, хозяин и торговец добросовестно поддерживали компанию.
Сделка на сани была заключена после долгих споров. Яков Степанович заломил тройную цену. Алексей стал давать половину.
– Бога побойся, Яков Степанович, – убеждал он старика, – разве можно с военного ведомства такую цену брать?
– Молодой еще ты, видать, без опыта, – басил Яков Степанович, – с кого же брать, как не с казны. Тут разуметь надо. Одно дело, скажем, частное лицо. С ним баловаться не смей. Веди дело честно. Потому что это частная собственность. Святая святых. Совсем другое дело казна. Здеся и хапнуть не зазорно, потому она вроде придорожной яблони с созревшими плодами: ты не возьмешь – другие заберут. Мое предложение такое: сделку подпишем по сорок рубликов на штуку, а заплатишь по тридцать. Вот нам обоим и будет хорошо. А казна что? Казна стерпит.
Поторговавшись еще немного для приличия, Алексей согласился купить восемьсот саней на условиях Якова Степановича. Срок изготовления тоже был указан Яковом Степановичем. Но когда дело дошло до задатка, Алексей уперся и больше половины запрошенной суммы давать отказался. На этот раз уступил хозяин. Он понял, что сибиряк знает свое дело крепко, деньгами зря не бросается, поэтому и спорить дальше не стал.
После заключения сделки разговор перешел на другие дела. Алексей посетовал на то, что война затянулась.
Яков Степанович лукаво улыбнулся.
– Пусть воюют. Нам от этого одна польза. Вот партизаны только, подлые, мешают.
– Не понимаю, почему вы их не уничтожите, – удивился Алексей. – У нас в Сибири с ними не церемонятся. Чуть что, к стенке. В Омске восстание хотели сделать, так верховный велел всех расстрелять. Рука у адмирала твердая…
– А у нас, думаешь, не так? – мотая головой после очередной порции самогона, ответил порядком опьяневший хозяин. – Тем, которые попадут, пощады тоже нет, да много их, сволочей, всех не перебьешь.
– У вас что, солдат не хватает?
– Вроде бы хватает, не мало их. У нас только две роты стоят, да в соседних селах по роте. Выходит на волость немало.
– Боятся, значит, вот так и получается…
– Нет, не боятся. Кто попался, всем каюк.
– Не верится что-то, – пристукнув стаканом, сказал Алексей.
– Зря не веришь. Оставайся ночевать, увидишь.
Алексей непонимающе посмотрел на хозяина.
– Туда всех их водят… Сегодня тоже вот-вот привезут, а ночью прихлопнут. Вон, кажись, едут, легки на помине, – показывая в окно, сказал хозяин.
Алексей не торопясь подошел к окну. Во дворе остановились пятеро саней. Из них вытащили одиннадцать изуродованных человек. Солдаты прикладами столкнули, а некоторых просто сбросили в подвал, заперли дверь на замок и, оставив пять человек охраны, засобирались обратно.
Руководивший всем этим делом офицер что-то долго говорил оставшимся в охране солдатам, потом накричал на уезжающий обратно конвой и в конце концов, сделав знак своему кучеру, чтобы подождал, пошел в горницу.
Яков Степанович познакомил офицера с представителем белой армии и один за другим налил ему два стакана – самогона. Потом, продолжая выпивать, все трое с удовольствием слушали рассказ Алексея о благородных качествах адмирала Колчака, о его твердости при подавлении восстаний и больших полководческих способностях. Когда Алексей снова рассказал, как жестоко было подавлено восстание в Омске, офицер шумно вздохнул и, как бы оправдываясь, сказал:
– Молодцы! А у нас не получалось. Руки твердой не было. Каждый в свою сторону тянул, да теперь, слава богу, кончилось это. Через несколько дней решительное наступление будет. Подошел бандитам конец.
Яков Степанович ехидно улыбнулся.
– Не первый раз наступаете, может, и опять не последний. Кто знает, как потянет дело. Вдруг так же, как раньше…
– Нет, Яков Степанович, теперь наверняка, – ответил захмелевший офицер. – Сила собралась во какая… Наш батальон только в заграждении, и то ему отводят всего три версты, а там, где наступать будут, у Златоуста, говорят, больше четырех тысяч.
– Наступают четыре, а их может быть пять, что тогда? Опять провал? – не унимался Яков Степанович.
– Их осталось всего несколько сот человек.
– Кто их считал, – недовольно проворчал хозяин. – Сегодня несколько сот, завтра несколько тысяч. Разве так не было.
Офицер засмеялся пьяным смехом. Стукнул кулаком по столу.
– Вон тех, что в подвале, думаете, мы зря пытаем?
– Они вам так правду и сказали, – ввязался в разговор молчавший до сих пор торговец. – Сам надыся рассказывал про еврея.
Офицер выпил стакан самогона, дважды крякнул и, закуривая, продолжал:
– Не все такие, как этот подлюга Исаак Шнеерзон.
Еврей тут один, – пояснил он Алексею, – буфетчик с соседней станции. Мы его давно караулили, а потом цап и в амбар. Стал я его допрашивать, добром вначале, плачет, как ребенок, но не признается. Ну, думаю, погоди, если ты от простого допроса трясешься, то посмотрим, что от тебя будет, когда шомпола в ход пойдут?
– Вот как можно в человеке ошибиться, так и не заговорил ведь, – вставил Яков Степанович.
– Нет! Так и молчит, стерва. На спине сплошное мясо, волос ни одного, глаз вытек, все равно стоит на своем: «ничего не знаю», как окаменел…
– Что ж! Не пойман – не вор, – допивая самогон, сказал Алексей. – Побьетесь, да и отпустите. Может быть, он и в самом деле ничего не знает.
Офицер снова хлебнул самогона, криво улыбаясь, сказал:
– Отпустим сегодня ночью. Уйдет и больше никогда не вернется.
Алексей поднялся из-за стола.
– Ну, хозяин, пора сделку завершать.
– Дело за тобой, выкладывай задаток и кончено.
– С собой казенных денег не вожу, – чуть качнувшись, сказал Алексей. – Давай лошадь, через час денежки будут здесь.
– Со мной поедешь, – предложил совсем опьяневший офицер, – я довезу.
– У вас ведь дело здесь, – заметил Яков Степанович офицеру.
– Дело не сейчас. Командир на именинах сегодня. Приедем поздно вечером.
– Я приеду скоро и вас здесь подожду, – с трудом одеваясь, сказал Алексей, – хочется посмотреть, как вы с ними расправляетесь. А заодно с Яковом Степановичем трахнем еще на похмелье.
– Ты только приезжай скорее и денежки вези, а это будет… – Яков Степанович взялся за бутыль.
– Давайте тяпнем на дорожку. За скорую встречу и за помин тех, – и офицер качнул пьяной головой в сторону подвала.
Глава тридцать втораяКарпов сдержал слово. Меньше чем через два часа, когда рабочие мастерских разошлись по домам, он вернулся на двух подводах с охраной в шесть человек.
Рассчитавшись с подводчиками и выпроводив их за ворота, он допросил у Якова Степановича разрешения поместить свою охрану в том помещении, где находились свободные от караула солдаты.
Унтер-офицер пытался было возражать, но Яков Степанович только махнул рукой.
– Ладно! Здесь тепло. Хватит места всем. – И, не раз говаривая больше, пошел к себе.
Как только хозяин скрылся за дверью, Карпов сбросил тулуп, подошел к сидящим за чаем солдатам и, распахнув борчатку, выхватил из кармана револьвер:
– А ну, подымай руки! – скомандовал он колчаковцам, взмахнув револьвером.
Под дулами еще шести наганов солдаты вытянули руки вверх и, не сопротивляясь, дали себя связать веревками. Связывая солдат, Карпов предупредил:
– Смотрите, если пикните, сейчас же пулю в лоб. Будете молчать, не тронем.
Растерявшимся колчаковцам было не до крика.
Покончив с первой частью дела, Карпов подошел к окну и, прицелившись, сквозь стекла выстрелил в стоявшего на посту часового. Потом связали ничего не понимающих, трясущихся Якова Степановича и сторожа. Их заперли в одной комнате с солдатами.
– Это тебе вместо задатка, – не скрывая ярости, сказал Алексей, показывая на веревки.
Спустившись в подвал, Алексей стал поздравлять арестованных со спасением от казни. Но они не верили. И только после того, когда их вывели из подвала и показали связанных белогвардейцев, они со слезами на глазах начали обнимать своих спасителей.
Двое из арестованных, пожилой Пирсон и еще изможденный немолодой буфетчик Шнеерзон, остались лежать в подвале. Пытки окончательно надломили их здоровье. Избитые, истерзанные, они не могли подняться с грязного пола.
С часу на час могли появиться белогвардейцы. Карпов спешил. Надо было как можно дальше уйти в лес, пока колчаковцы еще не обнаружили своего промаха.
Некоторое время переговаривались о том, что делать с изувеченными людьми. Устроить носилки и нести их, проваливаясь по колено, а местами по пояс в снег, было не под силу. Но и оставить еще живых товарищей на растерзание белогвардейцев было невозможно.
По предложению Алексея решили взять с собой подводу. Вытащили из-под навеса сани, вывели из стойла хозяйского рысака и, положив больных в сани, стали собираться в путь.
– Повезем, – укрывая стариков тулупом, сказал Алексей. – Таких не бросают.
На сани положили отобранные у солдат пять винтовок, собрали все, что было съестного, захватили несколько топоров, две пилы, лопаты и целиной двинулись в лес.
Подъем на первую гору преодолели успешно, хотя и очень медленно. Спустились с горы тоже благополучно, но тут выяснилось, что освобожденные из белогвардейских лап люди не могут двигаться дальше без еды и отдыха. Но все понимали, что спасение только в движении вперед. Решили посадить особенно уставших в сани. В помощь лошади впряглись те, кто имел еще силы. Ровный с виду покров снега на самом деле был далеко не одинаковым.
На горах, особенно на вершинах, снега было мало. Тащить воз было трудно. Вязья саней то и дело упирались в камни, пни и валежины. Зато в межгорьях и лощинах снега было навалено так много, что надо было прорывать дорогу лопатами и протаптывать ногами и только потом двигаться.
Все это тормозило движение, изматывало людей и коня.
К полудню лошадь совершенно выбилась из сил. Ее пришлось бросить. Теперь сани тащили на себе. Хорошо, что немного отдохнувшие больные поднялись на ноги. Идти им было трудно, подкашивались ноги, перед глазами расплывались красные круги, но все же они потихоньку двигались вперед.
Преодолев подъем на очередную гору, Карпов решил сделать привал. Усевшись на валежину, люди с жадностью набросились на еду. Потом не менее жадно затягивались махоркой. В глазах у каждого искрилась надежда: может быть, колчаковцы не организовали погони, и отряд доберется до партизанского лагеря. Однако не успели двинуться, как на противоположной горе, где они были два часа назад, появились три белогвардейца.
Заметив отдыхающих людей, белогвардейцы повернули обратно, очевидно, стремясь как можно скорее предупредить командира своего отряда о близости противника.
С этого момента между отрядами началась напряженная борьба за выигрыш каждой сажени.
Группе Карпова нужно было во что бы то ни стало не допустить сближения, по крайней мере еще в течение четырех или пяти часов до наступления ночи. Отряду белогвардейцев, наоборот, за это время нужно было во что бы то ни стало нагнать противника и уничтожить его. Командир колчаковцев понимал, что с наступлением темноты его отряд теряет преимущество и может быть уничтожен. – Отложить преследование до следующего дня тоже нельзя было. За ночь противник уйдет в контролируемую партизанами зону. Соваться туда с тридцатью бойцами, вооруженными одними винтовками, было бессмысленно.
Пока колчаковцы преодолевали гору, на которой их авангард заметил противника, партизаны спустились в лощину, пересекли речку и начали подниматься на следующий перевал. До вершины перевала было не менее четырех верст. Хотя гора и была пологой, но лес и большое количество буреломов сильно затрудняли движение. Идущим впереди бойцам становилось все труднее отыскивать проходимые места в хаосе камней и бурелома.
Так в мучительно медленном движении прошло еще два часа. За это время белогвардейцы перевалили гору и прошли еще половину пути отряда, поднимающегося на перевал. Теперь расстояние между противниками не превышало нескольких сот сажен. Останавливаясь, колчаковцы то и дело обстреливали карповскй отряд. Пули все чаще и чаще щелкали по деревьям, хотя вреда пока не приносили.
Алексей видел, что белогвардейцы настигнут его отряд раньше, чем он дойдет до перевала и раньше, чем наступит ночь. Понимали это и колчаковцы. Чтобы не упустить противника, они перестали тратить время на стрельбу и шли теперь не останавливаясь, стремясь сблизиться на такое расстояние, когда дальнейший отход преследуемых будет невозможен.
Подходило время решительных действий, и Алексей принял решение. Он подозвал к себе трех бойцов, приказал им взять винтовки, сблизиться с белогвардейцами и открыть по ним стрельбу. Этим он хотел внести в ряды колчаковцев замешательство и на какое-то время затормозить их движение.
Замаскировавшись за камнями, бойцы приготовились встрече. Ждать пришлось недолго. Через несколько минут из ельника показались два белогвардейца. Несколько метких пуль из засады, и солдаты повалились в снег. Колчаковский офицер решил, что преследуемый отряд остановился, чтобы дать бой. Он знал, что у противника только пять винтовок и столько же револьверов. Имея больше чем тройное превосходство, командир повел колчаковцев в атаку.
Когда послышались крики наступающих, Алексей остановил отряд. Двигаться дальше было нельзя. Это видели все. Сгрудившись около командира, люди тревожно прислушивались к стрельбе.
– Товарищи! – обратился Алексей к уставшим друзьям. – Нам нужно еще тридцать или сорок минут. У нас пять винтовок. Пусть выйдут вперед самые смелые. Пусть они преградят врагу дорогу. – Алексей умолк, медленно обвел взглядом окруживших его товарищей. Он ждал ответа.
Ждал, что скажут стоящие на краю могилы люди.
И вот с саней поднялись Пирсон и Шнеерзон.
– Это должны сделать мы, товарищ командир, – едва удерживаясь на ногах, сказал Шнеерзон, показывая на Пирсона. – Они не пройдут, идите, мы останемся.
Напрасно протестовал Алексей и возражали другие члены отряда, решение стариков было непреклонным.
Видя, что ему не уговорить людей, решившихся на смерть ради спасения товарищей, Алексей дал им винтовки, укрыл их за двумя камнями, сзади расположил трех только что отступивших бойцов и, горячо распростившись с остающимися, повел передохнувших людей к перевалу.
Колчаковцы были совсем рядом. Увидев, что отряд снова двинулся в гору, они бросились вперед. Но под ноги атакующих полетели гранаты, защелкали выстрелы. Загорелся неравный бой между несколькими десятками белогвардейцев и горсткой красных бойцов, решивших закрыть своими телами дорогу к перевалу.
Руки Пирсона умело держали винтовку. Он не торопился, стрелял редко, но без промахов. В свое время Пирсон был солдатом. Служил в колониальных войсках, его заставляли стрелять в людей, ничего худого не сделавших его родине. Потом он понял это и отказался стрелять. Тогда у него отобрали винтовку и посадили в тюрьму. Там нашлись люди, которые сумели объяснить ему многое из того, что он раньше не понимал. Освободившись из тюрьмы, Пирсон ездил в Америку, был в Канаде, потом приехал в Россию. Здесь стал социалистом и вместе с русскими рабочими вел революционную работу. И вот он в бою. Хорошо, что ему не изменяют глаза и умело действуют руки. Из-за сосны показался белогвардейский офицер. Пирсон нажал курок, и белогвардеец повалился навзничь. Но вскоре вражеская пуля сразила старого коммуниста.
Шнеерзону никогда не приходилось стрелять, но сейчас он стрелял. Перед затуманенными глазами старика пробежали наиболее запомнившиеся картины жизни, беспросветной нужды, непосильного труда, лишений и издевательств. Почти ребенком начал он работать подмастерьем у сапожника. Его били, морили голодом, но Исаак был молод и не унывал. С большим трудом он все-таки скопил немного денег и купил домишко. Потом женился, а через год родился сын. В дом пришло счастье, добытое ценой молодости. Но оно оказалось настолько кратковременным, что он не успел даже к нему привыкнуть. В девятьсот шестом году, весной, вернувшись из города, Шнеерзон не нашел ни дома, ни семьи. В соседнем дворе под окровавленной рогожей лежали его жена и сын, убитые черносотенцами. С тех пор он метался по необъятной России, ища выхода из тупика, в который загнала его проклятая жизнь. А она все больше и больше издевалась над ним, душила его и каждый день сталкивала с новыми обидчиками. Не скоро понял Исаак Шнеерзон, кто был действительно виновник всех его несчастий, но поняв, твердо встал на путь борьбы за справедливость. И вот он бьется с врагом, готовый умереть в неравном сражении.
Со всех сторон с блестящими штыками, со стреляющими винтовками на него лезут те же палачи, что отняли у него жену и сына. Их осталось небольшая кучка, но они совсем рядом. У Шнеерзона нет больше патронов, он вылез на камень. Враги рядом.
…Прошитый несколькими пулями, Шнеерзон, падая, схватился за гранату. Грохнул взрыв., Оставшиеся в живых белогвардейцы отпрянули от него. А он лежал, навалившись всем телом на мертвого Пирсона, как бы закрывая его от врагов.
Трое других продолжали стрелять из-за камня повыше. Больше половины белогвардейцев были убиты, а дорога, за которую они бились с горсткой смельчаков, все еще была закрыта.
Медленно наступала ночь. На западе потухала вечерняя заря. На верхушках деревьев меркли ее последние блики, уступая место ползущей снизу темноте.
…Через сутки разведчики вернулись на свою базу и стали готовиться к переходу на соединение с Красной Армией.
Алексей поехал в соседний отряд, который решил самораспуститься и разойтись по домам.
Выслушав Алексея, командир отряда долго молчал. Встряхивая огненным чубом, сердито кашлял. Потом еще раз сильно встряхнув чубом, сказал:
– Надо собрать бойцов. Пусть решат.
– Но командир вы, – строго сказал Алексей.
– Да, но у нас в отряде другие порядки и законы, чем у вас, – эсеровские.
Алексей понял, что говорить по этому вопросу с отрядом, где преобладало влияние эсеров и анархистов, бесполезно. Члены отряда, по разным причинам не соглашающиеся с колчаковцами, еще больше не хотели пойти к красным.
Когда люди собрались, Алексей стал просить, чтобы отряд передал им все, что он вынужден будет бросить.
Вперед вышел человек с густыми косматыми бровями. Сняв с рук варежки, он сунул их под мышку, разгладил бороду и, обращаясь к своему командиру, спросил:
– Скажи прямо: мы будем возвращаться сюда али нет?
Командир нехотя посмотрел в сторону спрашивающего и также нехотя ответил:
– Может, будем, а может, и нет. Смотря как потянет.
– С красными нам тоже не па пути, – послышалось из круга, – продразверстку-то, говорят, до сей поры не отменили.
– Колчак – монархист, нам он тоже не товарищ, – пробасил простуженный голос, – воевать все равно придется.
– Ну это мы еще посмотрим, – махнул рукой командир. – Давайте ближе к делу.
– И вот ведь как получилось, – заговорил бровастый, по-видимому, твердо решивший, что возвращаться они больше не будут, – я вот давно кумекаю, куда девать муку и мясо. Позавчера наши фуражиры наперли. Али кошмы? Вон их сколько. А вам сгодятся. Кошмы укатанные, валенки на дорогу подошьете. Зима, а до красных-то черт-те знает сколь…
– Погоди болтать за всех, – сердито одернул командир своего завхоза. – Пусть и другие скажут.
Но другие, видя, что им попользоваться чем-либо нельзя, тоже не возражали.
Вернувшись в отряд, Алексей собрал бойцов. Сообщил, что дают им соседи, и установил срок для сборов. За эти два дня нужно было сделать многое: подшить валенки и отремонтировать одежду, напечь хлеба и насушить сухарей, проверить и распределить оружие.
