Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 44 страниц)
На первый взгляд дело началось с пустяка. Командир четвертой роты написал командиру полка подполковнику Шувалову рапорт. Он сообщал, что не раз сам слышал, как в соседней роте играют на гармошке и поют запрещенные песни. И что командир этой роты поручик Красноперое смотрит на большевистские выходки солдат сквозь пальцы.
На следующий день Шувалов вызвал к себе Красноперова и просил объяснить, почему он допускает эти бандитские вылазки своих подчиненных.
– Что с ними сделаешь, господин подполковник, – пытаясь оправдаться, ответил Красноперов. – Неграмотные мужики, что взбредет на язык, то и орут, а спроси что к чему, ни один не ответит. Я им сколько разъяснял, зачем, говорю, вы, братцы мои, эти дурацкие песни орете, пойте лучше «Хазбулат удалой» или «Скрылось солнце за горою». Стоят, разинув рты, слушают, а потом, смотришь, опять за свое.
– Вот то-то, что за свое, – вспылил Шувалов, – знаем мы этих неграмотных. Зря они такими делами заниматься не будут. Знать, недаром говорят, что у-вас в роте большевик на большевике. Смотрите, поручик, как бы вам отвечать не пришлось.
– Прямо не знаю, что с ними делать, господин подполковник, – развел руками Красноперов. – Пойду еще поговорю, может быть, образумятся, дураки.
Шувалов подошел к стене, снял с крючка плеть, показал поручику.
– До тех пор, пока не начнете разговаривать с ними вот на этом языке, добра не ждите. – И, помолчав, добавил:
– Я должен предупредить вас, поручик, если вы сами не измените к мерзавцам такого, с позволения сказать, благодушного отношения, я буду вынужден обо всем сообщить командующему армией. Думаю, что вы читали приказ верховного правителя. Знаете, что за такие дела к стенке ставят. – Потом, устремив на поручика недобрый взгляд, добавил:
– Зря вы прикидываетесь простачком и меня дураком считаете.
Красноперов хотел было возражать, но, встретив негодующий взгляд Шувалова, круто повернулся и, ничего не сказав, пошел к двери.
Красноперов прошел сложный путь от фельдфебеля до поручика.
Он, сын зажиточного крестьянина, не колеблясь пошел за эсерами, в обещаниях которых видел воплощение своих надежд. Лозунги о чистой демократии, народной свободе и «хозяине земли русской» тянули его, как магнит. Но угар продолжался недолго.
Красноперов каждый день, каждый час видел собственными глазами, с какой нечеловеческой жестокостью эта власть расправляется с простыми людьми.
И ему было трудно поверить, что Колчак и его правительство как раз и есть та самая народная власть, которая борется за интересы мужика.
Прислушиваясь к солдатским разговорам, наблюдая за их отношением к колчаковскому режиму, Красноперов все больше убеждался в нежелании мужиков воевать и находиться в чуждой им армии. Свое нежелание солдаты со свойственное им хитрецой и выдумками выражали в десятках мелочей. Пошла, например, рота в баню, казалось, что тут могло случиться плохого: помылись, попарились и в казарму. На самом деле, получалось вот что. В баню шли стройными рядами в только что полученном зимнем обмундировании, а назад возвращались разношерстной толпой. Новенькие бараньи шапки, нарочно растолканные по карманам и рукавам, в камере дезинсекции стянуло в комочки, валенки оказались на каждом разные, шинели без хлястиков и застежек. Пока шли в казарму, стерли ноги, потом целую неделю валялись с завязанными пятками, доказывая, что пимы им кто-то подменил. Солдаты то и дело маялись животами, теряли голос. Только вчера разучив веселую песню, они пели ее звонкими стройными голосами, а сегодня в присутствии начальства вдруг начинали петь кое-как. Ежедневно появлялись сотни всевозможных предлогов для просьб об отпуске на побывку. В последнее время в роте установился порядок вслух читать полученные из дома письма. Написанные иногда детской рукой, многие из них сообщали, что отца, дядю или брата взяли каратели. Что теперь тяти уж нет и никогда больше не будет. Вначале Красноперов пытался объяснить, что родственников покарали за дело. Пытались задерживать письма, но они проникали в казармы стороной, а те из солдат, кто долго писем не получал, догадывались, в чем дело, и, недолго думая, убегали домой.
Красноперов пытался было применить строгость, но потом заговорила совесть, и он махнул на все рукой. Окончательный поворот в его отношении к колчаковской власти произошел после отказа одного из солдат выполнить приказ о расстреле пленного красноармейца. Командир батальона тут же застрелил солдата, который приходился Красноперову двоюродным братом. Но особенно поразило Красноперова, Когда он узнал, что солдаты его роты тайком собрали деньги и послали их матери убитого товарища. Все это заставило его по-новому вглядеться в свое собственное положение.
Прямо от командира полка Красноперов пошел в окопы своей роты, занявший оборонительную позицию на окраине села.
Идя к позиции, Красноперов увидел летящий самолет с большими красными звездами на крыльях. Из брюха самолета точно голуби летели сотни бумажек. За последним домом у прясла огорода виднелась серая толпа солдат. Собравшиеся что-то кричали, махали руками тем, кто только еще подходил. В середине толпы на небольшой возвышенности стоял незнакомый Красноперову солдат. Размахивая листовкой, солдат кричал:
– С кем воюете? За кого головы кладете? Мало на вас ездили, еще хотите. Поглядите на свою власть – сплошь богачи, попы, купцы, золотопогонники. Снова аркан на шею закидывают, али не видите? Прохоров моя фамилия, а зовут Калиной. Я тоже в белых был. Ну дак что ж? Был да сплыл. Понял, значит, нельзя же веки вечные дураком быть. Пора и о своей пользе подумать. А кто эту пользу нашу защищает? Золотопогонники, может, кровососы мирские? Кровью харкаем от их защиты. Неправду, скажете, говорю, – тыча вперед себя листовкой, кричал Калина, не обращая внимания на подошедшего поручика. – Ну, скажете, неправду?
– Чего там неправду – правду? – закричали из толпы. – За своих захребетников кровь проливаем.
– Дураки были, дураками и остались.
Калина выждал, когда прекратятся крики, снова замахал листовкой.
– Реввоенсовет призывает прекратить бойню и с оружием в руках переходить на сторону Красной Армии. Мы к вам оттуда посланы…
Взволнованный Красноперов подошел к Калине, протянул руку.
– Дай сюда! – стремясь взять листовку, сказал он хриплым голосом. – Дай…
Калина ткнул поручику листовку.
– На, если тебе не досталось, почитай.
Пробежав глазами короткое воззвание Реввоенсовета Восточного фронта, Красноперов шагнул на возвышенность. Перед ним замелькали то злобные, то настороженные, то выжидающие лица солдат. Вспомнилось предупреждение подполковника о суде и расстреле. Потом перед глазами встал брошенный за поскотиной труп двоюродного брата. Скользнув взглядом в сторону села, он увидел выехавших из улицы всадников. Впереди скакал Шувалов. Красноперов поднял над головой листовку.
– Здесь, братцы мои, сплошная правда написана. Я тоже за то, что пора одуматься.
Кругом загудели десятки голосов, поднялись десятки рук. Калина схватил Красноперова за руку.
– С нами? Значит, с нами?
– С кем же мне больше, – разводя руками и как-то по-детски улыбнувшись, ответил Красноперов.
Ободренные решением поручика, солдаты спокойно смотрели на приближающуюся группу офицеров.
Командир полка с первого взгляда понял, в чем дело. Кликнув безусого узкоплечего прапорщика, он приказал ему скакать к командиру второго батальона, чтобы тот, не мешкая, снял батальон с позиции и вел его на выгон. Второй батальон считался самым надежным, и Шувалов рассчитывал при его помощи усмирить взбунтовавшихся солдат.
Подскакав вплотную к кричащей толпе, Шувалов с хода осадил заплясавшего под ним жеребца и, повернувшись в сторону Красноперова, закричал:
– Что за балаган? Кто разрешил? Поручик Красноперов! Прикажите солдатам немедленно разойтись по окопам.
Руки поручика как, – то сами собой поползли вниз, лихорадочно блестящие глаза устремились в сторону командира полка. На какую-то минуту он снова превратился в послушную машину. Солдаты с недоумением смотрели то в сторону поникшего поручика, то в сторону Шувалова, ожидая, чем все это кончится. Не растерялся один Калина. Судорожно сжимая в руках листовку, он рывком повернулся к командиру полка и хрипло крикнул:
– Сам иди! Здесь дураков нет? – потом, обращаясь к все еще колеблющемуся Красноперову, добавил:
– Эх, кислятина…
Ответ Калины и молчание поручика привели Шувалова в ярость.
– Бунтовщики! – закричал он, ерзая в седле. – Рас стрелять вас мало. Под суд мерзавцев… – Продолжая громко ругаться, Шувалов повернул коня и, злобно плюнув в сторону толпы, поскакал к лесу.
Угроза Шувалова встрепенула поручика.
– На! На, сволочь, на! – срывая погоны и остервенело швыряя их под ноги, кричал он вслед удаляющемуся командиру полка. Не хочу быть бандитом, не хочу!!!
Обрадованный Калина бросился к Красноперову, за ним подбежали другие и, схватив поручика за руки и за ноги, с криком «ура» начали подбрасывать вверх.
Ликование солдат прекратил появившийся из-за домов краснозвездный самолет. Прокатившись по выгону сотню сажен, он замолк, накренившись на крыло, словно подстреленная птица.
Озираясь на бегущих к нему солдат, летчик торопливо вылез из самолета и, чиркнув зажигалкой, стал жадно тянуть дым папиросы, как бы опасаясь, что ему не дадут накуриться.
Первым к самолету подбежал Пустовалов, вместе с Калиной посланный Алексеем в тыл врага.
– Что, браток, не дотянул до своих? – спросил он, думая о том, как бы помочь попавшему в беду красному летчику.
Летчик не ответил, он настороженно смотрел на подходивших людей. Наконец, решившись, он повернулся, выхватил из багажника молоток и шагнул к капоту.
– Што ты, што ты, остановись! – догадавшись о намерении летчика, крикнул Пустовалов. – >– Побереги, нужна еще будет птичка.
Летчик с недоумением посмотрел на Пустовалова.
– Случилось что-нибудь, может, помочь надо? – снова спросил Пустовалов, видя настороженность летчика. – Да ты не опасайся, тут хотя и белые, но тебе не враги, потому сами решили к красным переходить. Я оттуда… – и он махнул рукой на запад.
По обветренному лицу летчика расплылась улыбка.
Через минуту между летчиком и солдатами завязалась дружеская беседа. Люди хотели знать, как их встретят красные: не будут ли наказывать? Кто-то высказал мысль, что хорошо бы пригласить для переговоров представителя от красного командования.
Пока между солдатами и летчиком шла беседа, на дальнем бугре показались роты второго батальона. Их вел Шувалов.
Обстановка осложнялась.
К Красноперову подошел Калина.
– Принимай, товарищ начальник, командование. Надо готовиться к обороне, прозеваем – перещелкают нас.
Красноперое обвел солдат вопросительным взглядом.
– Принимай, принимай! – закричали со всех сторон. – Доверяем, знаем – не подведешь.
Красноперов сдвинул фуражку на затылок, поправил на боку наган, покосился на бугор и, вытянув руку в сторону, крикнул:
– Ложись в цепь, занять круговую оборону!
Исправив неполадку в бензопроводе, летчик набрав высоту, круто развернулся и, направив машину навстречу усмирителям, начал засыпать их листовками. Потом, повернувшись, еще раз вытряхнул на солдат остаток листовок и улетел в сторону красных.
И тут случилось то, чего больше всего боялся Шувалов.
Несмотря на категорический запрет и угрозы офицеров, солдаты начали хватать падающие бумажки. До того стройные ряды батальона смешались и все четыре роты сбились в одну бесформенную толпу.
Не знал Шувалов, что давно разыскиваемая им подпольная большевистская ячейка находится во втором батальоне. Все еще надеясь восстановить порядок, он приказал офицерам отобрать у солдат листовки. Листовки солдаты отдали, но стрелять в бунтующих товарищей отказались.
– Мы, что? Бандиты, што ли, – кричали солдаты, – своих бить будем. – И тут же один за другим потянулись в сторону взбунтовавшихся товарищей.
Когда весь полк собрался на выгоне, выяснилось, что полного единогласия среди солдат нет. Далеко не все соглашались с предложением Красноперова пойти на соединение с красными. Начались споры.
– Как нас там еще встретят? – кричали отдельные голоса.
– Могут и из пулеметов угостить. Белогвардейцы, скажут, колчаковцы, Давайте лучше по домам! – кричали другие. – Ну ее к черту, хватит, повоевали. Там тоже пряниками нашего брата не кормят. – Но несогласных было меньше.
Воспользовавшись заминкой, Шувалов послал двух офицеров в соседний полк с просьбой о помощи, а сам начал с солдатами переговоры, стремясь выиграть время.
– Это не шутейное дело, – говорил он мягким, вкрадчивым голосом, косясь на подошедшего к нему Калину. – Подумайте, на что решаетесь. Если есть у нас недостатки, давайте будем их устранять. Чего зря шум поднимать. Я сам крестьянин и за интересы мужика первым положу свою голову.
– А ты лучше скажи, как насчет Советской власти, – перебил Калина. – Зубы заговаривать нечего, мы тоже грамотные стали.
– Мы воюем не против Советской власти, – повышая голос, ответил Шувалов, – а против коммунистов, грабителей.
– Врет! Врет! Не верьте ему, братцы, – багровея закричал Красноперое. – Думает, я забыл, как неделю назад он говорил нам, офицерам, что Колчак обязательно восстановит во всех правах капиталистов, а потом помещиков. А кто обещал вернуть старый режим? Кто уверял, что верховный правитель – монархист? Крестьянином стал. А у кого кожевенный завод отобрали? Сам говорил тогда об этом. Забыл, что ли? Врешь да время тянешь, помощи ждешь, чтоб расстрелять нас…
Красноперов не договорил. Из-за пригорка вынырнул автомобиль. Развернувшись, машина остановилась саженях в ста. На землю спрыгнул военный. Из кузова торчали дула двух пулеметов.
Калина разинул рот, потом неистово замахал руками, радостно закричал:
– Товарищи, смотрите! Сам комдив прикатил, товарищ Карпов. Ур-ра!!
Солдаты заволновались, зашумели. Прибытие в полк командира дивизии красных вызвало у них огромный интерес.
Поздоровавшись с солдатами, Алексей сказал:
– Летчик наш сказал мне, что вы к нам надумали. Молодцы. Давно пора. Мы рады встретить вас как дорогих гостей, равных товарищей. – Потом, круто повернувшись, пошел в сторону офицеров.
Заметив идущего к нему Алексея, Шувалов схватился было за наган, но, взглянув на бегущих к нему солдат, опустил руку. Его обезоружили.
– Ну-ка! Дай сюда, гад! – вырывая наган, буркнул Калина. – Ты думаешь што, разбойничать тебе позволим?
– Что же ты, земляк, – подходя к Шувалову, с чуть заметной иронией произнес Алексей – так нехорошо гостей встречаешь? Не узнаешь, что ли? Когда-то мы друзьями были, неужели забыл? Не притворяйся, давай-ка на радостях по-хорошему. Скажи офицерам, чтобы оружие сдали. Кстати, я имею уполномочие сказать, что не только солдатам, но и офицерам предоставляется полная свобода. Захотите – можете домой отправиться.
Шувалов вначале не знал, что делать, но когда услышал, что ему предоставляют свободу, заметно повеселел.
Калина подтащил за рукав упирающегося Красноперова.
– Вот, товарищ комдив, поручик Красноперов. Он сам сорвал со своих плеч погоны и, значит, с нами… мы его даже командиром полка было выбрали…
Алексей подал Красноперову руку, притянул к себе, крепко обнял.
– Замечательно, очень хорошо, товарищ Красноперов.
Я рад поздравить вас с утверждением командиром полка.
Продолжайте исполнять свои обязанности. Завтра оформим по всем правилам. – Затем обратился к солдатам:
– Товарищи! От имени Реввоенсовета армии от души поздравляю вас с переходом на сторону Красной Армии. Вы приняли самое умное решение, какое только можно было в вашем положении принять. Честь и хвала вам за этот благородный поступок.
Солдаты закричали ура. Вверх полетели фуражки. В этот момент из заросшего мелким березняком перевала стали высыпать густые цепи красноармейцев.
Полк во главе с Красноперовым и Калиной двинулся им навстречу.
Глава сорок перваяКолчаковская армия, получив в начале лета 1919 года несколько сильных ударов, начала разваливаться и расползаться.
Но полумиллионная армия еще имела достаточно сил, чтобы продолжать свое страшное кровавое дело. Война продолжалась с таким же ожесточением, еще свирепее действовали колчаковские карательные отряды.
И на этом этапе борьбы огромную роль в убийстве людей, в грабеже и уничтожении народного достояния играли так называемые военные миссии союзных держав. Они пошли на ряд крайних мер, чтобы удержаться в России.
«Наша цель дороже любого количества человеческой крови», – заявил Нокс, доказывая необходимость усиления дальнейших репрессий. И это стало установкой и директивой всей белогвардейщины.
* * *
Урал затянуло серым смрадным дымом. Горел лес, горели заводские постройки, как подкошенные, валились сторожевые вышки, горели пересохшие болота.
Это колчаковцы с остервенением крушили народное добро, мстя уральцам за поддержку Советской власти, за вспыхнувшие на заводах и селах восстания…
Вернувшийся из ссылки Трофим Трофимович Папахин скрывался на юрме. Оттуда он наладил связь с карабашцами, и все чаще и чаще стал появляться в поселках, на рудных дворах, в цехах завода. Он разыскивал нужных людей, собирал их группами, говорил:
– Товарищи! Надо спасать завод от врагов.
Его призыв к сплочению и спасению завода находил горячий отклик у рабочих.
Прошло некоторое время, и на заводе возродилась большевистская организация. Рабочие снова почувствовали, что они не одиноки.
…И вот по зову Папахина глухой, дождливой ночью в Саймановск один за другим бесшумно потянулись представители завода, рудников, узкоколейки.
Поздоровавшись с Папахиным, делегаты проходили в затемненную ставнями избу и молча рассаживались на лавку, на скамейки, прямо на полу.
Первой к собравшимся обратилась Дуня, снова вернувшаяся в Карабаш. Открутив фитиль жестяной лампы самоделки и придвинув ее на край стола, она вытащила из кармана голубую бумажку, сказала:
– Хозяин телеграмму вчера прислал управляющему.
Вот слушайте, о чем они сговариваются: «Предлагаю немедленно приступить к выполнению намеченного плана номер один, касающегося рудников. Донесение жду через пять дней».
Прочитав телеграмму, Дуня разъяснила:
– Я сразу-то не поняла, в чем дело, а потом мне как будто бы кто подсказал. Дай, думаю, сбегаю к Андрею Ивановичу: он, наверное, знает, в чем тут дело, прибежала, а он и дверь-то не открывает. «Я, – отвечает, – на дому не принимаю, идите в больницу». – Да как же в больницу, если мне нужно с вами один на один. – «Все равно, – говорит, – в больницу идите». Подумала я и решилась. «Пустите, – говорю, – Андрей Иванович, я к вам не по хворости, а по особому делу». Отпер, прочитал телеграмму, нахмурился, а ничего не говорит. Неужели, думаю, мне Алексей, когда в Карабаш направлял, зря сказал про него, как нашего человека. Собралась было уж назад пойти, но тут он пододвинулся ко мне и спрашивает: «А зачем это тебе?» – «Как, – говорю, – зачем? Верные люди мне говорили, что если будет трудно, всегда к вам обращаться». Выслушал это он, за руку взял меня. «Это, – говорит, – дело серьезное., дочка. Рудники затопить хотят, оборудование вывезти, чтобы без них завод пустить не могли. Мне об этом вчера еще сказал, жалко, а ничего не поделаешь». Дуня замолчала и вопросительно посмотрела на Папахина.
Трофим Трофимович поднялся с места, подошел к столу.
– А что еще говорить? И так ясно, как божий день. Теперь все будет зависеть от нас, дадим мы увезти оборудование или нет. Вот об этом давайте и подумаем.
Из самого угла, от умывальника, крикнули:
– Пусть попробуют!
– Дураков таких теперь нет, кто бы им работать стал, – поддержали из другого угла, – а без нас они – что поп без прихода: лоб разобьют, а толку ни на грош.
– Силой могут заставить, – послышался неуверенный хрипловатый басок.
– Ну и что ж? Пусть заставят, будем работать, ничего не делая. Нас все поддержат.
– А пленные, – прохрипел тот же басок, – подведут. В прошлом году они Рихтеру помогли.
– Говорят, они теперь не в ладах, – отвечая встревоженному представителю железнодорожников, сказал Папахин. – Надули они их. Обещали домой отправить и обманули.
– Все-таки надо бы с ними поговорить, в самом деле подвести могут…
– Хорошо, переговорим! – согласился Папахин. – А как с демонтажом насосного оборудования?
После непродолжительных разговоров решили оборудование не снимать.
Узнав о приходе рабочих, пленные собрались около барака, долго и обстоятельно обсуждали, что им делать, потом выделили для переговоров своих представителей.
Делегацию пленных возглавил пожилой, крепко сбитый, приземистый австриец Отливак Павел.
Разговор сразу принял дружеский характер. Папахин, вторично объясняя причину прихода делегации, подал Отливаку руку. Не скрывая радости, австриец долго тряс ее. – Русские рабочие – наши друзья, – сказал он взволнованно. – Пусть здесь снова будет Советская власть. Мы не против, – но, видимо, терзаемый, как и все пленные, мыслью о доме, добавил:
– Плохо, что это опять не изменит нашего положения. Мы хотим домой. Мешать не будем… – Советское правительство заключило с Германией мирный договор. Разве вы об этом не знаете? – спросил Папахин.
– Неужели нас теперь могут отправить на родину? – Не веря в свое предположение, неуверенно спросил Отливак.
– Не только могут, но обязательно отправят. В Советской России давно нет военнопленных, все домой уехали.
Отливак схватил Папахина за руку.
– Тогда скажите, что мы должны делать, чтобы здесь тоже Советская власть была.
– Рабочие просят, чтобы вы отказались снимать и грузить оборудование, – ответил Папахин. – Пусть оно останется здесь.
– Для рабочих? – улыбаясь, спросил австриец.
– Угадал. Для рабочих.
– Хорошо, – согласился Отливак, – я переговорю со своими товарищами и скажу ответ. Мы против власти, не желающей отправить нас домой. Еще против потому, что она плохо относится к рабочим. Мы это видим. Подождите здесь, я скоро вернусь, – и, попыхивая трубочкой, пошел к молча стоящим у барака товарищам.
Ожидая ответа, делегаты завязали с оставшимися военнопленными беседу.
– Есть среди вас большевики? – спросил Папахин, обратившись к высокому, худому немцу с большим сизым шрамом на щеке.
Немец задумчиво покачал головой.
– Нет. Среди нас много социал-демократов, про большевиков я не слыхал.
– Как вы смотрите на Советскую власть?
– Мы ее плохо знаем, однако среди нас есть люди, которые хотят, чтобы Советская власть была и в Германии. Их немного, но все же они есть.
– А как вы смотрите на колчаковскую власть? Немец сердито махнул рукой, ответил одним словом:
– Сволочи!
Отливак вернулся с торжествующей улыбкой, пыхнув облачком дыма, сказал:
– Я говорил со своими товарищами. Мы не будем работать на своих врагов, они держат нас в плену. Мы хотим поддерживать рабочих. Нас плохо кормят, если можете, помогите. В долгу не останемся.
На следующий день к лагерю потянулись десятки женщин, стариков, ребятишек. Они несли хлеб, картошку, махорку. С военнопленными были завязаны тесные отношения.
Карабашцы хорошо знали повадки Рихтера. Знали, что он не остановится ни перед чем, чтобы добиться своей цели. По предложению Папахина на заводе и рудниках создали боевые группы. Перед ними ставилась задача срывать распоряжения администрации по демонтажу оборудования.
Рихтер был искренне убежден, что руководить таким сложным предприятием, каким был Карабаш, могут только английские и немецкие специалисты. Русских же он считал способными только для черноврй работы. «Их дело спину гнуть, а наше – пальцем указывать», – говорил он, когда речь шла о русских людях.
Он твердо верил, что русские никогда не смогут пустить завод без иностранцев, без оборудования, которое он намеревался вывезти.
Совсем иначе обо всем этом думал Папахин и сами рабочие. Карабашцы, построившие завод и рудники собственными руками, знающие каждый его винтик, каждый рычаг, были убеждены, что они могут обойтись и без посторонней опеки. Папахин был убежден, что если завод не будет разоружен, рабочие смогут управлять им без чужаков.
И вот ближайшие несколько дней должны были решить, удастся ли англичанам осуществить свое намерение и оставить завод непригодным для дальнейшей работы.
Трофим Трофимович напрягал все силы организации, стремясь опередить Рихтера. При помощи вернувшегося в Карабаш Федора Зуева он разработал план предстоящей схватки и теперь обсуждал его с ближайшими помощниками, стремясь привлечь к Делу как можно больше рабочих.
– Собранья надо, – блестя черными глазами, предлагал Зарип. – Тайнай собранья назначать. Русский, татарин, башкир, все аулом гулять надо. Ты говоришь, я говоришь, Дуня говорит, якши будет…
– Нет, не годится, – отвергла предложение Зарипа Дуня. – На такое тайное собрание сам Рихтер явиться может. Много народа собирать сейчас не следует.
– Верно, – согласился Папахин, – но и тянуть нельзя. Все должно быть сделано в течение одних суток. Иначе опоздаем.
– Тогда давай стафета гонять, – снова предложил Зарип.
С этим предложением Зарипа согласились все. Решили отправить по заводу и рудникам устное указание с таким расчетом, чтобы, не подвергая опасности актив, распространить директиву от одного нужного человека к другому.
Эстафета содержала всего несколько слов и предназначалась для надежных людей, могущих возглавить борьбу за спасение завода.
Жизнь эстафеты началась сейчас же после окончания совещания. Вернувшись на Смирновскую шахту как раз в начале первой смены, Федор Зуев остановил молодого черномазого машиниста подъемника. Через минуту машинист подозвал к себе идущего на смену донщика. Тому потребовалось за чем-то зайти в паровую. Второй кочегар паровой еще вчера собирался сбегать по какому-то делу на соседнюю шахту.
Зарип по пути заглянул на завод. Дуня зашла в депо железнодорожников.
Через несколько часов нужные люди были оповещены.
Но пока в Карабаше шло все по-старому. Несмотря на приближение фронта, Рихтер медлил.
