Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)
По пути в Челябинск полковник Темплер остановился на одну ночь у Петчера. Они проговорили до самого утра. За последние несколько недель Темплер очень постарел. Обычно молчаливый, теперь говорил не умолкая. Он стремился в разговорах забыться от всего того, что его мучило. Полковник не оставил у Петчера в отношении Урала никаких сомнений.
– Судьба Урала решена под Бузулуком. Чтобы повернуть красных назад, нужно немедленно включить в борьбу союзные войска, но я сомневаюсь, что это будет вовремя сделано, могу сказать вам лишь одно: спасайте все, что успеете, – заключил Темплер. Если бы эти слова сказал Уорд или даже сам генерал Нокс, то и тогда Петчер не был бы так встревожен, как теперь, когда он услышал их от Темплера, которого хорошо знал и считал пророком в русских делах, особенно, когда дело касалось Урала и Сибири.
Он не мог не верить Темплеру, но в мозгу никак не укладывалось, почему он должен потерять все, что многие годы принадлежало его дяде и ему самому. Это же невиданная и неслыханная наглость, грабеж священной собственности иностранцев!
Он готов был бросить все и мчаться к Ллойд-Джорджу, Клемансо, Вильсону и категорически потребовать от них немедленного объявления войны советам, настоять на посылке в Россию такого количества дивизий, чтобы задержать, а потом и опрокинуть эту страшную лавину, называемую Красной Армией. Но всегда на смену такому решению сейчас же приходило другое: нужно ехать в Москву и там любыми средствами добиться встречи с Лениным и сказать прямо в глаза, что его дерзкая затея с конфискацией частной собственности рано или поздно приведет к столкновению со всеми деловыми людьми и он в конце концов будет ими уничтожен.
Однако «решительные действия» Петчера на этом заканчивались. Веря Темплеру, он в то же время не мог решиться на то, чтоб издать приказ о демонтаже машин и отправке их в Сибирь. Кончилось тем, что удивленный его бездействием Уркварт прислал телеграмму, упрекая племянника в желании оставить заводы красным.
Петчер забил тревогу. По проводам полетели срочные телеграммы, по дорогам поскакали гонцы с требованием сейчас же начать и срочно закончить работу по разоружению предприятий.
Ознакомившись с первой телеграммой управляющего корпорацией, Рихтер позвал к себе Жульбертона.
– Нужно немедленно взорвать завод, – выслушав приказ Петчера, категорически заявил Жульбертон. – Говорят, красные будут здесь через несколько дней.
Рихтер с удивлением посмотрел на Жульбертона, взял из его рук телеграмму и бережно положил в карман.
– Я не понимаю, господин Жульбертон, как вы можете так говорить? Здесь ясно сказано, что мы должны делать, – холодно сказал Рихтер.
– А я еще раз заявляю, что завод нужно взорвать, – настаивал Жульбертон. – Распоряжение написано без учета обстановки. Если не хотите вы, то я сам сегодня же добьюсь его отмены. Завод должен быть взорван, господин Рихтер.
Рихтер решил не спорить и подождать еще сутки. «Дьявол с ним, пусть добивается, – думал Рихтер. – Все равно Петчер не согласится. Но я под этим предлогом могу подождать. А за это время может поступить сообщение об изменении положения на фронте, и вся эта затея отпадет сама по себе».
Но на следующий день на завод под усиленной охраной явился Петчер. Взбешенный медлительностью Рихтера, все еще не отдавшего распоряжения о выполнении его приказа, он потребовал, чтобы в контору сейчас же вызвали Жульбертона, председателя управы Кучеренко и лесничего Плаксина.
Как и следовало ожидать, разговор начался упреком Петчера управляющему, что тот «вольно или невольно, как выразился Петчер, льет воду на колеса мельницы наших врагов».
– Еще небольшая затяжка, – продолжал Петчер, – и мы подарим большевикам целехонькое предприятие. Мне приходится только удивляться, господин Рихтер, тому, что вы до сих пор не выполнили моего распоряжения.
Рихтер решил сослаться на совет Жульбертона, надеясь, что это поможет ему свести дело к простому недоразумению, возникшему из его особых чувств к хозяевам. У него и в мыслях не было, что Жульбертон может отказаться от своих слов. Каково же было его удивление, когда Жульбертон с холодной улыбочкой заявил:
– Я никогда не говорил вам, господин Рихтер, о том, что не нужно демонтировать оборудование. Это вы просто-напросто выдумали. Правда, я предлагал другое, но это другое не исключило первого.
Ошеломленный заявлением Жульбертона, Рихтер резко изменил тактику и стал бурно доказывать, что допущенная им ошибка не так уж велика и ее нетрудно исправить; за какую-то неделю можно отправить с завода все оборудование.
Неожиданно в разговор вмешался угрюмо молчавший Плаксин.
– Боюсь, что мы опоздали, – сказал он, боязливо оглядываясь по сторонам, – сегодня мои лесники заметили между Карабашом и Кыштымом каких-то вооруженных людей. Если это партизаны, то наше дело пропащее. Железно дорожники только этого и ждут.
Но тут с места сорвался уязвленный Кучеренко.
– Не выдумывайте, господин Плаксин, чего не следует, – воззрившись на лесничего, кричал Кучеренко, по привычке ухватившись за разросшуюся веником бороду. – У нас милиция, дружина. Партизаны к Карабашу на сто верст не подойдут. Поезда как, ходили, так и будут ходить. За это я ручаюсь. У меня порядок не так, как у других. Если чего, я сам поеду во главе милиции. Если потребуется, так мы… – но, увидев насмешливый взгляд Рихтера, он умолк, отошел к стоящему у двери шкафу и оттуда значительно тише добавил:
– Нам не привыкать порядки наводить, грузите и никаких разговоров. Отвечать буду я…
Заканчивая разговор, Петчер снова подтвердил свое намерение разоружить завод и затопить шахты. Но взрывать что-либо все же запретил. Он все еще на что-то надеялся.
Как только кончилось совещание, Рихтер немедленно взялся за выполнение приказа Петчера. По заводу забегали курьеры, в будках затрещали телефонные аппараты, по всему Карабашу поднялся переполох. Через несколько минут к конторе потянулись начальники цехов, шахт, мастера. Получив указание управляющего, они торопливо возвращались на свои места, чтобы совершить предательское дело.
Успокоенный заверениями управляющего заводом и председателя управы, Петчер вышел из конторы и, попыхивая трубкой, пошел по берегу пруда. Всюду, куда достигал его взгляд, он замечал быстро идущих людей. Одни шли к конторе, другие на завод, третьи еще куда-то. И ему казалось, что в движениях каждого из них видна необыкновенная торопливость, покорность и нетерпеливое желание выполнить его приказ.
На Карабаш спускался с окружающих гор тихий летний вечер.
Тяжело шагая по береговой тропинке, Петчер прислушивался к рокочущему заводу. Всюду, куда хватал глаз, его окружала голая, выжженная ядовитыми газами, земля. Обнаженные, изрезанные потоками воды горы, серая, покрытая толстым слоем копоти, набережная и мертвый пруд. Но не это заботило Петчера. Он думал лишь о предстоящих убытках.
«Проклятье, – шептал Петчер, прислушиваясь к умолкающему рокоту завода, трясясь от охватывающей его ярости. – Они думают, что я уступлю им то, что принадлежит мне. Они еще не понимают, с кем имеют дело. Но ни-; чего, я еще не раз заставлю их каяться. Вы еще узнаете, что значит настоящие люди, которых вы гоните. Пройдет совсем немного времени, и вы будете просить, на колени встанете…»– мстительно думал он.
А утром к Петчеру прибежал запыхавшийся Рихтер. С трудом сдерживая озноб, он, заикаясь и путаясь, доложил, что почти все рабочие, от кого зависит демонтаж машин и оборудования, не вышли на работу.
– Почему! Почему!!! – сжимая кулаки, закричал Петчер. – Да понимаете ли вы… Вы, господин управляющий, что это… это… провал наших планов. Что я вынужден наказать в первую очередь вас, как пособника, как… как… – не найдя подходящего выражения, Петчер разразился ругательством.
– Я уверен, господин Петчер, – стремясь казаться спокойным, сказал Рихтер, – что мы имеем дело с простой случайностью или обыкновенным недоразумением. Я послал за ними людей. Через час все будут на своих местах.
– Вы так думаете? – сбавляя тон, но не скрывая недоверия к словам Рихтера, переспросил Петчер. – Боюсь, как бы эта простая случайность не имела большевистского запаха.
Рихтер испуганно посмотрел на Петчера, решив, что упоминание о большевистском запахе англичанин относит лично к нему. Перед глазами взволнованного управляющего проплыла зловещая фигура полковника Темплера, и он почувствовал, что не может выговорить ни слова.
– Скажите, когда вы сможете доложить об этом сборе? – стараясь показать Рихтеру, что он поверил в его предложение, спросил Петчер.
– Самое большее через два часа, – волнуясь, ответил Рихтер.
– Хорошо, – согласился Петчер, – я верю, что вы сделаете все, что будет нужно, и большевикам ничего не достанется. Торопитесь, у нас очень мало времени. Действуйте решительно. Если потребуется сила, смело применяйте ее. Я сегодня же еду в Кыштым. Можете рассчитывать на самую решительную поддержку Кыштыма.
Обрадованный Рихтер низко поклонился и заверил хозяина:
– Я уйду из Карабаша не раньше, чем оставлю здесь вместо завода труп без сердца, без мышц и без крови.
Петчер протянул руку.
– Иначе я о вас и не думал. И мне очень хочется сказать на прощанье, что ваш труд, господин Рихтер, будет вознагражден. Мой дядя узнает все, что нужно знать о преданном исполнителе. А это что-то значит.
Пожимая протянутую руку, Рихтер горячо воскликнул:
– Мы заставим большевиков вернуть нам завод. За ставим. Да, да! Так и скажите господину Уркварту: обязательно заставим.
Глава сорок третьяВ притихшем Карабаше снова начался разгул белогвардейцев.
– Где муж! – врываясь в дома карабашцев, кричали колчаковцы, разыскивая не вышедших на работу.
– А для чего он вам? – хмурясь, спрашивали жены и матери рабочих.
– Как для чего? Работу бросил, а ей для чего. Смотри, дура, ты у нас поговоришь… – грозили колчаковцы.
– Ну, в отношении дуры, это еще как сказать, – спокойно отвечали женщины, – к Рихтеру, к вашему, ума занимать не пойдем. Свой-то ум какой ни есть, а все лучше, чем чужой.
– Тетка! – орали колчаковцы. – Ты что, по зубам захотела? Забыла, с кем разговариваешь?
– Да что вы пристали ко мне как банный лист, – огрызалась хозяйка. – Вам муж нужен, ну с ним и разговаривайте.
– Вот так бы сразу и сказала, чучело гороховое, чем зубы скалить, зови-ка его сюда.
– Да его дома нет.
– Как нет? Куда девался?
– Сено косить ушел. Вчера с работы уволили, вот он и собрался… Дров тоже надо запасти на зиму.
– Кто его уволил, что ты мелешь? Али спятила?
– Ничего не спятила, – невозмутимо отвечала хозяйка, – сказали, что завод работать больше не будет.
От ярости колчаковцы бросались ломать домашнюю утварь, били стекла. На шум прибегали соседи, хватались за колья и нередко битые колчаковцы с трудом уносили ноги.
На следующий день колчаковцы бросились на покосы и лесорубочные делянки. Рабочие спокойно выслушали приказ Рихтера, немного поупирались, но под конец сказали, что завтра придут. Сказали и не пришли. А те, кто еще приходил на работу, тоже заявили, что не могут остаться без дров и сена, да и одним невозможно выполнить приказ. Завод и шахты совсем опустели. Колчаковцы получили распоряжение Кучеренко пригонять рабочих силой. А пока рабочие не будут согнаны, решили использовать военнопленных, до этого работавших на рубке дров. Но большинство военнопленных вдруг заболели животами. Охая, они валялись на нарах. Взбешенный Рихтер послал в казарму доктора. Он был уверен, что это саботаж.
Неузнаваемо изменившийся за эти годы Федор Зуев, теперь под фамилией Жучкина, исполнял должность кучера больницы. Он, не торопясь, запряг лошадь, усадил погрузневшего и крепко постаревшего Феклистова в коробок, повез в казарму. Вместе с Феклистовым в качестве сестры ехала работавшая в больнице Дуня. В последние дни она часто бывала у военнопленных, лечила их от малярии. В дороге, обращаясь к ней, Зуев спросил:
– Ты, Дуня, кажись, их навещаешь, не знаешь, что это они так расхворались?..
Улыбнувшись, девушка ответила:
– У них ведь покосов, дядя Федор, нет. И дров рубить им не надо.
– Ах, вот оно что, – добродушно рассмеялся Федор, – болезнь-то, значит, у них от совести. Ничего не скажешь, молодцы, – и он вопросительно посмотрел на доктора.
Доктор как-то неопределенно крякнул и стал молча смотреть на свои ноги.
– Они хотя и пленные, а тоже не дураки, – продолжала Дуня, – понимают что к чему. Видят, что хозяевам нашим конец подходит.
– Чудеса! – развел руками Федор. – Такая громадина и бежит. И кто, вы думаете, их бьет? – обращаясь к Дуне, спросил Федор, – Наш брат. Намедни ко мне знакомый один заходил из Челябинска. Говорит, бывший рабочий Карабаша Ершов у красных чуть ли не за главного. А мальчишка тут был у нас один, Алешка Карпов, за генерала вроде, дивизией, говорит, командует.
Угрюмо молчавший Феклистов вдруг вскинул голову, схватил Федора за полу пиджака.
– Неправда! Этого не может быть…
– Правда, правда, Андрей Иванович, – подтвердила Дуня, – я тоже слышала.
Феклистов круто повернулся к Дуне, недоверчиво посмотрел ей в глаза и, как видно, найдя в них ответ на взволновавший его вопрос, закричал:
– Обожди! Остановись! – Он вылез из коробка и размахивая шляпой, пошел по обочине дороги.
Пленные встретили доктора неприязненно, но нельзя было сердиться на человека, который так дружески улыбался, весело хлопал их по подтянутым животам и всем, кто к нему подходил писал: «Дизентерия. Режим постельный», а под конец, сославшись на отсутствие лекарств и боязнь допустить распространение эпидемии, объявил барак карантинным.
Прощаясь с Дуней, Отливак спросил, показывая кивком головы в сторону доктора:
– Ваш?
– Наш и ваш, – ответила Дуня.
Время, установленное Петчером для демонтажа и отгрузки оборудования, подходило к концу, а дело, по существу, еще и не начиналось. Пойманных в лесу рабочих заставляли работать под охраной белогвардейцев, но толку от этого было мало.
Гнали на работу и военнопленных, однако и это не давало ощутимых результатов. Люди находили сотни причин, чтобы тормозить работу. В первый же день выяснилось, что для разборки машин нет инструментов. Куда они девались, никто толком сказать не мог. Бросились собирать инструменты по всему заводу, но их нигде не оказалось. Тогда было приказано приступить к изготовлению инструментов. Начали изготовлять, но они сразу же выходили из строя.
Все дни Рихтер, как одержимый, метался по заводу. Он, стал по несколько раз в день посылать Петчеру телеграммы, прося его приехать в Карабаш или прислать помощь. – Он стремился втянуть его в непосредственное руководство этим безнадежным делом и снять с себя хотя бы часть ответственности.
Читая телеграфные ленты, Петчер неистово ругался и снова требовал при любых условиях выполнить его приказ, но в помощи отказывал, потому что ждать ее было неоткуда. Никому не было дела до Петчера и его машин. Каждый думал лишь о себе и своих делах. Когда Петчер обращался с просьбой послать в Карабаш воинскую часть, на него смотрели как на сумасшедшего. Так шел день за днем.
Когда Красная Армия, окружая Екатеринбург, появилась у Мраморской, Петчер приказал прекратить откачку воды и затопить шахты. В этот же день кто-то оборвал телеграфные провода, и связь между Карабашом и Кыштымом прекратилась.
Утром к Рихтеру явился Жульбертон. Он заявил, что после остановки шахт ему делать здесь больше нечего.
– Вы считаете, что наше дело полностью потеряно? – спросил Рихтер.
Жульбертон безнадежно махнул рукой.
– А известно ли вам, – прищурившись, спросил Рихтер, – что на Смирновской шахте два часа назад рабочие самовольно возобновили откачку воды?..
Сообщение было настолько неожиданным, что Жульбертон не скоро понял, как далеко зашла дерзость рабочих. А когда понял, пришел в неистовство.
– Бандиты! Мерзавцы! Они решили передать рудники большевикам на полном ходу. Но этого не будет. Нужно немедленно взорвать ствол шахты и схоронить их там, уничтожить, как крыс, – бегая по кабинету, кричал Жульбертон.
На мрачном лице Рихтера мелькнуло что-то похожее на улыбку. Выждав, когда Жульбертон успокоится, он попросил его сесть рядом.
– То, что вы предлагаете, господин Жульбертон, абсолютно невыполнимо и очень опасно. Нас убьют раньше, чем мы это сделаем. – Рихтер помолчал, прошелся несколько раз по кабинету, потом снова подсел к взволнованному англичанину и глухо спросил:
– Значит, вы считаете, что мы должны пойти на любой риск, лишь бы отомстить им.
– Да, считаю, и готов заплатить за это любую цену.
– Правильно. Я тоже за это. Но ваши средства негодны. Послушайте, господин Жульбертон, а не лучше ли нам повторить свой старый эксперимент. Вы помните тринадцатый год. Тогда нам удалось обуздать этот сброд…
– Хорошо помню. Вариант тоже не плохой. Давайте искать исполнителя, – блестя сухими глазами, согласился Жульбертон. – Мне кажется, можно бы поручить…
– Нет, нет! – запротестовал Рихтер, даже не выслушав Жульбертона. – Сейчас никому нельзя верить. – И, помолчав, добавил: – Вы собираетесь уезжать?.. Не так ли?
– То есть? – догадываясь, куда клонит Рихтер, неопределенно спросил Жульбертон.
– Мне кажется, что было бы куда лучше, если бы вы взяли это дело себе. Оно потребует несколько минут. Потом вы уедете. А расхлебывать кашу буду я…
– Хорошо, я согласен, – вставая, решительно заявил Жульбертон. – Дайте мне еще один «Смит-Вессон».
Отправляясь на шахту, Жульбертон не сомневался, что там, кроме сторожа, никого нет, и ему удастся, справившись с делом до прихода утренней смены, покинуть Карабаш. Но наверху оказалась большая группа рабочих и около десяти военнопленных.
Кое-как Жульбертону удалось пробраться незамеченным в паровую. Около посапывающего котла, прямо на полу, свернувшись калачиком, храпел кочегар. Уронив голову на стол, в машинной спал машинист.
Вооружившись коптилкой, Жульбертон подошел к шкафу, взял нужный инструмент и, подкравшись к лебедке, принялся за дело. Жульбертон понимал, что если сидящий машинист или кто-то другой увидит его за этим делом, то ему несдобровать. Но злоба на вышедших из повиновения рабочих была сильнее страха, и он, то и дело озираясь, продолжал подпиливать канат.
Работа подходила к концу, оставалось только замаскировать надрез, когда скрипнула дверь и на пороге неожиданно выросла фигура второго кочегара. Из-за его спины в помещение один за другим стали появляться рабочие и пленные. Жульбертон понял: спасение только в том, чтоб пробиться к двери силой, а затем, отстреливаясь, добежать до ожидающей его пары лошадей. Выхватив оба револьвера, он начал в упор стрелять в подходивших к нему людей. Трое рабочих и двое пленных были убиты, еще несколько человек ранены. Когда Жульбертон выбежал в дверь, пересек двор и уже считал себя в безопасности, на его голову вдруг обрушилась тяжелая дубина, поднятая сторожем шахты.
Так бесславно закончил свою жизнь один из злейших врагов карабашских рабочих, верный слуга матерого колонизатора Уркварта.
Утром на ноги поднялся весь Карабаш. По требованию рабочих власти разрешили устроить погибшим карабашцам торжественные похороны, но военнопленных предложили хоронить отдельно, без гробов и без почестей.
Этим власти хотели разъединить сложившиеся братские отношения рабочих с военнопленными, но карабашцы настояли, чтобы военнопленных хоронили в одной могиле с рабочими.
От имени властей переговоры с представителями рабочих вел Кучеренко.
Прикидываясь блюстителем православной веры, он доказывал, что, дескать, похороны православных людей с супостатами – дело противозаконное и не христианское.
– Я всегда был с рабочими, – говорил Кучеренко. – Быть кооператором – значит, быть социалистом. Но мы, русские, верим в бога и должны блюсти законы своей религии… Положить прах православного человека с немцем, значит, взять на душу великий грех. Как социалист…
– Какой ты, черт, социалист, – не вытерпел стоявший впереди всех Федор, – предатель ты, белогвардеец. Вот кто… До социализма тебе столько же, сколько вашему верховному до Москвы. Сматывал бы лучше манатки, а то опоздать можешь.
Кучеренко схватился было за карман, но взял себя в руки. Смотря на злобные лица рабочих, он понял: сейчас не время для расправы. Пора бежать на восток.
На следующую же ночь он исчез из Карабаша, прихватив восемь подвод, нагруженных своим, а заодно и заводским добром.
Через два дня сбежал из Карабаша и Рихтер. Накануне к нему пришел Зарип.
– Здравствуй, бачка, – стаскивая с бритой головы малахай, оскалив зубы, сказал Зарип. – Почему наша никакой порядка нет? Почему такой большой изъян делаешь?
– Что тебе от меня надо, – насторожившись, буркнул Рихтер. – Зачем пришел?
– Как зачем? Как чаво надо? Оборудование грузил, машина грузил. Много грузил; Все пропадать будет.
– А тебе-то что? – со злостью спросил Рихтер.
– Как что? Хозяйский добра беречь надо. Брезент давай, рагожка давай, куль давай, хороша паковать нада, накрывать нада, чтобы целый была. Хозяин спасибо скажет…
Изумленный Рихтер бросился к Зарипу, схватил заскорузлую руку.
– Спасибо. Вот спасибо. Как я не догадался раньше обратиться к татарам… Ведь они могли меня выручить. Не додумал… Не додумал… – Он подбежал к столу, написал записку, вложил в протянутую руку Зарипа. – Вот, бери.
Там тебе дадут все: кули, мешки, брезенты. Спасибо тебе, друг Зарип. Посмотри, чтобы все было в целости, я тебе доверяю…
– Как же, как же, бачка. Все смотрим, все сделаем, как надо… – уверял Зарип.
И «сделал». Ночью железнодорожники снова подали состав к заводу. Охраны там уже не было. Зарип приехал, не один. Рабочие бережно сложили оборудование в склад, а взамен наложили в кули и мешки гранит, кирпич и разный лом. Платформы аккуратно укрыли брезентами. Смеясь, помахали железнодорожникам руками. Этой же ночью состав ушел в Кыштым.
…Похороны убитых рабочих и военнопленных карабашцы превратили в митинг дружбы русских и иностранных пролетариев. Когда над землей вырос могильный холм и Федор произнес прощальную речь, на могилу поднялся Отливак.
– Дорогие друзья! – сказал он взволнованным голо сом. – У нас сегодня общее с вами горе. Но мы, военно пленные, еще больше поняли, кто нам настоящий друг и кто враг. На этом примере русские рабочие показали, как надо бороться за общее дело трудовых людей. Так пусть же кровь погибших навсегда скрепит дружбу между нами.
Скрепит независимо от того, в каком государстве мы живем и какой веры придерживаемся. В заключение я хочу сказать так: вечная память погибшим, вечная дружба между нами – живыми.
