Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)
После встречи с Юсупом Машутке стало легче на душе. Она по крайней мере знала, что ей делать.
Вернувшись в полк, девушка пошла к Луганскому. Он был очень расстроен. Красные почти полностью уничтожили оставленный им в засаде батальон. Это известие привез сегодня утром вырвавшийся из окружения с горсткой солдат Назаров. Нужно доложить командованию дивизии, но…
И Луганский писал в докладе о том, как геройски сражался окруженный красными батальон и как он уничтожил целый полк противника. Затем добавил, что если бы не ошибки погибшего командира, то батальон наверняка бы выполнил поставленную перед ним задачу и что оставшиеся в живых солдаты, безусловно, заслуживают награды за проявленное геройство. В заключение Луганский просил начальство прислать ему пополнение людьми, боеприпасами и еще одной батареей, чтобы сделать полк еще более боеспособным.
Оседлав гнедого, Машутка поскакала в штаб дивизии.
На въезде в соседнее село она встретила группу людей, окруживших телегу. Молодой башкирин, сидя на груде тряпья, громко расхваливал продаваемые им товары, уложенные в небольшой деревянный сундучок.
– Разный шурум-бурум есть, – показывая на открытый сундучок, кричал старьевщик.
– Иголка есть, нитка есть, шила есть, наперсток есть. Квачка хош березовой, хош сосновый бери. Всякой шабола берем, дорогой товар даем.
Не переставая говорить, барахольщик быстро совал окружившим его бабам разную мелочь в обмен на отрепья конопли и тряпье.
В тот момент, когда Машутка приблизилась к телеге старьевщика, туда подошел пожилой с перевязанной рукой солдат и попросил, чтобы ему дали жвачки. В обмен он подал грязные, порванные кальсоны. Увидев штаны, стоящая рядом молодая баба, сморщив вздернутый нос, фыркнула.
– Фу, гадость. Вымыл бы сперва.
– Есть когда мыть, наше дело солдатское, – огрызнулся солдат. – Воевать надо… Вас защищаем.
– Видать тебя, вояку. Драпаешь так, что не слышишь, как текет из тебя, – напирала баба, – нужен ты такой защитник.
– Фють, стерва! – озлился солдат, замахиваясь штанами. Но баба не уступала.
– Сам ты стерва. Вот такие защитники в вашем войске только и остались. Кто поумнее, все по домам расходятся. Шел бы и ты, жена поди есть. У кулаков одним защитником меньше будет. Значит, все-таки людям польза.
– Угадала! Ой, угадала, – захохотал стоящий рядом молодой и тоже раненый солдат. – А я тебе что говорил. Влипли мы в чужую кашу и никак выбраться не можем.
Получив взамен кальсон кусочек жвачки, пожилой солдат примирительно сказал:
– Может, и влипли. Черт его разберет.
Машутке захотелось купить жвачку, но у нее не было тряпья, и она спросила, не продаст ли старьевщик жвачку за деньги.
Парень посмотрел на Машутку внимательным взглядом и, подавая черный комочек, сказал:
– Не надо, не надо. Деньги не беру. Хороший девка шурум-бурум совсем не жалко.
В штабе дивизии Машутка встретила свою однополчанку – машинистку Сорокину Дину. Здороваясь с Машуткой, Дина сказала, что звонил Луганский и просил вручить ей очень важный пакет. А провожая подругу, не стерпела и шепотом сообщила:
– Наши собираются наступать, в пакете план операции…
Сообщение Дины заставило Машутку вздрогнуть. В голове родилась дерзкая мысль, бросившая ее сначала в жар, потом в озноб. «А что, если…» – подумала Машутка, прощаясь с Диной. Чем дальше, тем больше эта мысль овладевала девушкой. Она только никак не могла придумать, как благополучно схоронить концы.
Выехав в поле, Машутка пришпорила гнедого. Навстречу ей двигалась стена леса, немного выше плыли мохнатые облака, справа, тяжело взмахивая крыльями, летели журавли, по жнивью пастух гнал большое стадо скота. Подняв кнутовище, пастух начал делать знаки, прося Машутку остановиться. Придержав гнедого, девушка стала ждать медленно подходившего пастуха. Не дойдя сажен десять, пастух закричал:
– Вернись! Не проедешь. Там солдаты мост починяют. Пешком пройти можно, а верхом вряд ли.
Вдруг Машутка рассмеялась и, пришпорив коня, галопом поскакала к лесу.
Теперь она знала, что ей нужно делать…
Въехав в лес, Машутка свернула в сторону, перевалила через бугорок и, убедившись, что ее никто не видит, соскочила на зашуршавшие под ногами листья. Опустившись на землю, она сняла сумку и трясущимися руками вынула и вскрыла пакет. Потом, еще раз осмотревшись, стала внимательно читать бумагу.
…Через несколько минут Машутка поскакала дальше.
У моста работал саперный взвод. Молодцеватый унтер размеренным солдатским шагом подошел к спешившейся девушке. Но увидев, с кем он имеет дело, озорно улыбнулся и, ткнув к козырьку руку, спросил:
– Струсила?
– Нисколько, – задорно ответила Машутка. – Я не из таких.
– Видать тебя… Чего же не едешь тогда?
– И поеду, – схватившись за луку седла, ответила Машутка.
Унтер почесал за ухом.
– Лучше бы в поводу провести, на середине три доски только еще проложены. Можешь слететь.
Но Машутка последних слов унтера не слышала.
Увидев подъезжающую девушку, работающие на мосту солдаты замахали руками. Как бы в ответ на их предупреждение, Машутка пришпорила гнедого, направляя его на лежащие над проломом доски. Когда лошадь взошла на доски, Машутка резко дернула правый повод. Не поняв желания хозяйки, гнедой поднялся на дыбы, потом неожиданно прыгнул и, сорвавшись, полетел в воду.
…Машутка плыла рядом с гнедым, ухватившись за гриву. Холодная вода пронизывала ее насквозь. Но она не чувствовала холода, совала руку в сумку, стремясь разлохматить пакет.
Унтер помог ей выбраться из воды, крикнул солдат и сказал, чтобы они вытащили бьющегося о крутой берег гнедого, потом схватил из рук девушки сумку, побежал к горевшему около палатки костру.
Увидев размокший, разлезшийся пакет, Машутка запричитала.
– Ой, что мне теперь будет, тут ведь ни одного слова не разберешь. Как я его повезу?
Унтер сочувственно покачал головой, подошел к привязанной к дереву лошади, влез в седло и, показывая вперед черенком плети, сказал:
– Ты не виновата. Поедем обратно.
Дежуривший в штабе подполковник, узнав, в чем дело, грубо выругался, но, выслушав объяснение унтер-офицера, – смягчился и велел выдать новый пакет.
Получив план операции и заслушав доклад Машутки о том, как, стремясь как можно быстрее доставить бумагу, она чуть было не утонула в реке, Луганский покачал головой. И хотя он и не придал происшествию особого значения, все же взял у нее револьвер и сказал, что отстраняет ее от должности связного на пять суток.
Машутка, как угорелая, металась по избе. Что толку, что она знает план контрудара белых, если об этом не будет сообщено кому следует. «Юсуп, Юсуп, – шептала Машутка. – Ты ведь говорил, что будешь меня навещать. Как же мне тебя найти, где?»
Утром она решила ехать на передовую к Чугункову и, если удастся, высмотреть место, где можно будет перейти к красным, она могла ждать еще не больше двух суток.
Объезжая выползавшее из села стадо коров, Машутка наткнулась на стоявшую в стороне от дороги повозку старьевщика. Парень стоял около телеги и поил из ведра распряженную лошадь. Заметив Машутку, парень поставил на землю ведро и замахал рукой.
– Эй, барышня, жвачка, жвачка бери!
– Нет, не надо, – сердито ответила Машутка.
– Что так, вкусной ведь.
– Не хочу!
– А-а-а, – протянул парень, – тогда скажи, пожалста, не пробегала ли здесь собачонка?
От неожиданности Машутка раскрыла рот, потом, опомнившись, спрыгнула с гнедого и, подходя, спросила:
– Какой масти?
– Да так, неопределенной, – уже улыбаясь, ответил парень.
Машутка привязала гнедого к телеге, старьевщик открыл сундучок и стал показывать свои товары.
– Говори. Все говори.
Машутка почти слово в слово передала приказ об операции.
Выслушав девушку, парень захлопнул сундучок и, подавая ей несколько иголок, моточек ниток, кусок жвачки и еще кое-какую мелочь, сказал:
– Я запомнил. Завтра утром передам Юсупу. Спасибо, – и, взяв пустое ведро, пошел к колодцу.
Машутка вскочила в седло, натянула поводья и галопом поскакала в степь.
Глава девятнадцатаяНе легкое дело для командира сдать батарею и уйти от тех, с кем не раз смотрел смерти в глаза и перенес так много невзгод и лишений.
А все-таки надо. Завтра утром Алексей должен быть в штабе дивизии. У порога, попыхивая цигаркой, уже сидел Редькин, вызванный вместе с ним в штаб дивизии. Готовясь к поездке, Михаил надел на себя новую кашемировую рубаху, расшитую по подолу и по вороту синими лилиями, густо намазал волосы маслом и вдобавок повязал на шею красный ситцевый платок.
– Галстух, – объяснил он товарищам, спросившим, что это такое, и, заметив на лицах друзей недоумение, добавил: – А комиссар как сказал? «Своя интеллигенция нужна». Ну вот галстух это и есть культурная принадлежность и все такое. Все образованные люди носят галстух, потому что это вроде… как бы… – запнувшись и не найдя подходящего подтверждения достоинств галстука, он махнул рукой и, важно кашлянув, сказал: – Одним словом, это культурный минимум и все прочее.
Бросая косые взгляды на Алексея, Михаил обдумывал речь, которую собирался произнести, прощаясь с командиром батареи. Он был уверен, что обязательно будет митинг и ему представится случай поднять дух бойцов, а заодно блеснуть красноречием перед новым командиром.
Зачем вызывали его в штаб дивизии, он не знал, но не сомневался, что скоро вернется обратно в батарею, поэтому и думал только о проводах Алексея.
«Берут голубчика от нас, хорошим людям нигде покоя нет, – потягивая самосад и лениво поплевывая в угол, рассуждал Михаил. – Неплохо нам с ним было… Воевали… Пожалуй, не хуже меня батареец… Когда снаряды были, маху не давал… Вон новый-то командир, вроде, тоже добрый парень на вид, да вот неизвестно еще, как у него с этой самой наукой будет? У Карпова математика, фурмалы разные, как на ладони. Посмотрит на них, пошвыряет карандашом и на тебе, влепил снаряд в саму что ни на есть точку. У него фурмал этих разных, математик на целую дивизию хватит, а не то, что для батареи… Башка парень, одним словом…»
Видя, что Алексей все еще не решается подписать акт, Редькин поднялся с места, взялся за дверную ручку, качнул головой в сторону двора.
– С точки зрения текущего момента, лучше пойдем сначала на митинг, а подписать и после можно…
Выведенный Редькиным из раздумья, Карпов вздохнул, взял карандаш и, расписавшись, пошел в дверь.
Батарейцы собрались около школы. Вблизи стояли накрытые чехлами орудия. С севера дул сильный порывистый ветер. Над площадью и над крышами домов кружились пожелтевшие листья тополей. Ветер приносил на площадь запахи вымолоченной конопли и дыма от сжигаемого бурьяна. Принюхиваясь к запахам, бойцы шумно вздыхали:
– Осень…
– Да, уж и зима на носу, покров скоро.
– Хорошо бы теперь валенки получить и шапки.
– Проси еще варежки пуховые, теплее будет.
– Голодной свинье желуди снятся.
– Ха-ха-ха. Помечтали о тепле, и то хорошо.
Поздоровавшись с товарищами, Алексей поднялся на стоявшую у стены скамейку и, устремив взгляд на окружающих его бойцов, сказал, снимая фуражку и поправляя упавшие на лоб волосы:
– Ну что ж, товарищи, давайте будем прощаться.
Жаль, очень жаль с вами расставаться, да ничего, знать, не поделаешь. Дисциплина… Спасибо за совместную службу.
Думаю, что лихом поминать не будете.
Карпов спрыгнул со скамейки, стал жать сослуживцам руки.
– Ни пуха ни пера, ребята.
– Тебе тоже гладеньку дорожку, товарищ командир.
– Ершову с Калашниковым привет от нас передавай!
– Скажи им, что дальше еще пуще беляков бить будем.
Потом слово взял вновь назначенный командир. Широкоплечий, черноволосый парень, лет двадцати пяти.
– Товарищи, – пряча руки то в карманы брюк, то заталкивая их куда-то за спину, начал командир, – я белогвардейцам пощады не дам. Они у меня отца убили… Даю слово, я не подведу. На меня можете положиться.
Вот и все, что мог сказать новый командир, принимая батарею.
Потом выступали красноармейцы, но главным оратором оказался Редькин. Правда, помня разговор в политотделе, он вначале сдерживался, но вскоре вошел в раж и понес.
– Вот, друзья, значит, как оно получается в области военной жизни. Был, скажем, человек, командовал нами, любили мы его, а теперь подписал он акту – и на тебе, из воль форменным образом любить другого командира.
Редькин пригладил волосы пальцами, поправил на шее красный платок и, застегивая на расписанной рубахе две расстегнувшиеся пуговицы, продолжал:
– Когда мы выбирали командиров по признакам классового сознания, мы делали анархичную процедуру революции. Теперь мы все знаем революционную дисциплину, с актами и приказами.
Сказал и крышка. Замри… Чтобы ни гу-гу… В общем и целом, дорогие товарищи, поразводили мы философии эти самые, хватит. Теперича все по-писаному пойдет, по революционной дисциплине. Вот что надо помнить нам сегодня, дорогие товарищи бойцы. А вам, товарищ командир, мы обещаем бить белогвардейскую шкуру по всем лопаткам до тех пор, пока она не окочурится. Говорят, директория издыхать собирается. Понюхала нашего пороха, сморщила напомаженные губки и айда из Уфы в Омск улепетывать. Ну что же? В Омск, так в Омск. Только все равно, где бы эта гидра мирового империализма ни пряталась, мы ее отовсюду выкурим и прихлопаем.
Зная Редькина, собравшиеся с нетерпением ждали, когда он кончит, однако последние слова всем так понравились, что кругом захлопали в ладоши, послышались возгласы одобрения.
– Правильно! Не нужны они нам, – к черту!
– К Керзону пусть катятся!
– Ллойд-Джорджа о них тоже плачет, а нам не нужны. Правильно.
Михаил замахал руками. Он не любил, когда его перебивали.
– Тише! Тише, говорю! Эва раскричались, даже кончить не дали. Я вот про эту саму, еще про деревенску стихию хочу сейчас сказать… – Он снова пригладил волосы, но, как видно, не найдя что сказать, так и оставил пальцы в волосах и вопросительно посмотрел на Алексея.
Карпов не замедлил прийти другу на помощь.
– Про бедноту нужно думать. Ее поближе к власти придвигать, середняков не обижать ни в коем случае. Одним словом, за счет кулаков бедноте и середнякам день за днем жизнь получше устраивать надо.
– Вот язви его в душу! Точно! Как в аптеке, – согласился Редькин. – Значит, пусть наш новый товарищ командир запомнит эту прокламацию и начнет вместе с нами бить всю мировую контру. На этом, дорогие товарищи, я и хочу закончить свою агитацию.
Михаил спрыгнул было со скамейки, но сейчас же вернулся и добавил:
– Завтра я буду у товарища Маркина и от всех скажу ему, что товарища Карпова мы отпустили в интересах всемирной революции и что после этого наша батарея опять-таки остается самой преданной, самой боевой.
– Правильно! – послышалось среди присутствующих.
– Так и скажи комиссару: белякам не уступим.
– Снарядов пусть побольше присылает, а огонек будем разводить.
Глава двадцатаяМаркин принял батарейцев не в штабе, а в небольшой, покосившейся крестьянской избе. У дверей, кидая недоверчивые взгляды, топтался одетый в длинную шинель красноармеец.
Когда Карпов с Редькиным вошли в избу, Маркин сидел у неокрашенного стола и делал какие-то пометки на полях газеты.
Данила Иванович выглядел так, словно только что встал после тяжелой болезни. Волосы редкими прядями липли ко лбу и вискам, лицо было покрыто желтоватой бледностью, руки заметно дрожали. Алексею говорили, что комиссар работает почти без сна. Днем он ездит по полкам и подразделениям, ночью читает газеты, книги, пишет статьи, руководит совещаниями.
Поздоровавшись с комиссаром и получив разрешение садиться, Алексей решил было до начала официального разговора узнать о состоянии здоровья Данилы Ивановича, но тот опередил его вопросом, сдал ли он батарею.
Получив утвердительный ответ, Маркин вышел за дверь, переговорил о чем-то с красноармейцем и, вернувшись в избу, вплотную подсел к батарейцам.
Положив руки на плечи своих собеседников, Маркин спросил:
– Не надоело вам там снаряды по врагам кидать. Не хотите чего поострее?
Алексей насторожился и уклончиво ответил:
– Нам где бы врага ни бить, Данила Иванович, лишь бы бить…
– Да ну!.. Неужели так-таки везде и одинаково, – продолжая улыбаться, спросил Маркин.
– С точки зрения мировой революции… – начал было Редькин, но, вспомнив, как отрицательно относится Маркин к его красноречию, запнулся и выпалил:
– Так точно, товарищ комиссар дивизии! Везде одинаково, увидишь белогвардейца и бей его наповал.
Маркин рассмеялся:
– Вообще – то это правильно, – и, понизив и без того негромкий голос, добавил: – Мы хотим послать вас во вражеский тыл помочь там нашим. Дело очень серьезное. Если разобраться, то другой более сложной задачи у нас сейчас нет. – Он внимательно посмотрел на своих собеседников и как-то неожиданно закончил:
– Вот такие дела, друзья, хочу знать, как вы к этому отнесетесь.
Алексей сразу же сказал:
– Не знаю, как товарищ Редькин, а я готов пойти да же сегодня.
Редькин по привычке полез пальцами в шевелюру.
– Ежели за мировой пролетарский интернационал… мы с товарищем Карповым пойдем в огонь и воду. И батарейцы наши просили передать вам, товарищ комиссар дивизии, революционный привет и сказать, что они, как трудящийся и прочий пролетарский класс, тоже будут бить беляков…
– Просили побольше посылать им снарядов, – стремясь остановить разговорившегося Михаила, вставил Алексей.
– Да, что правда, то правда, – согласился Редькин, догадываясь, почему Алексей перебил его. – Снаряды это то же самое, что чугуном буржуйскую глотку заливать. Что касается в тыл к врагу, так вы посылайте нас, товарищ комиссар, без всякого сумления. Если нужно, мы животы положим, а дело сделаем.
Сгибая голову, чтобы не стукнуться о косяк, в избу вошли Пустовалов и еще двое. Увидев друга, Алексей обрадованно вскочил с места, то же самое сделал и Редькин.
– А! Вот вы, оказывается, где скрываетесь, – обнимая друзей, воскликнул Пустовалов, потом, показывая на при шедших с ним людей, сказал: – А это, Алексей, отец Машутки, Мальцев Никита, знакомься. А это его сосед, Пронин.
Алексей был настолько взволнован встречей, что, пожимая новым знакомым руки, только и нашелся сказать:
– Фу!.. До чего же здорово! Точно зимой дождь на голову. Да откуда вы взялись, Сергей? В самом деле, с неба, что ли?
– Выдумал тоже, с неба! Что мы, архангелы какие? – засмеялся Пустовалов, оскалив прокуренные зубы. Затем снова пожал Алексею руку и добавил:
– Одним делом с вами занимаемся, только дорожками разными ходим.
Когда приветствия были позади, Маркин сказал:
– Давайте ближе к делу. Товарищ Пустовалов прибыл к нам от уральских партизан. Им нужна помощь. Взрывчатки просят прислать, патронов. Думали мы тут с Василием Дмитриевичем, с товарищем Ершовым советовались и решили послать к ним пять человек. Командиром назначается товарищ Карпов. Возьмете фунтов по сорок взрывчатки, оружие и двинетесь… – Маркин пристально посмотрел на будущих партизан. – Как видите, дело поручаем вам, товарищи, нешуточное. Наказ такой: перво-наперво доставить взрывчатку, потом крепче нажимать на разрушение железной дороги. Тормозить движение, уничтожать военные грузы. Ну, а там дальше и сами увидите, что нужно делать. Подскажет обстановка. О возвращении назад тоже сами решите. – Данила Иванович снова помолчал, снова обвел взглядом своих собеседников и, как бы вспомнив, добавил: – А главное, объясняйте людям, как белые их обманывают на каждом шагу. Вчера в штабе фронта товарищ Ершов делал доклад. Говорил он больше всего о международном положении. Война в Европе закончилась поражением немцев. Теперь Антанта развязала себе руки. Надо ожидать усиления нажима на нас. – Данила Иванович вздохнул, и Алексей снова увидел на его лице страшную усталость, которая была особенно видна в начале разговора. Когда были решены все вопросы и закончены сборы, Алексей зашел к Маркину проститься. Данила Иванович долго смотрел на него воспаленными глазами.
– Не робеешь?
– На войне везде страшно, Данила Иванович, что же делать – не мы, так кто-то другой должен пойти.
Маркин подошел к Алексею и положил руку ему на плечо.
– Пойми, Алексей, других послать я не мог. Такое дело любому не поручишь.
Глава двадцать перваяК воротам двухэтажного, недавно выкрашенного в светлые тона, дома один за другим подъезжали многочисленные гости и акционеры Кыштымской корпорации. Вылезая или выскакивая, в зависимости от возраста, из роскошных фаэтонов, приехавшие весело крякали, смеялись и, на ходу рассказывая друг другу свежие анекдоты, спешили в гостеприимный дом председателя корпорации Джемса Петчера.
В гардеробной, постукивая деревяшкой, гостей обслуживал полный георгиевский кавалер Федор Зуев. Он же был и кучером у Петчера.
Когда все гости прибыли, Федор запер входную дверь, поднялся в приемную и занял там свое место.
Сегодня приехало много людей. Из присутствующих Федор знал Абросима, Якушева, Хальникова, Тимирязева, мистера Темплера и Моррисона, начальника уездной милиции Ручкина.
Когда Федор поднялся на второй этаж, там, в большой гостиной, стоял такой густой шум, какой обыкновенно бывает, когда все присутствующие навеселе и когда все хотят говорить.
Недалеко от двери сидели Абросим, Хальников и Якушев.
Поблескивая кольцами, Хальников, повернувшись, вполоборота к Якушеву, громко говорил:
– Нет, вы только подумайте, Илья Ильич, сколько про центов. Так умеют делать деньги на наших товарах и сырье одни американцы. Молодцы. Прямо говорю, завидую им.
Вы не можете представить себе, как они пухнут. Пустил в в оборот, скажем, десять тысяч, и на тебе – через год четыреста. Целое богатство. – Хальников покрутил головой и, обращаясь теперь уже к Абросиму, продолжал:
– А меня эти подлые большевики в корень разорили. Завод почти стоит, корпорация тоже на ладан дышит. Боюсь, что в этом году больше двухсот процентов прибылей не получу. Двести и не больше. Эх, как бы я хотел к американцам в компанию. Кажется, ничего бы не пожалел. – Он вздохнул, по смотрел на потолок и грустно добавил:
– Ничего, знать, не поделаешь, придется субсидию у правительства просить.
Говорят, дают.
Якушев смерил Хальникова пренебрежительным взглядом, расправил надушенные усы, хмыкнул и, сделав неопределенный жест, сказал:
– Конечно, что и говорить! Субсидия-это дело, понимаете, деликатное. Особенно, ежели наличными, да как можно побольше. Так, – знаете, даже без конца хочется расписываться. Приятно, понимаете. – Якушев положил в рот душистый леденец и, лениво зевая, продолжал:
– На днях мой пройдоха Трошка в Омск ездил, ну, понимаете, через брата выхлопотал там двести тысяч субсидии этой. Думаю теперь еще просить. Хорошо, понимаете, наличными дают…
Лицо Хальникова позеленело. От зависти он долго не мог выговорить ни слова. И лишь после того, когда выпил целый стакан воды, с трудом спросил:
– Неужели, Илья Ильич, получили двести тысяч? И даже наличными?
– Да, получил, – снова зевнул Якушев, – в золотом исчислении, понимаете.
– Но позвольте спросить, Илья Ильич, – с лицом перекосившимся от злобы, продолжал Хальников, – под что же вам дали субсидию? Ведь, если разобраться, у вас, кроме ножика, которым можно подстрогать карандаш, чтобы расписаться в получении субсидии, никаких орудий производства нет. Землю тоже всю мужики отобрали. Под что же субсидия? Прямо не пойму, как это так?..
– Как, как? А вот так, – рассердившись, стукнул по столу кулаком Якушев. – Отдадут мне землю. Брат пишет, что сам разговаривал с адмиралом. Обещал… Все, говорит, вернем, пусть только повременят немного. Общественное мнение, говорит, создать нужно, понимаете… Ну войну там закончить и еще что-то…
– Точно, точно, – подтвердил Абросим, – политика у верховного известна. Опираться на тех, кто покрепче. Мы теперь сила, а не кто-нибудь. Субсидию берите, Илья Ильич. Дают – берите, не дают – просите. Вон налоги-то как пошли… Теперь всех облагают, и голытьбу. Хватит им на чужой спине ехать. Пусть и они со всеми наравне платят. А вам надо, Илья Ильич. Вы пострадавший от этой голытьбы самой. – Абросим взмахнул рукой, хотел продолжать, но на другом конце зала поднялся Петчер. Схватившись за бороду, Абросим умолк на полуслове и, показывая головой в сторону Петчера, зашептал:
– Тише! Тише! Хозяин говорить хочет, сам…
Петчер неторопливо, с достоинством, обвел присутствующих прищуренным взглядом и, потирая руки, попросил разрешения открыть собрание.
– Открывайте, чего еще там, – за всех ответил угрюмый Тимирязев. Он был зол на себя и на всех присутствующих. Нажив за время войны миллионы, Тимирязев считал себя сейчас особенно пострадавшим. Все его основные заводы находились в центре страны и до сих пор оставались на территории, занятой советами.
– Сегодня, господа, – продолжая потирать руки и, как заправский актер, раздавая улыбки налево и направо, начал Петчер, – я имею возможность порадовать вас приятной новостью. Кажется теперь мы можем с уверенностью сказать, что нависшая над нами большевистская тьма не только рассеялась, но и не нанесла нам серьезных потерь. Разрешите предоставить по этому поводу слово нашему глубокоуважаемому лорду Форису Морриссону.
Над столом вытянулась сухопарая фигурка Морриссона. В левой руке его появилась записная книжка. Сверкнув маленькими глазками, Морриссон стал читать.
– Господа! Несколько часов назад мы получили телеграфное уведомление главного экономического советника при верховном правителе, нашего многоуважаемого барона Лесли Уркварта. Он сообщает, что по его докладу о возмещении убытков, понесенных нашей корпорацией от большевистского нашествия, верховный правитель соизволил собственноручно начертать:
«Все возместить за счет казны. Представить корпорации первоочередное право на разработку недр, на аренду и постройку новых предприятий и на неограниченную покупку земель и лесов по всей России».
В комнате поднялся невообразимый шум. Хлопали в ладоши. Хальников и Абросим кричали ура, на пол летели стаканы. От радости некоторые даже плакали.
– Господа! Господа! – стремясь заглушить шум, закричал Хальников. – Я предлагаю сейчас же послать верхов ному правителю благодарственную телеграмму. Пусть он знает о нашей преданности отечеству.
Предложение Хальникова было поддержано всеми присутствующими. Составление телеграммы поручили ему и Петчеру. Якушев настоял, чтобы в телеграмме было сказано о скорбном положении помещиков и их надежде на скорое избавление земель от новых хозяев. Потом Петчер предоставил слово Темплеру.
Уставившись тяжелым взглядом на сидящих перед ним людей, Темплер медленно поднял вверх руку и, когда в зале воцарилась абсолютная тишина, сиплым голосом сказал:
– Сообщение приятное, господа, что и говорить. Мистер Уркварт отлично знает свое дело. Но это, разрешите доложить, ни в коем случае не может уводить нас в сторону от действительности. Мы не можем не видеть, как на всей территории востока и севера России англичане и их друзья постепенно оттесняются на второстепенное место. Как черные вороны растаскивают плохо лежащую добычу, так и налетевшие американские предприниматели беспрепятственно день за днем захватывают экономику Сибири и Дальнего Востока. Мы должны бороться, господа, чтобы сохранить за Англией долю, соответствующую великой державе. Было бы непростительно и даже глупо, господа, допустить обратное. Вот, разрешите доложить, о чем я и хотел вам сказать. – Темплер умолк, глубоко вздохнул и, настороженно осмотревшись, добавил:
– Кроме того, нам нужно, господа серьезно взяться за обуздание здешних рабочих. Это вторая и, пожалуй, еще более важная задача. Беда здесь в том, что большевики их так распустили, что теперь даже трудно поверить в их былую терпеливость и работоспособность. Рабочие уходят с предприятий, устраивают в военное время забастовки, бегут в леса, к партизанам.
– Точно! Точно! В самую точку бьете, – замахав руками, закричал Якушев. – Милицию нашу надо прижать.
Сколько времени она еще будет спать. А рабочие безобразничают.
– Прижимать надо. Хватит, потерпели!
– Скрутим, наша власть теперь!
Встревоженный начавшимися забастовками и восстаниями рабочих в Сибири и на Дальнем Востоке, Темплер стремился предупредить своих «друзей» и подтолкнуть их на встречные меры.
– Надо строже следить за ними, – продолжал Темплер, – всякую попытку к саботажу сейчас же пресекать.
Нельзя забывать, что в таких делах твердая рука всегда лучше мягкой. Ведь это так, капитан, – вдруг обратился он к начальнику уездной милиции.
Ручкин вскочил с кресла, взял под козырек. – Так точно, господин полковник. Разрешите доложить: мы принимаем самые строгие меры. Сейчас в нашем уезде выпорот плетьми или шомполами каждый двадцатый рабочий и члены их семей. Буду стараться, господа, чтобы… – он хотел сказать, чтобы выпороть каждого рабочего, но, подумав, счел все же это неудобным, поэтому добавил: – Каждого десятого, а потом посмотрим. Не образумятся – плетей у нас хватит. Пули тоже есть.
В зале послышались одобрительные возгласы:
– Правильно!
– Так и надо! Давно пора!
– Не только пороть, но к стенке ставить побольше!.. Рука Темплера снова полезла вверх, возгласы стихли, все стали садиться на свои места.
– Что же, господин Ручкин, они правы, – показывая в зал, продолжал Темплер. – Мы… Верховный правитель, – поправился Темплер, – считаем, что большевики должны быть уничтожены все. Все до единого. Значит, господа, никто не может быть спокойным до тех пор, пока не будет выполнено это справедливое указание вождя русского народа.
Закончив речь, Темплер задумчиво уставился вдаль.
