Текст книги "Чужаки"

Автор книги: Никита Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 44 страниц)

– Не надо! – закричали в группе Грабского. – К черту, мы своего выберем. Теперь свобода…

Но на него не обращали внимания. Люди были довольны наступившей развязкой. Они с интересом слушали каждое слово нового командира, следили за каждым его движением. Чувствуя это, Алексей перешел в наступление.

– Я хочу заручиться вашим согласием, товарищи, чтобы поблагодарить первую бригаду и четвертый полк за товарищеское предупреждение и сказать им спасибо за поддержку в тяжелое время нашего шатания. Разрешите заверить их, что мы поняли свою ошибку и сделаем все, чтобы загладить ее боевыми делами.

– Правильно! – раздалось со всех сторон.

– Посылайте! Согласны!

– Командарму тоже пошлите.

– На позицию! – кричало множество голосов.

– Хватит позориться, к чертовой матери!

– В подвал! Грабского в подвал!

Грабский бросился было бежать, но его окружили, обезоружили и повели к поповскому дому. И никто, даже близкие помощники, не ударили палец о палец, чтобы защитить его от ареста.

На трибуну поднялся Ленька. Глаза как иглы, движения порывистые, энергичные.

– Товарищи! – закричал он, с трудом выговаривая слова. – Китайский рабочий, русский рабочий – друзья. Китайский буржуй, русский буржуй – сволочь. Ленин за рабочих – хорошо. Колчак за буржуев – плохо. Китайский рабочий вам друг, колчаковцам враг. Колчаковцы должны положить оружие. Русских рабочих, китайских рабочих не победит никто.

– Правильно, Ленька! – закричал Редькин. – Вот, черт, давно бы так, мировой революционный пролетариат-..

На помост поднималось еще несколько человек. Все они осуждали мятеж, клялись, что своей кровью смоют с полка позор, требовали расстрела Грабского.

Так закончился мятеж полка, который стал потом одной из самых боевых, самых стойких единиц на Восточном фронте.

К вечеру полк снова занял брошенные позиции, а через два дня белые перешли в наступление. Колчак рвался к Москве, к столице Советского государства. Рвался туда, где он видел себя диктатором России и верным холопом Антанты. Шла трудная весна 1919 года.

Глава тридцать шестая

К утру в лесу затрещал мороз. Казалось, что пройдет еще несколько часов, и все живое зароется в сугробы, уйдет в землю или попрячется по другим теплым местам.

Однако кто же не знает, что март это не январь, что пройдет совсем немного времени, и брызнувшие солнечные лучи заставят мороз отступить. Недаром вон тот маленький зверек то и дело высовывает из норы свою серую мордочку и, поводя усиками, щурит глазки, как бы смеясь над бессильной яростью, отживающего свои дни деда Мороза.

Или вот эта схваченная утренником береза, разве она не протягивает окоченевшие ветви навстречу живительным лучам встающего на горизонте весеннего солнца.

Потирая обжигаемые морозом щеки, командир первого батальона Михаил Редькин вместе с командиром интернациональной роты, своим другом Ленькой, спрятавшись за сугроб, пристально смотрели на противоположный берег реки. Наблюдатели еще вчера сообщили о необычных приготовлениях противника. И действительно, за береговым валом белогвардейцы вырыли за ночь несколько снежных траншей, накопали с десяток ходов сообщения. Для обороны такого количества сооружений не требовалось. Опустив бинокль, Михаил хлопнул друга по плечу.

– Ну, Ленька, держись! Беляки накапливаются для атаки. Предупреди бойцов, ставь ближе К берегу пулеметы. Я побегу во вторую роту. – Михаил озабоченно посмотрел другу в глаза. – Смотри не торопись, бей наверняка.

Ленька поправил на плече ремень, нахмурил брови и, стараясь не выдать волнения, ответил:

– Шесть пулеметов, сто винтовок, большой огонь-..

Здесь колчаковцам дороги нет. – И, надвинув на лоб шапку, пошел отдавать распоряжения.

Предупрежденный разведчиками о готовящемся наступлении белых, Алексей сообщил об этом комбатам, а к рассвету вместе с Ревесом перебрался на наблюдательный пункт.

Белые пошли в наступление вскоре после восхода солнца. Они безмолвно поднялись из снежных траншей, кубарем скатились с берегового обрыва на лед и, согнувшись, с винтовками наперевес побежали к противоположному берегу. За первой цепью появилась вторая, потом третья.

Советский берег ответил винтовочными выстрелами, длинными очередями пулеметов.

Колчаковцы повели главное наступление на позиции третьего полка. Они знали по рассказам перебежавших к ним изменников о мятеже в полку. Но они не учли, что за прошедшие двое суток новый командир совместно с партийной организацией очистили полк от белогвардейских приспешников, укрепили его за счет партизанского отряда и провели несколько митингов и бесед, на которых разъясняли политику партии в крестьянском вопросе. За эти дни Алексей успел выступить перед всеми бойцами. Его рассказы о зверствах белогвардейцев, которые он видел, находясь в партизанском отряде, и об убийстве карабашских рабочих, неизменно вызывали среди бойцов бурю негодования. Красноармейцы клялись, что они отомстят колчаковцам за муки советских людей.

Первая цепь белых была скошена ружейным и пулеметным огнем. Вторая и третья, потеряв до половины состава, вынуждены были вернуться. Так еще несколько дней назад бунтовавший полк ответил тем, кто рассчитывал на его поддержку.

Потерпев поражение при наступлении на позиции третьего полка, белые перенесли свои усилия на правый фланг и вскоре добились там успеха. Врезавшись в оборону соседнего полка, они вынудили один из его батальонов к отходу, а затем принудили к отступлению весь полк.

К половине дня положение осложнилось еще больше. Теперь и на левом фланге началось отступление красноармейских частей. Прошло еще немного времени, и полк оказался почти в полном окружении.

Карпов послал во все роты людей с заданием объяснить людям, что полк окружен и отступать ему некуда и, если будет допущен прорыв противника хотя бы в одном месте обороны, то это повлечет за собой неизбежную гибель всего полка.

– Скажите, – посылая людей, говорил Алексей, – что наше спасение в наступлении. Пусть не шарахаются от слова «окружение», а дерутся. Партизаны всегда окружены, но побеждают, победим и мы.

Партизанская жизнь научила Алексея сохранять хладнокровие в самые критические моменты.

Когда круг обороны был замкнут, Ревес спросил:

– Скажите, товарищ командир полка, сколько времени вы предполагаете оставаться в окружении и на что вы, в конце концов, рассчитываете?

Показывая рукой на запад, Алексей ответил:

– Чтобы удержать нас в окружении, колчаковцам нужна по крайней мере дивизия. Это не шутка. Пока они возмещают ударную силу этой дивизии, наши тоже что-то сделают. А бить врага мы можем и здесь, было бы желание.

И вдруг неожиданно:

– Идите, товарищ Ревес, в оркестр и скажите, чтобы исполнили «Интернационал».

Спокойствие и решительность командира постепенно передавались окружающим его людям, а через них – в окопы, к насторожившимся бойцам. Едва успели посланные в роты агитаторы закончить беседы, как морозный воздух разорвали звуки полкового оркестра. Они все громче и настойчивее звали бойцов на решительный бой. Звуки гимна будоражили кровь и мысли людей, на долю которых выпала задача сражаться и умирать, защищая советскую отчизну.

Вечером белые сделали попытку смять оборону полка с левого фланга. В атаку пошел резервный сибирский полк.

Колчаковцы считали, что они без особого труда разобьют остатки разгромленной ими дивизии и пошли в наступление. Белогвардейцы не знали, что они наткнутся на невиданную еще ими стойкость и отвагу командиров и бойцов первого батальона и интернациональной пулеметной роты, защищающих левый; фланг полка.

В интернациональной роте было не малое для того времени количество пулеметов и нигде не виданный еще состав расчетов. Первый расчет русские, второй – китайцы, потом венгры, латыши, чехословаки, поляки. Были сербы, австрийцы, татары и башкиры. Все они, собравшиеся под красным знаменем революции, беззаветно боролись за одно общее и всем им родное дело – за трудовую Советскую республику.

– За мировую коммунию, – закричал подошедший к одному из пулеметов Михаил Редькин, отстегивая гранату, когда белые показались на опушке леса.

– Ленин, республика! – ответил Ленька от соседнего пулемета.

– Ленин! Большевики, Ленин! – закричали у других пулеметов. Ураган пулеметного и ружейного огня прижал колчаковцев к земле, и они стали продвигаться короткими перебежками.

Переползая от пулемета к пулемету, Ленька стремился воодушевить своих бойцов, а там, где нужно, подослать помощь. Все его мысли сейчас были сосредоточены на одном: не отступать ни на шаг, драться до последнего вздоха. Получив два ранения, он не покинул своей роты, а продолжал, насколько это было возможно, руководить боем.

– Революция! Советы! Ленин! – кричал Ленька, появляясь у того или иного пулемета.

– Советы! Республика! Ленин! – отвечали бойцы, продолжая отбивать атаку белогвардейцев.

Но вот у одного из пулеметов остался только Вальдек. Кровь заливала ему лицо и глаза. Рядом в цепи были убитые или тяжелораненые.

– Лента! Лента! – кричал Вальдек, показывая на умолкший пулемет, размазывая по лицу сочившуюся из головы кровь.

У Леньки две гранаты, наган. Он еще может сдерживать колчаковцев, у пулеметчика пустые руки. Ленька ложится за щиток пулемета, отстегивает гранаты. Вальдек ползет назад за пулеметными лентами. Из рукава у Леньки течет кровь, разбегаясь по пальцам, капает на землю. В глазах плывут красные круги. Он хочет спать. Но нельзя: из-за куста к пулемету ползут враги, Ленька поднимается на колени и бросает навстречу колчаковцам гранату, потом вторую. Он не видит, как оставшиеся в живых враги бегут назад, а слышит только взрывы. В нагане нет больше ни одного патрона, но Вальдек вернулся, пулемет заговорил снова.

На следующий день колчаковцы попытались сломить оборону окруженного полка с правого фланга и с тыла. Но окрыленные успехом, на левом фланге, красноармейцы не уступили врагу ни шага.

…На командном пункте полка собрались командиры батальонов. Начальник штаба докладывает план прорыва окружения и соединения с отступающими частями Красной Армии. Но не успел еще Ревес закончить доклад, как к Карпову прибежал командир роты Пустовалов. Он доложил, что к ним перебежал белый солдат, который просит, чтобы его немедленно отвели к старшему начальнику.

Перебежчиком оказался бывший сосед Михаила, Калина Прохоров. Мобилизованный в колчаковскую армию, он давно искал случая перейти на сторону красных.

Ему удалось связаться с группой, работающей в белогвардейских войсках в пользу Красной Армии, и вот ему дано поручение пойти в штаб окруженных советских войск и передать очень важные сведения.

Перебежчику не потребовалось особых доказательств искренности его намерений.

– Калина – наш человек, не обманет, – заявил Михаил, хлопая его по плечу. – Давай рассказывай, что ты нам хорошего принес., Обрадованный Калина облегченно вздохнул, вытер грязным рукавом шинели слезящиеся глаза и, усевшись на подставленный ему Михаилом обрубок дерева, рассказал:

– Мне велели передать, чтобы вы вправо не ходили, красные там отступили далеко и колчаковцев в этой стороне много. А влево до своих каких-нибудь тридцать верст. Бои там идут сильные, красные не уступают. Так что, если утром выйдете, то вечером будете там. Потом еще велели сказать, что в Двиновке, это вот здесь, за рекой верст десять, обоз стоит. Ежели вам оружие или провиант какой нужен, можете взять запросто. Охрана там пустяшная, пужанете немного, она тово… смотается.

– Так, так. Хорошо, товарищ Прохоров. Большое тебе спасибо за сообщение, – поблагодарил Алексей Калину, – а если мы все же пойдем направо, тогда что?

Калина с недоумением посмотрел на Алексея. Он не догадался, что командир решил проверить его и с этой целью стал задавать вопросы.

– Ну и дураки будете, – искренне заявил Калина, – вам помогают, а вы по глупости себе хуже сделать хотите.

– А может быть и не хуже, – возразил Алексей.

Калина вскочил на ноги, загорячился.

– Ты пойми, голова, у нас в штабе свой человек есть.

Он говорит, чтобы вы вот в эту сторону постреляли, покричали и назад. Для близира, значит, чтобы им рассудок вроде застить. Они вас там и начнут ловить. А вы тем временем вот сюда, кругом и к своим.

– А не обманываешь? – опросил Алексей напрямик.

Калина от неожиданности даже присел.

– Ена, куда ты, оказывается, воротишь? Не веришь?

Своим не веришь? Да ты что, белены, что ли, объелся? Я, можно сказать на смерть шел, помочь чтобы… А тут, накося, не верит… Предатель вроде… Да как же это, братцы, – обводя взглядом присутствующих, недоумевал Калина.

Алексей улыбнулся.

– Ладно, товарищ Прохоров, не горячись. Я только попытать хотел, удостовериться…

– Фу, черт, – устало садясь на обрубок, выдохнул Калина, – аж в пот вогнал.

Вместе с Калиной облегченно вздохнул и Михаил. Его больше всего интересовал обоз, вывоз раненых.

– Эх, Ленька, Ленька! Четыре дыры сразу, – вздыхал Михаил. – Хорошо хотя в памяти теперь, черт полосатый. Ну да ладно, не горюй. Перевезем к своим, тогда кого-кого, а интернационального бойца за мировую коммунию вылечим. Пока мировая контра жива, тебе, Ленечка, умирать никак нельзя.

Глава тридцать седьмая

После подавления кулацкого восстания Ершов, принимавший участие в его подавлении, ехал в штаб южной группы фронта. Ночью у него болела спина, ломило руки, ноги.

Каторга не прошла для него даром. Когда он проснулся, поезд стоял на небольшом разъезде, очертания которого лишь угадывались за густой сеткой дождя. Захар Михайлович еще не поднялся с постели, когда в дверь громко постучали и простуженный голос объявил, что состав скоро прибудет на конечную станцию.

Но пассажиры не торопились собираться. Все знали, что это «скоро» может произойти через час, через пять часов, а то и больше.

Итак, поезд продолжал стоять и у Захара Михайловича было достаточно времени, чтобы подумать над своим положением. Дело было в том, что дождь застал Ершова в шубе и валенках. А все потому, что не послушал уговоров Наталии Дмитриевны, звонившей ему из политуправления. Она дважды просила заехать домой помыться и переодеться. Но для этого нужно было потерять два или три дня, и Ершов, решил ехать прямо в Самару.

И вот, выспавшись после многих бессонных ночей, он угрюмо смотрел то на расплывшиеся за окном лужи мутной воды, то на стоящие на полу армейские валенки.

Правда, можно было попытаться позвонить и попросить, чтобы прислали сапоги из города, да разве отсюда дозвонишься, когда связь работает с грехом пополам. «Придется подождать, когда приедем, тогда и позвоню», – решил Захар Михайлович, одевая валенки и полушубок.

В коридор, куда Ершов вышел покурить, к нему подошел проводник. Ткнув пальцем в окно, он сочувственно сказал:

– Поплывете в валенках. Ишь, как развезло. Для простуды самое подходящее время. Потом за все лето не отваляетесь.

– Что же делать, если так вышло, – виновато улыбнувшись, ответил Захар Михайлович. – В городе, может быть, разживусь сапогами.

Проводник покачал головой.

– В ту поездку нас сильная оттепель застала, а Михаил Васильевич Фрунзе вот так же, как и вы, в валенках оказался. В штаб звонил, да телефон что-то испортился.

Пока суть да дело, ждал он ждал на станции, а потом взял у меня ботинки, в них и уехал. Прислал через час с запиской: «Спасибо за выручку, тезка». Меня ведь тоже Михаилом зовут, Самсоновичем. А я говорю, как не выручить, если свой человек в неожиданной беде оказался.

В свою очередь, Ершов, отрекомендовавшись, сказал:

– Правильно, Михаил Самсонович. Без взаимной выручки не проживешь. Особенно сейчас. Время-то какое горячее… Как ни день, то что-то новое. Вот и погода: вчера еще была зима, а сегодня дождь льет…

– Точно, точно, Захар Михайлович, – согласился проводник, – время тово, будь оно неладно, изменчивое. Проживешь, к примеру, день, посмотришь на перемены, – куда там раньше и за двадцать лет такого не происходило. Много-много изменений сейчас происходит, а особенно, если взять в части равенства. Я к тому это говорю, Захар Михайлович, что прежде даже шкет какой-нибудь, замызганный офицеришка, и тот с нашим братом разговаривать не хотел. Серость, дескать, невежество. А теперь сам командующий, Михаил Васильевич, не побрезговал мои простые солдатские ботинки надеть. А может быть, и вы, Захар Михайлович, согласитесь воспользоваться по части ботинок.

– Нет, нет, что вы, Михаил Самсонович. Они вам и самим нужны будут.

– А на что они мне? – развел руками Михаил Самсонович. – В город незачем, а в вагоне я могу и в чесанках. В самом деле, Захар Михайлович, давайте-ка берите ботинки, лучшего в вашем положении все равно не придумаешь. Разве только великоваты будут, сорок четвертый размер, да это не беда, из больших не вывалишься, так что я сейчас.

Через несколько минут Михаил Самсонович с видом человека, одержавшего решительную победу, принес старые солдатские ботинки. Вдруг глаза Михаила Самсоновича невероятно расширились. Все его лицо как-то неестественно вытянулось.

– Смотри-ка! Мать честная… Что это! – закричал Самсоныч и, перевернув ботинок, вытряхнул на пол трех голых крысят. – А я все смотрю на ботинок и думаю, смотрю и думаю, чего он, черт, вроде как бы шевелится.

А тут вот, оказывается, что.

Поезд стоял еще долго. Михаил Самсонович успел убрать крысят, вымыть и высушить ботинки и снова торжественно вручить их Захару Михайловичу.

Вечером у Фрунзе назначалось секретное совещание.

Он попросил Ершова зайти пораньше. Хотел еще до совещания согласовать с ним некоторые вопросы. Здороваясь, Михаил Васильевич с лукавой улыбкой посмотрел на ноги Ершова.

– Это вас Самсоныч обмундировал? – уж совсем рассмеявшись, спросил Фрунзе.

– Он, – тоже улыбаясь, ответил Ершов. – На сутки разрешил. Забавный старик. Рассмешил меня до слез.

– Да, да, забавный, – согласился Михаил Васильевич. – Поговорить любит и не глуп. Но вы зря, Захар Михайлович, надо было позвонить. Без сапог-то сейчас плоховато.

– Звонил, Михаил Васильевич, с вокзала звонил. Не нашли сапог. Говорят, все на передовые услали. Обещали завтра новые сшить, товар будто бы есть. А если подморозит, тогда и без сапог обойтись можно будет.

– Да, – задумчиво произнес Фрунзе. – Не нашли. Что ж поделаешь, пока еще не богато живем. Но все же сейчас становится лучше. Тыл стал помогать неплохо. Стараемся здесь ничего не задерживать, до бойцов продвинуть.

Разложив на столе нужные для совещания бумаги, Фрунзе подошел к Захару Михайловичу, и они вместе сели на стоящий у окна небольшой диванчик. Разговор начался сам по себе, с сообщения Ершова о том, что главком все еще считает, что наступление лучше было бы начать после распутицы.

Фрунзе с тревогой посмотрел на Ершова и, как бы ища у него поддержки, спросил:

– Неужели, Захар Михайлович, главком до сих пор не понял, что, задерживая наступление, мы с каждым днем ухудшаем наше положение. Неужели ему невдомек, что сейчас, когда противник подходит к самой Волге, для нас особенно значимы слова о том, что промедление смерти подобно. Меня никто не убедит, что оттяжка может принести нам какую-то пользу. Распутица кончится не только у нас, но и у противника, затяжка наступления даст возможность врагу подтянуть отставшие тылы. Вот, пожалуй, и все, чего мы сможем достичь.

– Главком имеет в виду не только дороги, хотя и это важно, но и подход заканчивающих формироваться частей, назначенных для южной группы, – ответил Ершов, стремясь не выдать собственного отрицательного отношения к задержке главкомом и отдельными членами реввоенсовета фронта качала встречного удара по колчаковцам. – Подкрепления только еще начинают подходить, и надо еще раз самым серьезным образом взвесить все эти обстоятельства.

– Взвешивали, Захар Михайлович, – с живостью заговорил Фрунзе, – взвешивали несколько раз. Все учтено. Самара, Саратов и другие города послали нам несколько тысяч рабочих, тысячи коммунистов. Получено не мало оружия, боеприпасов, обмундирования. В частях проведена большая политическая подготовка. Войска готовы – дальнейшая оттяжка преступна. Пусть все, что поступит позднее, будет нашим резервом.

Когда Фрунзе умолк, Захар Михайлович смотрел в окно. Можно было подумать, что он не слышал того, что говорил ему Фрунзе, если бы не собранные на лбу глубокие морщины.

– Не спорю, Михаил Васильевич, возможно, что это и так, – сказал он, наконец. – Но все же не мешает еще раз просмотреть все детали. Я вас очень прошу, если можно, отложите совещание на утро и скажите, пусть мне дадут вот эти сведения. – Он вырвал из записной книжки лис точек и подал его Фрунзе. – В зависимости от результатов проверки мне поручено сообщить вам решение реввоенсовета фронта. Будем надеяться, что все будет хорошо.

Фрунзе поднялся с места, позвонил и передал записку Ершова вошедшему работнику штаба. Наблюдая за Фрунзе, Захар Михайлович видел, что тот доволен и не сомневается в благополучном исходе переговоров о наступлении. Сам Захар Михайлович давно поддерживал как план, так и выдвинутый Фрунзе срок наступления. Поэтому не случайно, что именно его послали в штаб группы, когда реввоенсовет фронта стал склоняться в пользу фрунзенского плана. Ему было поручено вместе с командиром установить окончательный срок задуманного удара, подобрать и утвердить исполнителей этого дела.

Вопрос о командирах ударной группы, как видно, волновал и Фрунзе. Поэтому он тотчас же вернулся обратно, неся в руках папку с бумагами.

– До совещания мне хотелось бы, Захар Михайлович, поговорить с вами о людях, – снова усаживаясь на диванчик и раскрывая папку, сказал Фрунзе. – Сейчас очень важно, кому будет поручено руководство ударной группой. Пришла пора назначать командиров.

– А кого вы предлагаете? – вынимая из кармана карандаш и записную книжку, спросил Захар Михайлович.

– Я советовался с Куйбышевым, у нас сложилось общее мнение: назначить командующим ударной группой Калашникова Василия Дмитриевича, а комиссаром Маркина Данилу Ивановича. На наш взгляд, это самые подходящие товарищи; Они не раз показали себя умелыми руководителями боевых операций, хорошо знают условия и местность. Среди бойцов и командиров пользуются большим авторитетом. Чтобы убедить Ершова в правильности своего выбора, Фрунзе раскрыл папку и стал читать биографию Калашникова. Но Ершов, дружески улыбаясь, закрыл в руках у Фрунзе папку, а затем сунул в карман и свою записную книжку.

– Не нужно, Михаил Васильевич. Этих людей я знаю, давно, работал с ними, а с Маркиным вместе в тюрьме сидели. Вы не ошиблись в выборе. Именно им надо поручить дело. Оформляйте приказ, я завизирую. Такие не подведут.

Довольный ответом, Фрунзе протянул лист бумаги.

– И приказ готовый, Захар Михайлович, вот посмотрите.

Ершов взял приказ, подошел к столу и написал на углу «Одобряю. Член Р. В. С. фронта». Подписавшись и подавая приказ Фрунзе, Ершов добавил: – Да, да. Именно им надо поручить это дело.

– Не хотите ли познакомиться со списком командиров дивизий и бригад? – подавая Ершову еще один лист бумаги, спросил Фрунзе.

Первой в списке стояла фамилия Карпова Алексея. Он назначался командиром дивизии, наносившей главный удар во фланг противника. Возвращая список, Ершов сказал:

– Думаю, что и эти командиры хороши. Больше всех я знаю Карпова. Такие люди, как он, как Тухачевский и другие молодые командиры, составляют золотой фонд на шей армии. Им, дорогой Михаил Васильевич, принадлежит и настоящее и будущее. И вы делаете правильно, поручая им такое большое дело.