Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)
После беседы с Темплером Петчер на второй же день принялся оформлять покупку Ургинского урочища. Согласившись на продажу участка, министерство хотело соблюсти еще кое-какие формальности в Уфалейском лесничестве и из-за этого задерживало документы.
Чтобы ускорить дело, Петчер решил послать в Уфалей главного инженера.
Вручая Калашникову билет, начальник станции, как бы между прочим, сообщил, что вместе с ним, в этом же вагоне, едут помещик Якушев и заводчик Хальников.
Хальников приехал за пять минут до прибытия поезда. Справившись, где останавливается вагон, он сразу же пошел к месту посадки и, как только поезд остановился, первым шагнул на ступеньку вагона. В это же время во вторую дверь вагона начали грузить багаж Якушева.
Четыре носильщика вытаскивали чемоданы и баулы на перрон и передавали в вагон слуге. Слуга начальственно покрикивал:
– Говорю, вот тот, красный, давай, кожей обшитый.
Фибровый, тебе говорю! Фибровый и подавай.
Калашников стоял у окна и с интересом смотрел на эту возню с багажом помещика. В дверь то и дело вталкивались всевозможных видов и размеров чемоданы.
Время, положенное для стоянки поезда, прошло, а погрузка багажа помещика была еще только в разгаре.
– Давай паштеты! – кричал слуга, и в дверь вталкивалась громаднейшая корзина. – Потроха с яблоками и грушами тащи! – Ив дверь лезли сразу две корзины.
А по перрону в это время метался начальник станции, поминутно озираясь на станционную дверь. Прошло еще немало времени, прежде чем оттуда показался виновник этого волнения. Собственно, сначала в двери появился слуга, йотом расцвеченный пестрой одеждой дворецкий, затем выскочили четыре собаки, и только после этого показалась тучная фигура Якушева.
Проходя мимо начальника станции, помещик помахал хлыстом и, склонив голову, молча прошел к вагону.
Как бы в ответ на это приветствие, начальник вытянулся, взмахнул рукой и что есть силы закричал:
– Отправляю!
Вслед за пронзительным свистом раздался протяжный гудок паровоза.
К начальнику станции подбежал дворецкий, рядом запрыгали с хриплым лаем четыре собаки.
– Останови! Останови! Обалдел, что ли, мошенник?
Останови, тебе говорю! Багаж! Весь багаж оставили.
Но остановить поезд начальник станции теперь, если бы даже хотел, все равно не мог. Лязгнув буферами, вагоны дернулись и все быстрей и быстрей покатились вперед.
– Стой! Стой! – высунувшись в окно и размахивая руками, кричал перепуганный слуга. – Стой!
Выхватив из груды багажа какую-то корзину, один из грузчиков бросился было догонять вагон, но, не догнав, остановился у конца перрона и, не зная, что делать, растерянно проговорил:
– А я вам толковал, что не успеем? Так оно вот, значит, и получилось. Железка, она и есть железка. Свистнула, брякнула, и нет ее.
– Видели, что мерзавцы делают! – втискиваясь в вагон, захрипел Якушев, показывая хлыстом через плечо. – Погрузиться даже не дали. Сесть, как следует, не успел, и поехали. Почти весь багаж на станции остался. Ну, что это такое, я вас спрашиваю?
– Таков порядок, Илья Ильич. Он не виноват-с, – кланяясь и как бы извиняясь за начальника станции, ответил вышедший из купе Хальников. – График-с. Пришло время, значит, нужно отправлять, иначе с работы долой.
Якушев остановился, зло посмотрел на Хальникова, затем на Калашникова, вытянул губы трубкой и, надувшись, фыркнул.
– Вот как, понимаете, – он бросал уничтожающие взгляды то в сторону Хальникова, то в сторону Калашникова. – Порядок, значит, график дурацкий! А туалет, и покушать человеку в дороге, это что же, ненужное дело, что ли? Развели эту мерзость и сами, понимаете, мучимся. То ли дело – лошади. Куда хочу, понимаете, туда и еду. Как хочу, так и двигаюсь, что хочу, то и везу. Без этих дурацких свистков и графиков, понимаете.
– Нельзя, Илья Ильич, – с трудом пробираясь вдоль коридора, заваленного корзинами, говорил Хальников. – За границей теперь на лошадях совсем мало ездят. Техника… Быстрота…
– И чего только люди не выдумают, понимаете, чтобы себе хуже сделать, – продолжал возмущаться Якушев. – Техника? А кушать нечего, все на станции осталось, это что же, по-вашему, пустяки? Разве на лошадях так было бы? Все бы взяли. Все уложили и потом тихонько, помаленечку поехали бы. А заграницей вы глаза мне не тычьте. Я ее давно знаю и учиться к ним не поеду. Да и никто из порядочных людей не поедет. Это ихнее дело к нам ездить. Вот как, понимаете…
Издав опять какой-то неопределенный звук, Якушев вошел в купе, и на некоторое время в вагоне воцарилось молчание.
Только слуга, стараясь освободить заваленный проход, разбирал багаж и что-то ворчал себе под нос.
Усталый Калашников растянулся на диване. Его угнетала мысль, что едет с таким противным поручением. Возможность перехода Ургинского урочища в руки иностранных хозяев еще раз показывала всю нелепость русской политики в деле охраны своих природных богатств.
«Настоящие грабители, – устало думал Калашников. – Хватают все. Самое лучшее. Прибыли им… Прибыли! Помешались на прибылях».
В дверь постучали. Калашников неохотно поднялся. Вежливо кланяясь, слуга сообщил, что барин просит господина инженера на стакан чаю. Василий Дмитриевич не раз встречался с Якушевым, и ему не очень хотелось идти к этому высокомерному тупому человеку, но отказываться от приглашения было неучтиво, и он пошел.
Хальников пришел раньше. Он сидел против Якушева и то и дело почтительно наклонял голову в такт размашистым жестам помещика.
– А я вам что говорю, понимаете? – Кивком головы Якушев указал Калашникову на свободное за столиком место. – Как же мы можем без Америки или, скажем, без Англии? У нас серп только один, ну, положим, топор еще можно купить, а плуг железный – это уж к немцу надо обращаться. Самосброска – Диринг. Сноповязалка – Мак Кормик. Молотилка хорошая-. тоже американская. Все самое хитроумное у них делается. А нам без этого тоже вроде нельзя. Вот и приходится за иностранцами обеими руками держаться. А как же иначе? Ведь если разобраться, то ихние-то машины для каждого самостоятельного хозяина самые что ни на есть настоящие спасители будут. Не захочет, скажем, к примеру, мужик работать за положенную ему плату, ну и не надо. Машина одна за двадцать таких дармоедов сделает. А он походит, походит, голубчик, понимаете, увидит, что без него обходятся – и на колени. О цене уж и не поминает. Что дам, за то и работает. Вот как, понимаете, получается.
– Везде, везде так, Илья Ильич, – расстегивая нижнюю пуговицу жилета, поддакнул Хальников. – И на за водах то же самое. Без заграницы ничем порядочным не обзаведешься. Свои-то тебе или дрянь какую-либо подсунут, или вовсе надуют. Я на своей шкуре это знаю. Были случаи, и меня надували. Куда только ни посмотришь – у нас везде плохо. Уж если прямо говорить, – косясь на Калашникова, продолжал Хальников, – из наших-то инженер хороший тоже редкость. Кто теперь не знает, что если немец или англичанин управляющим в хозяйстве или на заводе – так это все равно, что каменная стена. При таком управляющем сиди себе спокойно. Все, что надо, сам сделает. А главное, спуску никому не дает. Не то, что наши тюхи.
Калашников молчал. Он не хотел вступать в бесполезный спор.
– Культура! Дальновидность! – расстегивая еще одну пуговицу, продолжал Хальников. – А главное – капитал. Бери и бери, сколько тебе надо. Если бы я был министром, так всем иностранцам так и сказал бы: приезжайте, дорогие братья, все, сколько вас там есть, только золота побольше везите, а остальное все наше.
– Брат мой так и делает, понимаете. Нам, говорит, без заграницы никак нельзя. Тоже про капиталы толкует, про заводы разные, про фабрики. А я спрашиваю, на черта нам эта копоть? Пусть у себя делают, а нам готовенькое завозят. Куда лучше, купил себе, что надо, а там и трава не расти. И хорошо и спокойно.
Хальников удивленно взглянул на помещика и сказал тихо:
– Я что-то не понимаю вас, Илья Ильич, то вы говорите, что иностранцы наши благодетели, то их вроде уж и не надо.
– Это кто вам сказал, что не надо? – звякнув стаканом, сердито спросил Якушев. – Уж не я ли, понимаете?
– Извините, ваше превосходительство, – кланяясь, почтительно залепетал Хальников. – Может быть, я вас неправильно понял?
Якушев насупился. Ввязавшись в этот щекотливый разговор, он и сам видел, что не может связать концы с концами, но уступать «япошке» все же не хотел. Обращаясь к одному Калашникову, он сказал важно:
– Скажите, пожалуйста, что выдумал? Да какой дурак будет возражать против своей же собственной пользы? Уж если на то пошло, то по мне пусть все сюда едут. Земли у нас хватит. Я только, понимаете, насчет того, что они, мол, грязь разную разводят и могильщиков плодят. Так это, господин инженер, или не так?
Видя, что ему все равно не отмолчаться, и вместе с тем не желая вступать в длинный разговор, Калашников ответил:
– Я считаю, что мы должны стремиться к своей собственной независимости, господин Якушев.
– Как это понимать прикажете? В каком это, понимаете, отношении?
– Да во всех отношениях, во всех без исключения. Мы всегда должны рассчитывать только на себя и на свой на-, род.
– Нет, уж извините, – рывком расстегивая на жилете последнюю пуговицу, не стерпел Хальников. – В эту ловушку нас теперь не затянешь. Рассчитывать на народ – это уж, пожалуйста, увольте. Я лучше положусь на иностранного предпринимателя, потому что знаю: он не только примет протянутую руку, но и пожмет ее. А народ у нас вот где сидит, – он похлопал себя по затылку. – Видели мы его и на заводах и в деревнях. Хватит с нас!
– Да, понимаете, – перебил Хальникова вспотевший от выпитого чая помещик. – Ив деревне то же самое. Шумят, бунтуют. То им подавай, то поднеси. Правда, за последнее время немного потише стали, плеть, видать, не очень по душе. Но ведь все равно, понимаете, живешь, а рядом вроде бочка с порохом. Того и гляди, разнесет… А иностранцы что? Если разобраться, то это наши самые лучшие помощники.
– Правильно, Илья Ильич, правильно! – услужливо подхватил Хальников. – Всегда помогут и деньгами, и умом, и другим, чем надо. Вот, например, совсем еще недавно зашумели у меня на заводе могильщики, а полиции мало, не справляются. Так что вы думаете? Узнал об этом Петчер и сейчас же на своих лошадях отряд жандармов к нам доставил. Вот тебе и иностранец. Разве я это забуду?
– Что и говорить? Они куда лучше нас умеют с могильщиками справляться. Давно с ними возятся. Привыкли, можно сказать. Учиться у них надо, понимаете.
– Да еще как! – подтвердил Хальников. – Одна Лена чего стоит? Больше полтысячи бунтовщиков в один раз ухлопали. На всю Россию показали, как нужно головомойки-то устраивать.
– Но ведь и рабочие в долгу не остаются, тоже на всю Россию отпор дают, – заметил Калашников.
– Ну так что же? Это еще раз и подтверждает, что мы должны как можно крепче за иностранцев держаться.
– Вот и брат мой тоже так рассуждает. Чем, говорит, больше будет у нас иностранных капиталистов, тем мы спокойней спать будем. Если чего, так они и пушки к нам пришлют. Это, говорит, и есть наша большая русская политика…
Калашников весь кипел от этих речей, но спорить не стал. Он знал, что все его доводы, какими бы неоспоримыми они ни были, ни к чему не приведут.
Дальнейшее пребывание в этом обществе было для Калашникова нестерпимым, и он обрадовался, услышав, что поезд приближается к Уфалею.
Сердито посапывая, Хальников сунул ему короткую пухлую руку и молча отвернулся к окну. А Якушев не отказал себе в удовольствии произнести на прощанье назидательную речь:
– Вы, господин инженер, должны серьезно подумать над тем, что я говорил вам сегодня. Это дело государственное, понимаете. Рассчитывать на народ теперь могут только дураки. Ну, а мы, как вам известно, к таким не относимся. Вот как… Куда ни пойдешь, куда ни посмотришь, как ни прикинешь, все равно выходит, что нам с любой стороны сподручней с Урквартом. Эти бунтовать не будут, потому у нас с ними дорожка одна. Понимаете?
Глава двадцать пятаяПетчер долго совещался со становым приставом. Он еще и еще раз уточнял «черный список», в который собственноручно заносил смутьянов и зачинщиков.
– Плохо вы знаете эту мразь, – упрекал он пристава. – Мал список, многих, видимо, пропустили.
– Позвольте… Здесь больше ста человек. В список внесены все, кто хотя бы в малейшей степени проявил себя как революционер. Скрывать я их не буду. На что они мне?
– А почему в списке нет Гандарина Еремея? Почему?
– У нас нет данных, чтобы считать Гандарина революционером.
– Как? – вскакивая, возмутился англичанин. – У вас нет данных? Да этот мерзавец нагрубил мне в первый же день моего приезда. Во время забастовки вел себя, как разбойник. А вы говорите, что это не революционер? Да он во сто раз хуже революционера! Просто вы этих негодяев не знаете.
Пристав взял ручку:
– Если хотите, можно записать и Гандарина, но он у нас не числится.
– Если не числится, надо зачислить. Этот забастовщик должен быть в списках первым. Мы никого не должны пропустить. А Папахин? Я имею, например, сведения, что начальник центральной шахты тоже сочувствует настроениям этих идиотов.
– Да, ходят такие слухи, – поспешно согласился пристав. – Разрешите тогда и его записать?..
– Нет, нет, – запротестовал Петчер. – В список вносить его не нужно. Здесь мы придумаем что-либо пооригинальнее…
Управляющий позвонил и передал список конторщику.
– Вызовите начальников этих рабочих, – приказал он. – Предупредите их, что завтра все эти лица будут уволены.
– Прикажете приготовить расчет? – спросил конторщик.
– Да, приготовьте всем, кроме работающих на Смирновской шахте. Их пока не предупреждайте.
Конторщик поспешно скрылся за дверью.
– А вам, господин Ручкин, надо завтра быть начеку.
Прибывший вчера взвод черкесов вместе с урядником пошлите в контору. Остальных людей держите наготове. Возможно, понадобятся. А это возьмите себе… Он сунул полицейскому пачку кредитных билетов. Пристав лихо откозырял:
– Все будет исполнено, господин управляющий… Рады стараться!
* * *
Через три дня после увольнения ста шести рабочих управляющий вызвал к себе Папахина и без всяких предисловий предложил снова принять всех уволенных на Смирновскую шахту.
– Возьмите, пусть работают. Черт с ними. Не хотелось, да ладно.
Папахин знал, что среди уволенных, в основном, были социал-демократы и сочувствующие им рабочие. Он был рад, что они возвращаются на работу, но не мог понять, почему Петчер решил всех их направить на Смирновскую шахту. Он попытался выяснить истинную причину такого решения.
– Мне хотелось бы узнать, господин Петчер, что заставляет вас принять этих людей на работу? Ведь вы их только что уволили. Не лучше ли этого не делать?
Англичанин развел руками:
– Теперь не могу. Я дал обещание Жульбертону. Англичане не могут нарушать своего слова.
– Простите, не пойму: причем тут Жульбертон и ваше слово?
Петчер старался не смотреть на собеседника.
– Вы говорите, господин Папахин, что вам непонятно, почему я это делаю? Значит, придется объяснить вам, что значит данное мною мистеру Жульбертону слово.
Он поудобнее уселся в кресло, закурил сигару:
– Томас Жульбертон принадлежит к революционно настроенным людям Англии. Сам он выходец из шахтеров и, как видно, поэтому страстно болеет за рабочих. Вот и теперь, узнав об увольнении, Томас сейчас же начал настаивать, чтобы я снова вернул шахтеров на работу. Вначале я не соглашался, но его поддержали приехавшие с ним англичане, и мне пришлось согласиться… Правда, это не вяжется с интересами хозяев завода, но что же делать? В жизни бывает всякое. Пусть будет так, как пожелали мои соотечественники. Томас считает возможным снять запрещение на производство работ на третьем горизонте Смирновской шахты. По его мнению, опасность там миновала. А поскольку рабочие третьего горизонта были распределены по другим участкам, он предлагает направить туда всех уволенных…
– Такое решение будет совершенно правильным, – согласился Папахин. – На третьем горизонте никакой опасности для рабочих не было. О неверном решении мистера Жульбертона я вам докладывал. К сожалению, вы со мной не согласились.
– Не будем об этом спорить, – примирительным тоном предложил англичанин. – Осторожность никогда не мешает. Я не хочу, чтобы в наших шахтах убивало людей. Если вы считаете, что на третьем горизонте и тогда не было опасности, то сейчас мы гарантированы дважды. Я верю этому.
«Черт его знает, – уходя из конторы, думал Папахин. – Или он пронюхал о готовящейся забастовке протеста или, действительно, послушался Жульбертона? Возможно, и то и другое… Неужели у Жульбертона это искренне? Что будешь делать, не нравится он мне – и баста. Даже и сейчас не могу решиться поговорить с ним откровенно».
Задумавшись, Папахин не заметил вышедшего из-за скалы Шапочкина.
– Что, добрый молодец, не весел, что буйну головушку повесил?! – весело приветствовал товарища Валентин.
Трофим крепко пожал протянутую руку.
– Извини, замечтался трохи. Слона, и того не заметил.
– А я тебя еще вон откуда высмотрел, – он показал на дальний пригорок. – Как кстати ты подвернулся. Пойдем, провожу. Важные новости есть. Вчера в клубе собрание было, – шагая рядом с Трофимом, рассказывал Шапочкин. – Меньшевики собрались, обсуждали вопрос о роспуске партийной организации. Послушал бы ты, что только они говорили. Ох и мерзавцы!
– А из наших кто был на собрании? – с тревогой в голосе спросил Трофим Трофимович.
– Я с Виктором и еще несколько человек. Случайно попали. Они ведь собирали только тех, кто им нужен был.
– Как и полагается делать предателям и раскольникам. Это даже и не удивительно. Сволочи! – выругался Папахин.
– Вначале, для отвода глаз, хотели обсуждать вопрос о привлечении в партию рабочих, а на самом деле начали нам косточки перемывать. Большевики, кричат, оторвавшись от народа, замкнулись в своей скорлупе, а рабочих, мол, бросили на произвол судьбы. Девятьсот пятый год вспоминают. Хватит, говорят, держаться за ноги покойника. Пора приспосабливаться к новым условиям.
– Вот-вот, – зло усмехнулся Папахин. – Это у них и есть главное. Ликвидировать партию и приспособиться к буржуазии и царскому правительству. Больше им ничего и не надо. Троцкий, Дан, Аксельрод. Это их песни. Небось о положении уволенных рабочих не говорили?
– Говорили только мы с Виктором, а их это вроде и не касается. Это, говорят, совсем другое дело. Его, мол, нужно обсудить отдельно. А председатель даже пытался лишить нас слова. Вы, кричит, не сбивайте нас: мы хотим решить вопрос об организации массовой трудовой партии… А вы размениваетесь на мелочь.
– Кажется, и не много их, а вредят на каждом шагу.
Собрание надо провести и всыпать им так, чтобы чертям тошно стало.
На развилке дорог, идущих на шахту и к рабочим баракам, друзья остановились. Трофим Трофимович рассказал Валентину о намерениях Петчера направить к нему уволенных.
– Ты ведь тоже из таких, значит, и тебя туда, – пошутил Папахин. – Как будто это и хорошо, а на сердце – словно кошки скребут.
– Ну, это ты, пожалуй, зря. Я, например, ничего особенного тут не вижу. Просто англичанин передумал. Временная уступка. Вот и все.
Папахин упрямо покачал головой.
– Хорошо, если это так. Дай боже. Но я не верю ни одному его слову.
Глава двадцать шестаяМаркшейдер Геверс приехал на Смирновскую в начале второй смены. Ничего не сказав Папахину, он вместе с Жульбертоном спустился на третий горизонт. Никогда не отстающий от Жульбертона Алеша, освещая дорогу, внимательно прислушивался к разговору англичан. За месяц работы с Жульбертоном он запомнил лишь несколько английских слов. По привычке относиться ко всему со вниманием, он прислушивался к их разговору.
Англичане осмотрели все выработки третьего горизонта и вернулись в штрек северного направления, самый большой На этом горизонте. Здесь Геверс произвел наметку забоев.
Несмотря на тесноту в забое, он решил вести работы в две смены – так, чтобы все сто двадцать человек были сосредоточены именно здесь. Конечно, это затруднит уборку руды и породы и подвозку крепежного материала. Но англичанина это не беспокоило.
Закончив наметку, Геверс занес схему забоев в свою записную книжку и, бормоча что-то себе под нос, направился к выходу.
– Самое подходящее место – вот здесь, – не дойдя метров десять до крестов спряжения полевого штрека, кивком головы указал Геверс.
– Да, пожалуй, – согласился Жульбертон. – Сколько, вы считаете, нужно скважин?
– Лучше будет пять. Нет, шесть, – оглянувшись на Алешу, поправился Геверс. С этими словами он указал на две точки в потолочине и по две точки по бокам. – Кладите патронов сто…
– Не беда, если я добавлю еще столько же. Для такого дела не жалко и двухсот.
– Нельзя, – холодно возразил Геверс. – Вы разрушите двор и выведете из строя весь горизонт.
Жульбертон настаивал на своем. Геверс не уступал. Между англичанами начался спор.
– Чего их черт берет? – поднимая вверх лампу и заглядывая в глаза спорящим, спрашивал себя Алеша. – Расквакались, как селезни, того и гляди, подерутся.
Втайне Алеша был уверен, что Жулик – так он сокращенно называл своего начальника – непременно опять взрывать хочет. «Шибко грохотать любит, – ухмылялся Алеша, – хлебом не корми!»
Но и сам он больше всего на свете любил этот грохот взрывов. Каждый раз по приходе на шахту они шли к запальщику, брали у него тридцать, сорок, а иногда и больше патронов динамита, капсюли, шнур и спускались в шахту. Делалось это в ночную смену, когда работы в шахте не производились.
В одном из заброшенных забоев у Жульбертона была своя кладовая. Алеша не маг понять, для чего англичанин оставлял здесь часть динамита, капсюлей и шнура.
Еще днем в пустых, не забитых породой забоях они бурили несколько скважин.
Алеше очень хотелось узнать секрет зарядки этих скважин. Подавая патроны, он всегда обнаруживал, что Жулик каждую скважину заряжает по-разному, в зависимости от ее глубины и положения. В одну скважину клал динамита больше, в другую – меньше. В одной скважине патроны были перемешаны с капсюлями, в другой нет.
– Эксперимент, – поднимая вверх указательный палец, объяснял Жульбертон удивленному и недовольному Папахину. – Мы добьемся, что выработанные забои будут забиваться породой посредством взрывов.
– А кому это нужно и для чего? – возмущался Папахин.
– О, – еще выше поднимая указательный палец, тянул англичанин. – Вы не понимаете. Это очень важное дело. Проблема науки.
Слушая такие доводы, Папахин возмущался и старался доказать англичанину, что это совершенно ненужное и на практике неприменимое дело; Но тот упрямо стоял на своем и, несмотря на протесты, ежедневно производил в шахте взрывы.
Папахин решил пожаловаться Геверсу и Петчеру, но те отнеслись к экспериментам Жульбертона благожелательно.
– Да это же противоречит правилам ведения подземных работ! – горячился Папахин. – Я не успеваю укреплять и затрамбовывать взорванные участки. Такими экспериментами он скоро выведет шахту из строя. А сколько ненужных расходов? Это какой-то злой умысел, мистер Петчер.
– Не ваше дело, – заявил, наконец, Папахину рассерженный управляющий. – Я считаю такие эксперименты нужными, и они будут проводиться до полного изучения этого вопроса.
– Никакого вопроса здесь нет, – решительно заявил Папахин. – Обыкновенная неграмотность, а проще говоря, глупость.
Что касается Алеши, то его интересовала только одна сторона этого дела: момент запала и грохот взрыва. Во что бы то ни стало ему хотелось попробовать поджечь шнур самому, но Жулик этого не разрешал, чем каждый раз до глубины души огорчал своего маленького помощника.
– Все сам, черт полосатый, – ворчал Алеша. – Дал бы мне хоть раз грохнуть.
Иногда ему казалось, будто англичанин ведет себя здесь по-хозяйски потому, что умеет приводить в движение эти грохочущие силы. Стоит Алеше самому сделать несколько таких взрывов, как о нем сейчас же с завистью заговорят все рабочие: «Вон смотрите, это он грохочет на всю шахту».
Поджигая запальный шнур, Жулик каждый раз громко кричал:
– Беги!
Вытянув вперед руки с лампами, спотыкаясь и падая, они бежали в другой отдаленный штрек. До взрыва, как правило, проходило еще много времени, и Алеше всегда казалось, что взрыва не будет. Поэтому шум и грохот подземелий каждый раз заставал его врасплох, и Алеша нервно вздрагивал. Заслышав этот грохот, Алеша снова стремглав бежал к месту, где только что поджигали шнур. Убедившись, что взрыв, действительно, произошел, он сейчас же терял к этому интерес и продолжал безучастно исполнять свои обязанности, помогая Жулику исследовать разрушенную породу. Алеша замечал, как с каждым взрывом забои все плотнее и плотнее забивались отброшенной породой.
– Хорошо, – с довольной миной показывая на забитый забой, говорил Жульбертон. – Ошень хорошо.
Отмечая в записной книжке место взрыва, Геверс мимоходом заметил:
– Барклей тоже должен быть здесь. Жульбертон тревожно посмотрел на Геверса.
– Это приказ управляющего, – подтвердил Геверс.
– Но ведь Барклей – англичанин!
– Какая разница, – махнул рукой Геверс. – Он такой же социалист, как и эти.
Поднявшись наверх и распростившись с маркшейдером, Жульбертон сказал, чтобы Алеша днем на работу не приходил.
– Ношью, ношью ходи, – показывая куда-то вверх, приказывал Жульбертон.
Отоспавшись за день, Алеша пришел на шахту еще засветло. В проходной он справился, не приходил ли англичанин, потом зашел в контору, где неожиданно встретил Федю Зуева. Оказывается, их с отцом тоже прислали на Смирновскую.
Федю зачислили на ту самую должность, о которой в свое время мечтал Алеша – коногоном. Договорившись в первое же воскресенье поиграть в бабки, друзья разошлись: надо было торопиться каждому на свой участок.
Сегодня Алеша с Жуликом напряженно работали всю ночь. На третий горизонт только иногда заходил дежурный насосной станции. Больше там никого не было, и их никто не видел. К утру, когда все скважины были готовы, Жульбертон пошел в кладовую и притащил весь накопленный запас взрывчатых материалов.
Алеша никогда еще не видел таких зарядов. На этот раз все шесть скважин были наполнены ими. Соединив шнуры, Жульбертон тщательно запрятал их за крепь, а оставшиеся для запала кончики замазал глиной. Чтобы не потерять заряды, он сделал на стойках затесы и начал обучать Алешу находить шнуры без света. Для этой цели он уводил его во двор и без лампы посылал разыскивать шнуры. Убедившись, что тот безошибочно определяет места зарядов, Жульбертон заставил мальчика еще раз произвести уборку и не торопясь направился к выходу.
Алеша подумал, что Жулик забыл главное, и показал ему спички, но англичанин сердито замахал рукой:
– Нет! Сейчас не нужно, не нужно, – зашептал он, отталкивая от себя коробку.
Поднявшись наверх, Жульбертон усадил Алешу в поданную кошевку и увез его с собой на охоту.
