Текст книги "Чужаки"
Автор книги: Никита Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 44 страниц)
До начала наступления оставалось несколько часов. Весь день и вечером в подразделениях проходили собрания коммунистов. Среди красноармейцев распространили боевой листок, зачитывали приказ о наступлении. В частях царило приподнятое настроение.
– Пора, пора, – говорили бойцы, слушая беседы комиссаров и политработников о наступлении. – Куда же еще отступать? Волга за спиной.
Калашников с Маркиным с вечера приехали в одну из передовых частей.
Оставив командиров полков и батальонов на командных постах, Калашников с Маркиным вместе с командиром бригады пошли к передней цепи. Прошло каких-то полчаса, и вся бригада узнала, что командарм и комбриг вместе с комиссаром находятся на передней линии. И каждому казалось, что командиры находятся где-то вот здесь, рядом с ними и будут обязательно видеть их атаку. Потом перед самой атакой по цепям разнеслась весть, что командарм будто бы сказал, что он будет участвовать в атаке, и надеется взять в плен несколько колчаковцев. И многие сейчас же решили, что они не могут отстать от командира, поэтому должны действовать решительно и быстро.
Между тем, приблизившись к передовой цепи, Калашников подозвал к себе нескольких бойцов и спросил, знают ли они свою задачу в предстоящем наступлении.
Удивленные и обрадованные появлением такого высокого начальства, бойцы сначала стеснялись, но вскоре освоились и между ними и Калашниковым завязалась простая, непринужденная беседа.
Одним из первых в разговор вступил Калина.
– Знаем, товарищ командующий, объясняли нам не один раз. Да и чаво тут не знать, – прижимая к плечу штык винтовки и держась за нее обеими руками, говорил Калина. – Хитрость невелика. Страшновато только.
– Да, конечно, – согласился Калашников, – на войне без страха не бывает. Но лучше, если его будет больше у противника.
– Вот и я тоже говорю своим: смелость-то, она города берет, а тех, кто в труса верует, пуля все равно найдет. Главное бы сбить с места, а там дело веселее пойдет, – добавил Калина.
– Осторожно нужно подходить, чтобы не спугнуть. Очень бы хорошо врасплох застать. Одуматься не успели чтобы, – посоветовал Калашников. – А потом ураганом. Знаете, как сокол на журавлей нападает.
– Да, уж и мы так думаем, – ответил второй боец, – если бить, так, значит, бить. Оно страшновато, конечно, но вы не беспокойтесь, товарищ командующий, маху не дадим. Шибко много накопилось у нас вот здесь, – показывая на сердце, продолжал боец. – Теперь пришла пора отомстить им за все…
– Значит, знаете, на кого в бой идете? – спросил Калашников.
– А то как. Конешно, знаем, – ответил боец, – на самых злейших врагов своих.
В другом месте Калашников спустился в траншею и, поздоровавшись, спросил:
– Как самочувствие, товарищи? Не робеете?
– Да, как вам сказать, товарищ командующий, – за всех ответил приземистый, широкоплечий боец, – вроде нет. А вообще дело нешуточное. Сноровка нужна…
– Сноровка, это верно. А вот скажите, – вдруг спросил Калашников, – что вы будете делать, если один встретитесь с тремя белогвардейцами?
Боец расправил плечи, потом вскинул на руки винтовку и ответил:
– Нападу! Сам на всех брошусь. Кого штыком, кого в плен возьму. Не отступать же…
– Правильно, Митька! Иначе и быть не может, – послышались приглушенные голоса, – один смелый пятерых стоит.
– Ну, если так, то вы молодец, – пожимая бойцу руку, сказал Калашников. – Молодец, – повторил он, взявшись за бровку траншеи. – Такой, как вы, с тремя белогвардейцами справится. – Эти слова Калашникова были переданы по цепи, как и его обязательство лично уничтожить или взять в плен нескольких колчаковцев.
До начала наступления оставалось около часа. Переговорив еще с несколькими группами красноармейцев, Калашников с Маркиным убедились, что наступление подготовлено. Все, с кем они говорили, не только понимали поставленную перед ними задачу, но и знали, за что идут в бой.
Прошло еще некоторое время, и пасмурное небо прочертили две разноцветные ракеты. Командиры сверили сигналы по часам, и по цепям, от одного бойца к другому, полетела команда: «Вперед!!!»
Сразу с нескольких пунктов загремели орудийные залпы: батареи начали прокладывать путь идущей в атаку пехоте, громить пристрелянные ранее артиллерийские позиции и пулеметные гнезда противника.
Маркин с Калашниковым заторопились на свой командный пункт.
Едва удерживаясь в седле от внезапно охватившей его усталости, Калашников сдержал коня и, поравнявшись с Маркиным, спросил:
– Знаешь, Данила Иванович, чего я сейчас больше всего хочу?
– Знаю, – прислушиваясь к звукам удаляющегося боя, сказал Маркин, – хочешь, чтобы наступление шло точно по нашему плану. Все военные на один манер, эгоисты, каждый хочет, чтобы было так, как он задумал.
– А может быть, еще… – едва слышно сказал Калашников.
Маркин повернулся в седле и на рассветном фоне зари увидел черное, осунувшееся лицо Калашникова.
– А еще, Василий Дмитриевич, еще ты хочешь спать, устал ты страшно.
– А ты? – спросил Калашников.
– И я тоже, – сознался Маркин. – Последние дни бы ли особенно трудными, – и, чтобы отвлечь друга, продол жал: – Да разве мы одни. Вчера я говорил с Захаром Михайловичем. Знаешь его, крепится старик, говорит, здоров и бодрость будто бы вместе с весной пришла, а я по раз говору чувствую, что едва держится на ногах. Правда, по том, в конце разговора, сам признался, что хочет пойти и немного поспеть. «Я, говорит, – с тобой вот разговариваю, а у самого ноги подкашиваются, света в глазах нет, знать, переутомился немного». – Маркин вздохнул, покосился на командарма и, убедившись, что он слушает, про должал:
– «Немного», а посмотреть на него, так в чем душа держится. Высох, горбиться начал. А ведь ему еще и пятидесяти нет.
Командарм повернулся к вдруг замолчавшему Маркину, увидев, что тот спит, склонив голову на плечо, остановил лошадей, привязал их к первому попавшемуся дереву и, отойдя в сторону, лег вниз лицом на подсохший бугорок. Через какую-то минуту он так же, как и Маркин, забылся коротким, но глубоким сном.
Спали они недолго, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя отдохнувшими.
Судя по первым сведениям, поступившим на командный пункт к приезду Маркина и Калашникова, наступление везде развивалось успешно. Прорвав оборонительные линии белогвардейцев, части советских войск, преодолевая сопротивление противника, устремились к Бугуруслану, заходя во фланг и тыл западной армии генерала Ханжина.
Вскоре появились пленные колчаковцы. На допросах они охотно рассказывали, что большинство белогвардейских солдат не хочет больше воевать.
– Мобилизованные мы, – считая, что этим они сразу могут ответить на все, что у них могут спросить, говорили солдаты. – Чего с нас спрашивать, если насильно гонят… – И тут же добавляли: – На черта нам этот Колчак, если он все на старое гнет. Всех захребетников около себя собрал, думает, мы дураки…
Слушая разговор солдат, Маркин мотал головой, смеялся.
– Вот бы адмирала сюда, верховного правителя. Пусть бы послушал, что солдаты о нем говорят. Небось понял бы, как глупо поторопился назначить себя вождем России.
Думал, стоит ему собрать около себя врагов Советской власти, объявить это сборище спасителями – и люди забудут, что было вчера. Снова захотят надеть на себя ярмо да еще пойдут умирать за тех, кто это ярмо на них надевает. Да народ-то совсем иначе думает, и верховному, как видно, скоро придется Лазаря петь. – Маркин развел руками, потом добавил: – А, говорят, лучшим адмиралом русского флота считался. У иностранцев был на хорошем счету. Вот они-то и толкают его на эту авантюру. Хотят при его помощи снова толкнуть нас в ту же пропасть, из которой мы вылезли, обливаясь потом и кровью. Да нет, не выйдет.
– У чужаков, наверное, прямую военную помощь клянчить будет, на колени встанет. Не бросят же они своего выкормыша на произвол, – вставил Калашников.
– Возможно и это, – согласился Маркин. – Но сейчас не такое время, чтобы каждый, кому вздумается, мог бросить свои, войска на Советскую Россию. Слишком рискованное это дело. Революция гремит не только по России. Она поднимается в Венгрии, в Германии, во Франции. Пусть не с такой силой, как здесь, у нас, но кто знает, как дальше дело пойдет, ясно одно, что и там буржуазии тошно становится.
Глава тридцать девятаяПринимая командование дивизией, Алексей понимал, какая огромная трудность и ответственность ложилась на его плечи.
Через несколько дней дивизия должна одной из первых начать наступление на врага, мечтающего о Москве; ринуться на противника, который за последние несколько недель добился большого успеха и теперь серьезно подсчитывал, сколько ему еще потребуется времени для окончательного разгрома красных армий Восточного фронта. Некоторые пленные офицеры из корпуса генерала Сукина прямо говорили, что эти сроки в штабе западной армии определяются в один, самое большое два месяца. Они, не таясь, добавляли, что белогвардейцы вооружены новейшим оружием, доставленным из Англии, Америки и Франции, и что солдаты отлично обуты, одеты и хорошо питаются, что армия имеет двойной, а в некоторых частях тройной состав офицеров, в большинстве бывших фронтовиков.
Рассчитывать на легкую победу или случайную удачу над таким противником было нельзя.
Не зная сна и отдыха, Алексей метался по полкам и подразделениям. Инструктировал, проводил беседы, партийные собрания, митинги. Работая в штабе, тщательно изучал и энергично критиковал подготовленные там планы., По несколько раз сравнивал разведывательные данные, следил за продвижением боеприпасов и продовольствия. Своим примером и настойчивостью он заражал подчиненных, видевших в нем настоящего боевого командира.
В очередную поездку в один из полков он взял с собой Редькина, только что возвратившегося с краткосрочных курсов краскомов. При первом же разговоре с другом Алексей заметил происшедшую в нем перемену. Михаил стал сдержаннее в разговорах, хотя и не отрешился еще полностью от применения замысловатых слов. Он научился не только говорить, но и вдумчиво слушать других.
…Командир полка встретил Алексея снисходительной улыбкой человека, которому давно надоели частые визиты начальства.
После полагающегося в таком случае рапорта о том, что «в полку все хорошо и никаких особых происшествий не произошло», он спросил, когда и где комдив предполагает проводить собрание или митинг.
Вместо ответа Алексей спросил, почему по улицам ходят не по форме одетые красноармейцы и как комполка думает перевозить стоящие за селом орудия на истощенных до крайности лошадях.
Прищурив красивые карие глаза, комполка скривил тонкие губы, привычным движением руки подкрутил мягкие усики и, изящно вытянувшись, ответил:
– Фураж артиллерийским лошадям, товарищ комдив, когда он есть, отпускается по установленной норме, что касается красноармейцев, то я не раз указывал им на недопустимость появления на улице не по форме одетых. Но, к сожалению, я не в силах сделать того, чего нельзя сделать.
– Насколько мне известно, вы штабс-капитан царской армии, – хмурясь, сказал Алексей, – и хорошо знаете, как можно и как нельзя воевать.
– Да. Я бывший штабс-капитан, – насторожившись, ответил комполка. И, снова прищурив глаза, спросил: – Но при чем тут мое прошлое?
– А при том, что вы сведущий человек, которому доверен фронтовой полк и с которого без всякой скидки можно спросить за распущенность и бесхозяйственность в полку.
Ржавые усики комполка заметно опустились вниз, на щеках заиграли желваки.
– Я не виноват, – ответил он сдержанным, но явно недовольным тоном, – что в Красной Армии насаждаются не понравившиеся вам сейчас порядки.
– Кем они насаждаются? – строго, но так же сдержанно, спросил Алексей.
– Вам, товарищ комдив, лучше об этом знать, – и, не скрывая вспыхнувшего гнева, добавил: – Во всяком случае не мной.
– Но здесь командир вы!
– Почему вы считаете, что мне нужно больше, чем другим. Чем тем, кто решил строить новую армию на сомнительных, далеко не совершенных принципах. – И вдруг взвизгнул:
– На митингах, на болтовне! На недоверии к старым военным специалистам! Я за это отвечать не буду!
– Ах вот как! – сдерживаясь, чтобы не повысить тона, сквозь зубы сказал Алексей. – С больной головы хотите на здоровую свалить. Я не могу допустить, чтобы полком командовал человек с такими взглядами, как у вас.
– Это ваше дело, – глухо ответил комполка.
– Да, мое, – не торопясь, но совершенно твердо сказал Алексей. – И я приказываю вам сейчас же сдать полк, – .и, повернувшись к Редькину, добавил:
– Принимайте, товарищ Редькин, командование полком. Сегодня же, немедленно…
Ошарашенный решением комдива, комполка прикусил ржавый ус, потом, не смотря на Алексея, сказал:
– Но вы ошибаетесь, товарищ комдив. Я честный человек. Именно это и заставило меня сказать вам то, о чем я только что говорил.
Алексей пожал плечами, поправил на плечах ремни, долгим взглядом посмотрел на разжалованного комполка, а потом, отведя задумчивый взор к окну, сказал почти примирительно:.
– В этом я пока не сомневаюсь. Поезжайте в штаб, там вам дадут подходящую для вас работу.
На следующий день во всех ротах, батареях и командах читали приказ комдива о том, за что был отстранен от должности командир шестого полка. Красноармейцы, да и командиры поняли, что комдив не терпит расхлябанности и попустительства со стороны командиров. В штабе дивизии спешно собрали совещание. Кроме Ревеса и Редькина на совещание пригласили еще десятка полтора людей, в том числе Калину и Сергея Пустовалова.
Объясняя цель совещания, Алексей говорил:
– Наша дивизия состоит из пятнадцати батальонов.
Это значительно меньше того, чем располагает стоящий перед нами враг. Для перевеса нам нужно иметь хотя бы еще такую же силу. Попробуем достать ее в тылу врага, а если удастся, то и в его среде. Как только прорвем фронт, давайте пошлем вперед четыре-пять десятков коммунистов.
Пусть они поднимают там людей на борьбу с белогвардейцами. Пусть каждый попытается организовать восстание хотя бы в одном селе. Нет сомнения, что им помогут местные коммунисты и сочувствующие нам люди. Вот это и будут дополнительные пятнадцать батальонов, которых нам не хватает.
Возражений не было, и через каких-то два часа Алексей вместе с Ревесом инструктировал группу уходящих в тыл врага коммунистов, потом Карпов по этому же вопросу провел совещание с политработниками.
Когда загремели первые залпы орудий, Алексей беседовал с летчиками, прикомандированными к его дивизии. Здесь же на опушке леса стояли три самолета, до отказа нагруженные листовками и плакатами.
– Впустую не бросайте, – предупредил он затянутых в шевровую кожу авиаторов. – Каждый листок должен попасть в цель. – Вас трое, но вы можете заменить целый полк.
– Будьте спокойны, товарищ комдив, – отвечали авиа торы, – нам не впервые, маху не дадим.
Летчики говорили правду. Война не была для них новостью. На стареньких, не раз продырявленных вражескими пулями самолетах закаленные в боях авиаторы с энергией, присущей этому небольшому только что зарождавшемуся племени, дни и ночи геройски защищали Советскую власть.
Ночуя около машин, они в темноте устраняли повреждения в до предела изношенных аппаратах, чтобы днем снова висеть над врагами, забрасывая его бомбами, а больше всего воззваниями, плакатами, разящими стихами Демьяна Бедного.
– Мне хотелось сказать вам, – говорил Алексей, – что мы переходим в наступление, хватит пятиться, Москва не далеко.
– Давно пора, товарищ комдив. До чертиков надоело это дело. Вперед лететь куда веселее, чем назад удирать.
– Теперь все будет зависеть от нас, – продолжал Алек сей. – Если дружно навалимся, дело пойдет. Сила собралась не малая.
Довольные разговором с комдивом, летчики пожали ему руку, показывая на самолеты, сказали:
– Моторы барахлят. А новые только обещают, но ни чего, мы еще и на этих полетаем.
Распрощавшись с летчиками, Алексей поехал к артиллеристам.
К передовым частям Алексей подъехал перед самым наступлением. Бойцы встретили комдива радушно, но это не рассеяло в нем чувства неудовлетворенности и тревоги за судьбу наступления. Алексею казалось, что он не сделал многого из того, что надо было сделать для полной подготовки дивизии к атаке, что все это несделанное и недоделанное может пагубно отразиться на предстоящем деле, уменьшит порыв бойцов и приведет к срыву общего наступления.
С этими мыслями он вылез из окопа и вместе с бойцами третьей цепи побежал по зеленеющему ржаному полю. Вначале он хотел пробежать немного, но, увлеченный общим порывом, так и продолжал бежать к видневшемуся впереди березовому перелеску, пока не столкнулся с командиром полка Редькиным.
Явно рассерженный появлением комдива, Михаил держал его за рукав шинели и, загораживая дорогу, сердито говорил:
– Что ты делаешь? Али с ума сошел? Тебе командовать надо, а не лезть куда не следует. – И, наступая на подъехавшего вестового Алексея, как будто он был виноват в появлении комдива, закричал: – Сейчас же поезжайте в штаб! Ищут вас там. Два раза спрашивали, а здесь делать вам совсем нечего…
– Кто ищет? – спросил Алексей.
– Как кто? Начальство. Начальство ищет. Начальство, – ухватившись за это спасительное слово, повторял Михаил. – Два раза спрашивали. А здесь вам делать совсем нечего, убьют еще ни за что ни про что.
Алексей, и сам видел, что бойцы успешно продвигались вперед, и он поехал на командный пункт.
По дороге четыре бойца вели первую партию пленных колчаковцев. Пленные на ходу стряхивали с себя прилипшую к одежде землю, шумно переговаривались. Как видно, они не очень тяготились своим новым положением.
Проезжая мимо пленных, комдив обратил внимание на идущего впереди пожилого солдата в новой с иголочки шинели, в хороших яловых сапогах. Солдат, в свою очередь, тоже смотрел на Алексея и, как ему показалось, дружески улыбнулся. Придержав лошадь, Алексей повернул к колонне и, еще раз всмотревшись, узнал в пленном своего соседа Фому.
Оставив вестового с поручением привести Фому в штаб, Алексей поскакал дальше. Вскоре он выехал на бугор, усыпанный камнями. С другой стороны на бугор поднимались артиллеристы. На лафете переднего орудия, сдвинув на затылок фуражку, сидел гармонист. Прижавшись ухом к двухрядке, он усердно выводил «барыню». Рядом, то приседая, то подпрыгивая, «двигались ухающие плясуны.
Поравнявшись с артиллеристами, Алексей дружески помахал рукой.
– Поехали, друзья?
Любуясь весельем батарейцев, Алексей чувствовал, как к нему постепенно возвращается хорошее настроение.
В штаб отовсюду поступали сведения об успешном продвижении всех частей дивизии. Ознакомившись с ними, Алексей убедился, что подготовка дивизии к наступлению была проведена удачно.
Переговорив с Ревесом и сделав необходимые распоряжения, Алексей попросил привести к нему Фому. Ему не терпелось узнать о матери, о Тютнярах, о Карабаше.
Усевшись на стул, Фома долго молча смотрел на Алексея, потом, как видно, окончательно убедившись, что перед ним действительно сидит живой Алексей Карпов, вскочил на ноги.
– Ну здравствуй, Алексей Михайлович, – крепко сжимая протянутую руку, сказал Фома. – Вот уж не ожидал тебя здесь встретить. Угнали вас тогда из Карабаша, и все как в воду канули. Ни слуху ни духу. А бог-то, оказывается, спас вас – живой и большим командиром, вижу, стал. Дай-ка я обойму на радостях, – и он чмокнул прямо в губы взволнованного Алексея.
– Скажи, дядя Фома, как мама? – с нетерпением спросил Алексей.
– Да как тебе сказать? Вроде ничего, здорова. Недавно я ее видел в Челябе. Там живет теперь. Сам знаешь, в Тютнярах-то нельзя» ей. Постарела малость, и глаза побаливают, от слез поди…
– Что же она там делает? – продолжая волноваться, спросил Алексей.
– Знакомый у ней там есть. Кузьмой, кажется, его зовут. Человек, говорит, очень хороший, вот у них и пристроилась. Работает где-то на заводе. А что делает не сказала. О тебе сильно тоскует. Хотя бы, говорит, краешком уха о нем услышать. Тогда бы я не плакала, а песни каждый день пела.
– Неужели в Тютнярах и в Карабаше ничего не знают о Тургоякской шахте? – помрачнев, Спросил Алексей.
Фома отрицательно покачал головой.
– Нет, не слыхали, а что?
Алексей тяжело вздохнул, медленно-медленно поднялся на ноги.
– Ты ведь знаешь, сколько в прошлом году каратели из Карабаша людей угнали. Думаешь, где они? Все в шахте лежат. Один я вырвался.
– Что ты говоришь? Выходит, племянник мой, Мишутка, тоже там? – волнуясь, спросил Фома.
– Там, – глухо ответил Алексей.
– Эх, гады! – сжав кулаки, яростно закричал Фома.
– А ты еще служил им, – сказал Алексей с упреком.
– Какое там служил, – сердито отмахнулся Фома. – Мобилизовали нас, насильно в казармы заперли, а потом погоняли недели две в Челябе по Сенной площади и сюда-А мы через ночь всей ротой к вам. Только один раз и выстрелили, в своего ротного. Не дураки. Теперича люди стали сами разбираться, кто за что воюет.
– Ну, а как в Карабаше? В Тютнярах как дела? – продолжал спрашивать Алексей.
– И там и сям одинаково, – вздыхая, махнул рукой Фома. – Каждый день аресты. Без винтовки и плети колчаковцы шагу не делают. Стонет наш брат всюду.
– Не все поди стонут, кое-кто и радуется.
– Ясно не все. Такие, как Абросим, снова кадила раздули. Мельница, кожевня, лавка и сама власть – все в ихних руках. Или Сенька Шувалов, сверстник твой, начальником большим в Челябе заделался. Офицеру Простых людей, как мух, давит. Теперь на фронт приехал. А в Карабаш чужаки опять понаехали. Попритчилось им, что ждали их там; Силятся все завод на полную пустить, да что-то не получается. Рабочие тянут волынку.
– Ждут, значит, нас там? – повеселев, спросил Алексей.
– А ты как думал? Знамо, што ждут. Наелись колчаковских порядков, сыты по само горло.
Алексей замолчал, взгляд его долго бродил из угла в угол, потом, как бы решившись на что-то, он спросил:
– Как ты смотришь, дядя Фома, на такое дело, если тебе предложат вернуться в Челябинск?
– В Челябу? А черта мне там делать, – ответил Фома с удивлением. – Нет уж, если можно, Алексей Михайлович, то меня здесь оставьте. Я воевать пойду, даром хлеб есть не буду.
– Воевать надо, дядя Фома, там, где пользы больше принесешь. Здесь одним человеком больше, одним меньше, разница не велика. А. там совсем другое дело. Мне кажется, что мама там не зря живет.
– Я тоже так думаю, да разве они мне скажут?
– От нас придешь, скажут. Не одного пошлем и документами обеспечим. Подумай-..
– Если так надо, я не супротив, – согласился Фома. – Посылайте, поеду.
Разговор с односельчанином успокоил Алексея, он почувствовал новый прилив энергии. Его обрадовала весточка о матери, рассказ Фомы о том, что в родном Челябинске живут и борются Кузьма Прохорович, мать и многие другие единомышленники.
Получив от Данилы Ивановича разрешение на посылку в Челябинск группы людей, Алексей сейчас же приступил к организации этой группы. Он рассчитывал помочь челябинцам поднять восстание. Он верил, что люди, подобные Кузьме Луганскому и матери, не сидят там сложа руки. Нужно было сообщить им, что Красная Армия не остановится перед Уральским хребтом, а будет наступать до полного разгрома колчаковщины. Он верил, что это сообщение удесятерит их силу, укрепит веру в скорую победу. Вместе с этим ему хотелось сообщить матери, что он жив и надеется скоро с ней встретиться.
