Текст книги "Чужаки"

Автор книги: Никита Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц)

Глава двадцатая

«И это – главный инженер? – возмущался Петчер, заканчивая читать докладную записку Калашникова. – Позволительно спросить, что этот инженер думает? И за кого он меня считает? Медь напрасно пропадает, лес варварски губим, дорогие компоненты в воздух летят! Ему, видите, ли, жалко; он, инженер, не может смотреть на это хладнокровно. Все видит, все подсчитал; забыл только главное – интересы своих хозяев! Дурак…»

Петчер позвонил.

– Прикажите немедленно вызвать ко мне главного инженера. Да поскорее!

«Я должен серьезно заняться этим субъектом, – расхаживая по кабинету, думал Петчер. – Нужно знать, с кем, в конце концов, имеешь дело. Умничает, об „интересах“ государства заботится, а в настоящих делах – профан».

– Главный инженер в шахте, мистер, – кланяясь, доложил конторщик, – сказал, что будет через полчаса. Разрешите войти господину лесничему, он очень просит, чтобы его пропустили к вам сейчас.

– Зовите, зовите, – согласился Петчер. – Очень хорошо, что он здесь…

Плаксин был взволнован, вначале он даже не мог говорить.

– Як вам с жалобой, мистер. Как хотите, но больше этого терпеть нельзя. Нужно принимать какие-то меры. – Он жалобно посмотрел на англичанина и вытер платком слезящиеся глаза. – Эти негодяи совсем обнаглели. Вот, посмотрите, какую подкинули на мое крыльцо бумажку. Решили меня убить. Так и пишут: «Если не прекратишь грабеж лесорубов – оторвем голову». Скажите, мистер, разве это не мерзавцы? Ни за что, ни про что убить человека.

– Кто, по-вашему, у них верховодит? – просматривая бумажку, тихо спросил Петчер.

– Да их тут целая шайка, – безнадежно махнул рукой Плаксин. – Верховодит всем Ершов, Говорят, он давно скрывается на заводе. А помощниками у него Маркин, начальник центральной шахты Папахин. Учитель тут еще один – Мартынов, очень опасный человек. Язык, как шило. А к таким, как вам известно, рабочие всегда прислушиваются.

– Да, – процедил сквозь зубы Петчер. – Плохо, что мы до сих пор ничего радикального против этой заразы не можем придумать. А надо бы, пора.

Плаксин бережно свернул записку, положил в бумажник и тяжело вздохнул.

– Возможно, лучше будет, мистер, если я на время перееду в Нязепетровск?

Петчер с сочувствием посмотрел на лесничего, прошелся несколько раз по кабинету. Подошел к сейфу.

– Вот, получи, – сказал он, подавая вынутый из шкафа семизарядный «смит-вессон» и коробку патронов. – Очень хорошая вещь. Такой в магазине не купишь. Всегда носи в кармане. Завтра получишь разрешение брать с собой при выезде в лес двух вооруженных лесников.

Плаксин повеселел. Он не ожидал встретить в лице Петчера такого горячего защитника.

«Пусть теперь попробуют сунуться, – думал лесничий, кладя в карман револьвер. – Умрут, наверное, от испуга, когда увидят, как скачут за мной вооруженные всадники!» От радости у него заблестели глаза. Вскочив на ноги, он догнал шагающего из угла в угол англичанина, схватил его руку и порывисто пожал ее. – Благодарю вас, мистер, я никогда этого не забуду!..

Петчер, не торопясь, направился к столу. Усевшись в кресло, вопросительно посмотрел на лесничего.

– За прошедший месяц наши дивиденды увеличились до четырех тысяч, – догадавшись, чего хочет от него управляющий, начал докладывать Плаксин. – В этом месяце до ход оказался намного выше, чем был раньше.

Англичанин сердито бросил на стол карандаш, замотал головой.

– Мало! Очень мало. Ну скажите, господин Плаксин, неужели у нас нет возможности лучше себя обеспечить? Вы сами прекрасно понимаете, что нам необходимо настойчивей добиваться своего. Я хочу знать, что вы все-таки предполагаете делать?

– Уверяю вас, мистер, в этом месяце наши дивиденды снова возрастут. Пришло время вывозки дров; скоро начнут работать томильные печи; пойдет древесный уголь. Впереди большие доходы…

– Сколько вы надеетесь получить за этот месяц?

– Не меньше шести тысяч.

– О! – оживился Петчер. – Это неплохой рост: если он и в дальнейшем будет таким – через два-три месяца мы подойдем к намеченному плану.

– Приму все меры, мистер, чтобы выполнить ваше задание…

Плаксин замер в угодливой позе.

– Хорошо, очень хорошо, – согласился Петчер. – По старайтесь. Я тоже в долгу не останусь. Обещаю увеличить вам отчисления. Их можно будет довести через два-три месяца до двенадцати рублей с каждой получаемой сотни дохода. Разумеется, если вы полностью выполните свои обязательства. Петчер подошел к лесничему, положил ему на плечо руку:

– Англичане, господин Плаксин, привыкли верить своим друзьям. Сами они тоже никогда не нарушают слова. При условии, конечно, если имеют дело с честным чело веком. – Он снял руку с плеча лесничего, шагнул к столу, но тут же остановился. На лице застыла самодовольная улыбка. – Не забывайте, господин Плаксин, где появляется англичанин, там вместе с ним появляется культура, справедливость и благоденствие. Англичанин – это дело и богатство. Знайте, что до тех пор, пока вы будете держаться за меня, вы всегда будете крепко стоять на ногах и постепенно сделаетесь богатым человеком. А с нашими врагами, – он угрожающе поднял кулак, – мы еще рассчитаемся.

Плаксин беспрестанно кланяясь, торопливо попятился к двери.

Теперь Петчеру хотелось побыть наедине с самим собою, как следует все обдумать, чтобы потом еще раз переговорить с Плаксиным. Но конторщик доложил о приходе главного инженера.

– Вот еще, нелегкая принесла, – разозлился Петчер, хотя сам вызывал инженера. – «Дурак решил умом хвалиться, а кто-то должен с ним возиться», – вспомнил он дядюшкину поговорку. – Ну, да ладно, зови…

– Очень, я очень рад вас видеть, господин Калашников, – с радушной улыбкой сказал Петчер, подавая инженеру левую руку, как бы подчеркивая этим простоту и даже некоторую близость в отношениях с ним. – Левая рука ближе к сердцу, и я подаю ее только близким друзьям.

Калашников пожал протянутую руку и попросил разрешения присесть.

– Садитесь, садитесь, Василий Дмитриевич, прошу вас!.. Будьте, как дома… Извините за беспокойство. Вы, наверное, догадываетесь, зачем я вас пригласил? Могу вам прямо сказать: я с удовольствием прочитал ваше письмо.

Очень умно излагаете вы свои мысли, не каждый так может. Чувствуется полет высокого ума и широкий размах.

Очень, очень широкий…

Несмотря на старание англичанина придать своей речи благодушность, Калашников сразу же почувствовал в каждом слове Петчера насмешку.

– Если разобраться, – продолжал между тем англичанин, – станет несомненным, что поставленные вами вопросы могут принести обществу определенную пользу. Особенно, если принять во внимание длительную эксплуатацию завода. Я думаю, вы это и имели в виду, Василий Дмитриевич?

– Да. Вы правы. Я ставлю задачей добиться более рационального использования всех принадлежащих горному округу богатств. Я считаю, что после того, как была раз гадана система медных месторождений Соймановской долины, с ее железными «шляпами», – с того времени и началась неправильная эксплуатация наших шахт.

Петчер вопросительно посмотрел на инженера.

– В самом деле, – хмурясь, продолжал Калашников. – Можно ли вообще допускать в использовании природных богатств «метод» слизывания сливок? Я применяю здесь выражение нашего уважаемого маркшейдера господина Геверса. Скажите, разве такой «метод» не противоречит здравому смыслу? По этой системе у нас используется только руда, содержащая свыше десяти процентов меди. Я полагаю, что такую систему мало считать нерациональной. Ее нужно назвать своим именем: системой ярко выраженного хищничества.

– Ну, вы, кажется, хватили через край, господин Калашников, – не выдержал Петчер. – Вам следовало бы иметь в виду, что здесь нельзя подходить односторонне, то есть так, как подходите вы. Мы деловые люди и всякое дело должны рассматривать с точки зрения выгоды. Какой же дурак-будет работать себе в убыток?

– Нет, нет! Вы меня не поняли, – вежливо возразил Калашников. – В докладной записке-я привел исчерпывающие расчеты. Из них вы без труда можете увидеть, что переработка руды с содержанием меди в пять процентов вполне рентабельна. Нужно только принять во внимание мои рекомендации и одновременно с этим прекратить выброску дорогих компонентов.

– А заодно и отравление окружающей растительности? – улыбнувшись, добавил Петчер.

– Почему только растительности? – вспыхнул Калашников. – Разве выбрасываемый заводом газ губит только растительность? А загазованные цехи? А постоянное отравление жителей? Ведь вы же прекрасно знаете, что тру бы нашего завода уничтожают не только растительность, но и все, что находится в радиусе сорока верст.

Калашников замолчал. И Петчер молчал.

– Скажите, – чувствуя враждебное настроение Петчера, снова спросил Калашников, – кто же должен, в конце концов, начать борьбу против этого варварства, если не мы, техники и руководители завода? Должен же быть положен когда-то конец этому безобразию?

– Да, – ядовито усмехнувшись, неопределенно заметил Петчер. – Слов нет, дело это большое и требует самого пристального внимания. Поэтому-то я намерен сейчас же отправить ваше письмо в правление общества.

– Правление общества без вашего заключения решать этих вопросов не будет, господин управляющий, – возразил Калашников. – Поэтому мне хотелось бы знать, что скажете вы.

Петчер с досадой посмотрел на собеседника; у него вдруг вспыхнуло желание подняться и выгнать из кабинета этого надоевшего русского инженера. Но он сдержался.

– Конечно, я согласен… С одной стороны, поставленные вами вопросы безусловно заслуживают самого внимательного рассмотрения, поскольку они касаются важных моментов работы нашего завода. Но мне кажется, что, с другой стороны, пропорционально глубине изучения этих вопросов будет нарастать и отрицательное к ним отношение. Дело в том, господин Калашников, что рекомендуемые вами мероприятия вызовут сокращение прибыли и потребуют больших капитальных затрат с длительным сроком их погашения. Поэтому ни одно из ваших предложений не может быть принято.

– Значит, существующее безобразное положение должно остаться навсегда? – все еще сдерживаясь, спросил Калашников.

– Вечного ничего не бывает, – развел руками Петчер. – Но в данном случае, я советую вам оставить эту ненужную затею. Поскольку она приносит временное сокращение прибылей, вас никто не поддержит.

– В том числе и вы?

– Да, в том числе и я, – помолчав, холодно ответил Петчер. – Ваш проект годится только на будущее. А сейчас я не соглашусь тратить на предлагаемое вами дело ни одной копейки!

– Но вы губите людей, тысячи тонн меди, золота, платины, серебра и десятки тысяч десятин леса! Неужели вам всего этого не жалко? – вскочив с места, почти закричал Калашников.

– Англия тем и сильна, господин Калашников, что в ней все и всегда делается с расчетом… Следовательно, меня не могут интересовать даже и такие дорогие вещи, поскольку они не связаны с увеличением доходов. Лес, золото, платина, медь и все прочее прельщает нас постольку, поскольку они дают определенную прибыль. Во всех остальных случаях они не так уже интересны. Прибыль, господин главный инженер, как можно больше прибыли – вот девиз современного человеческого общества! Каждый, кто об этом забывает, всегда остается в дураках.

Петчер вздохнул и посмотрел на собеседника долгим холодным взглядом.

– Но я еще раз даю вам слово, господин Калашников, – сказал он, вставая и теперь уже не скрывая враждебности, – что немедленно отправлю, это письмо в управление нашего общества. Пусть почитают.

Калашников резко повернулся и, едва сдерживая ярость, направился к двери.

Глава двадцать первая

Осенью Карповы решили ехать на завод и попытаться устроиться там на работу.

– В медеплавильный, Михаил, просись, – советовал по дороге дедушка. – Там хоть и удушье, зато заработок хороший. Потом, глядишь, освоишься – ив мастера выйдешь.

Да где там? – вдруг безнадежно махнул он рукой. – Мы русские, а там все тальянцы, персы и немчура. Наше дело, знать, кайлом копать, дрова рубить да вагонетки катать, а распоряжаться и показывать другие будут. – Дедушка тяжело вздохнул, горестно покачал головой. – Замучились, бьемся, бьемся, как рыба об лед, а толку никакого. По смотришь на других; как-то живут люди, улыбается им счастье: у одних хлеба вырастут, как стена, другие золота самородок отхватят или еще чего, а у нас кругом одна нужда.

Когда подъехали к заводу, дедушка снова стал советовать отцу Алеши проситься на работу в медеплавильный.

– Вот, внук, – ласково улыбнувшись, сказал на прощание дедушка. – Ты теперь совсем большой вырос, на за воде работать будешь. Смотри у меня, не подкачай. Работай, как следует, отца с дедушкой на работе не конфузь.

С этими словами он молодецки прыгнул в телегу и повернул лошадь обратно.

Отец долго смотрел вслед удалявшейся телеге. Потом вздохнул, повернулся к Алеше и сказал, чтобы он подождал его на улице, а сам пошел в контору. Низко опущенная голова и неуверенная поступь говорили о том, как ему тяжело.

Оставшись один, Алеша сел на верхнюю ступеньку крыльца, положил около себя котомку и стал смотреть по сторонам. Как и в первый раз, когда он приходил сюда с лесорубами, многое для него было здесь ново. И этот большой каменный дом с высоким крыльцом, и дымящий в три трубы завод, и проходившие мимо люди, какие-то совсем не похожие на сельских жителей.

Алеше стало грустно. Вспомнился дом, мать, бабушка, сестренки. Его охватило чувство одиночества. Хотелось плакать. Вспомнил прошедшее лето, мечту о школе. Он был уверен, что этой зимой обязательно будет учиться. Однако, когда дедушка привел его в школу, там сказали:

– Мал еще у тебя внучек. Пусть подрастет с годик, а там видно будет. Успеете. С таким делом торопиться некуда.

Алеша, может быть, и смирился бы с этим, если бы еще год назад не был принят в школу его ровесник Сенька Шувалов. «Счастья у меня нет, вот и все, – решил он. – Недаром бабушка говорит, что главное у человека-счастье. А потом богатые они, черти, эти Шуваловы. Овчинники, а теперь кожи еще начинают делать и хлебом торговать».

Он тяжело вздохнул и посмотрел на жилистые, в мозолях руки. Так уж вошло у него в привычку при всех невзгодах сердиться на свои руки, как будто они действительно были виновниками его тяжелой жизни.

В стороне со скрипом открылась дверь. Из конторы вышла группа пестро одетых людей. Увидев их, Алеша удивился. До этого он даже не мог себе представить, что люди могут так смешно одеваться.

«Что твой петух! – думал он, рассматривая задержавшихся на крыльце англичан. – Чужаки самые настоящие… Лопочут, лопочут, а что? В жисть не поймешь».

Заметив сидящего на крыльце мальчишку, один из англичан отделился от группы и быстро пошел в его сторону. Алеша насторожился: «Наверное, хочет прогнать меня с крыльца… Лучше уйти подобру-поздорову. А то начнет еще за уши драть. Ну и пусть, – вдруг передумал Алеша. – Не пойду, будь что будет».

– Мальшик. Вышего хочешь? – с трудом подбирая русские слова, спросил англичанин. – Работать нету, русский ленивый мальшик.

Слово «ленивый» он заучил, как видно, хорошо и выговорил его без труда.

– Русс нужна дубинша? Да, мальшик?

Иностранец был сух и высок, как жердь. На голове у него вместо фуражки было надето что-то похожее на тарелку. Глаза смотрели холодно.

Алеша с недоумением, но без страха уставился на англичанина, не улавливая смысла в его словах. Однако, когда англичанин, повторил свои вопросы, он догадался.

– Сам ты ленивая дубинша, – вскочив на ноги, неожиданно для себя выпалил Алеша. – Разнарядился, как индюк, и думаешь, что не знай кто?..

С этими словами он схватил котомку, быстро сбежал с крыльца и направился к площади.

Стоявшие в стороне англичане громко засмеялись.

– Ну как, Томми, посмотрел волчонку в зубы?

– Кусается, черт, – весело ответил тот. – Но это не беда. Мы его скоро приберем к рукам.

Из конторы вышли Петчер и Темплер. Вся группа англичан уселась на пролетки и, громко переговариваясь, направилась к заводу.

Как только англичане отъехали, Алеша вернулся на крыльцо, снял с плеч котомку и снова сел на ступеньку. Сейчас он досадовал на себя за неумение как следует поговорить с англичанином. «И чего я рассердился? – ругал себя Алеша. – Чужак? Ну и черт с ним. Хозяева они. Попросить бы у него хорошей работы. Вот это бы дело. Что ему стоило направить меня в шахту коногоном? Ровным счетом ничего. А в шахте зимой тепло и заработок хороший – четвертак в день»: Так говорил ему один мальчишка, проработавший коногоном целую зиму.

Громко хлопнули двери, из которых вышел отец. Вид у него был расстроенный. Надевая на плечи котомку, он угрюмо сказал:

– Опять не повезло нам с тобой, Алеша. О заводе и не заикайся. Там, говорят, и без нас людей девать некуда.

Тебя совсем не берут, а меня согласились послать в шахту.

Тьфу, черт! Хоть с моста в воду… – Он безнадежно махнул рукой и медленно сошел с крыльца.

С запиской из конторы Карповы пришли в барак бессемейных шахтеров. Барак, размером в десять сажен длины и три с половиной ширины, был срублен из бревен. По бокам этого мрачного и неуютного помещения в два ряда стояли почерневшие от копоти и грязи нары. Посредине, загораживая проход, вросла в землю, большая полуразвалившаяся плита. Пола не было. Мох в стенах во многих местах вывалился, двери рассохлись. На весь барак было четыре небольших окна. Крыша, как видно, сильно протекала, отчего потолок был сплошь покрыт плесенью. От дыма, гнили и испарений от сохнувшей одежды в бараке стоял тяжелый смрад. Барачный сторож отвел вновь прибывшим место во втором ряду нар и назначил день, когда они должны заготовлять на весь барак дрова, носить воду, топить плиту и производить уборку.

– Да смотрите, делайте все, как следует, – предупредил сторож, – чтобы все было честь честью, а то недолго и на улицу вылететь.

Несмотря на усталость, Алеша долго не мог уснуть. Его заедали блохи. От их укусов огнем горело все тело. Когда вконец измучившийся мальчик начал плакать, отец поднялся, вынул из котомки бутылочку, заставил сына раздеться и натер все его тело керосином. Он советовал не вертеться с боку на бок, не чесаться, а лежать смирно.

– Притерпеться надо, – говорил отец, укладывая в котомку оставшийся в бутылочке керосин. – Это вначале, без привычки, блохи так больно кусают. А потом привыкнешь – и ничего…

Алеша молча лег на нары, в голове роились тяжелые мысли. «Вот она какая, рабочая жизнь, – думал Алеша. От нее и собака подохнет». Вспомнились разнаряженные, веселые, беззаботные англичане. Сердце словно кольнуло от обиды, из глаз мальчика полились горькие слезы.

Глава двадцать вторая

В глухом лесу на Большом Юрминском хребте, недалеко от Чертовых ворот, там, где проходит граница между Европой и Азией, с давних пор приютилась небольшая землянка, построенная подпольщиками.

Хотя в ясные дни со стороны юго-востока Юрма и венчающий ее хребет – исполинские ворота видны за сто верст, все же пробраться туда трудно.

Даже и на большой высоте гора изобилует ключами, речками и топями. Покрытая частым, трудно проходимым лесом, она встречает путника густыми туманами, мяуканьем рысей, а иногда и рявканьем медведей. Однако для подпольщиков это было одно из самых спокойных мест. По установленному, правилу члены комитета могли приходить сюда, лишь соблюдая все правила конспирации. Теперь здесь часто бывал Ершов. Помогая товарищам организовать партийную работу, он вынужден был скрываться в этом месте каждый раз, когда полицейские ищейки нападали на его след.

Сегодня, в погожий осенний день, по запутанной, едва заметной тропинке к Чертовым воротам поднималось три охотника. На подходах к Юрме, на ее многоверстном подъеме им часто встречались легкие, быстро убегающие дикие козы. Два раза за деревьями показывалась спина лося. Но охотники, не снимая с плеч ружей, продолжали свой путь к хребту.

Во главе группы с берданкой за плечами крупно шагал Шапочкин. Мурлыча песенку или тихо насвистывая, он иногда останавливался, долго осматривал окружающие деревья и по одному ему известному признаку определял дальнейшее направление.

За ним, на небольшом расстоянии, с такими же котомками за плечами, один за другим шли Папахин и Барклей.

Не дойдя нескольких сот сажен до Чертовых ворот, группа круто свернула в сторону. Впереди показалась скала. Шапочкин остановился, приложил к губам пальцы и три раза коротко, затем один раз продолжительно свистнул. Откуда-то сверху послышался ответный свист. Шапочкин махнул рукой спутникам и снова двинулся вперед.

Через несколько минут из-за скалы показался Ершов.

Не скрывая радости, он быстро шел навстречу товарищам.

В правой руке Захар Михайлович держал небольшую березовую палочку с обожженным и обуглившимся концом, от которого еще шел тонкий дымок. Встретившись с друзьями, он сердечно пожал им руки и, обнявшись с каждым, трижды поцеловался…

– Легки, легки на помине! – радостно говорил Ершов. – Недаром я вас все утро вспоминал.

– Воскресенье сегодня, Захар Михайлович. Погода как раз хорошая, – как бы оправдываясь, ответил Шапочкин. – А тут дело одно подвернулось, ну, мы и решили: ружья на плечи – и пошли.

– Да, вид у вас, как у самых заправских охотников. Что-то добычи только не видать.

– Тяжело тащить было, домой услали добычу, – шутливо ответил за всех Барклей.

Ершова не покидало радостное возбуждение. Он то и дело шутил, смеялся и даже спел гостям песенку собственного сочинения о счастье занятого делом человека.

Наблюдая за своим руководителем, товарищи догадывались, как трудно ему, энергичному, всегда занятому работой человеку, переносить вынужденное безделье.

Убежище подпольщиков было построено в углублении круто обрывающейся скалы. Рядом с землянкой на большой каменной плите весело горел костер и не дальше, как в пяти шагах от огня, разбрызгивая капли воды, бурлил небольшой прозрачный ключ.

Гости поставили в землянку ружья, сняли котомки. Каждый передал принесенные им припасы: хлеб, сухари, махорку, патроны. В заключение Барклей торжественно вручил Ершову искусно сделанную им трубку и огниво.

Захар Михайлович радовался, как ребенок.

– Натащили! Вот натащили! На месяц хватит… Бур жуй я теперь. Самый настоящий буржуй! А трубка? Разве еще есть у кого такая трубка?!

Он взял стоявший на камне большой чугунный котел и пошел к роднику.

– Времечко! Ох, и времечко стоит золотое, – выполаскивая котел, говорил он подошедшему к нему Барклею. – Пошел сегодня утром на охоту, козы от радости, как шальные, так и прыгают, так и прыгают. Поверите, стрелять было жалко. На озеро пришел – рыбы полна мережа налезла.

– Значит, мясцом нас угощать собираешься и рыбкой? – ломай сухие смолистые сучья, добродушно спросил Барклей.

– Охотники вы, как же вам без мяса и без рыбы? Не на сухарях же с водичкой сидеть, когда ружья за плечами.

– Ну, что ж, тоже не умерли бы, не привыкать зубами щелкать, коли давно приучены, – отшутился Барклей. – Недаром нас уверяют, что «хлеб да вода – рабочая еда». Лучшего вроде мы и желать не смеем, – Ну, что вы говорите, сэр? – смеясь возразил Ер шов. – Если верить руководителям английских социалистов, то рабочие Англии живут сейчас куда как богато. А вы говорите: «хлеб да вода». Слишком обобщаете, мистер, или вы от жизни отстали?

Барклей нахмурился.

– Подлецов и предателей везде хватает, – сказал он сурово. – Обидно, товарищ Ершов, не то, что подлецы есть на свете, а то, что их терпит наш брат, рабочий. Англия!

Передовая страна и, как ни странно, именно в ней, в Англии, до сих пор терпят в рабочем руководстве предателей и обманщиков.

К костру подошли Папахин и Шапочкин. Они с явным удовольствием растянулись около огня.

– Да, – согласился Ершов, – за последние десятилетия оппортунизм нигде не добился такой победы, как в Англии. Именно здесь нависла угроза появления рабочей аристократии. Впрочем, я не верю; чтобы эта зараза могла распространиться на весь рабочий класс… И мы не ошибемся, если будем считать, что недалеко то время, когда английский пролетариат найдет свое настоящее место. Проще говоря, там тоже должна победить революционная социал-демократия. А сейчас пока этого нет. Сейчас Англия, как смертоносную заразу, рассылает во все части света Петчеров, Геверсов и им подобных агентов и слуг буржуазии.

– Гвоздь империализма, – вставил Папахин. – На полмира узду накинула… Силится весь мир своими путами связать. И все это делается обдуманно, с далеким прицелом. Иногда с мелочи начинается. Вот, к примеру, к нам на центральную шахту техника из Англии недавно прислали. Трудно понять, с какой это целью сделано. Так, если посмотреть со стороны, можно подумать, что сильно занят работой, а фактически ни черта не делает, сует только всюду свой нос, да ко всему присматривается и прислушивается. Вчера, например, целый час расспрашивал у меня, как ему связаться с социал-демократами. Он, видите ли, сочувствует русским революционерам и желает с ними подружиться. Не верю я ему. Не знаю, что вы скажете, а я решил держаться от него подальше.

После долгого молчания первым отозвался Ершов.

– Вы правильно решили, Трофим Трофимович. В Англии есть, конечно, люди, которые действительно сочувствуют нашей революции, но там немало и предателей. Отсюда и вывод напрашивается сам собой: осторожность и еще раз осторожность. Я, например, советую поручить кому-либо из наших товарищей завязать с ним знакомство. Надо как следует присмотреться к этому типу, а потом и решить.

– Наперед могу вам сказать, – заметил Барклей, – приехали не те англичане, которых мы хотели бы видеть.

– Вы думаете? – настороженно спросил Папахин.

– Думаю и, наверное, не ошибаюсь. Можете не сомневаться. Когда англичане выезжают за границу, их не только проверяют, но дают им, как правило, определенные задания. Не случайно он хочет познакомиться с социал-демократами. Нет, не случайно…

– Вот нам и нужно проявить особую осторожность, – снова и еще более настойчиво посоветовал Ершов. – Главное, чтобы около него постоянно был наш человек…

– Предлагал… Не соглашается… – хмурясь, неохотно ответил Папахин. – Я, говорит, сам все сделаю без вас. А вчера поймал около шахты сынишку Карпова, притащил в контору и потребовал, чтобы мальчика немедленно приняли на работу и передали в его распоряжение. Мальчишка, правда, бойкий, но какой из него помощник? Просто непонятно.

– Это какой? Сын Карпова Михаила? Тогда это хорошо.

– Да и отец рад, что мальчишка на работу устроился, – согласился Папахин.

Ершов снял с колышка деревянную ложку, морщась от дыма, помешал ею в кипящем котле. Потом он отгреб от костра груду тлеющих углей, поставил на них большую сковороду и, наложив в нее заранее очищенных карасей, стал собирать на стол.

Гости молча наслаждались окружающей природой.

Папахин, о чем-то задумавшись, смотрел на пламя костра. Барклей беззвучно шевелил губами и часто с досадой встряхивал головой.

Шапочкин с присущим ему добродушием внимательно наблюдал, как Ершов резал вынутое из котла мясо.

Когда Захар Михайлович пригласил гостей обедать, он поднялся первым, вошел в землянку и, вернувшись, поставил на скатерть стаканы и бутылку с водкой.

– Ого! – удивился Ершов. – Это ив какому случаю?

Шапочкин вначале смутился, затем сделал несколько шагов к Ершову.

– Поздравьте меня, Захар Михайлович! Ершов недоумевающе посмотрел на друга.

– Мне сегодня двадцать семь исполнилось…

– Ну, брат, нет. Тогда обожди. Раз так, то давайте по всем правилам. – Ершов откупорил бутылку, разлил водку и, высоко поднимая стакан, торжественно сказал: – Итак, за двадцатисемилетие нашего друга и товарища. Мы верим, Валентин Алексеевич, что еще наше поколение доживет до социализма, до тех времен, когда люди будут свободными и счастливыми. Но на пути к светлой мечте нас ожидает не мало невзгод и разочарований. Ждут нас еще тяжелые бит вы. Будут победы, будут и поражения. Найдутся в наших рядах и нытики и маловеры. Но мы уверены, что ты, Валентин, всегда будешь идти правильной большевистской дорогой и только вперед. Вот за это давайте мы сегодня и выпьем.

Друзья чокнулись. Выпили. Ершов подошел к Валентину, крепко пожал ему руку и, притянув к себе, порывисто обнял. Лицо Валентина заалело. Празднуя день рождения в кругу своих близких друзей, Шапочкин чувствовал себя счастливым. Он любил этих людей, верил им и готов был пойти вместе с ними, куда угодно.

Усевшись вокруг разложенной на траве скатерти, друзья принялись за обед.

– Счастливый ты, Валентин, – в раздумье молвил Барклей. – Мы только готовили революцию, а вам самое главное остается. – А как ты думаешь, Захар Михайлович, где в первую очередь победит пролетариат – у нас или там, на западе?

– Ленин надеется, что у нас, – вспоминая свою встречу с Владимиром Ильичей, ответил Ершов.

– Тогда, пожалуй, и я доживу еще до решающей бит вы? Возможно, и мне, значит, удастся в ней участвовать?

– Удастся! – уверенно сказал Папахин. – Воевать только надо. Пора уж, кажется, от обороны к наступлению нам переходить. Рабочие совсем не те стали, какими три года назад были! Снова стали спину разгибать. «Все равно, говорят, без победы над буржуями нам жизни не будет. Надо снова подниматься». Такие разговоры теперь слышатся все чаще и чаще. – И, помолчав, с гордостью добавил: – А ведь это результат нашей работы, Захар Михайлович.

Ершов подошел к роднику, напился холодной воды и, возвратившись на свое место, сказал:

– Через пару недель, друзья, я должен буду уехать в Екатеринбург. Не знаю, сколько я там пробуду и скоро ли мы снова увидимся. Возможно, что не скоро. Поэтому мне хотелось бы с вами обсудить некоторые вопросы нашей дальнейшей работы. Товарищ Папахин сейчас вот сказал, что пора нам от обороны переходить к наступлению. Я считаю, что Трофим Трофимович трижды прав. Это, действительно, главное. Да, друзья, пришла пора начинать новую и последнюю битву. И начинать ее напористо, с утроенной энергией.

Папахин взволнованно смотрел на Ершова.

– Сколько времени вас не будет, Захар Михайлович?

– Возможно, больше месяца. Все будет зависеть от того, приедет ли товарищ Семен…

– Тяжеленько нам без вас будет, – вздохнул Трофим Трофимович. – Снова ходят слухи о снижении расценок и уменьшении зарплаты. Здесь может завариться каша.

– Да, Калашников мне говорил. Официального указания пока еще нет, но приехавшие англичане уверяют, что такое распоряжение от Уркварта скоро последует.

– Не унимаются, хотят на своем поставить.

– Очевидно, так. Но это им теперь вряд ли удастся. Добившись победы, рабочие не захотят ее упустить. Да и мы не позволим.

– Какую же линию занимать нам в этом вопросе? Что передать членам комитета? – живо спросил Папахин.