Текст книги "Современная румынская пьеса"

Автор книги: Мирча Якобан

Соавторы: Марин Сореску,Хория Ловинеску,Думитру Попеску,Лучия Деметриус,Иосиф Нагиу,Мирча Якобан,Думитру Соломон,Пауль Эверак,Титус Попович,Аурел Баранга
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

Б е р ч а н у  уходит.

Неслышно подходит  П т и ц а.

П т и ц а (тихо). Мария…

Она не отвечает.

Мария.

М а р и я (все еще стоя лицом к стене). Не надо, Птица.

П т и ц а. Я принес тебе воробышка.

М а р и я (повернувшись к нему, видит птицу в его руке). Что мне с ним делать?

П т и ц а. Подержи его в ладони, ты услышишь, как бьется его сердце, почувствуешь тепло живого существа. (Отдает ей воробышка.)

М а р и я. Спасибо, Птица…

П т и ц а. Возьми и этот базилик. У него удивительный запах, он пахнет, даже когда завянет, запах его – бессмертен. Заткни его за ухо.

М а р и я (кладет цветок за ухо). Запах базилика сохранится, когда меня не будет.

П т и ц а (уходя). Что ты сказала?

М а р и я. Я сказала: спасибо за базилик, Птица.

П т и ц а. За базилик благодари землю. Это она его взрастила, не люди…

М а р и я. Спасибо, земля.

Птица уходит.

(Отпускает воробышка.) Спасибо, небо…

Входит  З а м б и л а.

З а м б и л а. Перейди ко мне – никто не увидит.

М а р и я. Нет… (Смотрит на небо.) Посмотри – радуга…

З а м б и л а (кланяется радуге). Господи, до чего же красиво. Радуга соткана из душ цыганок, убитых мужчинами… желтая, зеленая, красная, шлюхи, невинные, женщины и девушки…

М а р и я. Я многого не знаю – и уже не узнаю… Сколько тебе лет?

З а м б и л а. Двадцать семь.

М а р и я. Мне никогда не будет двадцать семь. Я не буду седой, у меня не выпадут зубы и не будет болеть поясница… (Смеется.) Я не доживу до восьмидесяти, когда дают ордена… Ни до восьмидесяти пяти, когда устраивают банкеты… Внуки, невестки – все это не для меня.

З а м б и л а. Иди. Если он придет, ты услышишь, как завопит он, будто укушенный змеей.

Пауза.

М а р и я. Попробую забыть и то, что мне еще предстоит узнать. О чем только я не мечтала: об одеяльце для ребенка, об автографе на театральной программке… И осенью я уже не буду собирать орехи в саду…

З а м б и л а. Иди… Как услышит, что я называю его крестный, так поймет, что его надули, и оставит тебя в покое. (Твердо.) Ух и посмеюсь я над ним, родненькая.

Кричит сова.

М а р и я. Когда кричит сова, у меня мурашки по коже.

З а м б и л а. Я от любого отделаюсь – не беспокойся… Ну что он мне сделает? Самое худшее – еще одного ребенка. Но этого он сделать не сможет. (Улыбается.) Уходи…

Мария идет.

Спокойной ночи.

М а р и я. Спокойной ночи, Замбила… (Уходит.)

З а м б и л а. Стемнело… Какое черное небо… Что там за облаками? И за луной? И за звездами? Какие там птицы? (Слушает.) Лягушки заквакали… Как зарядит дождь, они оживают в своем болоте… (Слушает.) И квакают, пока не заснут, счастливые. (Входит в камеру.) А что делают по ночам аисты, когда летят в теплые страны? Тучи аистов над морями и материками. Что они делают по ночам, ненаглядные, как называет их Птица. Плывут под луной аисты, парят аисты и спят, проплывая во сне над морями, ненаглядные. (Входит в камеру Марии.)

Входит  Д а в и д, следом за ним – ч е т ы р е  с т р а ж н и к а.

Д а в и д. Итак, все в порядке. Все заперто. Прекрасно. Все спокойно. (Удивляясь.) Подумать только, что сообщил мне старикашка Константин Ирос! Будто он получил с фронта извещение о моей смерти. Он мне сообщает, что я мертв. Это известие кажется мне несколько преувеличенным. Есть ведь и другие Мироны Давиды. Может быть, это уведомление касается того, кто должен был бы находиться здесь. (Похлопывает стражников по плечу.) Спокойной ночи, ребята. У меня еще есть дело… Я мужчина – скажу без хвастовства. Я лишил невинности тридцать шесть девственниц. Может вам покажется, что это пустяки. Уверяю вас, это выдающиеся достижения, если учесть, что товар подобного сорта – дефицит.

Ч е т в е р о  удаляются, полные восхищения.

Пока, детишки… (Смотрит на часы.) Так… (Входит в камеру, где находится Замбила.)

Г о л о с  Д а в и д а. Спишь?

Тишина.

Я сдержал слово… Эй, угомонись… Откровенно говоря, я играю только наверняка. У меня свой принцип… Ей-богу, нет никакого смысла в том, что ты делаешь. (Вспомнив.) Так вот, победы изнуряют меньше, чем поражения. Так что я предпочитаю побеждать… (Смеется.) Ей-богу… (Слышно, как он визжит, словно укушенный змей.) Дрянь!

Удар.

Г о л о с  З а м б и л ы. Дай мне лучше закурить, крестный.

Г о л о с  Д а в и д а. Ах это ты?!

Снова удар.

Г о л о с  З а м б и л ы. Крестный, не бей меня…

Удар.

Не бей…

Удар.

Только не ногами, не ногами…

Удар.

На помощь… (Слабея.) Люди добрые… Ах! Не в живот, не в живот… Ой!

Удар.

Не топчи меня, не прыгай… На помощь, на помощь…

Приходят  ч е т ы р е  с т р а ж н и к а.

Только не сапогами… Мой живот!

Ч е т в е р о  исчезают.

Мой ребенок, мой ребенок…

Удары.

Что я тебе сделала? Что сделала? Ох… не убивай его… А-а… Не убивай меня… Зачем ты бьешь меня… Люди добрые… Неужели никого нет? Слышите? (Слабея.) Ох… Ну, бей сильнее… Так… Бей… И все это из-за пустяка?

Удары.

Свинья! (Кричит.) Потому что я подняла тебя на смех, свинья? Зачем бьешь? Зачем убиваешь? Ох, мамонька, мамонька, он меня убивает просто так, ни за что… (Тихо.) Воды… Мамочка моя.

Тишина. Пауза. Еще удар. Тишина. На пороге показывается  Д а в и д. Уходит. Часы на башне бьют час ночи.

Здесь можно сделать антракт. Бой часов.

М а л ы ш. Я хочу поговорить с тобой, Мария.

М а р и я. Не называй меня по имени, не слюнявь мое имя.

М а л ы ш. Мы ведь учились в одном лицее.

М а р и я. Надеюсь, ты не собираешься признаваться мне в любви.

М а л ы ш. Я уже это делал.

М а р и я. Помню.

М а л ы ш. И ты мне не поверила.

М а р и я. Помню.

М а л ы ш. Я был на несколько классов старше тебя. Мы жили рядом и летом часто встречались на пляже.

М а р и я. В то лето, когда мы познакомились, было много мух.

М а л ы ш. Я угостил тебя арбузом, помнишь?

М а р и я. Помню. И еще я помню, что никогда не могла тебя понять.

М а л ы ш. Не хотела.

М а р и я. Не могла. И никогда не пойму, как молодой, влюбленный парень может подслушивать, подглядывать и доносить в полицию. Никогда не пойму доносчиков-шпиков. Я содрогаюсь, когда думаю, до чего же ты мерзок. Подумать только – угостил девушку на пляже арбузом, приударил за ней ради того, чтобы выудить из нее пару слов для ежедневного рапорта начинающего фискала. Ты гнусен, Оприцеску.

М а л ы ш. Каждый выполняет свой долг перед родиной как умеет.

М а р и я. Какая родина, Оприцеску. Стыдно валить в одну кучу родину и деньги, которые ты получаешь за доносы.

М а л ы ш. Но признайся, ты ведь ляпнула лишнее и что-то натворила – потому здесь и находишься.

М а р и я. Понимаю… Каждый выполняет свой долг перед родиной как умеет. Но зачем было прикидываться влюбленным, Оприцеску.

М а л ы ш. Я нелеп?

М а р и я. Ты жалок.

М а л ы ш. Если хочешь – я вытащу тебя отсюда.

М а р и я. Если хочешь – сделай это сам.

М а л ы ш. Я не хочу?

М а р и я. Не можешь.

М а л ы ш. Не могу или не хочу? Думаешь, это просто?.. И все же, чтобы ты меня не презирала…

М а р и я. А ты хочешь, чтоб я тебя любила?

М а л ы ш. Я знаю, ты мне ничего не можешь обещать. Тебе кажется, что это я тебя сюда засадил.

М а р и я. Не кажется, а так оно и есть. Это ты отдал меня в руки сигуранцы. И тебе не вытащить меня. Апелляцию мою отвергли, и мне осталось ждать, когда пройдут девять месяцев…

М а л ы ш. Я мог бы добиться перевода… И помочь бежать.

М а р и я. Чтобы убить при попытке к бегству… Девять месяцев моей отсрочки тебе осточертели.

М а л ы ш. Не говори глупости, Мария. Ты не на сцене гимназии. Ты темпераментно играла, красиво умирала. Помнишь?

М а р и я. Театр – это необыкновенный мир.

М а л ы ш. А здесь – обычные будни. Заключенным разносят фасоль на обед. Это Птица. Ты умела любить на сцене, и это тянуло меня к тебе… Ты была не такая, как все. Помнишь, как ты умирала в «Ромео и Джульетте»? Я был на всех спектаклях, я много раз видел, как ты умирала на сцене, потому сомневаюсь, что в жизни ты это можешь сделать лучше. Право, смерть может быть красивой. Но ты ведь умирала не по-настоящему, ты прекрасно играла, и я бешено аплодировал тебе.

М а р и я. Наступит такая минута, когда я уже не буду играть. (Смеется.) И ты не будешь мне аплодировать.

М а л ы ш. Почему ты относишься ко мне как к собаке?

М а р и я. Потому что ты и есть шавка.

М а л ы ш. Ты никогда не любила по-настоящему, никогда не умирала по-настоящему, не испытывала настоящей ненависти. Когда ты называешь меня шавкой, я тебе не верю. Через несколько дней я вытащу тебя отсюда. Мне вовсе не надо, чтобы ты любила меня как Ромео – это было бы невыносимо, я-то тебя знаю… Я спрячу тебя в горах у тетки.

М а р и я. Ты готов рискнуть жизнью ради меня?

М а л ы ш. И твоего ребенка.

М а р и я. Я даже не знаю, кто его отец. Меня избили в полиции и бросили в камеру, на попечение семи идиотов.

М а л ы ш. Знаю.

М а р и я. Больше я ничего не помню – я потеряла сознание.

М а л ы ш. Знаю.

М а р и я. Кто тебе сказал?

М а л ы ш. Это я освободил тебя из их рук.

М а р и я. Надеюсь, ты не переспал со мной.

М а л ы ш. А что, это имеет значение?

М а р и я. Не знаю… Ребенок все равно мой. И все же было бы ужасно, если б он был и твой.

М а л ы ш. Ребенок не виноват.

М а р и я. Это твой ребенок? Поэтому ты хочешь освободить меня отсюда? Тогда почему ты не сделал это сразу? Ты не подумал, что я могла забеременеть? Почему ты молчишь?

М а л ы ш. Я слушаю.

М а р и я. Как я ненавижу тебя и тебе подобных! Что вы о себе думаете, кто вы такие? И сколько вам осталось жить? Через сто лет козы будут щипать траву на ваших могилах – забытых и без креста. Вы не начало и не конец мира.

М а л ы ш. Знаю. Потому предпочитаю жить сегодня, нежели через сто лет. Предпочитаю есть черный хлеб, нежели слышать, как поют ангелы. Тебя расстреляют, Мария.

М а р и я. Знаю.

М а л ы ш. К сожалению.

М а р и я. К сожалению, ты прав. Я увижу, как ангелы трубят, увижу небесные врата и рай, цвет которого меняется, как в калейдоскопе из моего детства… Очень красиво!

М а л ы ш. Красиво. Я завидую тебе. Ты будешь спать в объятиях господа бога. Красота. Я завидую тебе. Жизнь у тебя будет легкая, лишенная страха, пчелы господни будут звенеть и разноцветные бабочки порхать над тобой. Ангелы станут петь, и ты будешь засыпать и просыпаться под их пение и жить вечно… Как красиво! Я завидую тебе.

М а р и я. Теперь я узнаю тебя.

М а л ы ш. Да – я шавка, потому что завидую даже твоей смерти. Или я шавка потому, что хочу выглядеть циником. Как ни крути, я – ничтожество. (Яростно.) Разве ты не понимаешь, что я хочу вытащить тебя отсюда любой ценой? Я, шавка!

М а р и я. Не понимаю, зачем тебе самому понадобилось обзывать себя шавкой.

М а л ы ш. Я хочу, чтобы ты ушла отсюда, чтобы не умирала…

М а р и я. Я все равно когда-нибудь умру.

М а л ы ш. Вот видишь. Я говорю серьезно, а ты глупо шутишь.

М а р и я. Я не смогу с тобой расплатиться, Оприцеску. Тебя прельщает моя молодость. Напрасно. Я тебя разочарую. Я не создана для наслаждения. Я стала женщиной не по своей воле. Я не гожусь для постели, да и не спала ни с кем в постели. Меня разложили на столе.

М а л ы ш. Я люблю тебя, Мария.

М а р и я. Стол, как ни верти, – не постель, он без матраса. Не люби меня больше. Не спасай меня больше. Чтобы я переспала с тобой, ты должен для меня что-нибудь сделать, а мне не о чем тебя просить.

М а л ы ш. Не строй из себя героиню, жертвующую собой… Зачем ты отдаешь жизнь так легко? Кому нужна твоя смерть? Тебе? Своей смертью ты ничего не достигнешь.

М а р и я. Если убеждений нет, умирать не стоит.

М а л ы ш. А у тебя, конечно, есть убеждения! Есть душа!

М а р и я. Думаю, да.

М а л ы ш. Вот так думая, разглагольствуя, ты лишилась свободы и попала за решетку.

М а р и я. Какая у меня была свобода? Какую свободу я потеряла? Свободу стоять в очереди за хлебом? Участвовать в выборах межеумков, декламировать стихи в день ангела короля-заики? Что я потеряла? Свободу молчать? Бояться телефонного аппарата, в каждом почтальоне видеть полицейского, а в каждом газовщике – шпика вроде тебя?

М а л ы ш. Ты не контролируешь свои слова.

М а р и я. Что тебе до моих слов, разве для вас слова что-нибудь значат? Зачем мне их контролировать? Все шавки боятся слов. Что вам глаголы, местоимения, существительные? Вам бы хотелось уничтожить слова, стереть их резинкой, растоптать. Вы не сможете задушить слова и мысли, как не сможете убить всех на свете.

М а л ы ш. Выпей холодной воды – это тебя успокоит.

М а р и я. Я истеричка.

М а л ы ш. К сожалению.

М а р и я (спокойно). Почему слова не дают вам есть, спать, зевать, дышать? Зачем ты охотишься за ними, подшиваешь к делу, составляешь на них доносы?

М а л ы ш. Довольно. У тебя больше нет надежды. Ты умрешь, Мария.

М а р и я. Умру и что потеряю? Возможность купить на рынке то, чего там нет? Право писать то, что хочу, или говорить, что хочу? Потеряю дом, которого у меня нет? О чем я могу сожалеть, умирая? О твоей роже индюка-скопца, о параше в углу, о побоях в полиции, о вечно торчащих там субъектах, которые даже не утираются, когда получают плевки? Что я потеряю? Ночи, полные страха и ожидания вашего прихода?

М а л ы ш. Глупости.

М а р и я. В этих глупостях – вся ваша правда.

М а л ы ш. Знаешь, что сильнее мысли, сильнее слов? Дела. Я освобожу тебя, и ты будешь жить… Я отниму у тебя даже свободу умереть! (Улыбается.) Ты будешь и дальше оскорблять меня, я тебя знаю. Но у тетки я буду хлестать тебя плеткой по заднице, пока не вправлю мозги. Слова твои меня не испугают.

М а р и я. Если ты перестанешь бояться слов, тебе нечего будет бояться.

М а л ы ш. Вот и священник пришел. С его помощью я вытащу тебя отсюда. Я свяжу тебе руки, заткну рот, если ты не уйдешь добровольно. Я буду топтать твои слова, кромсать твою истину, отниму у тебя право говорить, право оставаться собой, лишь бы ты жила. Ты так долго меня поносила, что это вдохновило меня. Ты считаешь меня подонком, а я докажу тебе, что не хвалюсь, когда говорю, что освобожу тебя. Ты добилась своего – разозлила меня, и я не дам тебе умереть, как дуре.

М а р и я. Значит, я буду жить, как дура.

М а л ы ш. Так ты хочешь или не хочешь уйти со мной?

М а р и я. Хочу.

М а л ы ш. Спасибо.

М а р и я. Хотя это отвратительно. Помнишь, ты прочел сообщение о моей смерти, как забавный анекдот.

М а л ы ш. Я хотел казаться сильным, циничным.

М а р и я. Когда преступление становится поводом для газетного анекдота – это страшно. (Уходит в камеру.)

Входят  д в а  с т р а ж н и к а  с наковальней и  т р е т и й  с молотом, клещами и другими инструментами и с цепью. С е в а с т и ц а  и  Б е р ч а н у  следуют за ними.

С е в а с т и ц а. Что вы затеяли?

Б е р ч а н у. Получен приказ – заковать ее в цепи…

Из камеры слышны удары молота. Бьют часы на башне. С этой минуты Мария будет появляться закованная в цепи.

(Севастице.) Пойдем…

Севастица следует за ним.

Сейчас начнется служба…

Оба уходят.

М а р и я (выходя из камеры). Я хочу, чтобы пришел священник.

М а л ы ш (неподвижно стоявший все это время). Ты хочешь, чтобы я поклялся в его присутствии, что не обманываю тебя?..

М а р и я. Нет, я хочу его видеть.

М а л ы ш. Птица!

Появляется  П т и ц а.

Позови священника – он у директора.

П т и ц а. Они с Иросом гуляют по саду.

М а р и я. Пусть приходят с Иросом.

М а л ы ш. Мне уйти?

М а р и я. Можешь остаться. Птица, позови их. Ужасно хочу увидеть здесь попа.

П т и ц а  уходит.

М а л ы ш. Не вздумай исповедоваться – ему доверять нельзя.

М а р и я (занята своими мыслями). Родить сына не обвенчанной – значит быть шлюхой.

М а л ы ш. Значит быть матерью.

М а р и я. Каждый судит, как ему вздумается.

Входят священник  И з и д о р  и  И р о с.

И з и д о р. Только бог судит нас такими, какие мы есть.

Появляется  П т и ц а.

М а л ы ш (Птице). Уходи!

Птица смеется.

Ты что, оглох – убирайся.

Птица смеется.

Отправляйся ловить зайцев.

П т и ц а. Я не могу поймать зайца, гоняясь за ним.

М а л ы ш. Ты, если захочешь, поймаешь его и без погони.

П т и ц а. Поймаю.

М а л ы ш. Каким образом?

П т и ц а. Подожду, пока зайцы сварятся, и выловлю их.

И з и д о р. Вы что-нибудь хотели, барышня?

Мария смеется.

Почему вы смеетесь, барышня?

М а р и я. Я не барышня, батюшка.

И з и д о р. Знаю, но так принято. По документам вы барышня.

Птица хохочет.

Почему ты смеешься, божий человек?

М а л ы ш. Он может смеяться, когда ему взбредет в голову, – он сумасшедший.

Птица смеется.

И все-таки, что тут смешного?

П т и ц а. Смех всегда на устах безумного.

М а л ы ш. Все ясно: он начал сыпать прибаутками. Это последняя стадия. Болезнь прогрессирует.

Смеется и Мария.

И з и д о р. А вы чего смеетесь?

М а р и я. Скажи… мне, божий человек или овца божья, вы-то чего боитесь?

И з и д о р. Люди подобные вам в бога не верят.

И р о с. Но и такие, как я, в бога не верят, святой отец, но это не мешает мне быть вашим другом, уважать вас.

М а р и я. Но батюшка не здесь получает жалованье, так зачем мне его уважать.

Птица хохочет.

М а л ы ш. Птица, ты знаешь, какие болезни неизлечимы?

П т и ц а. Да, безумие и долг.

М а л ы ш. Откуда тебе это известно?

П т и ц а. Вы меня уже спрашивали – и я вам уже отвечал.

М а л ы ш. И я тебя еще кое-что спросил.

П т и ц а. Что?

М а л ы ш. Когда ты родился?

П т и ц а. Когда меня мать родила.

М а л ы ш. Убирайся!

П т и ц а. Убираюсь.

М а л ы ш. Идиот!

П т и ц а. Что вы сказали?

М а л ы ш. Я сказал – идиот.

П т и ц а. Вы сказали: идиот!

М а р и я (Птице, смеясь). Иди.

П т и ц а  уходит.

И р о с. Я боюсь Птицу.

М а л ы ш. Почему?

И р о с. Ты постоянно над ним издеваешься, делаешь из него идиота, заставляешь выносить параши, хотя не твое дело – его заставлять и не его дело – их выносить. Ты требуешь, чтобы он гулял по саду с фаянсовым гномом в обнимку и чтобы уголовники глядели из окон и смеялись над ним. А он себе баюкает гнома и терпит и, когда ты бьешь его по щекам, терпит и молчит. Это страшно!

М а л ы ш. Что тут страшного?

И р о с. Человек, который в состоянии снести столько унижений, – сильный человек! Когда он решит отомстить или восстанет…

М а л ы ш. Безумные не восстают.

И р о с. Но он не сумасшедший. Сумасшедшие не позволят себя унижать.

М а р и я (Малышу). Уходи и ты… Я хочу остаться с ними… Я буду ждать тебя.

М а л ы ш  уходит.

И р о с. Он тебя любит.

М а р и я. Малыш?

И р о с. Птица.

И з и д о р. И Малыш.

И р о с. Ради тебя Птица все терпит от Малыша.

М а р и я. Меня все любят, даже вы.

И з и д о р. Мы хотим тебе добра.

М а р и я. И я люблю даже вас. Странно, меня все интересует: каждое мгновение, каждый человек, словно я только открываю мир, только родилась.

И з и д о р. Это страх.

И р о с. Тогда почему Малыш любит ее? Что он нашел в ней интересного?

И з и д о р. Может быть, он любит из жалости…

Входит  Б е р ч а н у.

М а р и я (Берчану). Все так милы со мною… Вы не знаете, куда девалась Замбила?

Б е р ч а н у. Она в больнице. У нее выкидыш…

М а р и я. Неужели вы ничего не слышали ночью?

Б е р ч а н у. Ничего… Да и нечего было слышать, ничего не могло случиться, двери заперты, стража на посту… Впрочем, какой-то шум услышали, пришел доктор… Но поздно… Наверно, это случилось потому, что она копала картошку?

М а р и я. Неужели? Никто ничего не знает… Никто ни за что не отвечает…

Б е р ч а н у. Не понимаю…

М а р и я. Зато я понимаю. (Увидев доктора.) Что с ней?

Д о к т о р, опустив голову, проходит мимо.

Замбила, а дальше как ее звали?.. (Смотрит вдаль.) Радуга… (К радуге.) Замбила, а дальше как? (Плачет.) Замбила, а дальше?

Б е р ч а н у  уходит.

Что за люди… До чего занимательные…

И р о с. Значит, и мы кажемся тебе занимательными, барышня?

М а р и я. Ваша забота, ваша опека кажутся мне странными, словно вы боитесь, как бы я не умерла… Или, вернее, как бы я не умерла раньше назначенного срока. Как бы там ни было…

И р о с. Нет, я не люблю тебя. Не думай, что я палач, влюбляющийся в жертвы…

М а р и я. Нет, вы не палач, вы выполняете свой долг.

И р о с. Я стар, барышня.

М а р и я. Вижу.

И р о с. Я стар и уродлив, и у меня семья, дети.

М а р и я. Так я себе и представляла.

И р о с. Я искренен с тобой, как и со святым отцом. Он не может на меня никому донести, разве что господу богу.

М а р и я. И я тоже – одному господу богу, да и то через несколько месяцев.

И р о с. Все говорят – господу богу. Значит – никому. Христос никогда не рождался.

М а р и я. Отец Изидор рассердится.

И р о с. Отец Изидор знает мое мнение и уважает его. Он верит, я – нет, мы уважаем друг друга, мы – друзья. Нет, не родился Христос. Не родился. Но страх, что может родиться Христос, новая идея, новый мир, заставляет нас рубить невинные головы, убивать невинных младенцев.

И з и д о р. Но ведь существовали волхвы.

И р о с. Это были лживые волхвы, поскольку никто так и не родился. Или фанатики, которые еще надеялись, что может родиться что-то новое в этом земном свинарнике. Ничто святое не родится, батюшка. (Плачет.)

И з и д о р. Неправда…

И р о с. Это говорю я, на счету которого – сто пятнадцать казненных. Я даю команду «огонь!», барышня. И потому, что я стар, и потому, что нуждаюсь в куске хлеба, и потому, что все остальные на фронте, команду даю я. Плачу, жалею, но командую.

Слышен гул самолетов.

М а р и я. Что это?

И з и д о р. Самолеты летят бомбить Бухарест.

И р о с. Вот уже третий день летят. Не бойся – сюда они не сбросят бомбы. Мы не в городе, мы в замке, превращенном в тюрьму… У тебя есть шанс: если до твоих родов мы проиграем войну – останешься жить.

М а р и я. Отец Изидор, значит, я должна молиться, чтобы мы проиграли войну?

И з и д о р. Когда страна проигрывает войну – это плохо.

Рокот самолетов затих.

Есть еще один шанс, Мария, куда более верный, – иди в монастырь… Ты христианка?

М а р и я. Православная.

И з и д о р. Ступай в лоно церкви, постригись, и тогда ты спасена. Монахиню казнить нельзя.

М а р и я. Правда?

И з и д о р. Я предлагаю тебе путь служения господу.

Появляется  Д а в и д.

Д а в и д (возмущенно). Может быть, она хочет попасть прямо в рай.

И р о с. Ты удивил меня, целых два часа меня не трогал.

Д а в и д. Я потерял вас из виду два часа назад, думал, вы играете в нарды – со святым отцом.

И р о с. Можешь потерять меня еще на два часа, можешь поиграть в нарды эти два часа.

Д а в и д. Здесь скучновато, ей-богу.

М а р и я. Зачем вы меня привезли сюда? В городе мне казалось, что рядом правосудие, здесь я ближе к пуле и к смерти.

Д а в и д. Чтобы ты не скучала, мы тебя острижем. Чтобы вши не завелись. Я ведь для того и пришел.

М а р и я. Ты уже меня стриг.

Д а в и д. Тогда ты выкрутилась. Согласно уставу, ты должна быть обрита наголо. А моя основная профессия – дамский мастер. Не обидишься, если я сразу начну?

М а р и я. Я разучилась обижаться.

Д а в и д. Я мог бы тебя обрить под нуль.

М а р и я. Не церемонься – стриги меня как хочешь.

И з и д о р. Издеваться над женскими волосами – грех, сын мой.

М а р и я. Этого требует устав. Можешь начинать, а то вши, тиф…

Давид начинает ее стричь.

А в это время звенят трамваи, девушки покупают босоножки, бакалейщики запасаются брынзой и маслинами, люди занимаются своими делами, а мы своими, брей меня под нуль.

Входит  С е в а с т и ц а  в сопровождении  т ю р е м щ и к а, набирает два ведра воды.

С е в а с т и ц а. Только одежды на них чистые… Они крадут у тебя дни, они крадут твою жизнь, крадут волосы, красоту… И все это тайком… Если ты такой храбрый, почему бы не остричь ее у всех на виду, на площади, чтобы видели люди, как наказывают тех, кто нарушает законы? Вы осудили ее тайком, стрижете украдкой и убьете втихую. Вы никогда по ночам не качали дитя, у которого режутся зубки, и потому откуда вам знать, что никто не заслуживает смерти, даже кошка.

Д а в и д. Ведра уже наполнились.

С е в а с т и ц а. Ни сна тебе, ни покоя, птенчик.

Д а в и д. А тебе – вечного покоя, бабка.

С т р а ж н и к и  уводят  С е в а с т и ц у.

И з и д о р. Смеяться над старухой – грешно. (Показывает на Марию.) Трибунал осудил ее, так почему же приговор надо исполнять тайно и убивать ее тайно, здесь, в этом саду, через несколько недель после родов? Выведите ее на городскую площадь и скажите людям: вот она; она родила, но все равно нет ей прощения, и пусть люди признают вашу справедливость.

Д а в и д. Святой отец, вам осталось предложить ей постричься в монахини, может быть, таким образом удастся заманить хоть одну душу в лоно церкви…

И з и д о р (Иросу). Как вы позволяете своему адъютанту оскорблять меня?

И р о с (шепотом). Это заблуждение, отец Изидор… Все считают, что он просто лейтенант, по званию так оно и есть, но на самом деле не он мне подчиняется, а я – ему, он меня стережет, он следит, чтобы я выполнял приказы. И если я ослушаюсь, он отрубит мне голову.

Д а в и д. Я не расслышал, что вы сказали, генерал.

И р о с. И не надо, ты все равно знаешь, о чем речь. Все, что у меня есть, – это звание.

Д а в и д. А оклад?

И р о с. Пожалуй. Если подумать, высшая мера наказания – это акт милосердия, сострадания.

М а р и я. Я не сержусь на вас, я вас прощаю. Вашей вины здесь нет; один меня стрижет – ты кончил? Нет? – другой (Иросу) заставляет молчать – только и всего, вы не убиваете, нет – просто затыкаете рот – это ваш долг! У вас семья, дети, теплая постель – я вас понимаю. И я желаю, чтобы вы всегда могли радоваться жизни. И не грустить.

И р о с. Ты издеваешься над нами? Или, может, ты желаешь нам добра?

М а р и я. Ни то, ни другое.

Д а в и д. Я не извлекаю выгоду из чужого несчастья, у меня твердое жалованье, хоть и маленькое. Я кончил. Благодарю, ты дала мне спокойно остричь тебя. (Козыряет и уходит.)

Мария повязывает голову платком.

И р о с (Марии). Почему такая неприязнь ко мне? Нашелся бы другой на мое место. Я хотя бы исполняю свой долг с отвращением. Тебя надо изъять из общества, как жука-вредителя с полей, – таково правило, и я его выполняю. Нужен пример, который бы напугал всех жуков. Повторяю: сравнение с жуком принадлежит не мне, а судье. Повторяю: глупо сравнивать человека с жуком. Но примеры необходимы. Преступник, если он на воле, становится в тысячу раз более опасным. Это положение существует и в психиатрии, не только в юстиции. Конечно, ты не тот случай, но он послужит уроком.

М а р и я. Уроком – кому? Здесь, в лесу? Фаянсовому гному? Аистам, ласточкам? Цветам: ночным красавицам, львиному зеву, одуванчикам? Хотите быть извергами, господа, будьте ими, но не таясь! Почему бы вам не признаться, что судьба моя вам безразлична? Кому послужит уроком моя смерть, если никто не увидит, когда я упаду как подкошенная, если никто не услышит моего предсмертного крика, моего плача, моей унизительной слабости? Значит, в назидание камням, деревьям, земле вы меня… Почему тайком, окруженную высокими стенами? Вы стесняетесь самих себя?

И з и д о р. Ступай в лоно церкви, и бог защитит тебя.

М а р и я. Это ложь, будто вы можете меня спасти… Вы даже себя не в силах спасти от смерти, отец Изидор. Пойти в монашки, предать друзей – что может быть отвратительнее, и все равно меня приведут сюда, к этому гному.

И з и д о р. Если женщина уходит в монастырь, бог и люди ее прощают… Ты будешь ходить за курами, выращивать фасоль, редиску.

Входит  Д а в и д.

Д а в и д. Я забыл спросить, не желаете ли вы сохранить волосы? (Протягивает Марии волосы.) Да, да, отец Изидор… Именно этим занимается любая женщина – варит фасоль, стирает и, проведя большую часть жизни в постели, в постели умирает. В то время как монашка… Так вы хотели бы сохранить волосы?

М а р и я. Уходи.

Д а в и д. Ночью все люди спят, все боятся, все уйдут отсюда… а я приду…

М а р и я. Ты хочешь убить и моего ребенка, закопать его, не дав мне увидеть его глаза?

Д а в и д. Этот идиот Птица все время вертится около тебя, чтобы с тобой ничего не случилось. (Разгневанно.) Я никого не убивал, тем более не могу убить человека, который еще не родился.

М а р и я. Смотри, снова радуга в небе… Семь ее цветов – это души женщин, убитых мужчинами…

Д а в и д. Ерунда какая-то… Может, ты еще скажешь, что цыганка глядит на меня с неба…

М а р и я. Посмотри на радугу…

Д а в и д. Смотрю. (Смотрит.) Радуга – это души цыганок? Прекрасно. Я поверил тебе. А ты поверь мне, что я приду. Так вы желаете сохранить волосы?

М а р и я. Нет. Отдай их Птице…

Д а в и д. С удовольствием. Он наделает из них гнезда. (Уходит.)

М а р и я. Зачем я учила, кто такой Штефан Великий, Михай Храбрый{126} и Мирча Старый{127}, если я не имею права сохранить собственные волосы, если меня лишили права жить? Зачем учить таблицу умножения, континенты, зачем мечтать о белых ночах, о путешествиях по Тихому и Индийскому океанам, зачем знать, что такое любовь и человечность, если нет для меня места на земле, нет права на жизнь, на свободу, на Родину?! Мне кажется, что волосы мои зеленеют и я сплю с зелеными, как трава, волосами. Святой отец, я не пойду за вами. Вы считаете себя священником? Вы, который с рассвета дотемна проводит рядом с тюремщиками, с теми, кто обрезает мне волосы, с тем, кто ежедневно около гнома дает команду «огонь!» потому, что у него семья, вы все еще считаете себя священником, хотя и спите под одной крышей с жандармами?! Что может остаться в вас святого, если вы дышите одним воздухом с этой дрянью? Все это болтовня, будто, обрядив меня в черное, вы спасете меня; одна земля, одев меня черным саваном, избавит от всего… Слова, святой отец, а словами что можно сделать? Людей словами не спасешь. (Смеется.) И детей словами не сделаешь. Идите и делайте детей! Женщины должны рожать: земля не плодоносит в той стране, где дети умирают не родившись, земля мертва, если она не дает побегов. Я не пойду за тобой, я не верю тебе, святой отец.

И з и д о р. У тебя помутился разум, Мария. Не хочешь идти в монастырь – веруй! Религия распахнет перед тобой врата другого мира.

М а р и я. Я не верю ни в смерть, ни в иной мир, святой отец, я глупа, должно быть, и верю только в реальность: в яблоки из этого сада, из желтых они становятся красными, в сливы, зеленые, они превращаются в фиолетовые, созревая, они меняют цвет и вкус, я верю в белые облака, которые лениво плывут по небу (видит Севастицу, идущую за водой), верю в тетушку Севастицу и в воду, которой она наполняет ведра, верю в глаза ее, в них мудрость и страдание, в красоту яблок, полыхающих на ветках, верю в аистов, уставших от первого полета, верю в ласточек, для которых Птица хочет свить гнезда из моих волос, верю в листья деревьев, которые скоро пожелтеют, но не верю, что вы можете дать мне царство небесное, не верю в небесные врата, – я глупа! Вы не можете взять меня за руку и перевести через заветную черту, ваше дело – отпустить мне грехи, остальное сделает пуля; пуля – тот поп, который отведет меня к господу богу, а я не верю в бога, если привести меня к нему может пуля или десять пуль!