Текст книги "Современная румынская пьеса"

Автор книги: Мирча Якобан

Соавторы: Марин Сореску,Хория Ловинеску,Думитру Попеску,Лучия Деметриус,Иосиф Нагиу,Мирча Якобан,Думитру Соломон,Пауль Эверак,Титус Попович,Аурел Баранга
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 49 страниц)

С т о я н (вдруг, как и тогда, обнимает его, гладит по волосам). Эх, Тиби, Тиби… А ты располнел…

М а н у. Сидячий образ жизни… заседания… заседания…

В эту минуту на улице появляются  д в а  м о л о д ы х  п а р н я, они тащат тяжелый ящик.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Долго еще нам надрываться?

В т о р о й  р а б о ч и й. Мы уже на месте. Вот он – Дом приезжих. Как назло, сломался грузовик, пришлось на себе тащить этакую тяжесть.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Ну давай, последний рывок.

В доме.

М а н у. Что вам сказать, товарищ Стоян? Дела идут! Мы работаем, даем план. Но все не так, как… (Жест – «как в былые времена».) Тогда все было ясно. Черное – это черное. Белое – белое. И все. Приказ. Будет сделано! Сейчас… ничего не скажешь… все вроде хорошо… только надо к каждому прислушиваться, каждый может тебя раскритиковать, а ты, вместо того чтобы поставить его на место, обязан принять к сведению, да еще и объяснить, найти аргументы, понятные всем. Конечно, теперь такая линия, мы ей подчиняемся, но…

Петреску смотрит на него с неприязнью, встает и идет в другой угол. Ищет, чем бы ему заняться.

Вам не нравится, что я говорю, товарищ Петреску… Вы всегда смотрели на меня свысока… Ваше дело – теория. Я же – практик… Но когда я вспоминаю наше общее боевое прошлое, кое-что мне становится ясно. Товарищ Дума, наш дорогой Михай, – человек прекрасный, энергичный… Но… я бы сказал… мечтатель… Идеалист. (Поспешно.) Нет, не в смысле философской концепции… этого нельзя сказать…

П е т р е с к у. А что в этом плохого?

М а н у. Я тоже за демократию… Только чтобы она не превращалась в анархию. Когда каждый говорит, что ему в голову придет… А отсюда всего один шаг, и каждый станет поступать, как ему заблагорассудится. Вот пример… Товарищ первый секретарь дал указание…

П е т р е с к у (смеется). Судя по тому, как ты это сказал, сие указание не показалось тебе «ценным».

М а н у. …раз в квартал собирать в городе собрание… Без всякой предварительной подготовки, без написанных тезисов. Кто захочет, приходит в зал театра. Вы-то знаете, каких денег он нам стоил, а разве для того мы его строили, чтобы превращать в парламент, где каждый говорит, что ему вздумается? Нет. Здесь надо показывать спектакли, мобилизующие, воспитывающие… Конечно, у людей может возникнуть недовольство – отдельные недостатки еще имеют место… Но все зависит, с какой стороны на них взглянуть, как их объяснить. Есть у нас сложности со снабжением, но отсюда и до…

С т о я н (тихо и грустно). До чего, Ману?

М а н у (возмущенно). До того, чтобы сказать… (Вытаскивает записную книжку.) «Самое простое, товарищ Ману, – это давать объяснения общего характера, обсасывая, как конфету, слова «объективные условия»…

С т о я н. Тиби! Это же мое выражение.

М а н у. Но все зависит от того, в каких случаях его использовать! (Продолжает читать записную книжку.) «…в то время, когда, к примеру, товарищ Ману, у тебя есть все, что тебе нужно, и с тысяча девятьсот сорок седьмого года ты ни разу не стоял в очереди…»

С т о я н (хохочет). И кто же этот анархист?

М а н у. Кто же это может быть? Дед Никифор! Приятель товарища Думы… С тех пор как он вышел на пенсию, стал сторонним наблюдателем строительства социализма, вместо того чтобы заняться рыбалкой или еще чем, всюду сует свой нос… Еще бы. Герой соцтруда! Целыми днями долбит одно и то же: почему, мол, эта улица вся в колдобинах, а этот продавец груб и т. д. и т. п. А товарищ Дума, вместо того чтобы послать его… на прогулку… Ей-богу, я не понимаю таких: ну работал, ну был какой-то там шишкой – и хватит с тебя, радуйся жизни, пока можешь…

С т о я н (с отчаянной грустью). Ах, Ману, Ману… Надо же такое придумать: революционер на пенсии?..

М а н у (поспешно). Я такого не говорил, товарищ Стоян… Но существуют же какие-то общепринятые нормы, проверенные практикой…

В этот момент открывается дверь и появляются  д в о е  р а б о ч и х  с ящиком. М э р и е ш  и  О л а р и у им помогают.

(Направляется к ящику; он устроен таким образом, что его боковые дверцы раздвигаются и тогда виден художественно выполненный макет гидроцентрали.) Товарищ Стоян! От имени рабочих нашего уезда, которым выпала честь участвовать в строительстве этого грандиозного сооружения социалистической эпохи, разрешите преподнести вам этот скромный макет как знак признательности за вашу бескорыстную помощь…

С т о я н (подходит к макету). Помолчи, Тиби. Помолчи…

Медленно гаснет свет. Луч прожектора падает на макет. Слышно, как с ревом бьется вода о плотину. Раздается многоголосое «ура!».

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На сцене одна декорация: холл Дома приезжих. Много свободного пространства. Оно нужно для сцен-воспоминаний, ретроспекций. Все сгрудились возле макета: рассматривают его, обсуждают. Один  О л а р и у  забился в угол, будто почувствовал, что не имеет права участвовать в общем разговоре. Стоян заметил это и направился к нему.

С т о я н. Как жизнь?

О л а р и у. Работаю.

С т о я н. Я ведь спросил – как жизнь?

О л а р и у. И что вы хотите услышать в ответ?

С т о я н. Разве ты обязан отвечать то, что я хочу услышать? Я просто спросил: как жизнь… (Пауза.) Должно быть, мы слишком связаны с нашей жизнью, трудно взглянуть на нее со стороны…

О л а р и у (глухо). А что интересного в моей жизни? Стоит ли рассматривать ее со стороны? Что это – камень? Река? Картина? (Пауза.) И запомни, когда бы я тебе ни понадобился… В любом месте, в любом качестве – с оружием в руках, с метлой, которой метут улицу…

С т о я н (тихо). Думаешь, мне было легко? Думаешь, что меня все устраивало? А что было делать? Поделиться с вами своими сомнениями или взять ответственность на себя? И расплачиваться жизнью, бессонными ночами… Угрызениями совести… (Резко поворачивается к остальным, кричит.) Думаете, мне было легко? Так вы считаете? А сейчас я должен смотреть на этот макет – надо же столько денег на него ухлопать!.. – и убеждать себя «Ты не зря прожил жизнь!»

П е т р е с к у (тихо). Павел… Не стоит…

С т о я н (кричит). Нет, стоит! Стоит! Стоит! (Глубоко взволнован.) Была разруха и нищета… Саботаж, спекуляция, безграмотность… Мне было тяжело, тяжелее, чем в подполье. Там все было просто – мы и они лицом к лицу. Когда мы взяли власть в свои руки, надо было доказать, что мы не стремимся к благополучию, не стремимся повыгоднее устроиться… А мы так мало знали! Но не имели права в этом признаться или заявить, что мы чего-то не можем… Это был вопрос политический. Район наш был бедным, отсталым… (Петреску, почти с ненавистью.) Ты сам мне рассказал об этом проекте, ты! А не кто-нибудь другой… Еще в тюрьме!

П е т р е с к у (спокойно). Это был мой дипломный проект. Экзаменационная комиссия сочла меня не вполне нормальным.

М а н у. Проект, вычерченный на бумаге, – это одно, его реализация – другое…

С т о я н (резко поворачивается, словно хочет ударить). Иди ты!.. Голое место… Камни… Козы… Крестьяне грязные, вшивые, слепо верящие в бога… Ах да, кстати. Остатки старой римской дороги. Что вы с ней сделали?

М а н у. Согласно приказу товарища Думы, я обнес ее железной решеткой…

Свет гаснет.

Отдельные детали декорации создают впечатление пустынного пространства. Какие-то камни – остатки римской дороги. С т о я н, П е т р е с к у и стройный молодой человек, Д у м а.

С т о я н. Римские солдаты были чертовски опытными строителями. Сменились общественные формации, умерли миллионы людей, а эти камни и сегодня бросают нам вызов…

П е т р е с к у. Нам неизвестен состав раствора, который использовали римские строители. Когда я был студентом, мечтал проникнуть в его секрет…

Д у м а. Да ну его к черту, этот раствор! Давайте посидим немного, чувствуете, какой здесь воздух?

С т о я н (поднимает воображаемый стакан). Ну, за нашу стройку! Слишком долго мы были пастухами, страной преимущественно сельскохозяйственной… Теперь у нас нет выбора: или построим, или околеем! Третьего не дано!

П е т р е с к у. В принципе ты прав.

С т о я н. Знаю, дорогой, что ты хочешь сказать: практика покажет… Так давайте наоборот, мы ей покажем…

П е т р е с к у (после паузы). Павел, ты не должен был брать на себя эти обязательства перед партийным руководством… Тогда, в тридцать седьмом, в Жилаве{93}, после жарких споров… Теперь это похоже на авантюру…

С т о я н. Ты Энгельса читал?

П е т р е с к у. Представь себе, читал.

С т о я н. Так вот, Энгельс пишет где-то, что мы, коммунисты, – самые великие авантюристы: хотим изменить мир.

П е т р е с к у. Павел, давай прибережем громкие слова для другого случая. Социализм – это наука, точный расчет, а не пустые слова… У нас нет средств, нет машин. Сроки сдачи взяты с потолка. Каких-то два года!

С т о я н (спокойно). На областном бюро этот вопрос обсудили, и нас поддержали.

П е т р е с к у. Ну и что! Почему я, ученый, должен подчиниться решению людей, которые не умеют извлекать квадратный корень?

Д у м а. Петре, тебе не стыдно?

П е т р е с к у. Пройдет год, и нам придется клянчить кредиты, дотации… Где мы возьмем рабочие руки?

С т о я н (хлопает рукой по камням). А римляне где их брали?

П е т р е с к у. Сравнение не подходит – у римлян были рабы.

С т о я н. Иди ты! Ну вот что. К счастью, я – не диктатор и не принимаю в одиночку решения. Эх, Петре, черт бы вас побрал, интеллигентов… со всеми вашими сомнениями. Ты готов угробить собственный проект, юношескую мечту!.. Был у меня один приятель, увидит, бывало, красивую бабу и давай хвастаться: «Ух, что я с ней сделаю…» А как только дело дойдет до постели, сразу в кусты… Вот та-ак. Какой сегодня день?

Д у м а. Вторник.

С т о я н. В пятницу. В пятницу мы все обсудим на бюро… (Глухо.) В последний раз…

Небольшой зал заседаний. Густой табачный дым. Л ю д и  устали, видно, заседание длится долго.

М а н у. Эта величественная стройка обогатит нашу область новыми кровеносными артериями, электрическим светом, станет очагом культуры.

Н и к и ф о р (торжественно). Лампочкой Ильича…

С т о я н (раздраженно). Дед Никифор, не прерывай, пожалуйста, а то мы до послезавтра не кончим…

М а н у. А с политической точки зрения это прямой удар по буржуазии, по сытой морде империалистов всех мастей… Со всей ответственностью я голосую «за», беру на себя обязательство…

С т о я н. Может, лучше не брать, Тиби, а то потом…

М а н у. Товарищ первый секретарь, вы ведь знаете, свои обязательства я выполняю…

С т о я н. Знаю, дорогой, знаю. Итак… решено… (Вдруг вспомнил.) Ах да, кажется, у кого-то были возражения. Товарищ Петреску, прошу…

П е т р е с к у. Я подал докладную записку, где изложил свои соображения…

С т о я н (спокойно). Товарищ инженер, она излишне подробна и трудна для понимания: высокая наука не каждому доступна, квадратный корень или еще что… Попробуй коротко изложить ее суть…

П е т р е с к у. Но за несколько минут это сделать невозможно…

С т о я н. Будем сидеть до послезавтра, до послепослезавтра, до Нового года, если надо. Нам за это зарплату платят.

П е т р е с к у. Мне кажется, у нас не было реальных оснований, чтобы именно в этом году начинать строительство…

Ж е н с к и й  г о л о с (из зала). Товарищ Петреску, сколько я вас знаю, вы всегда говорите «нет»…

С т о я н (грубо). Не прерывайте его!

П е т р е с к у. У нас нет рабочих рук.

О л а р и у. Какого черта мы здесь целый день обсуждаем?.. Ведь сделаны все расчеты…

П е т р е с к у. Я говорю о квалифицированной рабочей силе. Да и техника… не соответствует…

С т о я н. Ну вот, наконец мы дошли до сути дела. Значит, мы глупы, а техника у нас отсталая… Так какого же черта мы взяли власть? Ведь все было в порядке: король управляет, а мы себе в тюрьме нежимся… (И вдруг закричал так, что зазвенели стекла.) Ну пусть ты прав и у нас нет всего того, что нам нужно. Нет! Ну и что из этого… Кто же тогда должен строить? Рабы?! Так утверждает товарищ Петреску.

П е т р е с к у (раздражен его недоброжелательностью). Товарищ Стоян, речь шла о римлянах!

С т о я н. Вот что, Петреску, можешь думать обо мне все, что хочешь, мне плевать, только не считай меня идиотом! Хоть раз в жизни сделай исключение для старого партийца! Думаешь, так уж трудно понять твой намек на наших замечательных предков? Вместо того чтобы теоретизировать, почитай-ка лучше обязательства, данные нашими рабочими. Сколько в них оптимизма, мобилизующей силы… И мы построим! Назло буржуазии, назло тем, кто ставит нам палки в колеса в той или иной форме! Ману! Ты только не вздумай аплодировать, а то я тебя из зала выгоню! (Торжественно.) Товарищи, должен вам признаться… я очень долго колебался, прежде чем решился предложить товарищу Петреску высказать здесь вслух свои пораженческие соображения. Они лишены всякой перспективы! Больше того, направлены против его же собственного проекта. Мы не поэты! Слова на ветер не бросаем, не умываем руки, как Понтий Пилат{94}! Товарищ Петреску! Почему у тебя не хватает смелости громко сказать членам бюро то, что ты сказал мне: «Открытие стройки – это авантюра!»

П е т р е с к у (тихо). Да, это авантюра…

М а н у. Провокация!

С т о я н. Иди ты! Я вижу, ты сегодня в полной боевой готовности! Итак, давайте обсудим все в организованном порядке… Товарищи члены областного бюро… Показались ли вам убедительными аргументы товарища Петреску? Согласны вы отложить начало строительства? Может, подождем, как предлагает товарищ Петреску, пока благоприятные условия поднесут нам на блюдечке с голубой каемочкой!

Смех.

Ну, Петре, что будем делать? Будем верить тебе, или, может, ты поверишь в нас и отдашь нашей величественной стройке все свои знания и творческие силы.

П е т р е с к у (после долгой паузы). Придет день… и вы пожалеете, что не прислушались к моим словам…

С т о я н. Да-а-а, в этом вся штука. Совсем забыл сказать: Петреску не согласен даже с Уставом партии! Его величество не считает для себя обязательным подчиняться большинству, если это большинство составляют неучи, которые квадратный корень извлечь не умеют.

Н и к и ф о р. А как он затесался в ряды нашей партии?

С т о я н (изменил тон). Петре…

П е т р е с к у (поднялся, твердо). Я требую созыва пленума областного комитета партии.

Свет гаснет. Когда он зажжется вновь, в зале только  С т о я н  и  Д у м а.

С т о я н. Почему ты отмолчался сегодня… У тебя неприятности?

Д у м а. Нет. Все в порядке.

С т о я н. Ты не согласен с решением бюро?

Д у м а. Я же голосовал – ты видел.

С т о я н. Действительно, руку ты поднял. Считаешь, что Петреску прав?

Д у м а. Не знаю.

С т о я н. Тогда зачем же ты голосовал?..

Пауза.

Хочешь, объясню, Михай. В тебе сработал классовый инстинкт. А господин Петреску, если он только не возьмется за ум и не займется делом…

Д у м а. Можешь думать обо мне что хочешь, но мне не понравилось…

С т о я н. Что именно?

Д у м а. Твое поведение… Зачем тебе понадобилось предавать гласности ваш спор, который велся с глазу на глаз? Петре был искренен, может, сгоряча он и наговорил какие-то глупости, но ведь он тебе их сказал, тебе, и честно.

С т о я н. Эта стройка, как и социализм вообще, – не частная лавочка, не сделка между двумя людьми.

Д у м а. Может, и мне надо бояться говорить с тобой в открытую?

С т о я н. Если бы ты говорил… В последнее время ты стал молчуном, замкнулся в себе. Почему?

Д у м а. Павел, ну я допускаю: какой-то интеллигент, у которого вчера открылись глаза на революцию, выдвинул подобные возражения… Тут стоит призадуматься… Но когда речь идет о моем товарище по подполью, жизнь которого я знаю как свою и она чиста, как стеклышко… О друге моем, твоем…

С т о я н. Вот что, мальчик, если мы с тобой сию секунду не выпьем пива, я умру от жажды!

Д у м а (уныло, нехотя). Пиво? Если хочешь…

С т о я н (холодно). Иди-ка домой!

В большом зале заседаний уездного комитета партии.

П е т р е с к у. В заключение, товарищи… хочу сказать… Я считаю, что взятые нашей областью обязательства по строительству гидроцентрали – это проявление местного, ложно понятого патриотизма, волюнтаризма…

Г о л о с. А что в этом плохого, товарищ? Мы готовы работать волонтерами, добровольцами, раз надо!

П е т р е с к у. …волюнтаризма, который не учитывает объективных условий… Думаю, что товарищ Стоян был не прав, когда в порыве энтузиазма, который можно понять…

С т о я н (коротко). Товарищ инженер, а что если мы попробуем выражаться яснее? Товарищ Стоян – не оракул… Помоги ему понять свои ошибки. Только в более деловой форме…

П е т р е с к у. …взял на себя обязательства, которые противоречат объективным условиям…

С т о я н. Товарищ инженер, извини за резкость, зачем ты обсасываешь слова, как конфетку?

П е т р е с к у. …и чтобы выполнить эти обязательства, мы должны перескочить через необходимые и последовательные этапы развития. А это невозможно! Вот все, что я хотел сказать. Спасибо за внимание.

С т о я н. И вам спасибо. Кто следующий?

Молчание.

Ну кто-то должен первым сломать лед молчания.

Долгая смущенная тишина.

Стоян делает едва заметный жест в сторону Ману.

М а н у. Товарищи! Два часа (смотрит на часы) тридцать восемь минут мы слушали ученую речь товарища Петреску. В течение последних месяцев на заседаниях бюро мы слышали его по меньшей мере раз десять. Что касается меня – разбудите меня ночью, и я буду шпарить наизусть с любого места эту речь. Думаю, что товарищи, присутствующие в зале, при всем их «невежестве» суть проблемы поняли. А что сказал Петреску по существу вопроса? Ни слова. Так в чем же суть? (Кричит.) Будем строить? Или сложим руки и будем греться на бабкиной печке? Вот в чем суть! И здесь мы обойдемся без советов какого-то там Петреску. Мы будем строить!!!

Аплодисменты.

С т о я н (знак рукой). Короче. Все уже поняли.

М а н у. Я хотел сказать о другом. Если бы рабочий… простой рабочий, который не умеет извлечь квадратный корень, продемонстрировал бы нам, мягко говоря, свою нелояльность, упрямство… упрямство, на мой взгляд отнюдь не случайное… если я не прав, поправьте меня… мы расправились бы с ним в два счета и в другом месте. А с товарищем Петреску носимся как с писаной торбой. Лично я считаю – если я ошибаюсь, поправьте меня, – что бюро и сам товарищ первый секретарь проявили мягкотелость, заняли примиренческую позицию по отношению к откровенно пораженческим настроениям товарища Петреску!

О д и н  и з  п р и с у т с т в у ю щ и х (читает по бумажке). Я хочу задать вопрос: каковы классовые корни враждебного отношения товарища Петреску к строительству социализма?

П е т р е с к у (вскочил). Никакой я не враг!

Т о т  ж е  т о в а р и щ (читает дальше). Пусть объяснит нам товарищ Петреску, почему он получает книги и журналы на иностранных языках, то есть империалистические?

П е т р е с к у (с жалостью и сочувствием). Это же научные и технические книги…

М а н у («поймал» на слове). Ах так… Значит, безобидные?

П е т р е с к у (с усилием). Товарищ Ману, математика и кибернетика не имеют классового характера…

С т о я н (холодно). Доказательство – ваша позиция.

Шум в зале, голоса: «И у меня вопрос»… – и т. д.

О л а р и у (в штатском). У меня четыре вопроса. Первый: считает ли товарищ Петреску, что мы должны построить социализм, или нет? Второй: считает ли товарищ Петреску, что социализм можно построить только с помощью рабов? Третий: считает ли товарищ Петреску, что член партии всегда обязан подчиняться мнению большинства? Четвертый: знает ли товарищ Петреску, что такое космополитизм?

П е т р е с к у (выпрямился). Первое: при тех условиях, которыми мы располагаем, строительство может превратиться в катастрофу. Второе: социализм следует строить, учитывая самые передовые достижения мировой науки, опираясь на героизм, самоотверженность, готовность к самопожертвованию всего народа…

Г о л о с (злобно). Какое еще самопожертвование? Может, вы предлагаете людей плетью стегать?

П е т р е с к у. Третье: член партии обязан подчиняться мнению большинства. Но в научной сфере понятие «мнение большинства» теряет свой смысл! Если бы Галилей подчинился большинству…

Г о л о с. Позор! Тоже мне Галилей нашелся!

С т о я н (глухо). А мы, значит, инквизиция…

П е т р е с к у (очень грустно). Нет, товарищ первый секретарь! Просто вы принимаете иллюзии за реальность. А на самом деле… реальность… Вот и все.

Н и к и ф о р. Значит, так… дорогие товарищи… Скажу я вам, никогда я не слыхал ничего подобного… Но пусть это послужит нам уроком… Классовая борьба не утихает, она обостряется. Да-а-а. С каждым днем… С каждым часом, с каждой минутой. Она рядится в разные одежды, и мы обязаны быть бдительными. Разве… эти ее проявления… случайны? Разве за ними ничего не скрывается? (Грустно.) Я не думал, что доживу до такого момента, когда перед лицом самого высокого форума нашей области один из нас, которого я считал своим товарищем, цинично заявит: «Социализм построить нельзя! Это авантюра, это катастрофа…» Та-ак, значит. Сколько мы еще будем терпеть клевету? Это (поправляет очки) называется уже не близорукостью, а совсем по-другому!

Свет. Снова холл Дома приезжих.

М а н у. Товарищ Стоян… Товарищи, стоит ли портить друг другу настроение, вороша прошлое? Тогда были тяжелые объективные условия. Партийные документы открыли нам глаза, вооружили нас новым зрением. Сейчас наступил новый этап, перед нами поставлены новые задачи. Какой смысл копаться в прошлом? (Смотрит на часы.) Думаю, что товарищ Дума уже не придет… И вообще, я совсем не уверен, что именно сегодня надо было собрать заседание бюро… Может, лучше поужинаем?

С т о я н (зло, жестко). Иди ты… У тебя лакейская психология. А кто же, по-твоему, должен копаться в нашем прошлом? (И неожиданно начинает громко и нервно смеяться.) Ну, давайте-ка представим, что мы, обладая сегодняшним нашим опытом и знаниями, оказались в тысяча девятьсот пятидесятом году… Я, значит, провел соответствующую проработку… как тогда, намекнул, что поведение Петреску носит явно враждебный характер… Думу я отправил в Бухарест или еще куда – сейчас уже не помню…

П е т р е с к у. Я все время задавал себе вопрос, зачем ты это сделал…

С т о я н. Ну и?.. Ты нашел какой-нибудь ответ?

Петреску молчит.

Пожалуйста, предоставляю слово товарищу Петреску…

П е т р е с к у (смеется). Павел, раз в жизни я согласен с Ману: ну какой в этом смысл?

С т о я н (глухо, угрожающе). Слово имеет товарищ Петреску!

П е т р е с к у (нехотя поднимается, облокачивается на спинку стула, как на кафедру). Товарищи, в условиях тысяча девятьсот пятидесятого года начать строительство… (в отличие от предыдущей сцены голос звучит невыразительно, вяло) при нашей технической отсталости рискованно… (Обрывает на полуслове.) Хватит! Это глупо!

С т о я н (очень серьезно). Петре, я прошу тебя…

П е т р е с к у (внимательно на него смотрит). Хорошо… (Неожиданно говорит противным, елейным голосом.) Дорогие товарищи… Я много думал все эти дни… Как могло случиться, что я, коммунист со стажем, автор проекта, мог поднять свой голос против строительства? Товарищ Стоян – он, и никто другой – открыл мне глаза: борясь против меня, он боролся за меня. Здесь, в вашем присутствии, я хочу от души поблагодарить его за политическую зоркость. Товарищ Стоян помог вскрыть мелкобуржуазные корни моих сомнений… Я обязуюсь работать самоотверженно, бороться со своими паническими настроениями… и отдам все силы на строительство этого величественного сооружения…

С т о я н (глядит на него с ужасом, закрывает лицо руками). Ты не должен был этого делать, Петре… Не должен…

М а н у (слушает с любопытством человека, не искушенного в актерском искусстве, сам включается в игру, представляя себя на трибуне). Товарищи! Извините, я очень взволнован и не могу подобрать слов, чтобы выразить свою радость по поводу глубоко самокритичного выступления нашего товарища, глубокоуважаемого инженера Петре Петреску! Но у меня сложилось впечатление – если я ошибаюсь, пусть меня поправят, – что товарищ Петреску несколько преувеличил свою вину. К его критическим замечаниям стоит прислушаться… над ними стоит поразмыслить…

О л а р и у (кричит из своего угла). Да замолчи ты, ради бога!

М а н у (удивленно). Почему? Если бы у нас тогда был наш сегодняшний опыт, мы бы не наделали столько ошибок… Но ведь с опытом не рождаются, его приобретают…

П е т р е с к у (очень тихо, весь сжался в кресле). Когда я услышал: «Исключить из рядов Румынской рабочей партии», мне показалось, что слова потеряли свой смысл. Потом я шел один… Все сторонились меня, уступали дорогу – свой круг почета, в кавычках, я прошел в одиночестве. (Пауза.) В эту ночь ко мне зашел дед Никифор…

М а н у. Кто-о-о?

Свет гаснет, яркий луч прожектора высвечивает  П е т р е с к у, который так и остался сидеть в кресле. Освещение вокруг него создает впечатление комнаты. Слышен стук в дверь. Входит  д е д  Н и к и ф о р  с бутылкой цуйки {95} .

Н и к и ф о р. Только не гони меня, парень. Я пришел… чтобы ты глупости не сделал…

П е т р е с к у. Дедушка Никифор, уходи, мне надо побыть одному…

Н и к и ф о р. И не подумаю… Еще успеешь… Вот останешься один… на старости лет… тогда начнешь цепляться за людей изо всех сил, поверь мне, уж я-то знаю… Как я любил тебя! И какую боль ты мне причинил! Был бы ты моим сыном, намылил бы тебе шею вот этими руками! Видишь эти руки? Руки без ногтей: мне их содрали клещами…

П е т р е с к у (невольно улыбнулся). Ладно уж, сегодня ты доказал, что когти у тебя довольно острые…

Н и к и ф о р. Это все, что ты понял, а я ведь тебе помочь хотел! Опомнись, пока не поздно, пойми, куда завел тебя этот… как его? – буржуазный объективизм! Ты молод… Партия – она как мать родная, побьет, коли ошибешься, простит, коли покаешься… Хоть на коленях ползи, но в партию возвращайся, а то и не заметишь, как окажешься во вражеском лагере… А уж если они вдруг вернутся к власти – хотя черта с два у них это получится, – вот тогда они нам глаза повыколют и ногти сдерут! И тебе тоже, Петре, потому что, голову даю на отсечение, – ты с нами по одну сторону баррикады стоишь. (Трагически.) Классовая борьба с каждым днем обостряется, и без партии не прожить! Тебе в первую очередь, потому как ты честный, до глупости честный, Петрика. Неужели ты забыл, Петрика, первую свою ночь в тюрьме… Я к тому времени отсидел уже одиннадцать лет, четыре тысячи пятьдесят ночей… Я-то понял, что тебе тяжело. Ты не мог заснуть – и некому было тебя, беднягу, успокоить… (Тихо, по-стариковски запевает.)

 
Все пройдет, пройдет, пройдет,
Дофтана{96} в прошлое уйдет…
 

П е т р е с к у.

 
Нынче празднует Дофтана,
И веселье здесь идет…
 

В м е с т е.

 
Все пройдет, пройдет, пройдет,
Дофтана в прошлое уйдет…
 

Песня обрывается. Д е д  Н и к и ф о р  исчез. Петреску заснул в кресле. Громкий стук в дверь.

П е т р е с к у. Кто там?

Г о л о с. Из Госбезопасности…

Холл ярко освещен. Все застыли на своих местах.

П е т р е с к у. В машине на меня надели черные очки. Разговор шел о футболе. С Андреем я познакомился летом сорок четвертого – он мечтал уничтожить классовых врагов, всех до единого. В машине я все время чувствовал его сильное, теплое плечо рядом с моим. Вам покажется смешным, но тогда меня охватило странное спокойствие и уверенность. Теперь все выяснится, подумал я. Поначалу допросы носили комический характер.

Свет снова гаснет, луч прожектора освещает тюремную камеру. П е т р е с к у  в кресле, напротив него молодой, красивый  л е й т е н а н т  Госбезопасности.

П е т р е с к у. Ладно, Андрей, довольно чепухой заниматься… Как дела? Ты все еще увлекаешься рыбалкой? Женился? У тебя дети?.. А я так и остался холостяком…

А н д р е й (холодно, официально). Когда и при каких условиях вам удалось связаться с империалистическими шпионскими организациями?

П е т р е с к у (смеется). В восемь лет. С помощью немцев – братьев Гримм.

А н д р е й. Хочу обратить ваше внимание, господин Петреску, что от вашего искреннего признания, от желания помочь органам, ведущим расследование, зависит…

П е т р е с к у. Что зависит, Андрей?

А н д р е й (холодно). Отношение органов, ведущих расследование, к вам. Повторяю: с какой целью и каким образом вы получали материалы из империалистических стран?

П е т р е с к у. Это научные и технические книги и журналы.

А н д р е й. Вы хотите сказать, что они носят безобидный характер? Кому служит наука и техника в капиталистических странах?

Петреску молчит.

Цитирую вашу статью, опубликованную в тысяча девятьсот сорок девятом году: «Империалистические круги все более интенсивно используют науку и технику в своих агрессивных целях». Повторяю вопрос: кому служит наука и техника в капиталистических странах?

Петреску молчит.

Ясно… Заинтересованы ли агрессивные империалистические круги в построении социализма в нашей стране?

П е т р е с к у. Нет.

А н д р е й. В таком случае, с какой целью они посылают вам свои мерзкие издания?

Петреску молчит.

Тогда я отвечу: их цель – деморализовать вас, заставить потерять веру в творческие силы нашего народа… (Грустно.) И, как видите, они своей цели достигли.

П е т р е с к у (вскакивает, нежно). Андрей, мальчик мой…

А н д р е й (холодно). Господин лейтенант!

П е т р е с к у (тоже становится сдержанным, холодным). Господин лейтенант, вы попались в ловушку формальной логики, сухих силлогизмов. Нет никакой связи между тем фактом, что агрессивные круги используют науку в агрессивных целях, и объективным характером…

А н д р е й (с иронией). До чего же вам нравится это словечко – «объективный», конфетка, да и только…

П е т р е с к у. …и объективным характером любого технического открытия независимо от того, в какой стране оно совершено…

А н д р е й. Никакой связи, кроме одной: вы любыми способами саботируете начало строительства. (Звонит.)

Появляются  д в е  б е с с л о в е с н ы е  ф и г у р ы.

Поразмышляйте над этой связью.

В этот момент входит  О л а р и у, он в форме полковника.

О л а р и у (Андрею, не замечая Петреску, словно он предмет неодушевленный). Признался?

Петреску вскакивает. И мгновенно двое становятся по бокам.

П е т р е с к у. Я протестую во имя социалистической законности против провокационных обвинений. И с этой минуты отказываюсь отвечать на вопросы.

Свет – действие снова переносится в наши дни.

П е т р е с к у (один в своем кресле). Я мог бы рассказать вам об ужасном чувстве унижения и удивления… Да! Удивление, пожалуй, было чувством более сильным и болезненным, нежели унижение… словно тебя избили твои друзья… К чему этот разговор?.. Я все забыл… Это я действительно забыл… Я молчал. Но не так, как в застенках сигуранцы, Тибериу Ману. Там меня в моем молчании поддерживала вера и любовь моих товарищей. Здесь я был один. Один, Павел Стоян.