Текст книги "Современная румынская пьеса"

Автор книги: Мирча Якобан

Соавторы: Марин Сореску,Хория Ловинеску,Думитру Попеску,Лучия Деметриус,Иосиф Нагиу,Мирча Якобан,Думитру Соломон,Пауль Эверак,Титус Попович,Аурел Баранга
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 49 страниц)

О л а р и у (в тени). Ты был не один.

В луч прожектора, освещающий  П е т р е с к у, который по-прежнему сидит в кресле, входит  О л а р и у. Его правая рука забинтована, мундир наброшен на плечи. Он не брит, лицо усталое, темные круги под воспаленными глазами.

О л а р и у. Петре…

Петреску смотрит в пустоту.

Взгляни на меня.

П е т р е с к у. Выйди вон.

О л а р и у. Зачем? Что ты этим добьешься? Хочешь, я велю принести тебе еды? Хочешь пить? Я тебе принес трубку… (Протягивает ему трубку и пачку табаку.)

П е т р е с к у (колеблется, потом жадно затягивается). Василе, как случилось, что мы, старые товарищи и друзья, оказались в такой ситуации?

О л а р и у. Только ты можешь ответить на этот вопрос. Я хочу помочь тебе, хочу, чтобы ты вел себя как коммунист, а не как обиженный мямля интеллигент… Пора с этим кончать. (Как о чем-то незначительном.) Меня не было в городе – пришлось ликвидировать банду Баничу в горах. Этого идиота служаку, который дал приказ арестовать тебя… я выгнал из органов… Тупой чиновник. (Криво усмехается.) Надо понимать: на тебя подобные приемы не действуют – результат оказывается прямо противоположным. Уж я-то тебя знаю – изучил твое дело в архивах сигуранцы…

П е т р е с к у. Ты находишь это сравнение удачным? А какие приемы ты собираешься применить?

О л а р и у. Никаких. Петре, что для тебя значит партия?

П е т р е с к у (просто). Ты знаешь: все.

О л а р и у. Боюсь, что нет. Это не упрек. Я пытаюсь найти объяснение. Единственно возможное… Ты состоишь в партии и одновременно…

П е т р е с к у. Уже не состою.

О л а р и у. …и одновременно оцениваешь ее действия со стороны. Трезво. Повторяю: это не упрек. Констатация. Ты вполне мог бы занять определенное положение и при капитализме. Где бы ты ни оказался. Во Франции. В Америке.

П е т р е с к у. А почему ты считаешь, что я хочу занять какое-то положение? Почему не можешь понять, что у меня одно желание – сделать что-нибудь нужное, необходимое для моего народа.

О л а р и у. Видишь, опять то же самое. Я и народ. Я и партия. Я и революция. Когда мне было пять лет, я рылся в мусорных ящиках. Отец умер, мать… Мастер, у которого я работал, приставал ко мне со всякими гнусностями… Я ему врезал так, что у него из ушей кровь пошла. Меня упрятали в тюрьму. А я об одном только мечтал – выйти и всадить в него нож. Ему повезло: нож лишь скользнул по серебряной табакерке, которую он носил в кармане. Снова тюрьма. Кем я мог стать? Вором или убийцей… (Глаза его сияют.) А партия сделала из меня человека… С тех пор я готов свернуть голову любому, кто посмеет посягнуть на мою партию. Вот в чем разница между мной и тобой.

П е т р е с к у (очень грустно). Сила коммунистической партии в том, что она опирается на разум, на понимание сложного механизма окружающего мира…

О л а р и у. Это ты так считаешь. Как-то ты назвал меня фанатиком. Да, я фанатик и горжусь этим. Мой долг – очистить от мусора человечество и историю. Мне бы твой дешевенький гуманизм и… рационализм, и я, наверное, спятил бы… Нет, Петре, все гораздо проще. Зло надо выжечь из нашего общества каленым железом.

П е т р е с к у. И меня ты считаешь мусором, который необходимо сжечь?

О л а р и у. Объективно говоря – если воспользоваться твоим любимым словечком, – ты вел себя как самый злостный враг. Вот и пожинаешь плоды… (Неожиданно жестко.) И с такими, как ты, меч революции не должен церемониться. С теми, кто, прикрываясь прошлым, сеет зерно сомнений…

П е т р е с к у (улыбается). Любимое выражение Маркса: «De omnibus dubitandum»[14]14
  Сомневаться во всем (латин.).


[Закрыть].

О л а р и у. С остальными все обстоит проще. Они открыто борются за свои классовые идеалы. Не прикрываясь нашими лозунгами! И еще я тебе скажу… Этих бандитов, которых я уничтожил без всякой жалости, я могу… понять… ну, скажем, с чисто спортивной точки зрения. Но тебя?! Тебя, который сидит между двух стульев…

П е т р е с к у (грустно). «Но да будет слово ваше: «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого – то от лукавого»{97}.

О л а р и у. Это еще что такое?

П е т р е с к у. Евангелие.

О л а р и у (удивленно). Евангелие? Ну и что? Так оно и есть! (Пауза, потом с братской доверчивостью.) Петре, вот для тебя и наступила минута, когда ты должен выбрать между «да, да» и «нет, нет». Попробуй – как ты любишь говорить – «остаться верен самому себе». Видишь, я помню…

П е т р е с к у. Это значит, я должен признаться в поступках, которых не совершал?

О л а р и у. Это значит, ты должен признать наше толкование своих поступков. Пусть оно в чем-то упрощенное, в чем-то преувеличенное.

П е т р е с к у. Но зачем? Зачем это нужно, Василе? Кому пойдет на пользу?

О л а р и у (вытаскивает из портфеля кипу бумаг). Вот прочти эти заметки за последнюю неделю. Ты стал знаменем всех отступников, скептиков, всех, кто издевается над нами, кто не желает понять, что только строительство крупных промышленных сооружений поможет нам покончить с отсталостью… Доказать партии, что ты остался тем же Петре Петреску, который решительно сказал «нет!» отсталости и эксплуатации, ты можешь сейчас, только сказав «да!», чего бы это тебе ни стоило! Ты поможешь нам нейтрализовать тех, кто использует твои замечания, пусть даже частично справедливые, для саботажа… Петре, я взываю к твоему сознанию. (Проникновенно.) Докажи, что ты остался коммунистом!

Петреску весь ушел в себя, закрыл лицо руками. Плечи его непроизвольно вздрагивают. Олариу подходит к нему и обнимает раненой рукой.

П е т р е с к у. И… что же я должен сделать?

О л а р и у. Здесь вопросы и ответы. Подпиши.

П е т р е с к у (поднимает на него глаза, полные слез). Хорошо… (долгая пауза) товарищ…

В луче прожектора остается только Петреску.

В темноте звучит голос Олариу.

О л а р и у. Да, так и было… Единственный вопрос, который мучил меня все эти годы, – почему ты не спросил: «А что будет со мной?»

П е т р е с к у. Это то немногое, что я попытался сохранить из безжалостно растоптанного человеческого достоинства… (И неожиданно с огромной болью.) Во имя «правды» весьма относительной, правды, лишенной уважения к человеку, к коммунисту, который должен иметь право открыто высказывать свое мнение.

Зажигается свет. П е т р е с к у  моргает от неожиданности. В углу, как тень, стоит незаметно вошедшая  М а р т а.

С т о я н (ушел в себя, отсутствующе). Да-а-а…

П е т р е с к у (тепло). Павел, если, пережив такое, я все-таки пришел к тебе сегодня, то хочу, чтобы ты знал: я понял тебя… пусть и поздно.

С т о я н (взрываясь). А зачем оно мне, твое «понимание»? Оно сродни поповскому отпущению грехов! Историю делают не сентиментальные барышни…

П е т р е с к у (очень тихо). Правильно. И все же наша история отличается чем-то существенно новым…

С т о я н. Ты всегда был силен в анализе!

П е т р е с к у. …существенно новым, в ней воплотились самые светлые надежды человечества. Это новое человечество!

С т о я н (машет рукой). Литература все это! То, что произошло, было необходимо, а значит, полезно. И для тебя, Петре Петреску, было полезно! Если бы тебя миновали эти испытания, может, еще и сегодня ты сочинял бы гениальные проекты, а потом сам их гробил, мотивируя «технологической» осторожностью. А на самом деле ты просто струсил перед жестокой действительностью! Думаешь, у меня было время изучать психологию каждого интеллигента, решать за него его гамлетовские вопросы? «Быть или не быть!» Смех, и только! Чего ты вертишься, Ману? (Пауза.) Ну что же, по «объективным причинам» Дума, по-видимому, уже не придет. Да и поздно. Очень поздно. Я благодарю вас, товарищи, за то, что вы пришли. Может, эта встреча и не доставила вам удовольствия. Но она была необходима, а значит, полезна! Что же касается всего этого…

П е т р е с к у (очень тихо). То есть нашей жизни…

С т о я н. История рассудит нас с большей объективностью. Счастливо, спасибо, до свидания, товарищи…

П е т р е с к у. До свидания… (В дверях, обернулся.) Павел, знаешь, что меня пугает… то, что даже сегодня ты ничего не понял. Неужели не хочешь? Или не можешь? Обидно. Очень обидно.

С т о я н (тихо). Иди ты… (Провожает их до двери и оборачивается. Выглядит стариком. Сидится в кресло, устремив взгляд в пустоту.)

М а р т а. Павел, как ты мог? Откуда эта черствость в тебе, человеке, по существу, добром?.. Ты же… добрый…

С т о я н. Иди ты!.. Ты была здесь?

М а р т а. Послушай, Павел, что с тобой произошло, почему ты не можешь понять других?.. Я смотрю на тебя и не знаю… значила ли я что-нибудь в твоей жизни или?.. Однажды меня вызвали товарищ Ману и господин Олариу. Мне дали задание – да, задание! – стать экономкой в твоем доме… Стать… словом, делать все, что ты захочешь… У товарища все должно быть в порядке. Все. Я овдовела четыре года назад. Никто не спросил меня, не устроила ли я за это время свою жизнь, нет ли у меня кого-нибудь. Так случилось, что у меня никого не было… Я пришла в этот дом, умирая от страха. Ты был один. Сильный, красивый и… одинокий человек. И я полюбила тебя с первой минуты. (Тихо, почти шепотом.) Я тебя и сейчас люблю… И я бы хотела… о, как бы я хотела… чтобы… в один прекрасный день… ты попросил меня стать твоей женой… И чтобы у нас…

С т о я н (очень тихо). В подполье я познакомился с женщиной, ее подпольная кличка была Марта. Мы прожили вместе несколько лет… По профессии она была инженером. Мы поженились после того, как меня приговорили к пятнадцати годам заключения.

М а р т а. И… что же случилось с ней… с Мартой?

С т о я н (бесцветно). Настоящее имя ее было Анка. Ее казнили в тысяча девятьсот сорок втором. Иди сюда… садись рядом.

Она садится; так сидят они рядом, замкнутые, глядя в пустоту.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Декорации должны быть сделаны таким образом, чтобы действие могло разворачиваться в любом месте.

С т о я н  врывается в кабинет, как вихрь, в руках у него папка.

С т о я н. Кошмар! Немыслимо!

Д у м а. Что произошло?

С т о я н. Покаяние Петреску…

Д у м а (холодно). На каком из заседаний бюро было принято решение об аресте Петреску?

С т о я н. Тебя интересует формальная сторона вопроса?! Когда Олариу предложил мне допросить Петреску, я готов был размозжить ему башку… И вот, пожалуйста! «Еще в тысяча девятьсот сорок четвертом году устанавливает связи… получает и передает информацию…».

Д у м а. Я ничему этому не верю.

С т о я н. Потому что мы идиоты! Потому что мы забываем: тот, кто противится строительству социализма, невольно вступает в сговор с врагом! Вот, почитай, убедись, как мало ты знал своего товарища по подполью.

Д у м а. Все равно я ничему не верю.

С т о я н. Ну предположим, эти, из Госбезопасности, кое-что преувеличили, их формулировки несколько… Олариу мечтает об ордене… Но пораженческие настроения, программный скептицизм…

Д у м а. Но за это его исключили из партии, и я могу с этим согласиться… Хотя…

С т о я н (настороженно). Я что-то не понял… Ты сказал «хотя»?

Д у м а. Зачем ты отослал меня в Бухарест именно в тот день, когда исключали Петре?

С т о я н. Потому что кто-то должен был туда поехать. Я же не могу разорваться на части. И раздваиваться не умею, как некоторые.

Д у м а. Я ничему не верю, понимаешь.

С т о я н. Хорошо… (Разговаривает по телефону.) Олариу? Да, это я. Вот что: через десять минут Дума должен встретиться с Петреску… Что? Да? Ну и шустрый же ты у нас! Распорядись, чтобы его пропустили. (Думе.) Он на сортировочной станции. Возьми мою машину.

Детали декорации создают обстановку сортировочной станции. Ночь. Тусклый свет фонарей. Монотонный гудок паровоза. У колонки  с е р ж а н т  органов безопасности и  г р у п п а  з а к л ю ч е н н ы х. Среди них – П е т р е с к у  с консервной банкой в руках. Д у м а  подходит, предъявляет пропуск, сержант козыряет.

Д у м а (тихо). Петре… Как ты мог подписать всю эту чушь?

П е т р е с к у (бесцветно). Мне нечего добавить к показаниям, данным мною органам расследования.

Д у м а. Так значит… это правда…

П е т р е с к у (тем же голосом). Мне нечего добавить к показаниям, данным мною органам расследования.

Д у м а (поворачивает Петреску к себе лицом). Петре… что они с тобой сделали?

П е т р е с к у (взрывается). Мне нечего добавить… Нечего! Понятно?!

С е р ж а н т. Тогда проходи… проходите, набирайте воду.

П е т р е с к у  исчезает в темноте. Дума застыл на месте. Теперь мимо него проходит пожилой крестьянин лет пятидесяти, огромный, как глыба, с белой небритой бородой – Й о н.

Д у м а. А ты, дяденька, почему здесь?

Й о н. Потому что меня нет в другом месте.

С е р ж а н т. А ну-ка отвечай вежливо, не то я тебе покажу!

Й о н. Да… потому что не сдал госпоставки…

Д у м а. А почему не сдал?

Й о н. Объяснил, что мне неоткуда брать. А председатель сельсовета товарищ Мэриеш сказал, что я не хочу. И господа из трибунала с ним согласились.

Д у м а. А если по правде, как было?

Й о н. Правду только господь бог знает… (Он разговорился.) А сейчас узнал я, что нас на новую стройку отправляют, и подумал: может, к лучшему. Работы-то мы не боимся. Только бы кормили вдосталь – иначе какая от нас польза?.. Если у мужика брюхо набито, он до всего охоч – и до работы и до баб. Ну, доброго здоровья, а то меня уже в спину толкают.

Д у м а. Как вас зовут?

Й о н. Меня? (Пауза.) Йон.

Д у м а. Йон, а дальше?

Й о н. Йон. Разве этого мало? (Исчезает в темноте.)

В кабинете Стояна.

Д у м а (в плаще; задумчиво стоит в дверях). Я давно хотел тебе сказать одну вещь.

С т о я н (удивлен, он ждал другого). Что именно?

Д у м а. Мы строим новый мир, а строить его, Павел, можно только чистыми руками… Еще хочу сказать, что без веры в человека, без человечности социализм превращается в карикатуру, даже хуже – в свою противоположность.

С т о я н (опустив глаза). Считай, что ты убил меня наповал своим блестящим анализом. (Неожиданно, с иронией.) Неужели ты еще сомневаешься, услышав Петреску? «Мне нечего добавить к показаниям, данным мною органам расследования».

Д у м а (спокойно). На каком заседании бюро было вынесено решение об аресте Петре? Кто вынес это решение?

С т о я н (спокойно). Я.

Д у м а. А кто дал тебе это право? С кем ты советовался? Почему не…

С т о я н. С кем я должен был советоваться? С Ману, с Олариу, с Никифором!

Д у м а. С Ману, с Олариу, с Никифором, со мной…

С т о я н (спокойно, но за этим скрывается растущее раздражение). Послушай, Михай… Есть люди, у которых ничего нет: ни дома, ни семьи, ничего. Для них социализм означает все: дом, семья, дети… Эти люди должны принимать решения, на которые другие не могут осмелиться.

Д у м а. А почему ты не разрешаешь и нам сказать свое слово, когда речь идет о свободе и чести нашего товарища? Вот что хотел бы я от тебя услышать.

С т о я н. Услышишь. Ты видел, как каялся Петреску, отрекался от своего высокомерия? Мы окружены врагами. Петреску вел себя как враг – и я вынужден был отнестись к нему как к врагу. Ничего страшного, посидит немного, помашет лопатой, а потом посмотрим…

Д у м а. Значит, и ты понимаешь, что он не виноват! Так вот, знай, что на любом заседании, при любом удобном случае я буду ставить вопрос о Петре, пока его не реабилитируют…

С т о я н. Я тебе не советую…

Д у м а (хохочет как безумный, потом спокойно). Тогда арестуй и меня. Только немедленно. Сию минуту…

Барак. О л а р и у  в кожанке, с непроницаемым выражением лица. С т р а ж а  вводит  П е т р е с к у  в полосатой одежде.

П е т р е с к у. Заключенный номер ноль четыреста шестьдесят два.

О л а р и у (не глядя на него). Высшие органы отменили приказ о вашем заключении. Ваше место жительства – деревня Дорна. Если захотите поехать в город, я распорядился – немедленно получите разрешение. Место вашей работы – проектное бюро. Я надеюсь, я уверен… (с усилием) что вы будете работать с энтузиазмом, чтобы помочь ликвидировать… временные трудности… которые переживает наша стройка.

П е т р е с к у. Я буду стараться… господин полковник. (Поворачивается и уходит.)

Входит  С т о я н.

С т о я н. Кремень, да и только, зубастый черт…

О л а р и у. Я все равно остаюсь при своем мнении…

С т о я н (чувствует себя неуверенно и потому раздражен). Я знаю твое мнение. Ты мне все уши прожужжал!.. Целый год вы заставили Петреску рыть землю…

О л а р и у. Товарищ первый секретарь, указания…

С т о я н (кричит). Катись ты! Это все, что ты уразумел? Будто кому-то было нужно… чтобы Петреску признал себя бельгийским или датским шпионом? А надо было совсем другое – чтобы он понял свою ошибку. И надо было использовать все его способности… ведь дела на стройке совсем не блестящи, Олариу!

О л а р и у. Я буду стараться… товарищ первый секретарь!

В кабинете.

С т о я н. И чего ты добиваешься?

Д у м а (мягко). Чтобы ты принял во внимание выводы комиссии о положении дел на стройке…

С т о я н (насмешливо). Комиссии, которой ты руководил… (Издевательски.) Триста миллионов добавочных капиталовложений, квалифицированные рабочие руки, пересмотр первоначальных планов, отсрочка окончания работ на четыре года… (Переходит на крик.) Ложь! Разве тебя не было на заседании, где было принято решение о начале строительства? Почему же ты молчал?

Д у м а (после паузы, глядя в глаза). К сожалению, тогда я не был достаточно подготовлен…

С т о я н. А за это время ты просветился? По какому праву ты говоришь мне, что отчет бюро дезинформирует руководство… Ложь! На стройке орудует шайка саботажников! Олариу согнал на стройку все отбросы. Я такое покажу господину полковнику, что он родную маму не узнает! А теперь ты стучишь по столу, утверждаешь, что Петреску был прав?

Д у м а. Я не стучал по столу. Но Петреску действительно прав. И если мы не признаем свои ошибки перед лицом партийного руководства, нам здесь делать нечего.

У входа в здание Госбезопасности.

О ф и ц е р. Здравия желаю, товарищ первый секретарь! Дежурный офицер лейтенант Якоб Михай.

С т о я н. Как пройти в кабинет Олариу?

О ф и ц е р. Ваше удостоверение.

Стоян протягивает удостоверение.

Пропуск товарищу первому секретарю!

М л а д ш и й  л е й т е н а н т (в окошечко). Имя?

С т о я н (глухо). Павел Стоян.

М л а д ш и й  л е й т е н а н т. Место работы.

С т о я н (так же). Обком партии.

М л а д ш и й  л е й т е н а н т. К кому идете?

С т о я н. К товарищу полковнику Олариу.

М л а д ш и й  л е й т е н а н т (протягивает пропуск). Второй этаж, комната сто двадцать три. Пропуск надо подписать. (Поднимается, отдает честь, стоя по стойке «смирно».) Здравия желаю, товарищ первый секретарь!

В кабинете.

О л а р и у (в трубку). Что?! Выписали пропуск? Когда он уйдет, ты мне представишь рапорт, идиот! (Поправляет форму.)

Входит  С т о я н.

Прошу извинить часового у входа…

С т о я н. За что? Разве это его изобретение? Подпиши… подпиши, раз так надо… Красиво тут у тебя. Как на кладбище…

О л а р и у (после паузы, смущенно). Я говорил с товарищем Думой – он заупрямился как осел. Я не изменил своего мнения… Можем вынести на публичное голосование – ведь во всех газетах… ведь на пленуме тоже…

С т о я н. Короче. Твоя позиция мне ясна.

О л а р и у. На стройке орудовала шайка саботажников. Моя ошибка в том, что я подчинился твоим капризам и позволил Петреску работать головой, вместо того, чтобы заставить его работать лопатой… Почему нам не пришло в голову – и здесь я виноват больше всех, – что Петреску захочет отплатить нам сторицей…

С т о я н (горько). Эх ты… значит, по-твоему, по вине какого-то Петреску мы оказались на грани катастрофы?

О л а р и у. Я собрал все документы, заявления, всю информацию, которая может это подтвердить. Я предлагаю обобщить их и подшить к отчету бюро.

С т о я н (очень серьезно). Олариу, ты понимаешь, что тогда все должно закончиться процессом, осуждением на казнь… Ты убежден, твоя совесть коммуниста чиста, когда утверждаешь, что эти люди, и Петреску в первую очередь, сознательно вели стройку к катастрофе?..

О л а р и у. Если интересы политики итого требуют, можно интерпретировать и так.

С т о я н (посерел). Да-а-а. Хорошо. Я пошел. (В дверях оборачивается, кладет руку на плечо Олариу.) Василе, боюсь, ты не можешь больше здесь работать.

На авансцене  С т о я н. Идет дождь.

С т о я н. Товарищи… дорогие мои товарищи! Десятки раз я был здесь, у вас… вместе мы переживали волнующий момент закладки первого кирпича…

Г о л о с. Ура-а! Ура-а!

Раздается многоголосое «ура!».

С т о я н (с большим трудом). Вместе… здесь… мы радовались, что стройка растет, набирает темпы, а теперь, поскольку мы с вами – коммунисты и обязаны смотреть правде в глаза…

Г о л о с (бас). Да здравствует победа социализма в Народной Республике Румынии!

Х о р  г о л о с о в. Ура-а! Ура-а!

С т о я н (преодолев сомнения, неожиданно, с нечеловеческой энергией). Вместе с вами, со всем народом мы победим любые трудности! (Разорвал ворот рубахи.) Мы должны построить социализм – в этом смысл нашей жизни!

Крики «ура!».

Перед входом в барак. Й о н, в крестьянской одежде, рассматривает на свет полосатую робу, аккуратно складывает и прячет в котомку. Входит  Д у м а.

Й о н. День добрый. Ну вот, пора и по домам… А жаль! Сейчас-то как раз и глянуть, что получится из этих раскопок. А то как копать – копай, а потом… Но я не жалуюсь… Бить меня не били… Господин сенатор, господин министр – они, может, и схлопотали по тумаку в порядке классовой борьбы, потому как норму не выполняли… (Смеется.) Так-то вот, господа! Меня – никто не трогал. Да стоило кому руку на меня поднять – с поднятой рукой и помер бы. Зря, что ли, прожил я пятьдесят три года, чтобы какой-то проходимец руку на меня подымал. Доброго вам здоровья и до встречи, товарищ Дума.

Д у м а. Дяденька… а откуда вы меня знаете?

Й о н. А тебе-то что за дело. Знаю – и все. Ты нашел для меня доброе слово, когда мне трудно было. А мы такого не забываем. Зло – забудем. А добро – никогда. (Уходит.)

Дума входит в соседний барак. П е т р е с к у  склонился над освещенной чертежной доской.

П е т р е с к у. Я ждал тебя. Хотя и побаивался нашей встречи, побаивался, после того как меня частично восстановили в правах. Прекрасная формулировка, не правда ли…

Д у м а. Я давно хотел…

П е т р е с к у. С другими было проще. «Произошла ошибка. Бывает. Доказательство: свободен, работаю…». А с тобой – трудно. Очень трудно.

Д у м а. Петре, как ты мог признаться в преступлениях, которых не совершал?

П е т р е с к у. Что тебе сказать?

Д у м а (просто). Правду… В тысяча девятьсот тридцать седьмом, в сигуранце, – сколько тебе было? Двадцать четыре? Ты рта не раскрыл. Я знаю, проверял…

П е т р е с к у. Там были враги. Я считал, что говорить с ними о погоде – уже предать. Здесь все были мои… мои товарищи… И еще кое-что. Ночи напролет в камере я пытался понять, почему же я испытываю чувство вины? Почему я не до конца уверен в своей правоте?..

Д у м а. Ну и понял?

П е т р е с к у. Да. Думаю, что да. Я понял, что и Стоян по-своему прав. Вопрос стоял и так, как он считал: или будем строить, или нам крышка. Но, по его, выходило, что его правда и моя взаимно исключают друг друга. Поэтому он не мог поступить иначе. А правда, истина – это синтез, его можно расчленить и составить заново. Олариу… именно Олариу заставил меня это понять…

Д у м а (кричит). Каким образом?

П е т р е с к у. Неважно. Зачем ворошить прошлое? Зачем ковырять раны?

Д у м а (настойчиво). Чтобы все это не повторилось в этой стране, с этой партией… А теперь-то какого черта ты здесь торчишь?

П е т р е с к у (улыбается). Работаю. Делаю новый проект стройки, которая нам необходима как вода, как воздух. А все остальное – не имеет значения. Никакого! Поверь мне, Михай.

В другом месте. С т о я н  и  Д у м а.

С т о я н. Я не мог. Делайте со мной что хотите, выгоняйте, я не мог.

Д у м а. Почему ты меня не пустил?

С т о я н (тепло). Я не хотел, чтобы эта неудача легла пятном на твою совесть…

Д у м а (глядит на него с недоумением). Не пойму я. Моя совесть, твоя совесть… Наша совесть – с ней связаны и наши победы и наши поражения… и прежде всего наша ответственность. Когда тысячи людей ждут тебя под проливным дождем – нельзя произнести зажигательную, но пустую речь, сесть в машину и… сбежать. Мы не пророки, не спасители, которые в любое время могут вознестись на небеса… Мы люди, Павел. И рабочие это должны знать… Народ наш испил горькую чашу терпения. Одного он не потерпит – лжи, и это здорово! Не знаю, много ли уроков я извлек из жизни, но этот извлек.

С т о я н. Ладно, хватит теоретизировать… Главная проблема – что делать со строительными рабочими.

Д у м а. Пока работы не возобновятся…

С т о я н. Ты что, спятил? Какие работы? Когда возобновятся? Это еще кто тебе вбил в голову?

Д у м а (спокойно). Петре Петреску.

Большая комната в сельском Доме культуры. На койках спят партийные  а к т и в и с т ы. На столах открытые банки консервов, пустые бутылки. На стенах развешана одежда, плащи. Под кроватями чемоданы, ранцы, тазы. Входит  С т о я н, задыхаясь от злости.

С т о я н. Приятных сновидений, товарищи. Где Дума?

Дума, небритый, встает с постели.

Вам не стыдно? Вас собрали, наш надежный актив… а вы… Что это – ночлежка? Все области нас перегнали… а вы дрыхнете в этой забытой богом деревеньке…

Д у м а (преспокойно вытаскивает таз из-под кровати, мочит в воде кончик носового платка и протирает глаза). Садитесь, товарищ Стоян.

Остальные собираются выйти.

С т о я н. Стойте. Куда же вы? Бежать прямо с места в карьер… Надеюсь, ты не собираешься бриться?

Д у м а (потрогав щеки). Пока нет.

С т о я н (раздражение его прошло). Ребята, ведь всего три месяца назад мы ходили в передовых… Где же ваша гордость? Другие области уже закончили…

Д у м а. У каждой области – своя специфика…

С т о я н. Спасибо за информацию. Не очень-то вы выкладываетесь, братцы… Отдыхаете после обеда, а люди прячутся от вас по закоулкам… Директивы Центрального Комитета…

Д у м а. Директивы Центрального Комитета учат вести разъяснительную работу…

С т о я н. Вы не умеете разговаривать с людьми! Шпарите шаблонными фразами… (Думе.) Приведи ко мне самого упрямого. Человеческая душа – штука сложная, а у вас для всех один ключ – вот дело и не движется…

Д у м а. Гица, позови, пожалуйста, дядюшку Йона…

Та же декорация. Й о н, крестьянин со стройки, стоит перед  С т о я н о м. Д у м а  с отсутствующим видом механически проводит ладонью по небритому лицу.

С т о я н. Дядюшка Йон, партия… и тебе это известно, желает народу только добра… Земля наша полита потом наших предков, омыта их страданиями…

Й о н. Что правда – то правда. Дай вам бог здоровья…

С т о я н. Я знаю, нелегко… человеку расстаться с привычным образом жизни, даже если жизнь его была до краев наполнена горем…

Й о н. Это точно.

С т о я н. Но наша страна не может остаться такой, какой была. Мир движется вперед…

Й о н. Движется, накажи меня господь, с бешеной скоростью…

С т о я н. Партия предлагает вам, трудовому крестьянству, единственно возможный путь – научной, коллективной работы…

Й о н. Не хочу я записываться, товарищ. Хочу быть сам себе хозяином на собственной земле, в своем дому.

Та же декорация. Накурено.

С т о я н  протягивает  Й о н у  папиросу. Йон высыпает из папиросы табак в трубку из обожженной глины.

С т о я н. Выходит так, дяденька, кто-то из нас свихнулся…

Й о н. Неужто?! Вроде незаметно…

С т о я н. Из нашего разговора я понял, что ты не хуже меня знаешь преимущества коллективного хозяйства. Ты размышлял, изучал…

Й о н. А что же прикажите – дураком помирать…

С т о я н. Значит, преимущества – преимуществами, но тебе этот путь не подходит. Что-то одно с другим не вяжется.

Й о н. И хорошо, когда одно с другим не вяжется – иначе от скуки недолго подохнуть…

С т о я н (рванулся к Думе). А тебе нечего сказать?

Й о н. Он мне все это вот уже недели три как вдалбливает. Но у меня туго с мозгами… (Серьезно.) Я не хочу. Вот и все. Не люблю, когда мной командуют. (Поднялся.) Мне жить недолго осталось, товарищи, и свобода мне очень по душе… Пусть останусь я бедным и глупым… Я понимаю… Кооператив надо строить… новые времена того требуют… Я – «за» всем сердцем… только меня не трогайте… Вот что, давайте на том сторгуемся: я скажу, что записываюсь, за мной полсела пойдет. Черт его знает, откуда у меня такой авторитет, – может, потому, что я горластый… Я запишусь, и они за мной, а потом я – в сторону… Я им, бараньим лбам, разъясню, что они дураки, если не видят своего будущего. Даже в Апокалипсисе сказано…{98} (Вспоминает и говорит наобум первые пришедшие на ум строки.) «Они имеют власть затворить небо, чтобы не шел дождь на землю во дни пророчествования их…». Ну по рукам?

С т о я н (после тяжелого молчания, жестко). Итак, ты не веришь партии! Итак, по-твоему, коллективизация отнимает у людей свободу. Апокалипсис толкуешь, будто мы, коммунисты, используем науку, чтобы погубить урожай и заставить людей нам подчиниться?

Й о н (испуганно). Дорогой товарищ…

С т о я н. Достаточно. Нам больше не о чем разговаривать! Вот, напиши здесь все, что ты мне сказал. Изложи свое мнение о партии, и мы обсудим это в другом месте! (Думе.) Теперь ты понимаешь, почему работа здесь не движется! (Йону.) Может, ты еще и в кулаках числился?

Й о н. Числился, а то как же. Кулак из кулаков – с одним акром земли…

Та же декорация. Зал полон. В президиуме  С т о я н, Д у м а, М э р и е ш.

С т о я н (искренне взволнован). Для меня, дорогие товарищи, сегодняшний день – великий и счастливый день. Я вижу, как исполняются мечты, ради которых я сидел в тюрьмах, ради которых мои друзья отдали жизнь… За эту радость я хочу поблагодарить вас… Но, как говорит наша старая пословица, «слово сказать – не дело сделать». Так что давайте, товарищи, перейдем от слов к делу: мы должны выбрать председателя, руководство кооператива… (Поворачивается к Мэриешу, который расплылся в улыбке.) Мы все знаем и уважаем товарища Мэриеша. Человек он прямой, честный, член партии. Зазнаться мы ему не позволим – сразу к ответу призовем… Посоветовавшись с группой товарищей, мы решили предложить его кандидатуру на пост председателя сельскохозяйственного кооператива «Новый путь», созданного в вашем селе.

Ледяное молчание.

Ну, кто первым возьмет слово?

Молчание.

Д у м а (подчеркивая каждое слово и вместе с тем абсолютно естественно). Может быть, будут другие кандидатуры?

Стоян молниеносно повернулся к нему.

Зал ожил, зашевелился, кто-то кашляет…

Г о л о с а. Дядюшку Йона.

– Нашего товарища Йона.

– Йона, по кличке Баран!

С т о я н (снова поворачивается к Думе, который улыбается и пожимает плечами). Так, одна кандидатура есть.

Г о л о с а. Дядюшку Йона!

Й о н (встал, низко, по-стариковски кланяется в зал). Спасибо вам, что выбрали меня председателем. (Поднялся в президиум.) Благодарю за честь. Значит, люди добрые, такая ситуация – мы вступили. А как пойдут наши дела, хорошо ли, плохо ли. – зависит от того, как мы будем работать. А работать мы будем по плану. (Стояну.) Только план… я его изучил… нам не годится…