Текст книги "Современная румынская пьеса"

Автор книги: Мирча Якобан

Соавторы: Марин Сореску,Хория Ловинеску,Думитру Попеску,Лучия Деметриус,Иосиф Нагиу,Мирча Якобан,Думитру Соломон,Пауль Эверак,Титус Попович,Аурел Баранга
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 49 страниц)

К и т л а р у (Туркульцу). Что я говорил!

М а н о л е с к у. Хотя должен предупредить: вы взялись за нелегкое дело.

К и т л а р у. Почему, Манолеску?

М а н о л е с к у. Как будто вы не знаете?! Вы думаете, будто все рады. Нет. Отдельные товарищи отнюдь не в восторге.

К и т л а р у. Кто?

М а н о л е с к у (скромно). Это не столь существенно.

К и т л а р у. Ну все-таки.

М а н о л е с к у. Думитраш.

К и т л а р у. Думитраш?

М а н о л е с к у. Вас это удивляет. Что делать, я должен сказать: Думитраш – самый опасный из всех.

К и т л а р у. А еще кто?

М а н о л е с к у. Это не существенно.

К и т л а р у. Но все же любопытно узнать.

М а н о л е с к у. Не подумайте только, что я преследую какую-то цель. Ну вот Иосиф. Помалкивает себе в тряпочку и копает исподтишка.

К и т л а р у (Туркульцу). Убедился?! Увы, Манолеску, что делать? Таковы люди, а жизнь – чего греха таить – как маятник: протянешь к нему руку, а он себе гуляет по загранице.

У Манолеску от удивления отвисла челюсть.

Поразмышляйте-ка на досуге об этом.

М а н о л е с к у  выходит, словно получил удар под дых.

Т у р к у л е ц (после паузы). Не понял.

К и т л а р у. Что?

Т у р к у л е ц. Сравнения с маятником.

К и т л а р у. Ах с маятником. Да так, бессмыслица. Но вообрази только, может ли Манолеску допустить мысль, что его шеф брякнул чушь. Ведь единственный смысл своего существования он видит в том, чтобы делать вид, будто он меня обожает. Кстати, и ты должен привыкнуть к мысли, что отныне ты имеешь дело с необыкновенной личностью. Но все это – полбеды. Беда, если я когда-нибудь поверю, что ты именно так и думаешь. Так рождается круговая порука, фальшь, ложь. Самая опасная, ибо принимает обличье правды. Кстати, оставь мне на первой полосе тридцать строк для статьи «Иллюзия правды».

Т у р к у л е ц. Ты меня режешь. Когда же мы теперь выйдем?

К и т л а р у. Ты или выйдешь вовремя, или навсегда исчезнешь из моего сердца.

Т у р к у л е ц  уходит. Китлару звонит, появляется  с е к р е т а р ш а.

Там кто-нибудь ждет?

С е к р е т а р ш а. Девушка.

К и т л а р у. Пусть войдет.

С е к р е т а р ш а  выходит. Входит, в национальном крестьянском костюме, девушка. Это  Д ж и н а, актриса, уже сыгравшая роль Отилии и Никулины Гологан.

Д е в у ш к а. Это газета?

К и т л а р у. Да.

Д е в у ш к а. Значит, сюда. Я – Марчика Тунсу. Может, слышали?

К и т л а р у. Как?

М а р ч и к а. Марчика Тунсу. Не слыхали? Из сельскохозяйственного кооператива «Первый май», Гидичский район. Слыхали? Нет? А пришла я к вам с жалобой, чтобы вы ее в газете пропечатали, с фотографиями.

К и т л а р у. Посмотрим, что за жалоба. (Берет в руки бумагу.)

М а р ч и к а. Пишите. Я, Марчика Тунсу… Написали?

К и т л а р у. Написал.

М а р ч и к а. До первого августа тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года я работала на птицеферме, заведовала цесарками. Я сама эту ферму организовала, потому как раньше у нас ни одной цесарки не было. Яйца принесла, пересадила на них наседку, и она сперва высидела восемь цесарок, а потом из восьми получилось шестьдесят, а из шестидесяти – четыре сотни цесарок. Так что к первому августу текущего момента мною было высижено, выкормлено и выращено две тыщи двести шесть цесарок. Вот. А тут явился Вангеле Ион, чтоб ему пусто было.

К и т л а р у. Кто?

М а р ч и к а. Бухгалтер. Может, слыхали? Двоюродный брат председателя – дяди Захарии Лунгу. Он и говорит: это почему Марчика Тунсу работает на цесарках, пусть, мол, теперь Иляна, племянница бригадира Влада, поработает, а Марчику на известку кинем. А я никуда не пойду, говорю, потому как цесарки без меня погибнут. А он мне: «Иди-ка ты, Марчика, подальше, а то хуже будет». Тут я прямым ходом в районный совет, нашла там кого следует и говорю: «Я, Марчика Тунсу…»

Звонит телефон.

К и т л а р у (в трубку). Как?

М а р ч и к а. Марчика. Оглохли?

К и т л а р у (в трубку). Хорошо. (Кладет трубку.)

М а р ч и к а. Так вот, говорю, вы должны приказать, чтоб я работала с цесарками, чтоб меня забрали с известки, потому как я их высидела, выкормила, а когда ушла, на них болесть напала. Ящурная холера называется, по-вашему, по-ученому. Из двух тыщ двести шести осталось восемьсот цесарок, дай то несушек из них, дай бог, пять наберется. И мне ответили: хорошо, мол, проверим факты, а вы пока возвращайтесь на свою известку.

К и т л а р у. И вы возвратились?

М а р ч и к а. Погоди. Не перебивай. Сейчас самое интересное начнется. Прямо кино. Я как увидела, что, пока по начальству языком чешу, цесарки мои мрут как мухи, так и дунула в область, нашла там хорошего человека и говорю ему: «Я, Марчика Тунсу, пришла протестовать по проблеме цесарок, поскольку они являются народным достоянием». И давай и давай… Что из восемьсот осталось три сотни. Пусть, мол, поедут на место происшествия – сами убедятся. Прошел месяц, прошло два, и, когда приехал к нам этот товарищ, дяденька Захария – председатель и дядюшка Вангеле – бухгалтер, чтоб им ни дна ни покрышки, сказали, будто у нас тех самых цесарок и в помине не было, будто они ничего о том слыхом не слыхивали, будто это Марчика Тунсу рехнулась и у нее там всякие… гальюнцинации перед глазами крутятся. Так что я решила: уж раз я все равно здесь, у вас в Бухаресте, выступаю с ансамблем песни и пляски нашего района на республиканском смотре – между прочим, я и три года назад тоже пела, и если бы наш дирижер Каркуляну не пялил глаза на Тицу Василе, то я, а не она получила бы первую премию… Так вот, я и подумала: почему бы мне не прийти к вам, чтобы вы пропечатали это в газете?

К и т л а р у (с теплой улыбкой). А на фестивале что вы поете?

М а р ч и к а. «Не едет мой милый, не едет…».

К и т л а р у (приветливо). А мне не споете?

М а р ч и к а. Спою, если напечатаете!

К и т л а р у. Конечно, напечатаю.

М а р ч и к а. Тогда спою.

И пока она поет, сцена наполняется удивленными, остолбенелыми  с о т р у д н и к а м и, застигнутыми врасплох этим необычным зрелищем.

П а с к а л и д е (вбегая, искренне встревоженный). Что с тобой, старик, ты с ума сошел?

К и т л а р у. Да!.. И прекрасно!.. И замечательно!.. И здорово!.. (У рампы.) Товарищи, не презирайте сумасшедшего. Разве первый человек, который в космическом корабле отправился к звездам, не был безумцем? А тот, кто, склонившись к кроватям прокаженных, остался с ними в Африке на целых сорок лет, не был сумасшедшим? А неизвестный, который, чтобы доказать меру человеческого терпения, прошел сквозь «пылающую пустыню», где тлеет кожа на теле человека! Разве его не называли сумасшедшим? Граждане, не бойтесь безумцев, опасайтесь предателей, лицемеров, иуд и подлецов… (Пауза.) Но мне кажется, что вы устали. Нет? А я устал. Так что предлагаю антракт на пятнадцать минут. Согласны? Спасибо!

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Та же декорация. Несколько дней спустя.

П а с к а л и д е. Ты чего там строчишь, Китлару?

К и т л а р у. Статью.

П а с к а л и д е. Ты, наверное, и по поводу моей смерти статьей разразишься.

К и т л а р у. Ради такого случая я издам экстренный выпуск. (В телефон.) Манолеску ко мне.

Входят  О т и л и я  и  Б р а х а р у.

Садитесь.

Входит  М а н о л е с к у.

(В трубку.) Туркулец, зайди ко мне со вчерашними телеграммами из-за рубежа. (Со сдержанной резкостью.) Манолеску, твои материалы не пойдут. Ни один. Возьми их и прочитай еще раз.

У Манолеску вытянулось лицо.

А ты, Брахару, просто издеваешься над читателями.

Б р а х а р у. Я?

К и т л а р у. Именно. Ты, видимо, или считаешь их наивными дурачками, или рассчитываешь, что газету никто не читает.

Входит  Т у р к у л е ц.

Туркулец, дай-ка мне полосу. (Брахару.) Заголовок (читает): «Конрад Аденауэр{45} выехал в Париж для встречи с де Голлем{46}». Это заголовок, а теперь содержание. (Читает.) «Конрад Аденауэр выехал в Париж для встречи с де Голлем». Точка. Журналистика подобного типа оскорбительна для читателя. Вот уже пять дней, как мы пытаемся как-то изменить работу газеты.

Т у р к у л е ц. И результаты заметны.

К и т л а р у. «Заметны», «наблюдаются». Не должно наблюдаться, должно бить в глаза. Отилия, давайте прочтем ваш материал.

Все остальные выходят.

(После паузы.) Отилия, я – невозможный тип.

О т и л и я. Вы?

К и т л а р у. Я – неудобный, неуравновешенный, резкий… Это идет от…

О т и л и я. Застенчивости.

К и т л а р у (удивленный). Вы так думаете? (Коротко.) Ну ладно, оставим психоанализ. Заголовок? Какой заголовок? (Читает.) «Преждевременные роды, преждевременные браки, преждевременная смерть». Это о чем речь?

О т и л и я. Во-первых, о роддомах. Я видела, как выращивают детей, рожденных раньше срока. С какой самоотверженностью выхаживают преждевременно родившихся. Я присутствовала на бракоразводном процессе, ей семнадцать, ему девятнадцать. Они познакомились восьмого января, поженились двадцать седьмого, подали на развод пятого февраля.

К и т л а р у (читает). «Преждевременные браки…». Хорошо… Хорошо… Очень хорошо… Отлично. (Находит в рукописи листок.) Что это?

О т и л и я. Простите. Это к статье не имеет отношения.

К и т л а р у. Стихи? Вы пишете стихи? (Читает.) «Упрек. Ему».

 
В мечтах моих к тебе стремилась
С надеждой тайной, грустью и мольбой,
И боль в груди, как птица, билась,
Все было переполнено тобой!
А ты живешь, не ведая печали,
Не видя слез моих, не зная мук…
Сиреневые сумерки едва ли
Спасут меня от горечи разлук…
 

(Ставит свою «визу» на «материале».) Пойдет. Во всяком случае, стихи ясные, понятные… Ну-ка, прочитаем еще раз. «Упрек… Ему». (Искренне удивлен.) «Ему». Кому «ему»?

О т и л и я. Этого я не могу сказать.

К и т л а р у. Почему, Отилия?

О т и л и я. Потому что не хочу.

К и т л а р у. Что значит – не хочу? Я же ваш начальник.

О т и л и я. Ах начальник?! Тогда другое дело. Так что – это приказ? Вы не догадываетесь?

К и т л а р у. О чем я должен догадываться? Я знаю, что вы влюблены. В кого, Отилия?

Долгая и неловкая пауза.

В меня?

О т и л и я (просто). Да… (Выйдя из образа.) Давай пропустим эту сцену.

А к т е р. Почему?

Д ж и н а. Я ее не репетировала как следует, и вообще она ужасная. (Режиссеру в кулисах.) Маэстро!

Р е ж и с с е р (входя). Что случилось?

Д ж и н а. Пропустим эту сцену.

Р е ж и с с е р. Почему?

О т и л и я. Она фальшивая. Кто я такая в этой пьесе? Автор дает общую ремарку: «Отилия Паску, тридцати лет». А дальше? Что я знаю о себе? Что было в моей жизни? Что я пережила? Какие у меня были радости, какие огорчения? Могу я узнать, почему я его люблю?

А к т е р. Законный вопрос!

Д ж и н а. Потому что он неуклюжий, замкнутый, замороченный работой, но одаренный мужчина? Но в Румынии по меньшей мере несколько миллионов одаренных мужчин. Не могу же я любить всех!

А к т е р. Меня ты вполне убедила.

Д ж и н а. Может, вы мне объясните, какого рода чувство я к нему питаю? Я его люблю застенчиво, скрытно, не имея мужества признаться. Почему у меня нет мужества? Может, это запрещено законом? И откуда вы вытащили на свет божий эти схемы? Где автор? (Выходит к рампе.) Вы в зале? Ничего не видно – свет прямо в глаза. Маэстро, не сердитесь… Может быть, вы сумеете объяснить мне роль, чтобы я знала, что мне играть. Молчите… (Огорченно.) Просто не знаете, что сказать… Маэстро, вы написали семнадцать пьес, я их прочла, в некоторых из них даже играла: в них нет ни одной мало-мальски приличной женской роли. Это вас не тревожит?

Р е ж и с с е р. Пожалей его – ему и так нелегко.

Д ж и н а. Нелегко? А мне – легко? И вообще я вас не понимаю. Кто мешает автору писать честно? Разве у нас не любят? Не страдают? Не расходятся? Не лгут? Не ищут друг друга? В зале есть женщины? Есть, конечно. Вы хоть скажите, неужели я не права! Может быть, у нас нет покинутых, отвергнутых, несчастных? Никто не страдает? Не умирает?

А к т е р. Ого! Если бы не умирали, то за последние двадцать лет население увеличилось бы вдвое.

Д ж и н а. Где пьесы с большими страстями? Где ревность, ненависть, месть, раскаяние, где страсти, страдания? Куда девались великие роли? Где Эдип, Лир, Гамлет?

А к т е р. Видишь, ты ссылаешься на мужские роли.

Д ж и н а. Где Федра, Андромаха, Медея? Где Офелия, черт возьми!

Р е ж и с с е р. Именно сегодня тебе приспичило получить ответ на все твои вопросы?!

Д ж и н а. Маэстро, – я к вам обращаюсь, к автору, – может быть, вы плохо знаете жизнь людей. Выберите время, и я расскажу вам, что значит тридцать пять лет в жизни женщины…

А к т е р. Попробуй – расскажи. И в награду получишь не роль, а ребенка.

Д ж и н а. Дальше так продолжаться не может. Эту пьесу я знаю наизусть. Но эту роль, как она написана, я играть не буду. Не потому что не хочу – не могу. Чем жевать эту жвачку на сцене, лучше пойти домой пожарить котлеты… Или устроить себе какую-нибудь халтурку через Госконцерт. Пусть надо мной издеваются, что я так низко пала, так ведь есть за что. Нет, я не могу играть. Я охрипла, у меня нет голоса, я сиплю…

Р е ж и с с е р. Джина, это невозможно. Так нельзя. Ты меня режешь. Я попрошу автора переделать твою роль.

А к т е р (шепотом). Джина, в зале зритель.

Д ж и н а (в полный голос). Откуда начнем? (Суфлеру.) Где мы остановились?

Г о л о с  с у ф л е р а (из будки). О чем я должен догадываться?.. Я знаю, что вы влюблены…

К и т л а р у (повторяет сцену с легким, едва заметным оттенком иронии). О чем я должен догадываться?.. Я знаю, что вы влюблены… В кого, Отилия? В меня?

О т и л и я. Да.

К и т л а р у. Ужасно.

О т и л и я. Что же тут ужасного?

К и т л а р у. Вы понимаете всю трагичность ситуации? Скажем, решил я дать вам премию – и поди разберись: то ли вы ее заслужили, то ли это награда за чувства непринципиального характера, которые вы ко мне питаете. Разве это не ужасно?

О т и л и я. А у меня ведь самые чистые намерения…

К и т л а р у. С другой стороны, я должен задуматься. Поскольку все обернулось так серьезно, значит, я допустил ошибку и должен сделать выводы.

О т и л и я. Какие выводы?

К и т л а р у. Еще не знаю какие, но должен сделать.

О т и л и я. Нет уж. Чем заставлять вас мучиться, лучше мне уйти. Попрошу перевода в «Женщину». В худшем случае – в «Крестьянку». Нет-нет, и, пожалуйста, не отговаривайте меня. Дайте мне побыть одной и пересмотреть свою жизнь.

К и т л а р у. Жизнь прекрасна, ее надо не пересматривать, а любить. Надеюсь, я убедил вас.

О т и л и я. Окончательно.

К и т л а р у. Тогда все в порядке.

Отилия уходит, входит  Т у р к у л е ц.

Что случилось?

Т у р к у л е ц. Я принес полосы.

К и т л а р у. Как настроение людей?

Т у р к у л е ц. Как никогда в жизни. Великолепное!

К и т л а р у. Правда? Это самый большой подарок, который ты мог мне сделать.

Они уходят. Поднимается занавес – газетный. В кабинете главного редактора – К р и с т и н о ю, Б э ж е н а р у, И о н и ц э, М а н о л е с к у и Б р а х а р у.

Б э ж е н а р у. Товарищ главный редактор, скажу вам откровенно, как говорил всегда: этот человек творит бог знает что.

К р и с т и н о ю. Ты о Китлару?

Б э ж е н а р у. Конечно, мы все несем ответственность, но я вас должен предупредить: с вас спросят в первую очередь. Я не журналист, не пишу, не вмешиваюсь в редакционные дела, но за столько лет административной работы я кое-чему научился. И я вас спрашиваю: разве это газета?!

К р и с т и н о ю. Как идет продажа?

Б э ж е н а р у. Я не проверял. И меня это не интересует. Разве наша цель – любой ценой увеличить тираж? И это называется газета?! Разве мы так привыкли работать, а мы в газете с первого дня! Люди мне жаловались… Он меняет, переделывает, подгоняет, не дает никому перевести дух. Позавчера ночью всю газету переделал. Плакали государственные денежки. Или он возместит из своего кармана?

К р и с т и н о ю (еще «объективно»). Надо признать все же, газета выглядит лучше.

Б э ж е н а р у. С чисто формальной стороны. А содержание?

К р и с т и н о ю. Содержание более живое, более разнообразное…

Б э ж е н а р у. Но как он ведет себя с людьми! Ионицэ, скажите.

И о н и ц э. Я бы не хотел, чтобы потом говорили, будто я субъективен… Поскольку он сказал, что мне не хватает профессиональных навыков и мне нечего делать в редакции. Но разве вы так разговариваете с нами?

К р и с т и н о ю (польщенный). Надеюсь, что нет.

И о н и ц э. Разглагольствует: «Кто тебя сюда устроил?»

К р и с т и н о ю (первый тревожный сигнал). Кто это спросил? Китлару?

И о н и ц э. Конечно! Да к тому же при всех! «Кристиною?» Делает паузу, смотрит на Паскалиде со своей ядовитой усмешкой. И снова с намеком: «Шеф?» А потом делает вывод: «Он ошибся. Дважды ошибся. По отношению к тебе и к редакции».

К р и с т и н о ю (размышляя). «Ошибся»? Кто? Я?

И о н и ц э. Вы! А Китлару еще раз повторяет: «Ошибся». (Кричит, стуча кулаком по столу.) Я вас спрашиваю – и не сомневайтесь, повторю свой вопрос в любой инстанции, – кто здесь главный редактор, а кто заместитель?!

Звонит телефон.

К р и с т и н о ю (берет трубку). Исключено! (Кладет трубку.)

И о н и ц э. Пользуясь своими связями, он хочет меня запугать. А я приехал из деревни, мой отец и братья работают в кооперативе. Я, простите меня, я взволнован, но… (Вот-вот расплачется.)

Б р а х а р у. Хватит, Ионицэ, возьми себя в руки. (Шефу.) Хотя я его понимаю… Что, собственно, хочет доказать Китлару? Что до него газета не существовала? Прав Бэженару, мы опытные работники, с первого дня в газете. Не на готовенькое явились – потрудиться пришлось.

М а н о л е с к у. Я вам приведу лишь один пример. Приношу я ему материал, а он говорит: «Хорошо». На следующий день: «Манолеску, я читал твой материал – в корзину его». Я говорю: «Его читал главный». – «Ну пусть он и публикует в своей газете, если ему нравится».

Звонит телефон.

К р и с т и н о ю (еще более раздраженно, в трубку). Исключено! (Бросает трубку. Видно, он с трудом себя сдерживает.) У вас нет сигареты?

Брахару протягивает ему пачку.

Б э ж е н а р у. Да что говорить, его намерения ясны. Он собрал свою клику – Паскалиде, Туркулец, Отилия. С Отилией вообще одному богу известно, что там за шуры-муры.

И о н и ц э. Не богу, а всем известно.

Б э ж е н а р у. И хочет прибрать к рукам газету. Он так и сказал: «Надо провести чистку». Так что это цветочки, ягодки впереди.

К р и с т и н о ю. Теперь-то вы понимаете, как я был прав, когда говорил: «Помогите мне принять решительные меры!» Вы не помогли…

Б э ж е н а р у. Мы ошиблись, что уж говорить.

К р и с т и н о ю. С вашим головотяпством вы его еще и в Швецию пошлете!

Б р а х а р у. К тому же он демагог. Упразднил вахтера: пусть, мол, ходит кто хочет.

Снова звонит телефон.

К р и с т и н о ю (снимает трубку, он на пределе нервного напряжения – вот-вот сорвется). Разумеется. (Бросает трубку.)

Б э ж е н а р у. А как он ведет себя с посетителями! У меня наверху сидит гражданка Гологан. Она была у него с жалобой. То, что он ей сказал, а вернее, предложил, я даже повторить не могу.

К р и с т и н о ю. Он не совсем здоров…

Б э ж е н а р у. А позавчера какую он гулянку устроил?

К р и с т и н о ю. Здесь?

Б э ж е н а р у. Пьяные выкрики были слышны внизу в типографии, так что мне рабочим в глаза стыдно смотреть.

Б р а х а р у. Ну, это не так уж страшно.

К р и с т и н о ю (у него лопается терпение). Не страшно?! Ты сказал – «не страшно»?!

Б р а х а р у. Страшно другое. Он хочет скомпрометировать вас и выгнать из газеты. Он громогласно заявил: «Пока я его не выгоню – не успокоюсь».

Входит  Т у р к у л е ц.

К р и с т и н о ю. Что случилось, Туркулец?

Т у р к у л е ц. Принес макет полосы.

К р и с т и н о ю. Прекрасно. Оставь.

Т у р к у л е ц. И сообщение Аджерпрес{47}.

К р и с т и н о ю. Что там? (Берет листок, читает.) «Товарищ Пэскэлою освобожден от обязанностей министра по делам печати как не справившийся с работой». (Читает еще раз.) «Освобожден». О-сво-бож-ден!

Т у р к у л е ц  уходит.

Что скажете, товарищи? (Перечитывает, не веря своим глазам.)

Б р а х а р у. Пора!

И о н и ц э. Послужил – и хватит.

К р и с т и н о ю. О-сво-бож-ден, как не справившийся с работой. (Твердо и решительно.) И этот несчастный Китлару, этот абсолютный нуль, этот тупица воображает, что все сойдет ему с рук? Это у кого? У меня?! У меня, который пожертвовал университетской карьерой, чтобы поднять на должную высоту нашу газету! (В крайнем раздражении.) Собрание. Немедленно провести собрание! Открытое! (Приказывает.) Бэженару, срочно готовь сообщение. Короткое, до с перечислением всех фактов… Брахару, поговорите с людьми! Пусть скажут все.

Звонок телефона.

(Берет трубку.) Да. Разумеется! Исключено! (Кладет трубку.) Собрание!

Б э ж е н а р у. Кто будет его вести?

К р и с т и н о ю. Я.

Б э ж е н а р у. Кого в президиум?

К р и с т и н о ю. Меня, Бэженару, Брахару. Манолеску, ты выступишь с предложением.

М а н о л е с к у. Кто будет вести протокол? Это очень важно.

К р и с т и н о ю. Ионицэ. Его предложит Каламариу. Подготовь его. Вообще, людей следует подготовить: пусть говорят открыто, смело, принципиально и конкретно, пусть не распыляются по мелочам, пусть покажут, какое зло причинил этот человек нашей газете. Пусть расскажут, какой он беззастенчивый карьерист и авантюрист. И кстати, пусть напомнят о его знакомстве с Пэскэлою.

М а н о л е с к у (ошарашен радостным известием). Он знаком с Пэскэлою?

К р и с т и н о ю. Друзья-приятели.

М а н о л е с к у. Черт знает что! Дружок Пэскэлою смеет критиковать мои материалы!

И о н и ц э. А мне – говорить, что у меня ни капли таланта и мне не место в газете!

К р и с т и н о ю. Ладно. Теперь мы посмотрим, кто вылетит из газеты. Манолеску, ты подымешь вопрос о его дружбе с Пэскэлою. И вообще, пусть расскажет о своей личной жизни. Где эта гражданка?

Б э ж е н а р у. Какая?

К р и с т и н о ю. Которой, как ты сказал, он предложил…

Б э ж е н а р у. У меня. У меня наверху.

К р и с т и н о ю. Пусть задержится. Может понадобиться на собрании. Поговори с ней. Ну что?! Разве я не говорил вам, что надо перейти к решительным действиям. Пришло время.

Звонит телефон.

(В трубку.) Разумеется! Разумеется! Разумеется!

Внутренний занавес падает, как гильотина.

Кабинет Китлару.

К и т л а р у (разговаривает по телефону). Вы нас прервали. Соедините еще раз, пожалуйста… Товарищ председатель? Говорит заместитель главного редактора газеты «Факел», Китлару. У меня к вам вот какой вопрос. В вашем хозяйстве были цесарки?.. Да или нет?.. Це-сарки!.. И да и нет? Не понимаю… Были, а сейчас нет. В бухгалтерских отчетах не значатся? Допустим. А на птицеферме?.. У вас нет птицефермы? А птичница Марчика Тунсу есть?.. Как это была? А сейчас почему ее нет?.. На фестивале? Получила первую премию? Примите мои поздравления! Обязательно сообщим в газете. Скажите, а зачем вы ее перевели на известку?.. Клевета? Неужели?.. Ах переведете обратно?! Когда же?.. Когда будут цесарки. А когда будут цесарки?.. Тогда, когда вы переведете на ферму Марчику Тунсу. Все понятно. В четверг я у вас буду. (Кричит.) Да не нужны мне цесарки! Я не ем цесарок! Я вегетарианец! Понятно? Ве-ге-та-ри-а-нец! (Кладет трубку. Нажимает на кнопку звонка.)

Входит  с е к р е т а р ш а.

Попросите, пожалуйста, товарища Чорей.

С е к р е т а р ш а  уходит. Входит  Ч о р е й.

Садитесь. Я занимался вашим делом. Кажется, вы правы.

Ч о р е й. «Кажется». Когда говорят «кажется, вы правы», это значит, что ты или не прав, или что, хоть правда на твоей стороне, тебе от этого ни тепло ни холодно.

К и т л а р у. Вы правы. Я созвонился с Салонтой, там новый директор, видимо порядочный человек. Он говорит, что вы правы. Единственное, что, по его словам, не соответствует действительности, – это история с собранием. Вы говорите, что было устроено собрание специально с целью вас снять.

Ч о р е й. У меня есть резолюция.

К и т л а р у. А он говорит, что собрания не было, что вы сами подали заявление об уходе. Где правда? Мне-то кажется, что невозможно устроить собрание с единственной целью – уволить человека. Поезжайте в Салонту и держите меня в курсе дела.

Ч о р е й  уходит. Входит  П а с к а л и д е.

Что с тобой, Паскалиде? Ты мрачен, как могильщик.

П а с к а л и д е. Метко сказано.

К и т л а р у. Ты потерпел кораблекрушение?

П а с к а л и д е. Полное. Ты видел сообщение?

К и т л а р у. Нет. Что за сообщение? (Берет листок, читает.) «Товарищ Пэскэлою освобожден от обязанностей министра по делам печати как не справившийся с работой». Освобожден. Что ты на это скажешь?

П а с к а л и д е. Что ж тут говорить?

К и т л а р у. Был у меня в этом мире приятель, который меня поддерживал, да и того сняли.

П а с к а л и д е. Что мне сказать?! С тех пор как я позвонил от его имени, я словно влез в его шкуру. Себя зауважал. С собой стал считаться. Себе открывал дверь и пропускал вперед. Смотрел на себя в зеркало и говорил: «Ты видел, какой силой обладаешь? Тебе достаточно одного звонка…» И вот – освобожден. Меня освободили, Китлару. Словно я умер и присутствую на собственных похоронах. Пойду напишу о себе некролог. (Уходит.)

К и т л а р у (у рампы). Даю вам честное слово, хотя настроение у меня неважное – такую «руку» потерял в Министерстве, – все равно я счастлив. «Освобожден от занимаемой должности…». Всего несколько слогов – ОС-ВО-БОЖ-ДЕН! Но какой в них глубокий смысл! Они напомнят кое-кому, что никто не рождается министром и не обязан умереть министром.

Внутренний занавес поднимается. И два кабинета становятся как бы единым помещением, набитым людьми. Весь  к о л л е к т и в  р е д а к ц и и  в сборе.

К р и с т и н о ю. Товарищи! Занимайте места. Начинаем собрание.

К и т л а р у (удивленно). Какое собрание?

П а с к а л и д е. Понятия не имею… Может быть, траурный митинг в честь Пэскэлою.

К р и с т и н о ю. Товарищи, общее собрание редакции, посвященное некоторым аспектам работы газеты, считаю открытым. Для ведения собрания необходимо избрать президиум в составе трех человек. Возражений нет? Голосуем. Единогласно. У кого есть предложения по составу?

Поднимается рука.

Пожалуйста, товарищ Манолеску…

М а н о л е с к у. Я предлагаю в состав президиума товарищей Кристиною, Бэженару и Брахару.

К р и с т и н о ю. Как будем голосовать? Списком? Кто за? Против? Воздержался? Спасибо. Прошу президиум занять места. Нам надо выбрать секретаря собрания. Какие будут предложения? (Тому, кто поднял руку.) Пожалуйста, товарищ Каламариу.

К а л а м а р и у. Предлагаю секретарем товарища Ионицэ.

К р и с т и н о ю. Нет возражений? Нет. Пожалуйста, товарищ Ионицэ. Президиум поручил вести собрание мне. Товарищи, на повестке дня нашего собрания всего один вопрос: некоторые аспекты деятельности газеты за последнее время. Слово для информации предоставляется товарищу Бэженару. Договоримся о регламенте. (Улыбаясь.) Товарищ Бэженару, надеюсь, сообщение будет кратким.

Б э ж е н а р у. Кратким…

К р и с т и н о ю. Пусть это сообщение послужит основой для дискуссии – искренней, честной, без реверансов. (Садится, но, вспомнив, добавляет.) Давайте договоримся – перерыв будем делать каждые два часа работы. Курить не будем. Согласны? Пожалуйста, товарищ Бэженару.

Б э ж е н а р у (у микрофона, читает). «Товарищи, в работе редакции за последнее время – я имею в виду последние шесть месяцев – наметились значительные успехи. Всякий, кто перелистает газету за полгода, сможет убедиться, что наша газета стала более живой, интересной, насыщенной важными материалами. Наши связи с читательскими массами расширились… (Не увидел точку.) Расширились. Приведу только одну цифру. Три месяца назад мы отметили рост тиража, который по сравнению с соответствующим периодом прошлого года увеличился на девять процентов. Но успехи эти не могут заслонить наших недостатков. Тем более что основные недостатки связаны с деятельностью товарища, занимающего в редакции высокий пост. Я имею в виду товарища Китлару.

Движение в зале.

(Выпил воды.) Товарищ Китлару был принят в нашу газету в тысяча девятьсот пятьдесят первом году бывшим руководством. Откровенный выскочка, карьерист, человек без угрызений совести, Китлару сразу после прихода в редакцию занял ведущие посты: заместителя заведующего отделом «Жизнь страны», потом – заведующего этим отделом и в последнее время, обманув доверие руководства, пробрался на важнейший пост – заместителя главного редактора. Все это время Китлару развивал деятельность, несовместимую с высоким званием журналиста. Китлару не желал повышать квалификацию, отказывался поднимать свой политический уровень и неуклонно вел линию на подрыв престижа газеты и ее руководства, на ослабление идеологических позиций нашей газеты… (Не поставил точку.) Газеты. Материалы, подготовленные или написанные Китлару, были пропитаны духом дешевой сенсации. Под прикрытием так называемой борьбы за качество, сражаясь якобы за «журналистику высокого класса», Китлару протаскивал статьи ошибочные, а порой и враждебные».

Д у м и т р а ш. Какие? Назовите!

К р и с т и н о ю. Мы вам предоставим слово. Подшивка у нас. (Бэженару.) Продолжайте.

Б э ж е н а р у. «Руководство газеты, и в частности главный редактор товарищ Кристиною, множество раз обращало внимание на недостойное поведение Китлару, но Китлару продолжал проводить свою недостойную линию. Окружив себя людьми без опыта, со слабой теоретической подготовкой, лишенными бдительности, Китлару направил свой удар на основные кадры редакции, против старых работников, имеющих огромный опыт, беспредельно преданных газете. Высокомерный, не признающий критики, безответственный, Китлару преследовал единственную цель – расколоть коллектив редакции и захватить руководство газетой. Можете представить себе, что бы произошло, если бы его замысел удался. Надо сказать прямо, что все эти годы передовые сотрудники редакции неоднократно сигнализировали о недостойном поведении Китлару, требовали удаления его из редакции. Если этого до сих пор не случилось, так только потому что, с одной стороны, Китлару умел ловко маскировать свои истинные намерения демагогическими декларациями, с другой – потому, что руководство проявило слишком большую терпимость, надеясь, что Китлару исправится. Но этого не случилось да и не могло случиться. Сегодня облик Китлару нам всем ясен. Мы уверены, что собрание серьезно, со всей ответственностью проанализирует деятельность Китлару, осознает опасность, которая угрожала редакции, сделает соответствующие выводы и примет необходимое решение». (Садится.)

К р и с т и н о ю. У кого есть вопросы? Нет? Предлагается вопросы задавать в письменном виде. Нет возражений? Принято. Информация, конечно, могла быть более подробной, но и в таком виде, я думаю, она дает хорошую основу для дискуссии. Кто хочет выступить?