Текст книги "Современная румынская пьеса"

Автор книги: Мирча Якобан

Соавторы: Марин Сореску,Хория Ловинеску,Думитру Попеску,Лучия Деметриус,Иосиф Нагиу,Мирча Якобан,Думитру Соломон,Пауль Эверак,Титус Попович,Аурел Баранга
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 49 страниц)

Кифаред, сразу опечалившись, удрученно смотрит на него.

(Улыбается.) Ты не виноват. Виноваты слова. Мы не в состоянии управлять словами.

Кифаред смотрит на него, не понимая. Диоген начинает заразительно, искренне смеяться… Начинает смеяться и сам кифаред. Оба хохочут от всей души, громко, глядя друг на друга…

ГИППАРХИЯ

Поле на окраине Афин. Неизвестно кем брошенная пустая бочка. Слышится топот ног, тяжелое дыхание бегущих людей, возбужденные голоса. Вбегает  Д и о г е н, взволнованно озирается, затем направляется к бочке и прячется в ней. Тотчас же появляются  д в а  п р и с л у ж н и к а, а за ними  н е с к о л ь к о  г о р о ж а н, среди которых молодая и очень красивая женщина, Г и п п а р х и я.

П е р в ы й  п р и с л у ж н и к. Он вроде бы побежал сюда…

В т о р о й  п р и с л у ж н и к. Здесь ему не спрятаться. Место пустынное.

Г и п п а р х и я. Почему вы его преследуете? Он совершил какое-нибудь преступление?

П е р в ы й  п р и с л у ж н и к. Он бродяга.

Г и п п а р х и я. Он совершил какое-нибудь преступление?

П е р в ы й  п р и с л у ж н и к. Мы должны очистить город от бродяг.

Г и п п а р х и я (упрямо). Он совершил преступление?

П е р в ы й  п р и с л у ж н и к. Ну что ты вмешиваешься? Эй, расходитесь!

Гиппархия не двигается.

Г о р о ж а н и н. Надо покончить со всеми бродягами! Иначе из-за этих бездомных собак мы скоро не сможем выйти из дому.

Г и п п а р х и я. Все имеют право на жизнь.

П е р в ы й  п р и с л у ж н и к. Замолчите и убирайтесь отсюда! Куда же запропастилась эта собака?

Д и о г е н (высовывая голову из бочки). Я здесь.

Оба прислужника бросаются к нему.

(Предостерегающе поднимает руку.) Постойте!

Преследователи останавливаются.

В чем именно я обвиняюсь?

П е р в ы й  п р и с л у ж н и к. В бродяжничестве.

Д и о г е н. А что это означает?

В т о р о й  п р и с л у ж н и к. Каждый человек, у которого нет постоянного места жительства, так сказать, крыши над головой, является бродягой.

Д и о г е н (вежливо). Спасибо. (Пауза.) У меня она есть.

П е р в ы й  п р и с л у ж н и к. Что?

Д и о г е н. Крыша над головой. Постоянное место жительства.

В т о р о й  п р и с л у ж н и к. Где?

Д и о г е н (показывая на бочку). Здесь.

Присутствующие разражаются хохотом. Оба преследователя недоуменно переглядываются.

П е р в ы й  п р и с л у ж н и к. Это бочка, а не дом.

Д и о г е н. А кто сказал, что это дом?

В т о р о й  п р и с л у ж н и к (первому, тихо). Закон не уточняет, идет ли речь о доме или о чем-нибудь другом. Закон гласит: место жительства, крыша…

Д и о г е н. Если не верите, прошу в мое жилище. Здесь есть крыша, два входа, пол… Правда, несколько тесновато, но для одного человека вполне достаточно.

П е р в ы й  п р и с л у ж н и к (в явном замешательстве). Что будем делать? Может, вздуем его?

В т о р о й  п р и с л у ж н и к. Не имеем права, пока он находится в своем жилище.

Д и о г е н (с притворным негодованием). Что такое? Почему эти бродяги вертятся вокруг моего жилища?

Все смеются.

Неужели некому защитить нас, мирных жителей, от всех этих бродяг, которые шляются вокруг наших домов? Они, чего доброго, могут забраться ко мне в дом и украсть все мое имущество!

Смех.

В т о р о й  п р и с л у ж н и к. Не желаю тебе, Диоген, еще раз попасться нам на глаза.

Д и о г е н. Я сам себе этого не желаю. Выходит, наши желания совпадают. Это основа гармонии между людьми…

Д в о е  п р и с л у ж н и к о в  уходят, сопровождаемые смехом присутствующих. Диоген начинает чирикать. Вокруг собираются люди, привлеченные его чириканьем.

О боги, вы только взгляните на этих людей! До чего ж они торопятся услышать, как чирикает человек. Если б я пожелал сообщить вам что-нибудь серьезное, вы бы так не толпились. Прочь отсюда, пустоголовые!

Л ю д и  расходятся, глядя на него как на сумасшедшего. Остается только Гиппархия.

А ты почему не уходишь с ними?

Г и п п а р х и я. Меня зовут Гиппархия, Диоген, и я хочу тебя слушать.

Д и о г е н (раздраженно). У меня больше нет желания чирикать.

Г и п п а р х и я. Я совсем не в восторге от твоего чириканья. Птицы щебечут гораздо лучше и уж, во всяком случае, более естественно.

Д и о г е н. Ну, тогда ты, вероятно, хочешь посмотреть, как живется в бочке.

Гиппархия отрицательно качает головой.

Ты слишком красива, чтобы тебя привлекала моя внешность.

Г и п п а р х и я. Именно твоя внешность меня и привлекает. (Подходит ближе.) Позволь мне ненадолго остаться.

Д и о г е н. Небо принадлежит богам, земля – людям, бочка – никому.

Г и п п а р х и я. Я многое о тебе слышала. Говорят, ты мудрый и смелый человек.

Д и о г е н. Ну, если попрошайничество – мудрость, а жизнь в бочке – смелость…

Г и п п а р х и я. Возможно, жизнь в бочке – мудрость, а попрошайничество – смелость… Мне нужны смелость и мудрость, Диоген.

Д и о г е н. Но я так и не понял, зачем ты осталась.

Г и п п а р х и я. Будь жив Сократ, я бросилась бы к его ногам и попросила: научи меня!

Д и о г е н. Жив Платон.

Г и п п а р х и я. Платон холоден и далек, как звезда. Ему я не могла бы сказать: позволь прийти к тебе и научи меня!

Д и о г е н. Женщине мудрость ни к чему. Женщина должна уметь приготовить вкусную еду, свежую постель и ночь любви.

Г и п п а р х и я. Если женщины не научатся быть мудрыми, они научатся быть рабынями. И они станут рабынями, статуями, предметами, женщинами-постелью, женщинами-напитками, женщинами-домами, женщинами-деревьями…

Д и о г е н (улыбаясь). А ты чем была бы?

Г и п п а р х и я. Женщиной – сухой веткой. (Продолжает как ни в чем не бывало.) И раз уж Сократ давно умер, я прошу тебя: научи меня.

Д и о г е н (с нежностью). Иди домой!

Г и п п а р х и я. Научи меня понимать человеческую душу, думать, любить.

Д и о г е н. О любви не может быть и речи.

Г и п п а р х и я. О любви всегда идет речь.

Д и о г е н. Об этом я ничего не знаю, и этому научить невозможно. Только Платон полагает, будто любви можно научиться. Не будь он другом Сократа, я плюнул бы ему прямо в лоб… в этот широкий и гладкий лоб, за которым скрывается самая невероятная ложь… (Сердится.) Платону надо бы писать стихи, а не заниматься философией! В поэзии еще можно солгать…

Г и п п а р х и я (тоном ученицы). А в философии лгать нельзя?

Д и о г е н. Нет. Философия должна отталкиваться от истины.

Г и п п а р х и я. А что выше истины?

Д и о г е н. Мечта.

Г и п п а р х и я. Разве Платон не мечтает?

Д и о г е н (раздраженный, что они так много говорят о Платоне). О чем может мечтать тот, кто живет припеваючи во дворце Дионисия{114}, в Сиракузах, вкушая самые изысканные яства и не зная забот, будто царский сын?

Г и п п а р х и я. Может, ты несправедлив к нему?

Д и о г е н. К тем, кто живет во дворцах и при этом разглагольствует об истине и благе людей, нельзя быть несправедливым.

Г и п п а р х и я. Мне нравятся страстные люди.

Д и о г е н (равнодушно). Я рад.

Г и п п а р х и я (сухо). Но я не люблю несправедливых.

Д и о г е н. Порой именно страсть рождает несправедливость.

Г и п п а р х и я. А порой – любовь. (Смотрит на него широко открытыми, ясными, сияющими глазами.)

Д и о г е н. Гиппархия, прекратим эту игру! Ты красива и слишком умна для женщины. Чего ты хочешь?

Г и п п а р х и я. Помоги мне стать свободной.

Д и о г е н. Тот, кто хочет стать свободным, не просит помощи у другого.

Г и п п а р х и я. А если он сам не знает…

Д и о г е н. Если не знает, значит, и не достоин быть свободным. Значит, он родился, чтобы быть рабом, или женой, или сухой веткой.

Г и п п а р х и я (без тени огорчения). Если свобода состоит в том, чтобы унижать других, убивать в них самые сокровенные надежды, выказывать свою ненависть к людям, по-моему, лучше быть рабом. Твоя свобода заслуживает лишь сожаления. (Хочет уйти.)

Д и о г е н. Постой!

Гиппархия останавливается.

Ты пришла ко мне, чтобы я тебя учил или чтобы ты меня учила?

Г и п п а р х и я. Чтобы ты научил меня тому, чего не знаю я, а я тебя – тому, чего ты не знаешь.

Д и о г е н. Это похоже на наглость.

Г и п п а р х и я. А твои слова не похожи на ответ философа.

Д и о г е н (яростно чешет бороду, будто его одолели блохи). Ну и что ж, что не похожи? (Чешется, кривится, морщится, будучи не в силах перенести поражение в споре.) Ты заслуживаешь ответа, который больно тебя заденет.

Г и п п а р х и я (полна решимости, холодно). Ты дашь его сейчас или после моего ухода?

Д и о г е н (поднимается и подходит к ней). Не уходи!

Гиппархия смотрит на него как на диковинку. Начинает смеяться.

Я знаю. В эту минуту я похож на жалкого шута. В первый раз я прошу кого-то не уходить… (Качает головой, как бы упрекая себя.) Я отправился искать человека, а по дороге меня остановила женщина.

Г и п п а р х и я. Ты уверен, что именно это ты ищешь?

Д и о г е н. Теперь уже не уверен.

Г и п п а р х и я. Говоришь, чтобы я осталась…

Д и о г е н. Но всей душой хочу, чтобы ты ушла. С тобой никогда такого не случалось: желаешь одного, а говоришь противоположное?

Г и п п а р х и я (искренне). Нет. (Протягивая ему руку.) Диоген, я освобожу тебя от одиночества.

Д и о г е н (горько усмехаясь). Ты освободишь меня от свободы. (Садится на землю возле бочки.)

Г и п п а р х и я (садясь рядом с ним). Диоген, нельзя жить так, как ты хочешь. Если бы боги создали человека для одиночества…

Д и о г е н (шутливо). Они не создали бы женщину.

Г и п п а р х и я (очень серьезно). Они бы создали одного-единственного человека.

Д и о г е н. В том и есть их ошибка. В тот день, когда людей стало двое, ни один из них уже не мог быть свободным.

Г и п п а р х и я. Потому что ты считаешь: быть свободным – это значит ненавидеть.

Д и о г е н. А ты как думаешь?

Г и п п а р х и я. Я думаю, люди были созданы для любви. Потому их и было двое.

Д и о г е н. Если эти двое были созданы для любви, то почему один стал хозяином, а другой – рабом? Почему один получил хлыст, а другой – цепь?

Г и п п а р х и я. Не знаю. Я для того и пришла к тебе, чтобы ты меня научил. А что получил ты?

Д и о г е н. Ничего. Это символ того, что я человек свободный.

Г и п п а р х и я. Дай мне руку, Диоген! (Прижимается щекой к к его большой ладони.) Разрешаю тебе погладить меня.

Д и о г е н (улыбаясь). Ты первая женщина, которая позволяет себя погладить без всякой просьбы с моей стороны. (Гладит ее щеку.)

Г и п п а р х и я. Знаешь, когда я тебя полюбила? (Целует его ладонь.)

Д и о г е н (вздрагивая). Какую еще глупость ты собираешься сказать?

Г и п п а р х и я (не слушая его). Задолго до того, как познакомилась с тобой; когда я была маленькой и ожидала на берегу моря корабли с Делоса; когда отец подарил мне этот золотой браслет и я хотела, чтобы все его видели – ведь это означало, что я уже большая; когда я до крови кусала себе губы из-за каждого обидного слова, сказанного мне матерью, и никто не мог меня защитить, погладить по щеке; когда я целовала себе руки и плакала, что это мои руки, а не чужие.

Д и о г е н (явно смущенный излияниями девушки). Я думаю, тебе пора возвращаться домой.

Г и п п а р х и я (все еще не слыша его). Теперь я знаю, что это тебя я ждала на берегу моря, а руки, которые я целовала, были твоими. И еще я знаю, что никогда от тебя не уйду.

Д и о г е н. Ты ребенок, Гиппархия, и когда опомнишься…

Г и п п а р х и я (перебивает его). Я – старуха, а ты – посох, на который я опираюсь, одежда, которая защищает меня от дождя и холода, от палящих лучей солнца и любопытных взглядов людей. Ты – моя добрая судьба.

Д и о г е н. Вот где начало всех бедствий: люди воспринимают все, что с ними происходит, как свою добрую или злую судьбу, не сознавая, что судьбы могут переплетаться между собой. Ты думаешь, что всегда любила меня, что я твоя судьба, потому что случай свел нас сегодня, а я не сумел тебя прогнать, как других; потому что ты нуждалась в поддержке, потому что солнце находилось в определенной точке неба, потому что ветер дул с моря, потому что сегодня ты возомнила себя более старой, а я себя – более сильным, чем есть на самом деле. Через день или даже через мгновение все это изменится, и я буду уже не тем, кого ты всегда любила, не твоей доброй судьбой, а просто кораблем, пришедшим с Делоса, золотым браслетом, неким знаком, то есть тем, кем и был до нашей встречи.

Г и п п а р х и я (резко поворачивается к нему). Почему ты так ненавидишь себя?

Д и о г е н. Я не могу ненавидеть себя, Гиппархия. Так же как и любить не могу. Если я и люблю в себе что-то, так это стремление к абсолютной свободе, а если и ненавижу – так это неспособность ее обрести.

Г и п п а р х и я. Абсолютную свободу?

Д и о г е н. Такую, какую мог бы вообразить себе только Платон, не будь он закоренелым лгуном. Такая свобода – пустая иллюзия.

Г и п п а р х и я. А как ты представляешь себе эту абсолютную свободу?

Д и о г е н. Ну, наверное, для этого надо разрушить все крепостные стены, больше не воевать друг с другом, не унижать другого человека, каждому быть не афинянином, не спартанцем, фиванцем или македонцем, а как я – гражданином мира и жить как он хочет и где хочет, во дворце или в бочке, но потому, что он так хочет, а не потому, что так сложилась его судьба…

Г и п п а р х и я. О боги, как прекрасно…

Д и о г е н. Прекрасно, правда?

Г и п п а р х и я (занятая своими мыслями). …как прекрасно ты говоришь все эти глупости!

Д и о г е н (нахмурившись). Ты смеешься надо мной?

Г и п п а р х и я. Ты мне дорог, и мне приятно тебя слушать.

Д и о г е н. Тебе приятно слушать глупости?

Г и п п а р х и я. Больше всего на свете. Благоразумных и рассудительных речей я наслушалась вдосталь.

Д и о г е н (гордо). Все, что я сказал, ты считаешь глупостью?

Г и п п а р х и я. Все это детский лепет, Диоген.

Д и о г е н (вскакивает). Сколько тебе лет?

Г и п п а р х и я. Восемнадцать.

Д и о г е н. Я на одиннадцать лет старше.

Г и п п а р х и я (нежно). Ну и что? Что ты подпрыгнул, как баран?

Д и о г е н. Ты не имеешь права меня судить! Это ты дитя!

Г и п п а р х и я (значительно). Я же сказала тебе, что я старая. Прошу тебя, сядь!

Д и о г е н (садится, бормоча). А я тебя прошу не учить меня.

Г и п п а р х и я. Хорошо. (И тут же продолжает свои наставления.) Неужели ты думаешь, что найдется хоть один человек, который захочет покинуть дворец, чтобы жить в бочке?

Д и о г е н. Я не говорил, что он должен покидать дворец. Я говорил о том, чего бы я хотел.

Г и п п а р х и я. Как можно быть гражданином мира, когда все тебя гонят? И как можно разрушать крепостные стены, если и так, при стенах, люди убивают друг друга.

Д и о г е н. Но можно жить и не убивая.

Г и п п а р х и я. Нельзя. Потому что дворцам нужны рабы.

Д и о г е н. Ты говоришь о том, что есть, а я – о том, что должно быть.

Г и п п а р х и я. И ты надеешься убедить людей оставить свои дворцы и переселиться в бочки? Разрушить стены и любить друг друга?

Д и о г е н. Я никого не хочу убеждать. Я сам хочу так жить.

Г и п п а р х и я. Если ты их не убедишь, они никогда не позволят тебе жить так, как ты хочешь.

Д и о г е н. Я не могу, да и не хочу их убеждать.

Г и п п а р х и я. В таком случае тебе рано или поздно придется жить, как они.

Д и о г е н. Никогда.

Г и п п а р х и я. Так говорят и те, кто тебя изгнал. Их много, а ты один.

Д и о г е н (снова вскакивая, в ярости). Так что же делать, скажи, старушка Гиппархия?!

Г и п п а р х и я (с притворным смирением). Я пришла к тебе, чтобы ты меня учил, а не я тебя.

Д и о г е н. Уходи! Мне нечему тебя учить!

Г и п п а р х и я. Слишком поздно, Диоген. Раз уж ты не позволил мне уйти тогда, теперь это невозможно.

Д и о г е н. Почему?

Г и п п а р х и я (вставая). Потому что ты – моя добрая судьба.

Д и о г е н (раздосадованный). Которая говорит глупости.

Г и п п а р х и я. Прекрасные глупости. (Кладет голову ему на плечо.) Если хочешь знать, когда я была молодой и красивой, я мечтала полюбить сумасшедшего и злого человека, ругаться с ним каждый день по поводу любой глупости, большой или маленькой, а ночью спать с ним под высоким небом Афин, жить с ним всю жизнь в бочке и любить друг друга так, как могут любить лишь граждане мира.

Д и о г е н. О Платон, не ты самый большой лгун на земле! Женщина и тебя победила.

Медленно темнеет, и наступает самая прекрасная ночь Диогена.

ИНТЕРМЕДИЯ

П л а т о н (величественно восседая на чем-то вроде кресла, делает знак рукой). Подойди, Диоген!

Д и о г е н (твердо ступая босыми ногами по дорогому ковру). Я попираю высокомерие Платона.

П л а т о н (невозмутимо). Другим высокомерием.

Д и о г е н. Зачем ты меня позвал?

П л а т о н. Чтобы поговорить.

Д и о г е н (с лукавой улыбкой). Великий Платон не позовет жалкого Диогена лишь для того, чтобы просто поговорить. Ни один из нас этого не заслуживает. Так в чем же я перед тобой провинился?

П л а т о н (величественно). Ну так уж и провинился! Я всего лишь простой гражданин.

Д и о г е н. Ну так уж и простой!

П л а т о н (весьма снисходительно). Философам следовало бы любить друг друга. Негоже одному философу науськивать людей на другого философа.

Д и о г е н. Но разве люди – бессловесные животные, чтобы позволять себя науськивать?

П л а т о н. Именно об этом и я хотел тебя спросить.

Д и о г е н. Тебе не кажется, что мы теряем время?

П л а т о н. Для Диогена у меня время есть.

Д и о г е н. Быть может, речь шла о моем, а не о твоем времени.

П л а т о н (не снисходя до обид). Почему ты так упорно стараешься быть злым? Ведь это не отвечает твоей внутренней сущности.

Д и о г е н. Откуда ты знаешь?

П л а т о н. Люди злые по натуре не довольствуются злыми речами, они причиняют зло.

Д и о г е н (удивленно). А я не причиняю зла?

П л а т о н. Нет. Ты забавляешься.

Д и о г е н. Ты оскорбляешь меня.

П л а т о н. Человеческая жизнь – вещь серьезная. А тебе нравится развлекаться.

Д и о г е н. Ты полагаешь, что писавший комедии Аристофан{115} менее велик, нежели трагик Еврипид?

П л а т о н. Я полагаю, что существуют как серьезные, так и смешные вещи, но их не следует смешивать.

Д и о г е н. Не я их смешиваю. Жизнь.

П л а т о н (мрачно). Нехорошо издеваться над серьезными вещами.

Д и о г е н. Ты имеешь в виду историю с петухом?

П л а т о н (несколько обеспокоенный тем, что в разговоре был затронут конкретный факт, которого он не хотел касаться). В том числе и ее.

Д и о г е н. Я думал, она и тебя позабавит…

П л а т о н (глядя на него сквозь полуопущенные веки). Возможно, она меня и позабавила бы, будь она на самом деле забавной. В тот момент, когда я говорил своим ученикам о человеке, появляешься ты с ощипанным петухом и кричишь как сумасшедший: «Вот человек по Платону!» Разве в этом был какой-нибудь смысл?

Д и о г е н (смеясь). Ну как же – ты ведь говорил, что человек – это двуногое без перьев! Ощипанный петух тоже двуногое без перьев.

П л а т о н (чуть раздраженно). Упрощаешь, Диоген.

Д и о г е н (хитро улыбаясь). Я упрощаю?

П л а т о н. Ты смышлен. Я с радостью стал бы твоим другом.

Д и о г е н. Еще бы не с радостью. Ведь друг – более полезное двуногое, чем враг.

П л а т о н. А ты даже враг мне?

Д и о г е н. Ну что ты! Просто мне не нравится, когда умный человек поступает в услужение к дураку.

П л а т о н. Не понимаю.

Д и о г е н (с притворным изумлением). Как, разве в мире бывает что-то, о чем Платон мог бы сказать, что он не понимает?

П л а т о н. Обычно я не понимаю того, что происходит со мной. О чем ты говоришь?

Д и о г е н. Я видел, как на роскошном пиру ты ел только оливки. И я спросил себя: что же это происходит, если Платон, который пристроился при дворе Дионисия в Сицилии из любви к изысканным яствам, не притрагивается к ним теперь, когда они стоят перед ним?

П л а т о н. В Сицилии я тоже питался одними оливками.

Д и о г е н. Тогда почему ты поехал именно туда? Разве в Аттике в тот год был неурожай оливок?

П л а т о н. Дионисий – мне друг!

Д и о г е н. Дурак – друг Платона?

П л а т о н. Друзей мы выбираем не только по уму, но и по доброте.

Д и о г е н. Тогда за что же ты хочешь сделать своим другом меня?

П л а т о н. И за ум и за доброту.

Д и о г е н. Как бы ты ни старался мне польстить, я не смогу быть добрым по отношению к тебе.

П л а т о н. Ты мне завидуешь, потому что ты беден?

Д и о г е н. Ты должен был бы мне завидовать, потому что я беден.

П л а т о н. Если б я не видел, как ты моешь несколько листьев салата на площади! Весь твой обед!

Д и о г е н. Для меня этот салат – столь же роскошный обед, как сотня жареных баранов у Дионисия.

П л а т о н. Будь ты поснисходительнее к тупости Дионисия, тебе не пришлось бы мыть салат на площади.

Д и о г е н. Мой ты салат на площади, тебе не пришлось бы быть снисходительным к тупости Дионисия.

П л а т о н. Положим, ты прав. Но можно говорить правду и не живя в такой бедности.

Д и о г е н. Но если жить слишком богато, ее никогда не сможешь высказать, Платон.

П л а т о н. У меня есть небольшой домик на окраине города. Давай жить там вместе. Брось дурачиться, ты ведь взрослый человек, не раздражай никого этой своей бочкой… Если ты пойдешь со мной туда, мы будем жить не так хорошо, как при дворце Дионисия, но и не так плохо, как в твоей бочке, а именно так, как подобает старым и мудрым людям.

Д и о г е н. Ничего хорошего не получилось бы. Прежде всего, мы ужасно бы ссорились.

П л а т о н. Из-за чего?

Д и о г е н. Думаешь, я смогу бесстрастно выслушивать твои шутки вроде «идея-стол» и «идея-кубок»?

П л а т о н. Почему ты считаешь это шутками?

Д и о г е н. Потому что стол и кубок я вижу, а идею-кубок и идею-стол не вижу и не могу видеть.

П л а т о н. Но это же очень просто: у тебя есть глаза, которыми ты видишь стол и кубок, но у тебя нет или еще нет внутреннего зрения, чтобы увидеть идею-стол и идею-кубок.

Д и о г е н. Ну вот мы и начали ссориться.

П л а т о н (спокойно). Мы не ссоримся, Диоген. Мы спорим.

Д и о г е н. Ты можешь столь же бесстрастно спорить о чем угодно. Даже о брате, умри он у тебя. А я выхожу из себя, ору, в ярости стучу кулаками и топаю ногами. У меня нет твоего внутреннего зрения, благодаря которому я увидел бы идею-стол и идею-кубок. Я увижу кубок и швырну его тебе в голову, увижу стол и опрокину его на тебя. (Орет.) Платон, я чувствую! Я живу, Платон! И пошел ты к черту со своими идеями, со своими призраками!

П л а т о н (холодно). Я не заставляю тебя в них верить.

Д и о г е н (горячась). Ну и что же, что не заставляет!.? Думаешь, у меня нет своих сомнений, своих кошмаров?

П л а т о н. Тем скорее мы поймем друг друга.

Д и о г е н. Тем скорее мы друг друга уничтожим.

П л а т о н. Из всего, что я сказал, по-твоему, ничто не заслуживает внимания?

Д и о г е н. А о чем я тебе толкую, человече? Именно потому, что твои слова кажутся мне заслуживающими внимания, именно потому, что меня волнуют твои глупости, я не смог бы находиться рядом с тобой!

П л а т о н (довольная улыбка на миг оживляет его мраморное лицо). Значит, ты меня не презираешь?

Д и о г е н (кричит). Я тебя ненавижу! И восхищаюсь тобой! И люблю тебя! Но я чувствую себя лучше вдали от тебя. Если я рискну приблизиться к солнцу – к солнцу, которое я так сильно люблю, которое согревает меня в моем одиночестве, – оно растопит мои крылья, как крылья Икара{116}. Или ослепит меня. Или превратит меня в прах. Нет, Платон, лучше уж нам находиться как можно дальше друг от друга.

П л а т о н. Ты безумец, Диоген. Ты похож на старика Сократа, но ты – безумец.

Д и о г е н (внезапно успокоившись). Мы оба безумны, Платон. Признай!

П л а т о н. Не признаю!

Д и о г е н. Тебя обуревает гордыня.

П л а т о н. Нас обоих обуревает гордыня, Диоген. Признай!

Д и о г е н (широко улыбаясь). Признаю.