Текст книги "Современная румынская пьеса"
Автор книги: Мирча Якобан
Соавторы: Марин Сореску,Хория Ловинеску,Думитру Попеску,Лучия Деметриус,Иосиф Нагиу,Мирча Якобан,Думитру Соломон,Пауль Эверак,Титус Попович,Аурел Баранга
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц)
М а н о л е (задет). Благодарю тебя за жалость. Но не нуждаюсь в ней! (Уходит.)
К л а у д и я (слишком поздно). Ман!
Входит К р и с т и н а, веселая и оживленная. Она босиком, сандалии в руке, чувствуется, что под легким платьем тело ее еще влажно.
К р и с т и н а. Здравствуйте, мадам. Здесь нет маэстро?
К л а у д и я (неприязненно оглядывает ее). Нет. Он позволил себе на минутку отлучиться.
К р и с т и н а (которая не понимает, застенчиво улыбается, как человек, который не понял, но не хочет показать этого. Минуту спустя все же признается). Не понимаю. (Взгляд Клаудии заставляет ее придирчиво осмотреть себя. Смеется с облегчением.) Я и не догадалась, почему вы на меня так смотрите. По траве босиком шла. Не обсохла еще как следует. Меня мама прогнала. Говорит, похудеешь, если будешь долго сидеть в воде. Зато ночью, когда луна, я бегу поплавать, только чтоб мама не знала. Позавчера я часа три из воды не вылезала. Рассветать начало. Вы любите плавать? (Болтая, усаживается на скамейку, обтирает ладошкой ступни, стряхивает песок, обувается. Проделывает все это с непринужденностью молодого зверька.)
К л а у д и я (чувства ее противоречивы: юность Кристины раздражает ее и в то же время пленяет). Сколько сантиметров у тебя в талии, девочка?
К р и с т и н а. Не знаю. Тридцать два, кажется. (Слегка озабоченно.) Я слишком тощая.
К л а у д и я. Ничего, ты еще пополнеешь. После тридцати лет мышцы начинают понемногу ослабевать, кожа теряет блеск и эластичность, глаза – ясность…
К р и с т и н а (хохочет). Ого, до тридцати мне еще далековато! В тридцать человек уже ста… (Пугается своего промаха.) То есть уже не очень молод. Но вам чего беспокоиться! Вы такая красавица! А я похожа на маму. Она некрасивая.
К л а у д и я (до некоторой степени обезоружена). Она хорошо держится. А что ты думаешь делать осенью? На какой факультет поступишь?
К р и с т и н а. Если б знать! У меня ведь талантов – никаких. (Смеясь.) Мама хочет сделать из меня актрису.
К л а у д и я. А ты не хочешь?
К р и с т и н а. Не очень-то я умна, но достаточно, чтобы понять, что у меня к этому никакого призвания. Попробую на филологический.
К л а у д и я. Может быть, выйдешь замуж.
К р и с т и н а. Все равно нужно иметь свою профессию. Время домашних хозяек прошло.
К л а у д и я. Почему? А если твоим мужем будет человек в возрасте, с прекрасным положением…
К р и с т и н а (хохочет). За старика? Чтобы ставить ему банки, а потом спать с ним в одной постели?
К л а у д и я (успокаиваясь, с зарождающейся улыбкой). Встречаются пожилые мужчины, полные привлекательности и… Видишь ли, я буду играть осенью в пьесе Чехова… в «Чайке»… Ты ее знаешь?
К р и с т и н а (смешавшись). Да, я ее читала, давно… то есть… (Чистосердечно.) Нет, не знаю.
К л а у д и я. Там речь как раз о девушке твоего возраста, которая полюбила мужчину почти сорока лет, знаменитого… писателя.
К р и с т и н а (скептически). И чем кончилось?
К л а у д и я. У писателя была старая приятельница, актриса. Ее роль я и буду играть. Он увлекает девушку, делает ее несчастной, потому что зрелый мужчина никогда не найдет в девочке твоего возраста того, что его может привязать по-настоящему. Речь идет о влечении чисто чувственном. Он тянется к ней, как тянулся бы к первой спарже или раннему помидору. Но ранние плоды быстро проходят, превращаются в супы и маринады.
К р и с т и н а. Ну, такие истории случались при царе Горохе.
К л а у д и я. Ты думаешь, мужчины переменились?
К р и с т и н а. Не знаю. Девушки переменились. Как может теперешняя девушка влюбиться в пожилого мужчину? Разве что притворится ради выгоды. Есть еще такие.
К л а у д и я (смеется и целует ее). Ты прелесть.
К р и с т и н а. Когда я расскажу девчонкам, что вы поцеловали меня, они умрут от зависти.
К л а у д и я. Ей-богу?..
К р и с т и н а. Еще бы… быть настолько близкой с Клаудией Роксан! (Пауза. С огорчением.) Скажите, вы на самом деле думаете, что семнадцатилетняя девушка всего лишь спаржа?
К л а у д и я (смеется). Я тебе объяснила только, почему зрелый мужчина не может по-настоящему полюбить юную девушку. Настоящая любовь предполагает общность мыслей, взаимное уважение, наконец, полное понимание, должны существовать известные мостики. Гёте было почти шестьдесят лет, а Беттине – только около двадцати двух, когда они познакомились. Это не помешало ему писать о ней, что она невыносимый слепень, который досаждает ему всю жизнь.
К р и с т и н а. Воображалы они.
К л а у д и я. Кто?
К р и с т и н а. Эти зрелые мужчины. Что, у нас сердца нет, и головы, и проблем? Ой-ой, еще сколько проблем! И комплексы у нас есть! Прежние девушки были счастливыми дурочками.
К л а у д и я (обнимая Кристину, откровенно хохочет). Ты меня пугаешь, Кристина.
В л а д (появляясь на пороге). Извините. Я, кажется, прервал конфиденциальную беседу. Но ведь я последовательно играю роль театрального злодея.
К л а у д и я. У тебя очень подходящая голова.
В л а д. Это и заставило меня обзавестись плохим характером. Надо было приспособить его к внешности. (Садится.) Кристина, хочешь быть душечкой, принести мне лимонаду? Жара меня пришибла.
К р и с т и н а. Конечно. Вы тоже хотите, сударыня?
К л а у д и я. Ну, раз уж ты идешь…
К р и с т и н а уходит.
В л а д (провожает ее взглядом). У нее красивые ноги.
К л а у д и я. В твоих желаниях ни капли скромности.
В л а д. Другие неприлично скромны. Тайные порывы более непристойны.
К л а у д и я (вздрогнув). Опять изобрел что-нибудь безобразное?
В л а д (смеясь). Вы очень хорошо знаете, что я ничего не изобретаю. Хотя не настаиваю. Возможно, что изобретаю все же.
К л а у д и я. Даже его ты ненавидишь?
Прямой вопрос произвел на Влада глубокое впечатление.
В л а д (опускает голову и некоторое время молчит). Я много раз спрашивал себя. Противно быть только половиной кого-то. Нечистой половиной, темной и бесплодной. Подчас, когда я задумываюсь, как совершенна и полна была его жизнь, мне чудится, что во мне он освободился от всего темного и сомнительного, что было в нем самом. Как в помойное ведро.
К л а у д и я. То, что ты говоришь, жестоко.
В л а д (усмехаясь). Может, он продался дьяволу, а я – плата.
К л а у д и я. Это жестоко, но, к счастью, несерьезно. Слишком банально, Влад.
В л а д. Что вы знаете! Я верю в дьявола.
Появляется К р и с т и н а.
К р и с т и н а (протягивая поднос со стаканами). Пожалуйста, со льдом.
В л а д (беря стакан). Отведай ты сперва, чтоб был уверен, что не отравлен буду.
Кристина смеется.
Я не шучу. (Протягивает ей стакан.)
Кристина почти вынуждена смочить губы.
Где целовала ты стакан? (Пьет, потом декламирует.)
(Клаудии.) Правильно? (Пауза. Шутливо.) Гм! Заметьте, не умираю. Театр! Театр! (Подходит к столу, на котором лежат газеты.) Что еще пишут в газетах? Сегодня у нас пятнадцатое. (Разворачивает газету.)
В течение всей этой сцены Клаудия наблюдает за ним с любопытством, Кристина же – с недоумением.
К р и с т и н а (хватается за вопрос Влада, который ей напомнил о чем-то). Ой, который час? В двенадцать должны передавать по радио письмо маэстро. (Спешит в холл к радио, которого не видно.)
В л а д. Какая непоправимая утрата!
К л а у д и я (с горькой иронией). Какая спокойная и безоблачная атмосфера царит в этом доме!
В л а д (ворчит, уткнув нос в газету). Не правда ли? (С пафосом.) Под солнцем человеколюбивых идей здесь зреют обильные и грузные плоды. (Кивает головой в сторону холла, откуда раздается голос Маноле Круду, транслируемый по радио.) Слушайте.
Г о л о с М а н о л е. «…между миром и разрушением. Я горжусь тем, что могу откровенно заявить, что являюсь деятелем искусства своей страны, идущим по ее нынешнему пути. Я протягиваю вам братскую руку, ибо искусство всегда было и есть знамением могущества человека, противостоящего хаосу и смерти».
Г о л о с д и к т о р а. Мы передавали открытое письмо скульптора Маноле Круду, адресованное художникам всего мира.
К р и с т и н а выключает радиоприемник и появляется на пороге холла.
В л а д (Клаудии). Поглядите на нее, она взволнована! (Кристине.) Поняла и прониклась?
К р и с т и н а. Где умом не понимаю, понимаю сердцем. Все было очень ясно.
В л а д. Ничто не ясно, барышня. Ясность – обман человека. И наш старик – большой жулик. (Уходит.)
К р и с т и н а. Госпожа Клаудия… вы про него думали, когда говорили о той пьесе, где молодая девушка полюбила одного…
К л а у д и я (поражена). О Владе?
К р и с т и н а. Так я и предполагала.
К л а у д и я. Нет. Я имела в виду человека, у которого талант и возраст Мана, к примеру.
К р и с т и н а. Маэстро?
К л а у д и я. Ну да. Что скажешь?
К р и с т и н а. Хорошо, но ведь маэстро не такой, как все остальные. Как вы можете думать о… Он – гений, почти бог…
К л а у д и я (нетерпеливо, вставая). Бог, у которого больное сердце и радикулит и которому пятьдесят восемь лет. (Направляется в холл.)
На пороге ей встречается М а н о л е.
М а н о л е (примирительно). Клаудия, если ты не передумала, мы можем пройтись…
К л а у д и я. Нет настроения. К тому же… (Оборвав на полуслове, прислушивается к шуму автомобиля.) Кто это приехал?
Проходит минута ожидания, потом с чемоданом в руке появляется Т о м а. Это великолепный молодой парень, блондин, атлетически сложен.
К р и с т и н а (радостно взвизгнув). Тома! (Бросается к нему.)
Т о м а (пожимает ей руки, вглядывается в нее). Ты, Кристи? (И легко, как ребенка, подхватывает ее на руки, громко целует в обе щеки.)
К р и с т и н а. А мы раньше субботы тебя не ждали.
Т о м а. А я смог приехать пораньше. (Оборачивается к Клаудии.) Целую руку.
К л а у д и я (радостно). Со счастливым возвращением, Тома.
Т о м а (уже перед Маноле. С открытой и пленительной улыбкой протягивает ему руку). Папа!
М а н о л е (скрывая волнение). Поглядите, какой у меня великолепный парень! Ты не хочешь обнять отца? (Обнимает его, потом опять вглядывается, восхищаясь.) Кажется, ты самое удачное из всех моих творений. (Хохочет и берет его за руку.) Как хорошо, что ты приехал, мальчик!
Гаснет свет.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Ночь. На садовой скамейке беседуют М а н о л е и Д о м н и к а.
Д о м н и к а. На той неделе ты вовсе не приходил.
М а н о л е. Нет, не приходил. И больше не приду.
Д о м н и к а. Видать, совсем гонишь меня с глаз долой? Я думала, хоть ночью нет-нет да повидаю тебя.
М а н о л е. Я не гоню тебя.
Д о м н и к а. Шарахаешься, будто боишься меня.
М а н о л е. Что тебе померещилось? Чего мне тебя бояться?
Д о м н и к а. Ну вот, говорю, как глупая баба. Видать, этой ночью тебе плохо было, коли пришел.
М а н о л е. Откуда знаешь?
Д о м н и к а. Примечаю, что меня тогда ищешь. Только ночью и когда тебе плохо.
Маноле молчит.
Запомни, из дому я не уйду.
М а н о л е. Зачем уходить? Тебя кто гонит?
Д о м н и к а (помолчав). Ох, сынок, сильно тоскуют мои косточки. Не ухожу, потому есть пока нужда во мне. Я тебя кормила, я тебя на руках носила, я…
М а н о л е. Знаю, знаю, не охай больше.
Д о м н и к а. Не охаю я. Говорю. Им-то то же самое говорю.
М а н о л е. Кому – им?
Д о м н и к а. Старикам своим. Матушка-то говорит: «Эй, девонька, приходи. Ночь уже. Что шататься тебе по чужим?» И батюшка тоже глядит на меня с укором. А я им говорю: «Милые мои, не могу уйти, Маноле вернулся домой! Я его ходить учила. А до ночи есть еще время». Тогда батюшка почнет, почнет ковырять палкой землю, глянет на меня опять да скажет матушке: «Оставь ее, совсем она помешалась… Пусть ее, может, она знает что». И уходят они, на лице роса, а в руках туман. Но не гневаются. Потому снова приходят. Как и не устанут, не знаю.
М а н о л е (с глухим страхом). Иди и ложись, няня. Иди отсюда.
Д о м н и к а (поднимаясь). Видишь, вот опять гонишь меня. Но из дому я не уйду, так и знай. Кто о тебе позаботится? (Бредет прочь. Немного язвительно.) И скажи ты Аглае, пусть она мне молочка дает, а то сунет мяса, а я его разжевать не могу. (Исчезает.)
М а н о л е. Дожил до того, что боюсь болтовни выжившей из ума старухи. Заснуть бы мне, заснуть!.. Нет, не нужно. «Сон разума порождает чудовищ»{23}. Какая душная тишина в этой ночи. Будто остановилось время и неподвижность его давит немыслимой тяжестью на землю. (Вскидывается, как человек, которого душат. Вдруг вскрикивает.) Кто там?! Кто там крадется?
Из темноты, испуганная и смущенная, выступает К р и с т и н а.
К р и с т и н а. Я, Кристина.
М а н о л е (опять опускается на скамью и разражается безудержным смехом. Но внезапно останавливается). Куда ходила ночью?
К р и с т и н а. Купалась.
М а н о л е. Сейчас?
К р и с т и н а. Да, глядите, у меня волосы мокрые. (Делает шаг к Маноле.)
М а н о л е. Не приближайся. Поищи, там должна быть скамья. Нашла?
К р и с т и н а. Да.
М а н о л е. Садись и рассказывай.
К р и с т и н а. Что рассказывать? Я люблю ночью, когда луна и тепло, покупаться в озере. Мадам Клаудия знает это. (Собирается встать.) Можно идти?
М а н о л е. Останься еще. (Почти умоляюще.) Тошно мне, Кристина.
К р и с т и н а. Вы плохо себя чувствуете?
М а н о л е. Мне очень хорошо. Что вы все время пристаете ко мне с этим вопросом? Словно всех удивляет, что я еще жив… Почему ты не отвечаешь?
К р и с т и н а. Потому. Что я ни скажу, все плохо получается.
М а н о л е. Ты сидишь там, и я едва угадываю тебя. И в самом доле, лучше уж ты молчи. Как статуя в боскете{24}. (Тихо смеется.) Но у статуй есть свои голоса, и я их слышу.
К р и с т и н а. Тогда вы и меня слышите, когда я молчу?
М а н о л е. Столько, сколько нужно. (Глухо.) Насколько хватит смелости суметь. Я ощущаю трепет твоего дыхания, знаю, что у тебя влажные волосы, что вся ты пахнешь травами. Я слышу жизнь в тебе.
К р и с т и н а (с храбростью, которая ей кажется сверхчеловеческой). Почему вы сказали, что…
М а н о л е. Что?
К р и с т и н а (едва решается повторить его слова). «Насколько хватит смелости суметь». Так вы сказали.
М а н о л е. Потому что я старик, Кристина, а ты – ребенок. Ты заметила, что я ни разу не спросил тебя, зачем ты поцеловала мне тогда руку? Предпочитаю не знать. Возможно, это было из жалости.
К р и с т и н а. Жалости?! Из обожания! Раньше, когда вы говорили со мной, я не могла поверить, что вы не разыгрываете меня. Я такая глупая, никчемная девчонка… Как могу я заинтересовать вас хоть чем-то? Знаю, быть того не может. Но это неважно… Я бы за вас жизнь отдала.
Маноле молчит.
Почему вы теперь молчите? Я сказала что-нибудь неприличное?
М а н о л е. Кристина… Уже поздно. Иди и усни. Доброй ночи, дорогая моя.
К р и с т и н а (прошла половину расстояния, отделяющего ее от Маноле. Сдавленным голосом). Спокойной ночи. (Медленно идет к выходу.)
М а н о л е. Кристина!
Кристина останавливается и оборачивается к нему.
Хочу, чтобы ты знала одну вещь, которой ты, возможно, не поймешь сейчас. Для меня ты значишь гораздо больше, чем можешь представить, потому что ты, присутствие твое… это жизнь. Понимаешь?
К р и с т и н а (отрицательно качает головой, потом с восхищением, в котором сквозит детскость, восклицает). Как хорошо! (И бежит.)
Медленно светает.
М а н о л е (растирает утомленное лицо). Какая разложившаяся маска! (Вызывающе.) Ну и что? Я не первый выживший из ума старец.
Свет гаснет.
М а н о л е (тихо насвистывая, разглядывает наброски, Аглае, которая возится в холле). Когда начну работать снова, сделаю вашу девочку в бронзе. (Потирает руки.) И это будет скоро. Скажите Николаю, чтобы привез мне глины.
А г л а я. Да, маэстро. Как будет счастлива Кристина! Она, которая боготворит вас, увидит себя изваянной вами! (Вздыхает.) Эх, бедная девочка…
М а н о л е. Что вы ее оплакиваете?
А г л а я. О будущем подумалось. Что она знает сейчас? Смеется и радуется, думает, что весь свет ее и что так оно всегда и будет.
М а н о л е. Все молодые думают точно так же. Потому что они молоды.
А г л а я. Но Кристина – девушка бедная. Здесь она привыкла к другой жизни, к другим людям.
М а н о л е. Ей нужно получить специальность. И потом, кажется, здесь она в своем доме.
А г л а я (смеясь). Ее дом! Вообразите, маэстро, что однажды она поймет, что ее здесь только терпят. Лучше всего для нее выйти замуж и обзавестись собственным домом.
М а н о л е (глядит на нее). Но она еще ребенок!
А г л а я. Ну, в ее возрасте я была замужем.
М а н о л е. Глупости! Это не аргумент.
А г л а я. Мать должна позаботиться обо всем. Нашла бы я ей хорошего человека, доктора или художника… Художники зарабатывают побольше, ездят всюду, жизнь у них красивая, похожа на ту, к которой она привыкла здесь. Вот было бы хорошо!
М а н о л е. Нашли бы ей! Прошли времена, когда родители устраивали браки своих детей, исходя из собственных расчетов.
А г л а я. Ох, Кристина совсем не похожа на нынешнюю молодежь. Она доверяет мне слепо. И она не легкомысленная. Я считаю, ее идеалом и не может быть человек молодой.
М а н о л е. Подойдите поближе.
А г л а я (подходит к нему и простодушно глядит прямо в глаза). Да, маэстро.
М а н о л е (с безрассудной яростью после этого поединка взглядов). Немедленно пошлите за глиной.
А г л а я. Сегодня же. (Улыбнувшись, возвращается к своим делам.)
Маноле склоняется над набросками, но ясно, что мысли его далеко. Входит К л а у д и я.
К л а у д и я. Доброе утро, Ман, ты не можешь дать мне машину съездить в город за покупками?
М а н о л е. Разумеется. Аглая, скажите Костике, будьте любезны.
А г л а я. Он уехал за бензином, но я скажу, как только вернется. (Оживленно.) Знаете, сударыня, маэстро хочет делать статую с Кристины. Как девочка обрадуется! Маэстро так добр и внимателен к ней! Пойду навстречу Костике. (Уходит.)
М а н о л е. Ты надолго исчезаешь?
К л а у д и я (провожает Аглаю взглядом). Что за гадюка!
М а н о л е. Почему?
К л а у д и я (пожимает плечами). Ты не сказал мне, что решил возобновить работу.
М а н о л е. Всего лишь наброски. Лепка не слишком утомит меня.
К л а у д и я. Но доктор еще не разрешил тебе.
М а н о л е. Я по горло сыт опекой! Предпочитаю умереть, говоря мгновению: «Ты прекрасно!»{25}, чем влачить бесцельное существование.
К л а у д и я. Что же олицетворяет прекрасное мгновение? Статуя Кристины?
М а н о л е (досадливо). Это будет не статуя Кристины, а скульптура «Отрочество».
К л а у д и я (иронически). Ту, которая была выполнена в Венеции, ты назвал «Весна». Повторяешься, Ман.
М а н о л е. Все художники тяготеют к определенному, крайне ограниченному кругу мотивов, творческих идей. И миф молодости был для меня дороже всего. Навязчивая идея, если хочешь.
К л а у д и я. Какое изобилие аргументов, чтобы…
М а н о л е. Но это правда. Если появляется столько ложных произведений искусства, то лишь потому, что лжехудожники даже не подозревают о необходимости… иметь мотивы. Их поиски и работы субъективны.
К л а у д и я. Ман, я не вызывала тебя на эстетический спор. Ты не честен.
М а н о л е. В том, что говорю?
К л а у д и я. Нет, в том, что избегаешь говорить. Я не знала за тобой трусости. Ох, Ман, это ужасно! (Опускается на диван.)
М а н о л е (садится рядом и с неожиданной робостью берет ее руку). Ты права. Я был трусом. И то, что случилось, ужасно.
К л а у д и я. Почему я не могу возненавидеть тебя? (Короткая пауза.) Ты так сильно любишь ее?
М а н о л е. Не знаю, называется ли это любовью. Думаю, что нет.
К л а у д и я. Но ведь она так незначительна. Девчонка, каких много… Дурочка, ограниченная, чуть смазливенькая. Что ты в ней нашел?
М а н о л е. Знаю одно: не могу остановиться. (Пристально смотрит на Клаудию.) И не хочу. Уже не хочу.
К л а у д и я (вставая). Отныне я знаю, что ко мне ты больше не вернешься никогда. Отныне и впредь ждать мне нечего. Нет, молчи. Предпочитаю не слышать слов. (Пауза.) Остерегайся Влада. Он знает.
М а н о л е (холодно). Я не желаю ничего скрывать.
А г л а я (входя). Шофер приехал.
М а н о л е. Пусть подождет.
Аглая выходит.
К л а у д и я. Не нужно. Нам нечего больше сказать друг другу. (Направляется к двери, но останавливается за спиной Маноле и обнимает его голову.) Ну, разве я не «une brave femme»[10]10
Сильная женщина (франц.).
[Закрыть]?
М а н о л е (целует ей руку). Ты необыкновенная женщина.
К л а у д и я (с печальным юмором). Ты меня всегда баловал. (Уходит. Через несколько секунд возвращается с чемоданом в руке.)
М а н о л е. Как, ты заранее решила уехать насовсем?
К л а у д и я (пытается ответить, но не может, потом с трудом). Объясни всем, что меня срочно вызвали по телефону. Хорошо?
Маноле делает движение к ней, но Клаудия знаком останавливает его. Прикладывает палец к губам и сперва медленно, потом стремительно направляется к выходу. Маноле подходит к окну и смотрит на улицу. Слышен шум отъезжающей машины. Он стоит неподвижно, в то время как из сада доносятся голоса Кристины и Тома. Потом их смех. Хохоча, они проходят через сад. Оба в шортах, с теннисными ракетками и включенным транзистором в руках, и они не замечают Маноле, который стоит в глубине холла. Тома пытается стукнуть Кристину ракеткой, та, смеясь, уклоняется от удара.
Т о м а. Это только предупреждение. Раз ты нахалка, я надеру тебе уши.
К р и с т и н а (хохоча). Павлин. Точь-в-точь павлин. Ну, танцуй, если храбрый.
Т о м а (делает несколько танцевальных па). Это не идеально, но ты должна признать, что ритм я чувствую.
Кристина тоже начинает танцевать, оба составляют очень грациозную пару. В л а д, который появляется из какого-то угла сада, внезапно заражается хорошим настроением и, схватив какие-то металлические тарелочки, принимается грохотать, как целый оркестр, и танцует, как беснующийся шаман. Кристина и Тома останавливаются, смеются, глядя на него, и аплодируют.
Т о м а. Браво! Браво!
В л а д (пристукивая тарелками и подергиваясь в своем диком танце, декламирует нараспев).
Духи меня захватили! Голос их – голос мой!
Мне духи открыли! Семь трагедий и любовь.
(Останавливается и склоняется в поклоне перед Кристиной и Тома.)
Т о м а (хохоча). Что это, Влад?
В л а д. Понятия не имею. Я был одержим. Атомный шаман. Ну как дела с теннисом?
Т о м а (по-мальчишечьи хватает Кристину за шею). В пух и прах разбил. Но кролем она здорово плавает. (Взъерошивает ей волосы.)
К р и с т и н а (отвечает тумаком). Все говори, хвастун! Пять минут тридцать секунд до острова!
Т о м а (глядит на часы). Двенадцать. Голову на отсечение, что мест на стадионе нам уже не достанется. Даю тебе четверть часа. (Шутливо.) Хватит?
К р и с т и н а (смеясь). Законно. (Дурашливо подпрыгнув, бегом пересекает холл, так и не заметив Маноле, и исчезает.)
Т о м а (Владу). Ты не идешь?
В л а д. Меня спорт не интересует.
Т о м а. А тебе не повредило бы заняться спортом. Ты чересчур скованный. Даже когда хочешь казаться веселым.
В л а д. Что ты имеешь в виду?
Т о м а. Только то, что сказал. Ты всегда был немного мрачным, а теперь ты будто страдаешь и печенью, и желудком, и метафизическими коликами. (Заботливо.) Что-нибудь не получается, старик?
В л а д. Чепуха! Твои домыслы. Извини за неточность выражений.
Т о м а (смеется). Тогда хорошо. Пойду переоденусь. Может, все же пойдешь с нами?
Влад отрицательно качает головой.
(Делает приветственный жест и входит в холл. Видит Маноле.) Доброе утро, папа. Мы не знали, что ты здесь. Тебя не очень обеспокоили наши вопли?
М а н о л е. Нет. Вы куда-то уходите?
Т о м а. На матч. Пообедаем в городе. А вечером, вероятно, пойдем немного потанцуем.
М а н о л е. Кристина не привыкла выходить по вечерам.
Т о м а (смеясь). Какой ты ретроград, папа! Она взрослая девушка. И потом, она же идет со мной. (Выходит.)
Маноле, сжавшись, снова поворачивается к окну. Входит Влад, прислоняется к двери.
В л а д. Под счастливыми звездами рождаются некоторые.
Маноле не отвечает.
Молод, красив, одарен, обворожителен, в его возрасте работать в Дубне – чего еще можно желать? Впрочем, думаю, ему достаточно пожелать, чтобы тут же все исполнилось. Он станет ученым с мировой известностью, академиком и кончит на постаменте, в виде статуи.
М а н о л е (поворачиваясь и опускаясь в кресло). И брату своему завидуешь?
В л а д (ошеломленно). Значит, ты знал, что я тебе завидовал? И ничуть не беспокоился? Я говорю в прошедшем времени, ибо и эту чашу я выпил до дна. Да, какое-то время я завидовал тебе ужасно. Ты был таким сильным рядом с моей слабостью, таким уверенным рядом с моими сомнениями. Ты раздавил меня своей тяжестью, как лягушку.
М а н о л е. Не разыгрывай мелодрамы, Влад.
В л а д. И не думаю. Тем более что лягушка сохраняет за собой право противиться силе, которая раздавила ее. Знай, я не верю в твое искусство Прометея со здоровой печенью.
М а н о л е (без гнева). Не пойму, где я нахожу терпение, чтобы выносить все твои наглости?!
В л а д. Источник один и тот же: тебя это не трогает. Это-то и бесит меня. Кто может тебя задеть?! Только… (Разражается смехом.)
М а н о л е. Какая еще гадость пришла тебе в голову?
В л а д. Речь идет о чем-то более опасном: об идее! Я подумал об ахиллесовой пяте, и…
М а н о л е (усмехаясь). Поглядим, чем ты мне угрожаешь.
В л а д. Если говорить о Тома, то он сделан из того же теста, что и ты, – он избранник судьбы. Точное повторение тебя. Такое же счастливое равновесие, то же отсутствие проблем и сомнений, та же жизнеспособность, та же вера в разум. (Возобновляя буффонаду.) «И сотворил господь человека по образу и подобию своему»{26}. Сегодня я настроен на библейский лад. Но по чьему подобию создал он дьявольские творения? Тоже по своему же? Это логично! Из ничего ничто и создается.
М а н о л е. Если я правильно понял, дьявольское творение в данном случае ты, так как я – бог-отец.
В л а д. Звучит устаревшей метафорой, но я верю в это. Тома ты отдал свет, а мне – всю тьму свою.
Маноле улыбается.
Я подозревал, что это тебя позабавит. У тебя слишком много здравого смысла, чтобы принимать всерьез подобное толкование, почти символическое.
М а н о л е (почти шепотом). Что ты знаешь о мраке, Влад? Не пляши на канате.
В л а д. Знаю, что в каждом из нас существуют глубины, темные и неопределенные, где раскрываются злые пасти пещер.
М а н о л е. Помнишь офорт Гойи «Сон разума порождает чудовищ»? Не дразни чудовищ, Влад!
В л а д (поражен услышанным. Очень заинтересованно). Но ты не веришь в них, отец. Ведь правда?
М а н о л е (глядит на него, потом вспыхивает). Что ты шпионишь за мной, чего домогаешься?
В л а д. Скажи, отец.
М а н о л е. Ну да, я не желаю спать! И это всегда было девизом моего искусства: бодрствовать. Я никогда не создавал недоносков и чудовищ. Я человек. И по-моему, человек свободен и могуч. (С вызовом, в котором пробивается нота отчаяния.) Свободен и могуч!
В л а д. Я ждал живого ответа, а ты преподнес мне проповедь.
М а н о л е. Если бы ты ее понял… Но ты одурманен литературой, желчью и сарказмом. Избранники жизни! Тем, кого ты называешь так, звезды ничего не подарили! Они просто верят в человеческое достоинство и узнают, что в безграничности вселенной, враждебной или безразличной, одно лишь решение возможно для человека – до конца быть верным себе, сопротивляться страху перед бездной, биться с неизведанным и завоевывать землю для человека. (Переводит дыхание, почти спокойно.) Жизнь заслуживает любви именно потому, что она создала нас людьми, а не камнями или шакалами.
В л а д. Возможно, приятнее быть камнем или шакалом.
М а н о л е. В тебе есть и то и другое. Кто не верит в человека, верит в чудовищ. Между Никой Самофракийской{27} и шумерскими фигурами{28} нет тысячелетий, всего лишь ниточка. (Словно про себя.) Нить паутины.
В л а д. Достоинство человека! Какая жалость, что вера не изготовляется в лаборатории, как химический препарат. Отведал бы и я этого эликсира. (Зевает.) Ах, какая скучища… Мы и зрителям надоели с нашей дискуссией. Ну-ка, зритель, выходи на сцену. Наверное, и тебе есть что сказать. (Делает приглашающий жест в сторону холла кому-то незримому.) Входи!
К р и с т и н а (входит, смущенная тем, что ее обнаружили). Пожалуйста, простите меня… но я вошла потому, что не знала, что здесь разговор, и… (Оправдываясь.) Я не слушала!
В л а д. Хватит извинений! Мы другого и не ждали. Ведь свойство публики – не слушать.
М а н о л е. Оставь девочку в покое. Едешь в город, Кристина?
К р и с т и н а. Да, на матч, с Тома. (Застенчиво.) Вам не хочется, чтобы я ехала?
В л а д. Какие удивительные вопросы ты задаешь. Почему бы ему не хотеть?
К р и с т и н а. Мне показалось, что… Я хотела сказать, может быть, я нужна маэстро. (В замешательстве.) Знаете, мадам Клаудия уехала. То есть, конечно, вы знаете… Но она не говорила, что собирается уезжать.
В л а д (заинтересованно). Совсем уехала?
М а н о л е. Ей позвонили из Бухареста.
В л а д. Ах, телефон! Дьявольское изобретение!
М а н о л е. Ну, давай, Кристина, отправляйся, чего ты ждешь?
К р и с т и н а (тоненьким голосом). Я жду Тома.
Появляется Т о м а.
Т о м а (торопливо). Готова? (Хватает ее за руку, кричит.) До свидания! (Кристине, которую тащит за собой.) Побыстрее, побыстрее!
Оба уходят.
Г о л о с Т о м а (кричит). Влад! Не ждите нас к ужину.
В л а д (без надобности повторяет с иронией). Сказал, чтобы мы не ждали их.
Маноле поднимает голову.
Какая прелестная пара получается из Тома и Кристины, правда?
М а н о л е (помолчав. В его голосе и усталость, но и глухая угроза). Надеюсь, теперь уйдешь и ты?
В л а д. Ты меня гонишь? А я так надеялся на продолжение нашей приятной дискуссии. Я так ужасно соскучился! Кажется, я мог бы совершить что-нибудь невероятное, нелепое. Но непременно нелепое и неприличное!
М а н о л е (вскочив, делает шаг и, дерзка руки за спиной, тяжело глядит на сына). Уйди лучше!
В л а д (вздрагивающим от волнения голосом, но внешне непринужденно). Скажи, ты любишь эту девчурку?
М а н о л е (после продолжительного молчания). Напрасно. Я тебя не ударю.
В л а д (мгновение колеблется, но, сдавшись, направляется в сад. Подойдя к выходу из холла, останавливается). Знаешь, папа, я пришел к выводу, что ты прав. Я всего лишь дилетант, который не знает, чего хочет. (Пауза.) С сегодняшнего дня я отказываюсь от скульптуры. (Пауза. С глубоким отчаянием.) В тридцать лет – я человек без ремесла. Без смысла.
Маноле, который стоит спиной к нему, в профиль к зрителям, вздрогнул. Неуловимо возникает какой-то жест, но он быстро пресекает его и остается неподвижен.
(Не дождавшись ответа, продолжает бесцветным, усталым тоном.) Ах да. Я должен признаться еще кое в чем. Я утверждал, что не завидую тебе больше. Это потому, что теперь… я тебя ненавижу.
Но Маноле по-прежнему не реагирует на его слова. И Влад спешит уйти. Через два-три шага он прижимается к стене. Рыдания сотрясают его плечи. Потом он идет к выходу из сада. Маноле медленно поворачивается лицом к публике. Стоит так, неподвижно. Только кулаки, до сих пор стиснутые, медленно разжимаются в жесте отказа и бессилия.
