Текст книги "Современная румынская пьеса"

Автор книги: Мирча Якобан

Соавторы: Марин Сореску,Хория Ловинеску,Думитру Попеску,Лучия Деметриус,Иосиф Нагиу,Мирча Якобан,Думитру Соломон,Пауль Эверак,Титус Попович,Аурел Баранга
сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)

С е в а с т и ц а. Плачь. Слезы облегчат тебя, не бери их с собой, в земле им не место… (Льет воду на руки Марии.)

Светит луна, но их силуэты едва угадываются в темноте.

М а р и я (плачет). Дай руку, хочу поблагодарить тебя как маму, которая меня родила.

С е в а с т и ц а. Плачь, не стыдись, это твое право – ты ведь женщина.

М а р и я. Не могу больше, нет слез. Когда я была маленькая и меня обижал Флорикэ – сын кузнеца, я заливалась слезами. Наверно, тогда все и выплакала.

С е в а с т и ц а. А я когда замуж шла, ревела три ночи подряд, так что грудь моя промокла от слез: я уходила от родных к чужим людям, к другим родителям.

М а р и я. Значит, и я могу плакать (улыбается), я ведь тоже ухожу к другим родителям.

С е в а с т и ц а. Не бери с собой ничего, все оставь здесь, слова, тоску, жалость, пусть все останется на земле, ты должна прийти туда легкая, как трава, как птица, а жалость и любовь не умрут, небо ведь не умирает. Мария, возьми Птицу в мужья этой ночью, в саду, а я буду вашей крестной, ты не должна уйти обиженная на людей, оставь после себя след женщины и женскую любовь.

Появляется  П т и ц а.

Дружок, дай Марии руку.

Птица протягивает руку.

И пусть эту удивительную луну сохранит твоя память…

М а р и я. Что могу я здесь оставить: мои следы в саду – их затопчут и имя забудут, слезы высохнут, мне нечего оставлять… Если бы я могла, я оставила бы здесь руки, чтобы они ткали, шили, стирали, ласкали, чтобы растили Тикэ, но их я тоже не могу оставить. Я ведь уже в пути.

П т и ц а (Марии). Рука у тебя легкая, как перышко…

С е в а с т и ц а (Марии). А теперь иди, ложись и закрой глаза, ты умыта, причесана, иди…

Мария не двигается.

(Птице.) Иди и ты…

Птица удаляется. Увидев входящего  Б е р ч а н у, он уходит совсем.

Ухожу и я…

Б е р ч а н у. Что у тебя есть? Что ты защищаешь? Зачем столько…

М а р и я. Что у меня есть, что я защищаю? Какое богатство? Ради кого сражаюсь?

Б е р ч а н у. У тебя ничего нет, ты бедная девушка.

М а р и я. Нет, я богата, потому что сама решаю свою судьбу, решаю, что мне делать, здесь, где Замбилу забили ногами до смерти, где побоями хотят доказать мне, что я всего лишь затравленный зверь… Так знайте, это не так, в мир вошел мой сын, я – начало начал на земле…

Б е р ч а н у. И все же…

М а р и я. И все же я свободна, директор!

Б е р ч а н у. И все же только птицы свободны, они живут в небесах, там поют, там любят друг друга и там умирают.

М а р и я. Там их родина.

Б е р ч а н у. А наша здесь, на земле.

М а р и я. Наша – в нас самих, родину мы несем в себе, куда бы ни шли, где бы ни любили. Она – наше зеркало, отражение наших мыслей. Она – это мы, люди с дедовскими именами, это вечная наша любовь…

Б е р ч а н у. Только смерть вечна.

М а р и я. Директор, ты живешь как во сне, разве ты не слышишь, как умирают на чужой земле никем не оплаканные мужчины, одинокие, далеко от родного порога. Мира нет на земле, директор, как ты можешь спать?

Б е р ч а н у. Я ничего не могу поделать.

М а р и я. Мне было бы стыдно жить в вялом безразличии и при этом говорить, будто я ничего не могу поделать… неужели тебе не страшно за эту страну, живую и оскверненную?

Б е р ч а н у. Я боюсь страны вечного мрака и пули.

М а р и я. Молодые прекрасны, даже когда погибают в бою.

Б е р ч а н у. Я уже не молод.

М а р и я. Стар только слабый, тот, кто стал рабом в своей стране.

Б е р ч а н у. Если все взбунтуются – мир погибнет.

М а р и я. Что погибнет? Эта усадьба, эта тюрьма с цветами в саду? Где надо исповедоваться отцу Изидору, чтобы выжить, надо слушаться приказаний его величества короля, бояться гнева Мирона Давида? Тюрьма эта держится страхом, директор. Но кого ты можешь винить и о чем сожалеть, если отец Изидор никого еще не обратил в свою веру, ты и сам не веруешь. Не о чем сожалеть, если падет правительство, если кончатся террор и жестокость Мирона Давида и доносы Малыша, нечего страдать, если сбежит король, потому что все могут сбежать, но страна останется. Останутся мужчины, которые умеют играть на зеленом листке, и девушки, которые гадают в новогоднюю ночь на остывшей золе и в зеркале ищут своего суженого, останутся заботы после смерти старшего в семье, останется добрый дух, домовой, останутся наши обычаи и могилы наших отцов и детей… Не бойся, директор, в этой стране снегопадов ни огонь, ни враг не уничтожат землю, на которой мы живем и из которой вылеплены. Никто не заставит нас учить чужие законы, не превратит нас в холопов, разве что тогда, когда зарастут бузиной развалины наших домов и нас уже не будет на свете…

Б е р ч а н у. Ты скоро отправишься в путь…

М а р и я. Я отправлюсь, страна останется.

Б е р ч а н у. И все же ты уйдешь и после себя ничего не оставишь…

М а р и я. Я бы оставила спелое яблоко, но оно сгниет. Я прошла через этот огромный мир и не узнала любви… Что я оставлю? Песню, которую пела мама:

 
Родина-кручинушка,
Лист моей рябинушки,
Град, не бей дубинушкой…
 

Я оставлю сына и сына моего сына, целое племя красивых мужчин…

Подходит  С е в а с т и ц а.

Б е р ч а н у. Может быть… Может быть… (Уходит.)

С е в а с т и ц а. Птица думает, что он птица и что человеком он стал из птицы… Взгляни, прогуливается с гномом, только чтобы доставить тебе удовольствие. Полюбуйся на него…

Появляется  П т и ц а.

П т и ц а (остановился, держа гнома на руках). Мария, можно тебя спросить?..

М а р и я. Нет.

П т и ц а. Тогда спрошу… Ты говорила, что птицы летают повсюду, летают где захотят, летают, словно сердца, и счастливы, летают тогда, когда счастливы…

М а р и я. Пока не превращаются в людей…

П т и ц а. Значит, и ты когда-то была птицей… (Ставит гнома на место.) И когда люди умирают, они снова становятся птицами. Ты никогда не лгала мне. Это правда?

М а р и я. Правда.

П т и ц а. Правда. (Уходит.)

С е в а с т и ц а. Я положу Тикэ под ореховый куст, где кукуют кукушки. (Уходит.)

Приходят  ч е т ы р е  с т р а ж н и к а. Задвигают решеткой двери камеры. Уходят. Появляется  Д а в и д, он несет что-то в правой руке, а в левой держит бадью.

М а р и я. Что ты от меня хочешь? Я знаю, что ухожу завтра. Ты опоздал напугать меня этим известием… Я надела белую рубашку, красивую белую рубашку, как того требует устав… Она широкая, легкая, как ночная… Я буду спать в ней сегодня ночью… Что тебе еще надо? Поздно брать меня за горло, как воровку… Вы спрятали меня здесь среди конокрадов и мелких воришек, хотели унизить меня… Уходи! Что ты от меня хочешь?

Д а в и д. Ничего. Я не буду допрашивать тебя, и ты не будешь мне отвечать… Я был идиотом, когда, следуя примеру этих старых болванов, считал главным выпытать у тебя всякую ерунду: кого ты знаешь, что делала… Ты ведь умнее избитых газетных выражений. Ты другая, у тебя есть принципы… Есть идеалы, им этого не понять.

М а р и я. Что ты прячешь за спиной?

Д а в и д. Твоего сына. Не бойся, он сыт и спит как убитый. Запеленут и дрыхнет…

М а р и я. Ты хочешь сказать, что можешь сделать с ним все что угодно.

Д а в и д. Все что угодно.

М а р и я. Ты хочешь сказать, что можешь выронить его из рук, как будто он скатился с кровати на пол…

Д а в и д. Все что угодно.

М а р и я. Ты хочешь услышать, как я молю тебя на коленях не трогать его… Ты этого хочешь… Чтобы я просила у тебя прощения, чтобы признала, что строила из себя гордячку, а на самом деле ни во что не верю и просто глупа…

Д а в и д. Преувеличиваешь. Ты не глупа.

М а р и я. Вы посадили меня с ворами и цыганами, чтобы убить во мне гордость…

Д а в и д. И не убили, потому что ты и среди них нашла… и так далее и тому подобное. (Кладет ребенка на край бадьи, которую принес с собой. Открывает кран, вода течет в бадью.) Я слушаю тебя. Ты ведь не скажешь, что не веришь ни во что.

М а р и я. А ты хотел бы, чтобы я сказала. Закрой воду…

Д а в и д. Пусть наполнится бадья. Пусть станет купелью – хочу окрестить твоего ребенка…

М а р и я. Хочешь утопить его на моих глазах.

Д а в и д. Хочу окрестить его ночью, смотри, какая яркая луна… Конечно, всякое может случиться; он может выскользнуть из моих рук.

М а р и я. Хочешь меня испугать.

Д а в и д. Нет.

М а р и я. Я не верю, что ты убьешь его, хоть ты и негодяй, не верю, что осмелишься, что можешь оказаться таким подлецом… Все равно я ни в чем не признаюсь. Ты не можешь растоптать меня, не можешь убедить, что ты свинья, чудовище, я даже в тебя еще верю, чудовище… Закрой воду!

Д а в и д (поднимает ребенка и подражает священнику). Во имя господа бога я нарекаю тебя, раба божия… Как ты его назвала? Во имя отца и сына и святого духа нарекаю тебя, сын Марии, именем Тикэ.

М а р и я. Что ты делаешь?

Д а в и д (брызгает водой на лоб ребенка). Ты отрекаешься от дьявола? Да, я отрекаюсь от дьявола. Ты отрекаешься от греха? Да, я отрекаюсь от греха. (Марии.) Крестить под луной – это чего-нибудь да стоит! Он будет хорошим христианином.

Вода наполняет бадью.

М а р и я. Не разворачивай его, не буди, не смей дотрагиваться до его лба, до его волос… Не оскорбляй дыхания ребенка, который не может кричать, потому что слаб, не может убежать, потому что не умеет. Не прикасайся к нему, не смей его пачкать своими руками, своей ненавистью, не смей унижать этим крещением, этой насмешкой…

Д а в и д. Почему ты шепчешь, кричи…

М а р и я. Я не хочу его будить…

Д а в и д. Инстинкты вопят в тебе – как в обыкновенной суке, ты слабая. (Смеется.) Да нет здесь никакого ребенка, это пеленки… Ребенок из тряпок! Ты не поверишь – я крестил тряпье. Ничто, а ты утверждаешь, что человек не может быть ничем.

М а р и я. Ты не заставишь меня поверить, что человек – это ничто, мешок тряпья…

Д а в и д. Ты умрешь завтра на заре, так и не изведав счастья.

М а р и я. Вы останетесь жить, но счастья вам тоже не узнать.

Д а в и д. Мы – то есть все?

М а р и я. Нет, вы – это вы, но не мой сын.

Д а в и д (брызгает на «ребенка» воду). Аминь. Не плачь.

М а р и я. Ты убил его?

Д а в и д. Нет.

М а р и я. Не трогай его. Дай ему спать, расти… Он – мой завтрашний день, мои глаза.

Д а в и д. Твое будущее, живое семя. В него будут влюбляться девушки, цветы будут расти на его пути. (Опускает «ребенка» вниз головой в бадью полную воды.) Аминь.

М а р и я. Теперь я тебе верю. Здесь нет ребенка.

Д а в и д. Тогда я погружу еще глубже эти тряпки, которыми Птица вытирает камни.

М а р и я. Ребенок у Севастицы, она охраняет его, она заберет его к себе, будет петь ему песни и положит под дерево, на котором кукует кукушка, – так она мне обещала…

Д а в и д. Она соврала.

М а р и я. Она не умеет врать. Пусть кукушка найдет путь к ее дому и будет куковать над колыбелью моего сыночка…

Давид вытаскивает «ребенка» из бадьи, вода потоками льется с него.

Его будут поливать дожди, будет засыпать снегом.

Давид начинает разворачивать пеленки.

Довольно! (Кричит.) Я буду кричать ему из могилы, чтобы он нашел тебя, живого или мертвого. (Громко, словно говорит с ребенком.) Тикэ, ты должен очистить землю! Не позволяй матерям рожать в цепях, не разрешай крестить детей по ночам, это черное дело, Тикэ.

Давид ударяет оземь «ребенком» из тряпья.

Что ты наделал?! Тебе не смыть кровь ни водой, ни снегом. На глазах у гнома в колпаке ты убивал конокрадов, картежников, цыганок с монистами из фальшивого золота, юношей и девушек, прекрасных людей… Я видела, как они падали на утреннюю росу…

Д а в и д (сухо). Они умерли, омытые росой. Придет и твой черед. Не бойся: твое место в раю никем не занято, оно ждет тебя. Небось, с Севастицей и Птицей ты не делилась своими мыслями, не рассказывала, кто ты такая, как не рассказала ничего и тем, невиновным, кто уже в могиле… Вдруг они тебя предадут. Ты, конечно, скажешь, что не все добрые люди должны разбираться в политике. Ты считаешь, что мы специально тебя посадили с ворами, чтобы унизить тебя, и убьем вместе с ними, чтобы ты не воображала, будто чем-то отличаешься от них.

М а р и я. Вы не можете убить меня, моя смерть – в моих руках, это моя добрая воля, я распоряжаюсь ею – не ты! Я могла бы найти тысячу способов, сохранить свою жизнь, но это значило бы стать похожей на тебя, стать тварью, боящейся кнута.

Д а в и д. А ты не тварь? (Ногой ударяет по тряпичному ребенку.)

М а р и я. Нет. Я женщина, мать, свободный человек, который открыто заявляет вам, что пылинки не останется ни от вас, ни от вашей политики. Я отвечаю за то, что делаю, я знаю, что делаю…

Д а в и д. Конечно, ты вольна умереть, вольна кричать, но тебя никто не услышит и никто не узнает, предала ты или нет…

М а р и я. И это мне известно. А теперь уходи, я хочу отдохнуть. Завтра наступит день, который мой сын никогда не забудет.

Д а в и д  забирает тряпки, бадью и уходит. Бьют часы.

Появляется  С е в а с т и ц а.

М а р и я. Мне надо сказать кое-что Птице.

С е в а с т и ц а. Что ты хочешь ему сказать?

М а р и я. Что я обманула его… Что я никогда не летала и не была счастлива…

С е в а с т и ц а. Не трогай его… Зачем объяснять ему, что люди – не птицы? Пусть верит во что хочет… Или не ты научила его верить в птиц, в…

М а р и я. Да…

С е в а с т и ц а. Иди, отдохни, еще есть время… до рассвета. Вот он, идет…

Входит  П т и ц а.

Не трогай его.

М а р и я. Хорошо… (Исчезает.)

П т и ц а. Если бы я нашел где-нибудь, в любом конце страны, ярмарку мертвецов – такая ярмарка есть, я знаю, – я бы выкупил ее, сколь ни велика была бы цена, я бы не поскупился.

С е в а с т и ц а. Иди на свое место, к воротам.

П т и ц а  уходит.

Наступает рассвет.

Падают утренние звезды. Зорьки, сестренки мои, не спешите вставать, понежьтесь в своей постели, – не дайте ей увянуть до срока, пусть попрощается она с родней, с сыночком и с болью покинет этот прекрасный мир…

Рассвело. Слышен шум машины.

Г о л о с  П т и ц ы. Господин Мирча Мушат.

Г о л о с  М у ш а т а. Доброе утро.

Г о л о с  П т и ц ы. Через двор, направо.

М у ш а т  проходит направо.

С е в а с т и ц а. Пусть душа ее отделится от тела.

Г о л о с  П т и ц ы. Господин доктор Стамбулиу Василе.

Появляется  С т а м б у л и у.

С т а м б у л и у. Доброе утро.

С е в а с т и ц а (почти кричит). Радуйся, земля, ты получишь красивый цветок…

Г о л о с  П т и ц ы (быстро). Господин Константин Ирос… Господин Мирон Давид…

Они оба проходят.

Господин Доминик Берчану.

Проходит  Б е р ч а н у.

С е в а с т и ц а (продолжает свой разговор, тихо). …но не цвести он будет, а тлеть…

Г о л о с  П т и ц ы. Отец Изидор…

Проходит  И з и д о р.

С е в а с т и ц а. Иди сюда, Мария.

Появляется  М а р и я.

Я принесла твою сигарету, я сохранила ее. (Протягивает сигарету.) Это было твое последнее желание…

М а р и я. Я пошутила. (Закуривает.) Дурацкий дым.

Появляются  с о л д а т ы.

Это вторая сигарета в моей жизни.

Входит  П т и ц а.

П т и ц а. Доброе утро, Мария.

М а р и я. Доброе утро, Птица… (Гасит сигарету и спокойным шагом направляется в глубь сада. Останавливается у стены, недалеко от гнома.)

Птица и Севастица смотрят на нее. Больше ничего не видно. Севастица зажигает свечку. Тишина. Слышен оружейный залп. Мария не двигается. Севастица закрывает лицо руками. Еще один залп. Мария медленно поднимается вверх, словно собираясь взлететь, как птица.

П т и ц а (протягивает руку, словно он выпустил из ладони птицу). Спасибо, Мария…

Екатерина Опрою
ИНТЕРВЬЮ {128}
Пьеса в двух частях

Авторизованный перевод Е. Азерниковой

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ведущий.

Ведущая.

Второй режиссер.

Туци (за пультом).

Сварщица.

Дама из Амстердама[16]16
  Этот персонаж я предлагаю оставить на усмотрение режиссера спектакля и его участников – все зависит от зрителя, которому спектакль адресован. Мне кажется, что это действующее лицо может расширить проблематику пьесы и усилить драматическое начало. Если так не получится – откажитесь от него.


[Закрыть].

Женщина с сеном.

Нуцика.

Кателуца.

Адвокатесса.

Председательница сельсовета.

Дядюшка Ион.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Действие пьесы происходит в одном из павильонов телевидения и на самых различных съемочных площадках. Место действия часто меняется, но каждый раз возвращается в студию. Я предлагаю художнику использовать из текста все, что он найдет нужным, но не забыть и о подтексте. Оформление не должно замыкаться в телевизионной специфике. Пусть оно вберет в себя реальную жизнь. Смачную, густую, пахнущую мамалыгой и молоком, мокрыми шерстяными платками, автобусами в часы пик, сапогами, сохнущими у печки или на батарее; словом, жизнь вполне конкретную, терпкую и пленительную, смешную и героическую.

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

Павильон телестудии. Вот-вот загорится табло: «Тише! Идет передача!» О н – симпатяга, о н а – воинствующая суфражистка. В студии суета, волнение, нервы, словно перед запуском космического корабля.

Т у ц и (за пультом). Алло, видеозапись! Видеозапись! Вы меня слышите? Видео! В т о р о й  р е ж и с с е р. Эй, Гаврилою. Зажги софиты! Выруби дежурный свет!

Т у ц и. Видеозапись! Внимание! Через три минуты начинаем.

В т о р о й  р е ж и с с е р. Кто там на второй? Слышишь? Вторая. Будь внимателен, не то тебе это дорого обойдется.

Т у ц и. Напоминаю – вы в белой рубашке.

В т о р о й  р е ж и с с е р. Напоминаю, это будет стоить бутылки пепси… пять звездочек!

Т у ц и. Напоминаю: тракт всего два часа.

В т о р о й  р е ж и с с е р. Напоминаю: уже пять часов!

Т у ц и. Напоминаю: ровно в семь, в девятнадцать ноль-ноль, я ухожу.

В т о р о й  р е ж и с с е р (авторитетно). Готовы? Готовы? Готовы?

Т у ц и (в телефонную трубку). Нет! Нет! Сначала панорама, потом крупным планом ведущего. Алло! Видеозапись! Мы готовы! Идет передача! Все идет к чертям!

В т о р о й  р е ж и с с е р. По коням! Тишина в студии.

Т у ц и. Техники, внимание. Видео – приготовились. Три, два, один, ноль. Пуск. Фонограмма!

ЭПИЗОД ВТОРОЙ

«Идет передача».

В е д у щ и й. Добрый вечер, уважаемые телезрители и телезрительницы.

В е д у щ а я. Наоборот. Добрый вечер, уважаемые телезрительницы и телезрители!

В е д у щ и й. Извините, пожалуйста! Привычка.

В е д у щ а я. Тысячелетняя привычка.

В е д у щ и й. Вы преувеличиваете! Наша передача включена в программу всего три недели назад, так что мы, репортеры…

В е д у щ а я. Я не репортер. Я женщина, или, попросту говоря, репортерша.

В е д у щ и й. Ах да! Простите. Я совсем забыл, что наша передача посвящена Восьмому Марта. Так что мы – репортерши…

В е д у щ а я. Я была бы вам признательна, если б вы избавили нас от вашей иронии столетней давности…

В е д у щ и й. Тысячелетней…

В е д у щ а я. Ну уж нет! Тысячу лет тому назад вы еще не были ироничными, вы были скоморохами, шутами, забияками.

В е д у щ и й. Вы хотите меня унизить. Боюсь, что…

В е д у щ а я. Чего вам бояться? Я рядом… Ведь мы – мужчины…

В е д у щ и й. Вы меня переоцениваете!

В е д у щ а я. Я? Ну уж нет, это вы себя переоцениваете. Женщины составляют пятьдесят один процент населения земного шара, и только ноль целых, ноль, ноль, ноль…

В е д у щ и й. Я вам верю. Верю!

В е д у щ а я. …десятитысячных составляют женщины премьер-министры. Вы заметили, что не говорят «премьер-министерша»?

В е д у щ и й. Потому что мы – мужчины… Мы, мужчины, пригласили вас сегодня в телестудию, чтобы вы познакомили телезрителей с вашей последней книгой. Как вы ее озаглавили?

В е д у щ а я. «Вперед! В передовые!» Потому что сложилось предубеждение, в силу которого вы, мужчины, считаете…

В е д у щ и й. Мы, мужчины, униженно просим вас, умоляем: раскройте нам идею вашей книги, объясните, ради чего вы ее написали.

Т у ц и. Стоп!

В т о р о й  р е ж и с с е р. Крупный план! Мотор.

В е д у щ а я (в микрофон). Если бы я разговаривала с нашими детьми, рожденными в мире, где ванна уже не считается предметом роскоши, я бы показала им наглядные таблицы, из которых явствует, что в тысяча девятьсот сорок четвертом году три миллиона населения Румынии было неграмотно, из них два миллиона, то есть большинство, составляли женщины. Но я говорю с вами – моими современниками. Таблицы нам ни к чему – они еще живут в нас. Мы сами творили историю этих трех десятилетий. Мы ее прожили вместе, женщины и мужчины нашей страны, плечом к плечу. И хотя предрассудки живучи, все, что сделано нами, сделано совместно, рука об руку. Без этого «рука об руку», «плечом к плечу» был бы невозможен тот огромный скачок, какой проделала наша страна за короткое время.

Т у ц и. Стоп. Вторая камера.

В т о р о й  р е ж и с с е р. Эй, вторая! Я ведь предупреждал, будь внимательна. Смотри у меня!

В е д у щ а я. В тысяча девятьсот сорок восьмом году в стране была всего лишь одна женщина – профессор университета; сегодня женщин-профессоров насчитывается десятки, доцентов – сотни. И Академия Социалистической Республики Румынии{129} гордится женщинами-академиками, имеющими мировое признание. С этой точки зрения…

Т у ц и. Стоп. Третья камера!

В т о р о й  р е ж и с с е р. Третья. Внимание, третья!

В е д у щ а я. …с этой точки зрения проблема эмансипации женщины перестает быть только проблемой эмансипации женщины. В равной степени она становится проблемой эмансипации мужчины…

В е д у щ и й (прерывает передачу). Ваши аргументы излишне подробны. Поймите, пожалуйста. Вы ведь не на трибуне! Наша передача – воскресная. Зрители…

В е д у щ а я. Я предупреждала, что отказываюсь участвовать в подобной передаче.

В е д у щ и й. И я говорил, что отказываюсь!

В е д у щ а я. Значит, произошла ошибка.

В е д у щ и й. Какая еще ошибка! Ошибка! Разве я предложил: будьте любезны, окажите честь, примите участие в «Воскресном калейдоскопе»?

В е д у щ а я. Честь и любезность сохрани сам знаешь для кого… Чтобы не участвовать в передаче, я дошла до самого…

В е д у щ и й. Если хочешь знать, я предлагал другую кандидатуру. Женщину, которая умеет себя вести. Женщину приличную. Которая посещает клуб «Фемина». Для которой, я бы сказал… семейная жизнь… уход за зелеными насаждениями… кормление ребенка…

В т о р о й  р е ж и с с е р. Что он подносит – гладиолусы или гвоздики?

В е д у щ а я (ведущему). Если хочешь знать, я категорически отказывалась. Я сказала: «Ни за что на свете не буду участвовать в этой передаче!»

В е д у щ и й. Ты сказала: «Ни за что на свете не упущу такой возможности!»

В е д у щ а я. Возможности – надеюсь, не станешь отрицать – это по твоей части. Целых пять лет ты был чемпионом по возможностям.

В т о р о й  р е ж и с с е р. Так что принести – гладиолусы или гвоздики?

В е д у щ а я. Туци, дорогая, я дважды за последнее время высоко оценивала твою работу, ты же старишь мой крупный план по крайней мере лет на десять.

Т у ц и. Честное слово, ты…

В е д у щ и й. Не надо честных слов. Забери у меня десять лет жизни и подари их ее крупному плану, пусть будет на десять лет моложе. Лишь бы отделаться от этой злополучной передачи. У меня предчувствие, – а предчувствия меня еще никогда не обманывали: эта передача превратится в кошмар. Эй, кто там у софитов?

В т о р о й  р е ж и с с е р. Так что же нести – гладиолусы или гвоздики?

Т у ц и. Внимание, тишина в студии, начинаем запись.

В т о р о й  р е ж и с с е р. Так гладиолусы или гвоздики?

В е д у щ и й (ведущей). Скажи ему, дорогая, что ты хочешь: гладиолусы или гвоздики?

В е д у щ а я. А что я должна делать с этими гладиолусами?

В е д у щ и й. Я тебе их предложу. Я тебе их подарю. Я тебе их вручу…

В е д у щ а я. Зачем?

В е д у щ и й. Так принято.

В е д у щ а я. А я что должна с ними делать?

В е д у щ и й. Ты их возьмешь, понюхаешь, воскликнешь: «Ах! Ох! Ну зачем же?» А потом вернешь в бутафорский цех, потому что они не заложены в смету.

В е д у щ а я. Не вздумай совать мне бутафорские гладиолусы! Знаки внимания из поролона можешь оказывать своей Пенелопе{130}.

В е д у щ и й. Я запрещаю тебе произносить ее имя.

В е д у щ а я. Кто ты такой, чтобы запрещать?

В е д у щ и й. Не выводи меня из терпения!

В т о р о й  р е ж и с с е р. Так что же, наконец, – гладиолусы или гвоздики?

В е д у щ и й. Принесите ятаган! Мушкет! Секиру! Принесите, наконец, гаубицу! Бронетранспортер!

В е д у щ а я. Шут!

В е д у щ и й. Амазонка!

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ

Свет внезапно гаснет и вновь зажигается. Та же студия. Горит табло: «Тише! Идет передача». Д в о е  лицом к лицу.

В е д у щ и й (приветливо, чрезвычайно приветливо). Прежде всего я должен поблагодарить вас за то, что вы любезно согласились принять участие в нашей передаче. Для меня высокая честь – вести с вами сегодняшний «Воскресный калейдоскоп». Вы неутомимо сражались за равноправие женщины…

В е д у щ а я. О равноправии можно говорить много.

В е д у щ и й. Во-первых, надо сказать – правда, Вы уже об этом упоминали, – но не грех и повторить: на сегодняшний день положение изменилось. У нас много мужественных, абсолютно равноправных женщин, хотя если бы мне позволили выразить собственное мнение, я осмелился бы утверждать, что существует… существует некоторая опасность излишнего равноправия, не всегда верно понятого… в смысле… в смысле…

В е д у щ а я. В том смысле, что все народы должны быть равноправны. Только: одни – больше, другие – меньше.

В е д у щ и й. Вы – женщины – еще не составляете народ. Абсолютное равенство в этом вопросе, и вы обязаны это признать, исключено, поскольку сама биология… само естество… сам соматический тип…

В е д у щ а я (внезапно). Вы заглядывали в словарь Ларусса{131}?

В е д у щ и й. Заглядывал. Я дошел до слова «вертихвостка». Я бы долистал его до слов «ябеда», «язва», «яга», но, сами понимаете, наша сумасшедшая жизнь… Вам известно, что средний возраст на планете составляет шестьдесят восемь лет! У мужчин! У Одиссея. А вы, Пенелопы, живете в среднем семьдесят один год. Без сомнения, этим трем добавочным годам жизни вы обязаны столетнему периоду рабства.

В е д у щ а я. Тысячелетнему!

В е д у щ и й (с профессиональной приветливостью, зрителям). Не правда ли, начало нашей дискуссии положено отличное! «Воскресный калейдоскоп», как всегда, на высоте. Его отличает живой обмен мнениями. Тем более что завтра мы празднуем день наших матерей, сестер, наших Пенелоп и, конечно же, наших уважаемых коллег; поэтому мы решили посвятить сегодняшнюю передачу этому волнующему событию. И помимо традиционного букета… (Встает, вытаскивает букет бутафорских гвоздик и, склонившись в поклоне средневекового рыцаря, вручает ей цветы.)

В е д у щ а я (нюхает и восклицает). Ах! Ох! Ну зачем же…

В е д у щ и й. Итак, сегодня помимо традиционного пожелания «долгих лет жизни»…

Звучит фонограмма «Заздравной песни».

…Мы предлагаем нашим телезрительницам…

В е д у щ а я. …и нашим телезрителям…

В е д у щ и й. …организовать «круглый стол с острыми углами» по поводу книги моей обаятельной коллеги. Книга называется «Вперед! В передовые!» и…

Т у ц и. Стоп! Микшер! Что у нас там с микшером?

Звонит телефон.

Да? А руки? А колени? А шею? А уши? Не ври, Санду, уши ты точно не мыл… Я знаю… Ну как же… Твоя кожа этого не выносит… Да… да… И Африку? Ну почему же невозможно, что такого в этой Африке невозможного? Очень даже можно: озера – синим… горы… коричневым… Сахару? (Категорически.) Сахару – желтым!.. Алло! Видеозапись! Видеозапись! Продолжим со слов: «Вперед! В передовые!» Мотор! Пуск!

В е д у щ и й. Если вы ничего не имеете против, предлагаем вашему вниманию несколько рассказов о наших удивительных современницах, которых мы готовы воспевать…

В е д у щ а я. Хватит! Вы нас достаточно воспевали! Теперь пора и нам…

В е д у щ и й. Нет, нет! Мы вас любим, преклоняемся перед вами. Вспомните произведения великих поэтов. Вспомните Некрасова: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…»{132} Вспомните героинь из мифологии… нежный образ Пенелопы, которая…

В е д у щ а я. Которая – что?

В е д у щ и й. Которая была, как сказал поэт, «многоразумная старца Икария дочь…»{133}.

В е д у щ а я. Почему?

В е д у щ и й. Потому что целых двадцать лет – не год, не два, не семь, а двадцать! – она оставалась верна Одиссею, любимому мужу, мужчине, который…

В е д у щ а я. Который – что?

В е д у щ и й. …который ушел на войну с Троей. Помните… Киклопы… Гидры… Сирены…

В е д у щ а я. Да! Конечно! Он с сиренами… А она?

В е д у щ и й. Кто – она?

В е д у щ а я. Пенелопа?

В е д у щ и й. Она? Она тоже воевала. В Итаке. Она ткала, ткала с утра до вечера. Весь день, а ночью распускала.

В е д у щ а я. А вы знаете, кто выдумал Пенелопу, эту «многоразумную» женщину?

В е д у щ и й (заученно, как школьник). Пенелопу, как и «Илиаду», выдумал поэт, который не получил за это никакой премии, оставаясь при этом – Гомером…

В е д у щ а я. Нет! Гомер – всего лишь представитель рода! Вашего рода, потому что это вы, мужчины, послали Одиссея на стажировку в Трою. Это вы приказали ему: «Иди и разгроми тиранов!» Одиссей ушел, Пенелопа осталась. Она ждала. Ждала десятилетиями, веками…

В е д у щ и й. Тысячелетиями!

В е д у щ а я. Да, тысячелетиями, потому что вы, вы, вы, мужчины, вынуждаете нас, женщин, ждать. Вы заставляете женщину сбивать масло, а потом удивляетесь, почему у нее получилось масло, а не паровая машина.

В е д у щ и й. А почему не вы изобрели эту машину, а Уатт{134}? Ведь вода закипает при ста градусах и для нас и для вас, вас, вас, женщин. Почему не вы выдумали пенициллин – ведь кусок заплесневелого хлеба найдется в любом хозяйстве. Почему не вы открыли закон земного притяжения – ведь яблоки падают в любом саду? Вы устремляли очи в небо? Но ведь не вы же взошли на костер? Не вы воскликнули: «Eppur si muove!»{135} – «А все-таки она вертится!»

В е д у щ а я. «Eppur si muove!». Так оно и есть. Одиссей вертится. Одиссей путешествует.

В е д у щ и й. Одиссей проливает кровь…

В е д у щ а я. Да, да! Но чтобы вы могли умирать, мы должны были дать вам жизнь. Чтобы вы совершали тысячи великих дел, мы должны делать тысячи мелочей. Изобретатель потеет. Каменщик потеет. Кто-то должен стирать им рубашки.

В е д у щ и й. Но и сегодня кто-то должен их стирать.

В е д у щ а я. Кто?

В е д у щ и й. Кто?

В е д у щ а я. Кто?

В е д у щ и й (Туци). Сними повторы!

ЭПИЗОД ЧЕТВЕРТЫЙ

Т у ц и. Алло! Видеозапись! Замените ролик номер восемь.

В е д у щ и й (ведущей). Я тебе сказал час назад…

В е д у щ а я. А я тебе сказала пять лет назад…

В е д у щ и й. Мы опять возвращаемся к началу. Ты прекрасно знаешь, как мы жили пять лет назад… Каждое утро, когда ты вставала…

В е д у щ а я. Откуда тебе-то знать, что я делала по утрам? Когда ты просыпался, я давно уже тряслась в пригородном автобусе, носилась на самосвалах с корчевки на пашню, со скотного двора на уборку, с птицефермы в теплицу. Ты на брачном ложе, а мне грязь да бездорожье. Я вела репортаж из свинарника, уезжала на колосовые, гибридные, на силосование и квадратно-гнездовые, знакомилась с молодняком коровника и скотного двора в Чофличень, в Избичень, в Путиней, а она приходила – кис-кис, мяу, мяу, звеня цыганскими сережками Карменситы из предместья.

В е д у щ и й. Она приходила потому, что ты ее звала…

В е д у щ а я. Я звала ее, чтобы она готовила тебе из капусты салат, а не приносила из капусты детей.

Т у ц и. Тишина в студии! Тишина в студии!