Текст книги "Современная румынская пьеса"

Автор книги: Мирча Якобан

Соавторы: Марин Сореску,Хория Ловинеску,Думитру Попеску,Лучия Деметриус,Иосиф Нагиу,Мирча Якобан,Думитру Соломон,Пауль Эверак,Титус Попович,Аурел Баранга
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 49 страниц)

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Вскоре после предыдущего разговора  М а р к у  нервно расхаживает по комнате. О а н а, сидя неподвижно, глядит на него. Посылка в углу комнаты исчезла.

М а р к у. Что ты ему сказала? Я к нему зашел, а он даже разговаривать со мной не захотел. Попросил оставить его одного, пока за ним не придет шофер. Что ты ему сказала?

О а н а. Сказала, что ему не следовало приезжать.

М а р к у. Как это глупо!.. Как ты могла так поступить? Как ты могла его оскорбить?.. Он удалился в соседнюю комнату и попросил оставить его одного, пока за ним не придет шофер. Даже взглянуть на меня не захотел. Представляю себе, как он воспринял твои слова. Если бы они исходили от Петре или Мелании, это еще куда ни шло, но именно от тебя!.. Ты же прекрасно знаешь, с каким трудом он оторвался от дел, чтобы повидаться с нами. И сколько я его ждал. Много лет…

О а н а. Слишком много лет…

М а р к у. Тем более мы должны были вести себя подобающим образом. Он ведь близкий друг, не так ли? И человек незаурядный… (Останавливается, просительным тоном.) Может быть, ты все-таки пойдешь к нему и извинишься…

О а н а. Он все равно собирался уехать.

М а р к у (делает вид, что не слышал). Я не поверил бы, я не мог бы предположить двадцать лет назад, что одному из двух борцов, фотография которых была помещена в провинциальной газете… (Пауза.) Знаешь, за время пребывания Ониги у нас я уяснил для себя уйму вещей, происшедших с нами… множество подробностей, которые я сохранил в отдаленных уголках памяти, сам того не подозревая, и которые вдруг сразу всплыли, стоило ему здесь появиться… Память не стареет, Оана, не увядает… (Снова смотрит в сторону комнаты, где находится Онига.) И ты ни с того ни с сего заявляешь, что ему не следовало приезжать… Как ты могла? Теперь он стоит у окна, ждет шофера и обдумывает твои слова – слова жены его лучшего друга. Ты ему сказала, чтобы он уехал?

О а н а. Не помню. Я была очень возбуждена. Ведь я слышала почти весь ваш разговор… и, уверяю тебя, он не доставил мне ни малейшего удовольствия.

М а р к у. Ерунда…

О а н а. Он стал нехорошим человеком.

М а р к у. Возможно… Но я не могу в это поверить, ведь он всегда был среди нас самым лучшим!..

О а н а. Знаю… Знаю. Ты мне уже говорил. Но то было тогда.

М а р к у. А теперь, когда он сюда приехал… (Удивленно.) Гнать из дома лучшего друга.

О а н а. Я не извинюсь перед ним, даже если ты этого хочешь.

М а р к у. Не говори так громко, он услышит.

О а н а. Марку, он приехал не ради тебя.

М а р к у. Я столько лет ждал, что он приедет, сядет в это кресло. Что мы потолкуем, что все будет как тогда…

О а н а. Он так долго жил вдали от тебя!..

М а р к у (удивленно). Что ты хочешь этим доказать? Он жил одиноко, спал, когда придется. Много работал. Так же много, как воевал. Он думал только об одном – тогда и сейчас.

О а н а. Ты так считаешь?

М а р к у. Тогда не было ничего дороже, чем победа над врагом… Не было ничего дороже, чем победа каждого над самим собой. И это мы оба знали, Оана.

О а н а. До какой степени вы, мужчины, находитесь во власти идеалов. Ничего не видите, кроме цели.

М а р к у. Но я же не претендую на исключительное право делать выводы; если хочешь, мы можем заняться этим вместе, раз уж ты ощущаешь такую потребность.

О а н а. Игнорируя истинное положение вещей?..

М а р к у. Ты считаешь, что мы имеем право игнорировать истинное положение вещей?.. Что можно рассматривать все, не углубляясь в суть? Полностью пренебрегая ею? Никогда нельзя игнорировать истинное положение вещей. Что делает Петре?

О а н а. Сидит в своей комнате.

М а р к у. Он хороший парень. Я его всегда по-настоящему любил. (Вдруг рассмеявшись.) Посмотрела бы ты на лицо Ониги, когда Петре взял его в оборот… Я думаю, что никто с ним так не разговаривал много лет. Поэтому-то, вероятно, сын нравится Ониге… Потому что он горд и беспощаден… Правда, Оана?

О а н а. Да… Он очень гордый… И это прекрасно. Марку, тебе не кажется, что гордость является источником мудрости?..

Пауза. Слышен звонок. О а н а  встает и направляется к входной двери. Появляется высокий  м у ж ч и н а  в темно-сером форменном костюме. Он строго, почти официально кланяется.

Ш о ф е р. Я за товарищем Онигой. Машина на улице. (Оглядывается с любопытством.) Но я не вижу его здесь.

М а р к у. Заходите, пожалуйста, Онига в соседней комнате. Он сейчас придет.

Ш о ф е р. В соседней комнате? Странно.

М а р к у. Почему странно?

Ш о ф е р. Прошу меня извинить… Но мне это кажется странным. Он приехал повидаться с лучшим другом и… Извините, что я вмешиваюсь… Может быть, мне не стоит высказывать свое мнение. Хотя…

О а н а. Продолжайте, пожалуйста, раз уж вы начали…

Ш о ф е р. Извините, что я вмешиваюсь… (Замолкает.)

М а р к у. Онига сейчас придет… Пойду позову его… Может быть, ты пойдешь за ним?..

О а н а (коротко). Нет.

Глядят друг на друга.

Ш о ф е р (после небольшой паузы). Стало быть, вы поссорились.

М а р к у. Нет!.. Кто вам сказал?

Ш о ф е р. В таком случае извините, что я вмешиваюсь…

М а р к у. Пойду позову его… Хотя я бы его еще оставил у себя на некоторое время.

Ш о ф е р. Я думаю, для него будет лучше, если он уедет как можно скорее.

М а р к у. Конечно… Конечно… Но вы можете нам сказать?..

О а н а (Марку). Думаю, ты должен за ним пойти.

Ш о ф е р. Я подожду.

М а р к у. И все же… (Колеблясь.) Мы с Онигой старые друзья, и мне хотелось бы узнать, почему он… (Умолкает в растерянности.) Почему вы сказали, что ему лучше уехать как можно скорее?

О а н а. Марку, ступай позови Онигу.

М а р к у (не слушая ее). Мы старые друзья, когда-то рисковали жизнью в одном окопе. (Молчит, понимая, что произнес пустую фразу.)

Ш о ф е р. Собственно говоря… Если хотите знать…

М а р к у (поспешно). Конечно, хотим.

Ш о ф е р (шепотом). Не стоило с ним ссориться…

М а р к у. Я все-таки пойду позову его.

Ш о ф е р. Может быть, мне не следовало бы вам говорить… Но я очень к нему привязан и не могу не сказать…

О а н а. Не понимаю, почему он так задерживается… (Направляется к комнате, где находится Онига.)

Ш о ф е р (Оане, в нерешительности). Хотите знать, в чем дело?.. Он болен. Тяжело болен. Врачи вынудили его отказаться от работы. Он не может работать, должен выйти на пенсию.

Оана останавливается на полпути.

Из-за возраста… Ему уже не под силу такой объем работы.

Оана делает несколько шагов.

Его вывели на пенсию.

Оана снова останавливается.

Он сдал кабинет, стройки, механизмы, самосвалы, проекты – все. (Оглядывает супругов.) И я больше при нем не состою. Это наш последний совместный рейс… Он много трудился, ему пора отдохнуть…

М а р к у. Значит, он больше не работает!..

Ш о ф е р. Может быть, я поступил некрасиво, что сказал вам это, но я должен был сказать. Я очень к нему привязан. Может быть, если б вы знали правду с самого начала, не пришлось бы ходить в соседнюю комнату звать его… Но он хотел от вас скрыть, что он больше не… Что он больше не работает… Теперь он остается один… Я привезу его домой, затем поступлю в распоряжение нового начальника… фактически я уже не числюсь за товарищем Онигой, но он попросил: «Поезжай со мной, ты мне приносишь счастье»… (Пауза.) А на поверку не очень-то счастливо все обернулось… Извините, что я вмешиваюсь… (После продолжительного молчания.) Теперь самое главное, чтобы он уехал домой. (Пауза.) Я подожду его на улице. (Выходит.)

М а р к у. Ну и ситуация. Что же делать?

О а н а. Думаю, что ничего нельзя исправить.

М а р к у. Вывели на пенсию… (Подумав, твердо Оане.) Извинись перед ним… (Все больше волнуясь.) Извинись, слышишь?

О а н а. Он не примет моих извинений.

М а р к у. Предложим ему остаться с нами… Попросим, если потребуется. Он ведь всегда этого желал.

О а н а. То было в молодости… Теперь… (Задумчиво.) Он больше не работает…

М а р к у. Тем не менее я ему предложу… Он приехал сюда, надеясь найти точку опоры… До чего неверно мы его поняли!.. А сослуживец, о котором он говорил, – это он сам!.. (Задумывается.)

О а н а. Все не совсем так…

М а р к у. Вы его не поняли… Нелегко оказаться на пенсии… Даже если возраст подошел…

Слышатся шаги.

(Торопливо.) Я попытаюсь оставить его у нас. Он ведь наш друг. А ты в любом случае будь с ним любезной. И пусть он ведет себя, как ему заблагорассудится, пусть проявляет высокомерие, иронию, пусть держится вызывающе, как угодно, слышишь?.. Как угодно… Это его право…

О а н а (более уверенно). Попробую.

Появляется  О н и г а.

М а р к у (глядит на него, склонив голову). Онига… Оана хотела бы извиниться за то, что произошло…

О н и г а (вызывающе улыбаясь). Извиниться? Это я должен быть ей благодарен. Мой приезд к вам явился лишь признаком слабости, и она открыла мне на это глаза. Тебе покажется смешным, но из всех споров именно ее слова заставили меня это понять. Но если я причинил вам огорчения, теперь, перед отъездом, я прошу у вас прощения.

М а р к у. Какие огорчения?! Никаких огорчений ты нам не причинил!

О н и г а. Я столько раз обещал тебе приехать и не приезжал.

М а р к у. Ты не мог.

О н и г а. Да… да… Не мог. (Смотрит на Оану.) В том-то и дело.

О а н а. Выпьешь чашечку кофе?..

О н и г а. Нет, спасибо. Но коль скоро ты ходила в центр…

О а н а. Конечно… Конечно… Я достала твой любимый напиток. (Наливает ему.)

М а р к у (нерешительно, словно эхо). Онига… ты хочешь остаться?..

О н и г а (поглядев на напиток, шутливым тоном). Ваше здоровье!

М а р к у. Вот, и я и Оана предлагаем тебе остаться…

О н и г а. Ты тоже, Оана?

О а н а. Да.

О н и г а (помолчав). Если бы я не был так загружен работой… Нам ведь надо построить целый мир… (Смеется.) Ну не целый мир, но… (Смеется, Марку.) Я все тот же, не правда ли? (Смотрит на Марку.) Тебя очень взволновал мой приезд… Выше голову, старик, мы же воевали в одном окопе. Спеть тебе один из наших маршей?..

М а р к у (глядя на него). Неплохо бы тебе угомониться. Годы не щадят. А шофер говорил…

О н и г а. Он был здесь?

О а н а. Был.

О н и г а. И прочел вам лекцию о состоянии моего здоровья?..

Супруги молчат.

И о том, что мне нельзя перечить, о том, какое огромное значение имеет моя личность… для стройки, которая ожидает меня. Вздор… Не обращайте внимания.

М а р к у. Надеюсь, тебе у нас понравилось. (Тише.) Онига, я знаю…

О н и г а (делая вид, что не слышал). Было очень приятно. Сожалею, что доставил вам хлопоты.

М а р к у. Никаких хлопот ты не доставил, Онига. Почему ты мне не сказал?..

О н и г а (передразнивая). Не доставил, не доставил, но вам не терпится, чтобы я уехал.

М а р к у. Нам?.. Послушай, Онига, как ты можешь о нас так думать? Мы изо всех сил стараемся тебя задержать, а ты… (Удивленно качает головой.)

О н и г а (смеется). Я пошутил… Я пошутил, Марку!..

М а р к у. В таком случае…

О н и г а (не сразу). Знаешь, что меня ошеломило, как только я оказался в вашем доме? (Пауза.) Эта простота, граничащая с наивностью… и тишина… (Пауза.) К тому же здесь все пропитано каким-то знакомым запахом… запахом айвы, что ли?..

О а н а. В саду растут айвовые деревья.

О н и г а. Этот запах как бы ударил меня по темени, стал пьянить, как в детстве.

О а н а. Я не знала, что у тебя «айвовая аллергия». Раньше ты этим не страдал.

О н и г а. Да… да… Раньше… Не надо больше об этом говорить. Кто может помнить, как было в детстве? Сейчас время торопит, подгоняет так, что дух захватывает, и тогда тебе кажется, что нужно опустить монетку в какую-то металлическую штуковину, чтобы вдохнуть озона… (Пауза.) Необычным для меня здесь было то, что я почти не пил. (Пауза.) И еще одно необычное обстоятельство… (Пауза. Устало машет рукой.) Вздор!.. (Пауза.) В один прекрасный день я вам напишу…

Наверху появляется  П е т р е  и молча слушает.

Я напишу вам когда-нибудь… Когда не смогу больше работать, не смогу расхаживать и отдавать распоряжения… Отекшими, дрожащими руками я достану белый лист бумаги и напишу для вас несколько строк… Но это будет очень не скоро.

М а р к у (искренне). Пожалуйста, напиши… Я тебя очень прошу…

О н и г а (глядя вверх, на Петре). А ты что скажешь, Петре?..

П е т р е (безразлично). Не знаю… Напишите…

О н и г а (через несколько секунд). Написать…

М а р к у. Пожалуйста, напиши… Я тебя очень прошу. (Смеется.) Вот ведь он какой! Еще не успел уехать, а заставляет меня… Опять заставляет ждать…

О н и г а. Нет… Нет. Это письмо не придется ждать напрасно, оно придет, уверяю тебя… (Пауза.) Будто вижу картину… Изнурительная жара, я сижу у окна и держу ручку, а лицо прикрыто огромным носовым платком… (Смеется. Пауза.) Эх, я разволновался… Поеду… (Кричит.) Я уезжаю, Марку…

О а н а. Ты не простишься с детьми?

О н и г а. С детьми? (Вспоминает.) А, да!.. Конечно.

М а р к у. Собственно говоря, Петре здесь… Появился…

О н и г а. Словно архангел. Но поскольку он не любит сентиментальные сцены… Этакие приторные домашние наливки из смородины…

О а н а. Пойду за Меланией.

О н и г а. Да… да… Иди… Впрочем, не надо. Я хотел бы… (Пауза.) Пусть не спускается. (Пауза.) И Петре, с его холодным… безразличным взглядом, пусть тоже остается там. (Тяжело дышит, затем лукаво, почти зло посмеивается.) Пусть меня проводит один Марку. Мои лучший друг.

М а р к у. Разумеется, дорогой, разумеется…

Оана направляется в комнату Мелании.

О н и г а. Кажется, этот отъезд все-таки привел меня в состояние… (Обрывает себя.)

С улицы доносится автомобильный гудок.

О а н а. До свидания, Онига.

О н и г а. До свидания.

Оана исчезает.

(Глядит на Марку.) А ты, Марку, ничего не скажешь мне на прощание?

М а р к у. Что я могу тебе сказать? Я тебя всегда ждал, хотел, чтобы ты приехал – для меня это имело колоссальное значение, ибо я всегда задавался вопросом… (Взволнованно.) Да, копаясь в своих бумажках, решая разные задачи, я не переставал задаваться вопросом: кто мы, Онига?.. Два друга? (Убежденно.) Два друга, принадлежащих к поколению, которое попыталось перестроить часть земного шара. И эти попытки увенчались успехом. (Тише.) Успех был не полным, отчасти потому, что в сложную систему резких и очень важных изменений и перестроек вплеталась наша человеческая суть, – а ведь людям свойственны слабости, волнения, опасения… Смогут ли нас понять те, кто придет на смену?.. (Из-за волнения ему все труднее говорить.) В изменяющемся мире… Да… да… Вот теперь я говорю обо всем этом и ясно вижу только лица моих детей… порой я счастлив, что они могут меня любить, а иной раз – что они могут судить меня…

О н и г а. Они и меня судили…

М а р к у (с воодушевлением). Поэтому я так дорожил нашей дружбой… Потому что для нас дружба превыше всего… Хотя, когда ты приехал, я почувствовал: что-то изменилось между нами…

О н и г а. Ничего не изменилось…

М а р к у. Нет… нет… изменилось… И хорошо, что изменилось… В противном случае все превратилось бы в прошлое… Мысли, воспоминания… поступки… волнения… Даже наша дружба незаметно для нас стала бы достоянием прошлого…

О н и г а (задумчиво). Дружба остается дружбой.

М а р к у. Но ты уезжаешь.

О н и г а. Небо ясное… Шофер будет доволен…

М а р к у. Шофер… будет доволен?! Чем?

О н и г а (естественно). Тем, что дорога хорошая… (Направляется к двери, но останавливается в нерешительности.) Дружба остается дружбой… Может быть, я не осознавал этого до сих пор… Но теперь, когда я уезжаю, я в этом убежден, Марку. Когда я ехал к тебе, я испытывал некоторые опасения… отчужденность… может быть, лелеял слабые надежды. Теперь я уезжаю. И у меня такое чувство, будто я опять ухожу в горы. (Смеется.) Это уже достижение, правда? (Тяжело дышит, будто ему было очень трудно все это произнести. Оборачивается к Петре.) Ты любишь поэзию, Петре? Последнее время я начал ее открывать для себя…

Слышен гудок.

(Набрасывает на плечи плащ и декламирует.) «Синева, синева, наши кони словно крик».

Сверху доносится тихая, грустная мелодия.

(Не ясно, с иронией или с грустью.) «И это сердце… И это сердце, более покорное, более дикое, более изношенное, чем истертая корабельная метла».

Пауза. О н и г а  выходит, М а р к у  следует за ним. Петре не делает ни малейшего движения. Наверху Мелания продолжает играть. Пауза. Доносится звук отъезжающего автомобиля. Петре секунду прислушивается, затем устремляется к выходу. Постояв у двери, возвращается на середину комнаты. Снова направляется к входной двери. Оборачивается, делает несколько шагов и, остановившись перед ширмой, рассматривает ее, затем складывает и прислоняет к степе. Сцена освещается. Петре направляется на середину комнаты. Пауза. Затем он идет к двери, ведущей в столовую, но передумывает и снова останавливается у входной двери. Пауза. Возвращается на середину комнаты, не зная, куда податься. Взволнованно оглядывается вокруг и вдруг замечает шкаф с газетами отца. Достает из кармана ключ, подходит к шкафу, отпирает его и берет стопку газет. Садится на ковер, где раньше листал их Марку, и принимается медленно читать. Его лицо становится все более внимательным, заинтересованным, сосредоточенным. Сверху снова доносятся звуки скрипки. В то время как Петре листает газеты, в дверях неожиданно появляется  М а р к у. Петре бросает на него взгляд, затем продолжает читать.

М а р к у. Уехал. (Пауза.) По-моему, он остался доволен пребыванием у нас… (Помолчав, с паузами.) Вообще-то ты правильно делал, что не соглашался с ним во всем. Он любит резких, задиристых людей… Поэтому нам так хорошо было вместе. Сейчас, когда он уехал, я могу тебе сказать… Дело в том, что он больше не работает.

Петре глядит на него с удивлением.

Сидит один в больших пустых комнатах… (Пауза.) И его манера поведения – высокомерие, злобствование – всего лишь маскировка. (Пауза.) Ширма, за которой он прячет свое одиночество. (Пауза.) Знаешь, что он мне сказал перед отъездом? Что если бы ты захотел приехать к нему в гости… Если бы ты захотел… Он принял бы тебя как родного сына. «В любое время, друг» – так он сказал. (Пауза.) И я думаю, тебе следовало бы его посетить. Хотя бы для того, чтобы помириться. (Пауза.) Он болен и одинок. Я его понимаю… (Очень ласково.) И ты мог бы его понять…

Сверху снова доносятся тихие звуки скрипки.

Кстати, хочется рассказать один случай… Давний случай, о котором я до сих пор не мог тебе поведать… Ударил сильный мороз, я замерзал. Была ночь, и луна поблескивала, далекая и холодная. Меня поражал ее призрачный, а может быть, и реальный, но все же неопределенный блеск… И думаю, что именно решая эту дилемму, я закоченел, перестал ощущать руки, ноги. Я понял, что замерз лишь тогда, когда захотел поднести руку к подбородку, но не смог, и в следующее мгновение сообразил, что я проделал это простейшее движение только мысленно… (Короткая пауза.) Я сидел неподвижно, как пень, и меня бесило, что я это сознаю, а холод пробирал меня все больше, и одежда одеревенела, и лицо превратилось в ледяную маску, под которой металась только мысль, будто затравленный зверь или волк, готовый на все, чтобы спастись. Но одна только способность мыслить ничем не могла помочь. (Продолжительная пауза.) И, казалось, все это происходит не со мной, а с кем-то другим… где-то в другом месте!.. Случись это со мной, беда оказалась бы, неотвратимой, потому что Онига спустился с гор на встречу со связным и должен был вернуться лишь на второй день… (Смеется. Короткая пауза.) Может быть, поэтому я тогда подумал не о вас, а об Ониге. Я думал о нем и о том, что перед его уходом мы сильно поссорились; я не помнил, почему мы поссорились, причина ссоры становилась все более расплывчатой и отдаленной, не имеющей к нам никакого отношения; и вот Онига ушел, и он скоро не возвратится, разве что у него вдруг возникнет какое-то предчувствие. (Пауза.) Затем очнулся в окопе, увидел костер; на второй день, когда пришел Онига, я спросил его, кто меня спас, а он ответил, что не знает… (Короткая пауза.) С тех пор я несколько раз задавал ему этот вопрос. Он неизменно отвечал одно и то же… А ведь никто, кроме него, не мог туда явиться; он же мог вернуться, только если бы у него возникло какое-то предчувствие. Так было дело, и я думаю, что мой рассказ заставит тебя в корне изменить мнение об Ониге… Он мой друг на всю жизнь… И такую дружбу невозможно разрушить за один вечер… Всего за один вечер…

З а н а в е с.

Думитру Раду Попеску
ФАЯНСОВЫЙ ГНОМ ИЗ ЛЕТНЕГО САДА {125}

Перевод Е. Азерниковой

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Мария.

Севастица, старая воровка.

Берчану.

Стамбулиу, доктор.

Мушат.

Оприцеску Малыш.

Птица.

Ирос.

Давид.

Изидор.

Замбила.

Цыганка, молодая и немая.

Стражники.

I. Три инициала – М. В., Л. Е. и З. А. – послужили отправной точкой для создания пьесы. Не будучи пьесой-документом, она непосредственно связана с реальными событиями лета переломного 1944 года.

II. Пьесу можно играть без антракта. Автор разрешает режиссеру изъять некоторые сцены, если тот не располагает подходящими актерами. Пьесу надо играть строго, сдержанно, без пафоса.

Сцена представляет внутренний двор старинного замка, расположенного в лесу.

Замок – а это именно замок, а не усадьба – приспособлен к обстоятельствам пьесы. Он окружен вековой стеной и потому выглядит как крепость. В глубине двора начинается сад с беседкой, перед которой фаянсовая скульптура гнома с красными губами. Часы на башне будут отсчитывать время.

III. Пьеса была начата в последние дни декабря 1971 года. Закончена в январе 1972-го. Это дает автору право.

IV. Посвятить ее тому, кому 8 января исполнилось 9 лет – Траяну Попеску, самому старшему из трех Попеску, ни один из которых не знает таблицы умножения.

П т и ц а. Господин Мирча Мушат.

Входит  М и р ч а  М у ш а т. Слышен шум удаляющейся машины.

М у ш а т. Доброе утро.

П т и ц а. По двору направо.

Слышно, как останавливается еще одна машина. М у ш а т  исчезает.

Господин Оприцеску.

Появляется  О п р и ц е с к у.

М а л ы ш. Доброе утро.

П т и ц а. По двору направо.

М а л ы ш. Ты чем-то расстроен?

П т и ц а. Напротив, я весел.

Останавливается еще одна машина. М а л ы ш  исчезает вслед за Мушатом.

Господин доктор Стамбулиу Василе.

С т а м б у л и у. Доброе утро.

П т и ц а. По двору направо.

С т а м б у л и у. Я знаю.

П т и ц а. Не сомневаюсь. Но таков приказ. Чтобы никто не забыл.

С т а м б у л и у. У тебя красные глаза. Ты плакал?

П т и ц а. Я никогда не плачу и не буду плакать.

С т а м б у л и у. И жалованье тебе платят не за то, чтобы ты плакал. (Исчезает.)

П т и ц а. Господин Константин Ирос.

Останавливается еще одна машина. Появляется  И р о с.

И р о с. Доброе утро.

П т и ц а. А это кто? (Показывает на человека, который сопровождает Ироса.)

И р о с. Я тебе еще вчера объяснил: мой адъютант Мирон Давид.

П т и ц а. Я забыл. Господин Мирон Давид!

Д а в и д. Все пришли?

П т и ц а. По двору направо.

Д а в и д. Пришли все?

П т и ц а. Не знаю, меня это не касается, я их не считал.

Д а в и д. Они не овцы, чтобы их считать.

П т и ц а. Я не потому их не считал, что они не овцы, просто я не умею считать.

Д а в и д. Ты неграмотный?

П т и ц а. Нет. Я дурак.

Д а в и д. Зачем же тебя здесь держат?

П т и ц а. Чтобы подметать, смывать кровь, засохшую на камнях.

И р о с. Он не дурак, он умственно отсталый. На фронт его послать нельзя, вот и мобилизовали на легкую работу.

П т и ц а. На легчайшую: я обмываю мертвых.

Слышно, как останавливается еще одна машина. Э т и  д в о е  исчезают.

Господин директор Доминик Берчану.

Входит Б е р ч а н у.

Б е р ч а н у. По двору направо.

П т и ц а. Я знаю, что вы знаете.

Б е р ч а н у. Надеюсь, сегодня ты не будешь плакать. (Хлопает его по плечу.) Ты не виноват. Я – тоже. И все же я принес тебе платок, чтобы ты не вытирал глаза и нос полой рубашки. Я ведь не плачу.

П т и ц а. Мне платят не за то, чтобы я плакал.

Б е р ч а н у. А мне платят за то, чтобы я не плакал.

П т и ц а. Я могу делать что хочу – я кретин.

Б е р ч а н у. Разве я сказал, что ты кретин?

П т и ц а. Не вы, доктор сказал. И он прав. Я сам знаю, что я кретин. Ночью я забываю сходить на двор и…

Б е р ч а н у. Не сердись на доктора Стамбулиу. Они с твоим отцом односельчане, и поверь мне, он сделал доброе дело, мобилизовав тебя на легкую работу, недалеко от дома. (Смотрит на часы.) Восемь часов. Ты сказал, чтобы она была готова к восьми?

П т и ц а. Ей сказал тот, кто должен был сказать.

Б е р ч а н у. Но ведь я просил тебя передать ей от моего имени, чтобы она достойно держалась, была прилично одета, хорошо причесана.

П т и ц а. У нее бабка: она причесывает ее с семи часов…

Б е р ч а н у. Пожалуйста, позови ее и скажи, чтобы она на меня не сердилась – ведь моей вины здесь нет.

П т и ц а. Она знает.

Б е р ч а н у. Позови ее, пожалуйста… (Исчезает.)

Торопливо входит  с в я щ е н н и к, видно, что он пришел пешком. Не говоря ни слова, он направляется туда, куда уже прошли все остальные.

П т и ц а. Отец Изидор Мирча. (Уходит в глубь сцены, стучит в дверь камеры.)

Выходит  С е в а с т и ц а.

Восемь часов.

П я т е р о  с т р а ж н и к о в  вырастают как из-под земли по обе стороны двери.

С е в а с т и ц а. Что нового?

П т и ц а. Ничего. Все как было условлено: в восемь тридцать ее казнят. Там же, через двор, направо.

Появляется  М а р и я.

Доброе утро.

М а р и я. Доброе утро.

П т и ц а. Директор просил узнать, ты причесалась?

М а р и я. Я причесалась и даже собрала волосы в узел.

П т и ц а. Директор спрашивал…

С е в а с т и ц а. Она умылась по пояс, холодной водой с мылом, я поливала ей из кувшина и вымыла ей ноги.

М а р и я. На полу у меня настоящий потоп.

П т и ц а. Ерунда – я вытру.

М а р и я. Спасибо.

С е в а с т и ц а. Директор говорил еще что-нибудь?

П т и ц а. Чтоб Мария держалась достойно и что он не виноват.

Появляется  М а л ы ш  с газетой в руках.

М а р и я. У меня во рту привкус железа, и в ушах звенит.

М а л ы ш. Это страх. Ты боишься смерти.

М а р и я. Я ничего не боюсь, просто меня мутит.

М а л ы ш. Это страх – его ощущаешь нутром. Прочти сегодняшнюю газету.

М а р и я. Там напечатаны твои стихи?

М а л ы ш. Зачем ты меня оскорбляешь?

М а р и я. У меня болят глаза и ломит поясницу.

С е в а с т и ц а. Я знаю заговор, доченька.

М а л ы ш. Это называется страхом. Почитай газету. Ведь любопытно знать, что пишут газеты в последний день твоей жизни. Я даю тебе эту возможность, почему бы тебе ею не воспользоваться.

Слышны пять выстрелов.

М а р и я. Что это?

М а л ы ш. Дезертира казнили. Теперь очередь одного типа, который изнасиловал и зарезал пятерых девочек, а потом – твоя. Почитай газету.

М а р и я (Севастице). Меня ноги не держат, я задыхаюсь.

С е в а с т и ц а. Сейчас я помогу тебе. Я знаю заговор…

М а л ы ш. Пожалуй, я сам почитаю тебе газету, здесь есть кое-что интересное… Так, передовицу пропустим, вести с фронта… Да, кстати, знаешь, что идет сегодня в кино… В «Одеоне» – «Стан и Бран – студенты из Оксфорда»; в «Капитоле» – «Обвиняемый и ангорские кролики». В «Центральном» – «Тебе было семнадцать лет, Фанни», в «Скале» – «Двенадцать яростных коней», в «Эксцельсиоре»…

Снова доносятся пять выстрелов – и потому не слышно, что за фильм он назвал.

В «Савойе» – «Цирк Глобус».

Входит  И р о с.

И р о с. Восемь часов двадцать минут.

М а р и я. Мне хочется пить… (Она почти теряет сознание.)

М а л ы ш. Коротко о мире – вот что такое газета. (Читает.) «Убиты тринадцать испанских студентов. Английская военная делегация была принята министром обороны Франции. Зарегистрировано новое падение акций в Токио… Министр иностранных дел Бразилии возвратился из поездки в Аргентину…». Как видишь, ничего нового, министры путешествуют, идет война, по-прежнему происходят крушения на железной дороге, меняется только репертуар кинотеатров.

И р о с. Восемь часов двадцать пять минут.

М а р и я. Чистого на этих свиньях только одежда.

Севастица и Птица поддерживают ее за плечи. Приближаются  С т а м б у л и у, Б е р ч а н у, Д а в и д  и  М у ш а т.

П т и ц а. Возьми себя в руки – начальство идет!

Б е р ч а н у. Что случилось?

М а л ы ш (шепотом). Страх, посмотрите, как выглядит страх. (Марии.) Прочти это объявление. (Читает, показывая ей газету.) «Сегодня в восемь часов тридцать минут была казнена Мария Бойтош за…».

М а р и я (кричит). Замолчи. Не стыдно тебе врать? Неужели такая чушь может быть напечатана в газете? Это, конечно, твоя работа? Ты безмерно талантлив. (Взяла себя в руки, трезво.) Мой некролог – лучшее твое творение.

Б е р ч а н у. Вы не имеете права измываться над ней.

М а л ы ш. Господин Берчану (смотрит на часы), уже две минуты, как она мертва, так что ничего не может ее задеть. Прочтите газету.

Б е р ч а н у. Далеко не рыцарский поступок – показывать ей сообщение о ее смерти… Даже в шутку.

М а л ы ш. А разве есть что-нибудь рыцарское в том, что должно произойти через несколько минут?! К тому же это будет уже не шутка…

П т и ц а (Марии). Возьми сигарету?

М а р и я (берет сигарету). Спасибо.

П т и ц а. Спички…

М а р и я. Спасибо.

П т и ц а. Прости, я не могу зажечь спичку, зажги сама.

М а р и я (чиркает спичкой). Последняя сигарета. (Затягивается.)

М а л ы ш (смотрит на часы). Поторопись.

М а р и я (курит). Дайте мне поговорить с моими мертвецами – с дедушкой Александром по отцовской линии, с бабушкой Вероникой с маминой стороны. Через несколько минут я встречусь со всеми, кто умер раньше меня, они ждут меня, хмурые, облысевшие, потерявшие память. (Улыбается.) Они спросят меня, словно дети, едва научившиеся говорить, как живут их сыновья и внуки, и я расскажу им, я буду их памятью, пока мои волосы не станут травой…

М а л ы ш. Ты бредишь… (Закуривает.)

М а р и я (продолжает). …и тогда придет кто-нибудь новый и соберет нас всех вместе, как на рыночной семейной фотографии.

М а л ы ш. Этот феномен мне знаком: она бредит от страха.

М а р и я (она далеко, там, со своими близкими, словно пытается что-то разглядеть). Дети приходят туда иногда более старыми, нежели их родители. Когда придут мои внуки, они будут старше меня. Седовласые, они увидят во мне девчонку… (Затягивается и захлебывается в кашле, как школьница.) Я отправляюсь к родителям моих родителей, они забыли, когда умерли, и не знают, сколько им лет. Умерев, они перестают считать дни и если стареют после смерти, то только для нас, живых. Для нас они стареют с каждой новой смертью и мертвые продолжают стареть. Для себя они остаются такими, какими ушли, только волосы у них выпадают и зубы, и узнать их можно, если вглядеться…

М а л ы ш (Птице). Пора!

М а р и я. Кроткие… не ведающие зла: оно исчезло вместе с ними… бледные, с цветочными горшками, романтические садовники, одержимые раем. (Хохочет.)

М а л ы ш. Она смеется, обезумела от страха… Пойдем.

М а р и я. Бледные, легкие, как цветы… (Покачивается, словно в трансе.)