Текст книги "Случайные обстоятельства"
Автор книги: Леонид Борич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)
– Ночью командир проверял...
– Значит, мне опять за что-то влетит, – меланхолично заметил Володин.
– Нет-нет, все хорошо! – торопливо успокоил Филькин своего начальника. – Я думал, он меня гонять будет... Ну, после этого случая... – Филькин смущенно помолчал, но, тут же вспомнив, как миролюбиво вел себя командир, сказал удивленно: – А он ничего... Только спросил, до какой главы я «Капитальный ремонт» дочитал.
– Вот устроился человек!.. – Володин усмехнулся. – Романы почитывает на службе – и хоть бы что!
Филькина возмутила такая несправедливость.
– Устроился!.. – с горечью сказал он. – Командир мне за это пять суток объявил!
Петя выглядел очень расстроенным сейчас, и, чтобы подбодрить его, Иван Федорович выразился в том смысле, что ничего, мол страшного не случилось: эти пять суток в срок службы все равно засчитываются, но Филькина, кажется, мало успокоили его слова.
– Да и какой ты военнослужащий, если ни разу на гауптвахте не сидел?! – добавил Редько.
Филькин недоверчиво взглянул на доктора, но тот был совершенно серьезен – видимо, вполне убежденно сказал.
– Лучше бы уж я за него отсидел, – в сердцах бросил Володин. – А он бы за меня с командиром разговаривал.
– Я же не знал, что так получится, – оправдываясь, сказал Филькин. – Какое-то сплошное невезение!
Он, однако, уже не был сейчас до конца уверен, что это действительно такое уж невезение. Он вспомнил, что и штурман в свое время тоже на гауптвахте сидел, даже дважды... Сам рассказывал!
Интересно: может ведь оказаться, что вообще из всех офицеров только они вдвоем и сидели на гауптвахте – он да Сергей Владимирович. И это не помешало Володину стать потом лучшим штурманом на соединении, может, как-то даже и помогло, кто знает...
Тут Филькин вдруг усмотрел своего рода преемственность в их штурманской боевой части, и то, что Володину конечно же влетело за него от командира, – это все завтра уже забудется и пройдет, а останется только то, что да, было дело: сидел. Володина когда-то командир посадил, а его, лейтенанта Филькина, – сам начальник штаба соединения!
Что ж, и пойдет, и отсидит – ничего особенного. Какой же ты военнослужащий, если ни разу на гауптвахте не был?! И хорошо, что перед сдачей дежурства заранее наголо постригся, – пусть видят, что он готов ко всему. А до отпуска еще далеко, успеют отрасти...
Филькин снял шапку.
– Ты... Ты зачем себя так изуродовал? – Редько с недоумением смотрел на Филькина. – Туда же с прической можно, на гауптвахту...
– А я не потому, – сказал Филькин, боясь, что Редько расхохочется. – Просто... в море невозможно иметь безупречную прическу, так лучше не иметь ее вовсе.
– Какое море?! – Володин в изнеможении опустился на койку. – Вот, Иван, полюбуйся: плоды просвещения. Страницы не помню, но все это из Соболева, глава первая...
Глядя на смущенного Филькина, Редько уже хохотал, всхлипывал: «Ой, не могу!», постанывал, чуть не сползал со стула, а Филькин, беспомощно улыбаясь, с досадой думал, что своим объяснением он лишь глупо переборщил и выглядит теперь в их глазах каким-то этим... плагиатором. Да и уши, когда наголо постригся, вдруг оказались чересчур большими – он это еще там, на лодке, заметил, разглядывая себя в зеркало. И совсем не учел, что сегодня ведь в кафе идти. Не надо было так торопиться...
– А знаете, с кем я сейчас шел? – выпалил Филькин, чтобы как-то унять их веселье. Впрочем, новость эту он сразу хотел сообщить им, как только появился в каюте, но теперь она уже тем более кстати была. Он ожидал, что они тут же заинтересуются, с кем это он шел, удивятся, когда узнают, может быть, даже позавидуют ему – конечно, позавидуют! – но Володин сразу же угадал почему-то:
– С Марией Викторовной?
– Да... – Филькин разочаровался, что не сумел удивить своей новостью. – Она на лодку собиралась. Что-то там с приборами у них не ладится. Вот я и... проводил немного.
– То-то, я смотрю, вы такой возбужденный, – сказал Володин.
«Выходит, хорошо, что не пригласил, – с облегчением подумал Редько. – Точно бы отказала».
– Сергей Владимирович, но откуда вы все-таки догадались? В окно видели, да? – спросил Филькин.
– Ага. Весь вечер на подоконнике простоял.
Володину хотелось и дальше говорить в таком же спокойном насмешливом тоне, но следовало позаботиться и о некотором офицерском воспитании Петра Гавриловича, чтоб не утрачивалось в нем то чутье, не стиралась та мера, которая необходима каждому военному человеку. Пусть вы и живете в одной каюте, и ходите иной раз друг перед другом в подштанниках, однако даже и во внеслужебное время какая-то невидимая черта все-таки пролегает между вами – черта, о которой не столько сам начальник должен помнить, сколько обязан не забывать о ней его подчиненный. А Филькин, кажется, забывает...
Взглянув на часы, Володин подчеркнуто строго сказал:
– Петр Гаврилович, вам дается семь минут, чтобы привести себя в праздничный вид.
Почему именно семь, а не десять и уж тем более не пять минут, Володин затруднился бы объяснить толком. Но вот что «семь» было все-таки гораздо требовательнее и строже, чем «десять» и даже «пять», – это Володин чувствовал.
Редько не одобрял начальственных перепадов в отношении Володина к штурманенку и осуждающе покачал головой – правда, так, чтоб только штурман заметил.
Володин заметил и, несколько изменив тон, проговорил ворчливо:
– Его тут специально ждут, не уходят, а он, видите ли, провожаться вздумал... «Встретил»!.. Подумаешь, событие!
– Ну, событие не событие, – примиряюще сказал Редько, – но она же действительно симпатичная женщина?
– Ничего особенного, – Володин пожал плечами. – Нормальная. Как все.
– Как все?! – Филькин оскорбился. – Да она, если хотите знать... Она необыкновенная!.. Вот!
– Женщина как женщина, – лениво отозвался Володин. – Имя им – легион.
– Извините, Сергей Владимирович, но... – Филькин хотел взять себя в руки, ответить как-нибудь снисходительно-вежливо, с холодной, уничтожающей корректностью, но не сдержался: – Оказывается, Сергей Владимирович, вы ничего не понимаете в женщинах. Ни-че-го!.. – Он схватил полотенце, мыло и вышел из каюты, хлопнув дверью.
– Вот это да-а!.. – Редько надел очки и уставился на Володина. – А?
– Тоже мне знаток нашелся. – Володин, неприятно задетый словами Филькина, иронически усмехнулся. – Втюрился наш Петенька. А сам... Сам ей в младшие братья годится.
Редько подозрительно взглянул на Володина:
– Постой-постой... Ты что, тоже клюнул?
– Я?! С чего это ты взял?!
Удивление Володина было до того неподдельным, что Иван Федорович лишь пробормотал:
– Да нет, я предположительно... С тобой-то ведь насчет этого редко когда ошибешься.
Кафе Дома офицеров походило на все обычные кафе, но, как и в каждом гарнизоне, было оно по составу посетителей преимущественно мужским, к тому же почти сплошь военным. Однако к несомненному его достоинству относилось то, что музыка тут играла довольно тихо и можно было разговаривать, не особенно напрягая голос.
Командир передал через старпома, что задерживается, пусть без него начинают, но решили подождать немного механика.
В такие минуты всегда кажется, что в самый последний момент обязательно что-нибудь помешает: вдруг сыграют тревогу, и, так и не посидев за столом, придется бежать на корабль, и вернутся они к столу неизвестно когда – может быть, через час-полтора, а может, и через месяц – кто знает?.. Механику поэтому, в отличие от командира, было совсем уж непростительно задерживаться и искушать их общую судьбу.
– Снова обычная история, – хохотнул минер Шиловский, веселый, небольшого роста, уживчивый человек. – Сбежал Николай Николаевич от своей Ларисы, залез в любимый трюм и что-то там ремонтирует. Опиши где-нибудь такого – не поверят. Скажут, что выдумали.
О чем можно было поговорить в ожидании механика, как не о самом механике? Или удивившем их Филькине, который объяснил, что остригся наголо исключительно в заботе о будущем, чтоб остановить выпадение волос, на что старпом заметил, что когда лысеть начинаешь, это он по себе знает, то тут уже стригись не стригись... А штурман лишь понимающе переглянулся с доктором: Петя решил, видимо, опробовать новую версию.
О службе они старались не говорить за столом – это как бы неписаным законом считалось, – но как уж совсем не говорить о ней, если она была для них не только службой, не только обязанностью, но ведь и просто жизнью... Впрочем, разговаривали они о службе на том условном, с недомолвками и намеками языке, который вырабатывается лишь годами совместного плавания и вряд ли понятен непосвященному, да и Варламов, как самый старший в отсутствие командира, достаточно бдительно следил за тем, чтоб ничего лишнего за столом не говорилось.
Когда наконец появился Обозин и, оправдываясь за опоздание, начал объяснять что-то насчет ремонта кингстона, Варламов почти добродушно сказал, что и сам вроде дурака не валяешь, кое-что делаешь по службе, а вот рядом с нашим механиком иногда все же чувствуешь себя чуть ли не бездельником.
Обозин принял это как некоторый упрек в излишнем своем усердии и, несмотря на то, что слова старпома были встречены смехом, почувствовал какую-то неловкость за то, что как бы проявил о корабле больше заботы, чем даже старпом. Но это ощущение почти не задержалось в нем, тут же пропало, потому что им всем, пока они вместе плавали, нечего было делить; в сущности, и судьба лодки, и их собственная судьба были общими, да и сам Варламов – механик хорошо это знал – относился к нему с откровенной приязнью.
Вскоре в их застолье наступило то время, когда, собравшись по вполне определенному поводу и поздравив виновника торжества, постепенно забывают о самом поводе, и Иван Федорович сидел сейчас совсем тихо и был менее всего заметен среди них.
Подняли тост за тех, кто в море, вспомнили о том, как недавно сами плавали и у них вдруг заклинило рули на погружении; казалось, уже не выйти из этого дифферента (если тогда вообще успело что-нибудь показаться, так это быстро и внезапно все случилось), посмеялись, припоминая друг друга в эти секунды – легко и даже приятно теперь было посмеиваться над собой, – и уже совсем о пустяках заговорили. Шиловский выразился в том смысле, что стол, конечно, сам по себе великолепен, но – как бы это сказать? – все же чего-то... вот не хватает – и все!
– Женщины! – уверенно сказал Обозин. – Оказаться за столом в обществе умной, красивой да к тому же малознакомой женщины...
– Где же это найдешь такую, чтобы в одной – сразу все? – спросил Володин.
– С малознакомой женщиной? – Варламов прикинул, видимо, эту возможность и, может быть, в душе и допустил ее, но, не ожидая такого вольнодумства от спокойного, уравновешенного, положительного семьянина, сказал укоризненно: – От кого угодно, Николай Николаевич, но от вас!.. Ларисе бы вашей услышать, а?! – Варламов заулыбался, представив себе сейчас дородную и властную жену механика.
– Что жена!.. Жена – это навечно, – сказал Обозин. – Ей и свое плохое доверить можно, все равно сойдет. А вот перед чужой женщиной – тут мы себя репетируем...
– Это как же? – спросил Редько.
– А вот так... Стремимся то лучшее показать, что в нас есть, или хотя бы что может быть...
– Точно! – согласился Варламов. – Товар лицом. Ходишь перед ней – и сразу павлиний хвост вырастает.
– Ну, тут уж у кого как, – улыбнулся Обозин.
– Да у всех, Николай Николаевич, у всех!
– Нет, перед чужой женщиной все-таки умнеешь, – настаивал на своем Обозин.
– Так можно же пригласить, – с готовностью предложил Филькин и встал. – Поймаю попутную машину – и сюда.
– Кого? – не понял Варламов.
– Как кого? Марию Викторовну. Если, конечно, удастся уговорить. Все-таки надо было бы заранее... Но я попробую.
– Отставить, – остановил его Варламов. – По сути, не настолько знакомы... Да и командир...
Никто не поддержал Филькина, и он сел на место. Мол, как хотите.
– Кстати, – проговорил Володин. – Я тут в прошлый отпуск, на юге, с одной француженкой познакомился...
– Француженкой? – перестав жевать, спросил Варламов.
– Да. Она в институте французский преподает.
– А!.. – Варламов вернулся к закускам.
– Ну-ну?! – заинтересовался Шиловский. От штурмана всегда можно было услышать что-нибудь занимательное о его отпускных похождениях.
– Вот уж умница была! – мечтательно сказал Володин. – Вся-вся... И чистенькая такая, изящная... Прелесть, а не женщина.
«Так это же... как... как Мария Викторовна», – подумал Филькин.
– В Париж недавно ездила, – небрежно добавил Володин.
Сартания присвистнул, с соболезнованием покачал головой и тихо пропел: «Куда мне до нее – она была в Париже...»
– Ну и что?! – воскликнул Филькин.
О Марии Викторовне он не знал, где она была, и ничего по этому поводу сказать не мог, но что по крайней мере у них самих тут почище бывает, чем в Париже, Филькин не сомневался. Да и за штурмана обидно стало после песенки Сартании – обидно за возможное поражение Володина, а значит, в какой-то мере и за их общий престиж.
– Вы бы ей, Сергей Владимирович, что-нибудь о нашей жизни рассказали, – посоветовал он.
– Про нашу нельзя, Филькин, – сказал старпом. – Как говорится, время еще не приспело.
– Везет же людям, – улыбнулся Обозин. – Париж... Там же это...
– Эйфелева башня, – уверенно подсказал Филькин.
– Там – француженки! – укоризненно взглянул на него Шиловский. – А не какая-то башня. Эх Петя ты, Петя...
– Прекратить спор, – вмешался Варламов. – Распоясались, понимаешь... Эйфелева башня там тоже есть.
«Француженки!.. – с иронией думал Филькин. – Никто никогда не видел, а все равно: «Ах-ах-ах!..» Да она их всех... Я докажу!»
Выбираясь из-за стола, он услышал, как старпом говорит доктору, что хорошо помнит его еще лейтенантом. Быстро-то как время летит!.. А Иван Федорович ответил, что ему, наоборот, иногда кажется, будто он уже очень давно служит. Словно и не было никогда другого времени.
Получилось это как-то грустно, не вязались его слова с общим разговором, с настроением за столом, но особенно раздумывать над этим Филькин не мог. Нужно было позаботиться о том, чтобы срочно найти какую-нибудь машину.
13
В дверях казарменной каюты, отведенной Марии Викторовне для работы, стоял запыхавшийся Филькин.
– Я... на лодке... искал... думал... там...
– А я только оттуда, – приветливо улыбнулась она. – Да вы проходите...
Филькин отрицательно замотал головой.
– Вас... все... уже давно... очень... ждут... – еле переводя дыхание, проговорил он.
– Ничего не понимаю... Где ждут?
– Да в кафе!
– А что случилось?
– Понимаете... Доктору «майора» присвоили... Только узнали... И сразу все туда... Идемте же! – Он посмотрел на часы. – Семь минут на сборы.
– Почему «семь», Петр Гаврилович? – Ее и эта точность рассмешила, и то, каким Филькин выглядел сейчас решительным. Глядя на его раскрасневшееся, еще совсем мальчишеское лицо, хотелось не по имени-отчеству к нему обращаться, а ласково назвать Петенькой, но это бы, конечно, смертельно обидело его.
– Вас все ждут, – упрямо повторил Филькин и стал объяснять, какое это важное событие, когда офицеру присваивают очередное воинское звание. – Это, если хотите, как Новый год или день рождения, но день рождения и Новый год бывают каждый год, а звание... Ну, пожалуйста, а? – вдруг очень просительно и почти жалобно сказал он.
Идти не хотелось, скорее бы добраться до гостиницы – и так все воскресенье провозилась на лодке, устала... Она здесь вообще быстро уставала – наверно, полярная ночь действует, не успела еще привыкнуть, да и не представляла себе, как одна будет в мужской компании. Но Петенька так умоляюще смотрел на нее, так, видно, ему нужно было, просто необходимо, чтобы она согласилась и пошла с ним сейчас, вернее, чтобы он, именно он, Филькин, привел ее туда, что она заколебалась.
– Петр Гаврилович, – мягко сказала она, – но я же не готова совсем, я не ожидала...
Действительно, неловко было появляться на их торжестве в брюках, в которых она на лодке работала. Хотя ей идет в брюках, она знает, но все-таки...
– Вы?! Не готовы? – Он с таким восхищением, с таким неподдельным восторгом смотрел на нее. – Да вы... вы... – Он просто захлебывался от переполнявших его чувств. – Пошли!
Филькин решительно взял ее за руку, еще больше покраснел, и она не высвободила руки, чутьем уже поняла, чего стоила ему эта, видимо, неслыханная для него смелость.
Да и как Петя вернется к ним без нее? Начнут подтрунивать, скажут, что не справился, что, конечно, не его надо было посылать... А кто, кстати, послал?.. И Петя будет краснеть, мучительно улыбаться – все-таки вроде ведь шутят, – но на самом-то деле для него же это так серьезно: выполнил он их поручение или нет.
Она уже сейчас почувствовала его состояние – как он потеряется, если она откажет, – и пришел-то за ней именно он – не доктор, не старпом, не штурман, не кто-нибудь. А может, он-то и вспомнил первым...
– Ну хорошо, хорошо, – уступила Мария Викторовна. – Я только немного порядок наведу, нельзя же так все оставить... – Она показала на разложенные чертежи, записи, на заставленный приборами стол, но Филькин не соглашался, уговаривал идти сейчас же, немедленно, не понимая, что ей ведь себя нужно хоть немного привести в порядок. Объяснить ему это, объяснить, что она нуждается в этом, после его восхищения ею Мария Викторовна как-то не смогла.
– Но ведь семь минут вы мне дали? – напомнила она с улыбкой.
– По правде говоря, ни минуты нет, – признался Филькин. – Внизу машина ждет, еле уговорил...
Вздохнув, Мария Викторовна пошла за ним по казарменному полутемному коридору, уже на ходу попудрилась, тронула помадой губы, с трудом различая свое отражение в маленьком зеркальце и вполуха слушая Филькина.
Она толком так и не поняла, как выглядит сейчас, – и прическа, наверное, не ахти, но уж бог с ней, с прической, это еще поправимо перед тем, как в зал войти, а вот что не смогла переодеться... А надела бы она голубое с пояском или, лучше, черное с блестками...
– А командир там? – спросила Мария Викторовна, когда Филькин умолк.
В ее вопросе Филькину почудилось сомнение, он и сам вдруг засомневался: а если действительно не придет? – но ведь тогда все их торжество наполовину теряло бы свой смысл, и Филькин, замешкавшись на секунду, тут же горячо заверил:
– А как же! Давно!
Скорее уже себе самому доказывая, что этого быть не может, чтобы командир не пришел, Филькин торопливо и сбивчиво стал говорить, какой он моряк, их командир, и хотя служить у него нелегко, но если уж плавать, то обязательно только с Букреевым, вот и Сергей Владимирович так считает...
Сергей Владимирович? Ах да, этот симпатичный штурман... Марии Викторовне трудно было понять, почему «обязательно только с Букреевым», но слушала она с интересом, ей почему-то нравились слова Филькина о командире, слова подчиненного о своем начальнике. Может быть, потому, что у нее тоже были подчиненные?
– На днях, наверно, садиться поеду, – сообщил ей по дороге Филькин.
– Садиться? – непонимающе переспросила Мария Викторовна. – Куда садиться?
– А на гауптвахту, – небрежно пояснил Филькин, как о чем-то для него несущественном и обычном, что он совершает чуть ли не каждый день. Хотелось добавить, что на пять суток, но сейчас, в присутствии Марии Викторовны, такое количество показалось ему явно недостаточным. Он даже почувствовал некоторое сожаление, что все обошлось пятью сутками, поэтому уточнять, сколько ему объявлено, Филькин не стал, только пытливо посмотрел на нее сбоку: как она восприняла эту новость?
Ему показалось – да что там! он был уже уверен в этом! – что Мария Викторовна посматривала теперь на него с интересом, да, пожалуй, и с уважением. Он стал расти, расти в своих глазах, и, когда она участливо спросила, что же он натворил такого, он уже с достаточной сдержанностью сказал:
– Да было тут... С начальником штаба. – Мол, все это сугубо военное дело, мужское, не для нее.
– И надолго? – уловив эту важность в нем, спросила Мария Викторовна, пряча улыбку, но все же и сострадая Филькину, а он, с трудом открыв перед ней дверь, обрадовался, что теперь можно не отвечать: сухой острый снег больно ударил в лицо, рванул навстречу ветер и перехватило дыхание.
Поддерживая Марию Викторовну, Филькин куда-то повел ее, и, лишь оказавшись совсем рядом, в нескольких шагах от машины, она разглядела огромные ее очертания. Кажется, на таких грузовиках обычно ракеты перевозят. Мария Викторовна рассмеялась и прокричала сквозь метель:
– А побольше ничего не нашлось?
– Это самая большая! – крикнул над ее ухом Филькин и неумело принялся подсаживать в кабину.
Зал показался чересчур светлым и длинным, и почти не было за столиками женщин. Ей хотелось поскорее пройти это пространство, открытое всем взглядам – и любопытным, и оценивающим, и еще бог весть каким, – но Филькин, как назло, еле плелся рядом. Остриженный почему-то наголо, он выглядел совсем юнцом рядом с ней. Нелепый, смешной мальчик привел в кафе женщину вдвое его старше... К тому же он вдруг настойчиво стал пропускать ее вперед, и со стороны, наверное, казалось, что это не он, а она его ведет к дальнему и самому большому столу. Хоть бы под руку взял, что ли... И надо было все-таки заехать в гостиницу переодеться...
Настроение испортилось, а тут еще вся их компания заметила ее и смотрела сейчас с таким удивлением, что она с ужасом поняла: а ведь никто и не ожидал ее появления! Все это – Филькин, только он, дурацкая эта затея лишь ему одному и взбрела в голову...
Букреев стоял во главе стола, что-то, видимо, говорил, но они все задвигались, отвлеклись, кто-то застегнул тужурку, поправил ослабленный галстук, кто-то привстал в поисках стула, и Букреев, не понимая, что за помеха возникла, с недоумением обернулся.
Вот и он тоже удивлен. Нет, больше других удивлен...
Она уже не смотрела в его сторону, но видела, чувствовала, как он, уставившись в стол, пережидал с досадой, когда все утихнет и можно будет продолжить. Он и ее появление тоже с досадой пережидал...
Как бы специально для них всех она укоризненно взглянула на Филькина, вслух извинилась, заставила себя даже улыбнуться – ох как ей было плохо сейчас, как неловко, как она презирала и жалела себя, – должны же они понять, что она и не собиралась, и не пошла бы, что все это из-за Филькина...
– Вот! – торжествующе сказал Филькин. – А вы говорили!..
Мальчишка! Ради глупого и детского своего тщеславия решил доказать всем... Как же она сразу-то не поняла?! Повернуться и уйти?..
– Вот... – повторил Филькин, но на этот раз почему-то совсем неуверенно, словно и сам теперь жалел... Нет, это Букреев на него посмотрел – коротко, исподлобья, тяжело.
Она уже сделала какое-то движение от стола, но тут сразу закричали: «Мария Викторовна!», – рядом оказался штурман со своей белозубой улыбкой, вежливо дотронулся до ее локтя, наклонился к ней – высокий симпатичный парень, он бы не растерялся перед командиром! – и просительно сказал:
– Ради бога, извините его. Не совсем уклюже, но он выразил общее наше желание. Мы вас все очень просим к столу. Иван!..
– Да, да, – поспешно отозвался доктор, подходя к ним. – Пожалуйста... Мы очень рады, Петя – молодец... Мы все...
И все стали просить и окружили плотным кольцом, и ей стало как будто полегче... Только кто-то один – она чувствовала это, еще не зная кто, – кто-то один не присоединился к их просьбам и уговариваниям.
– Спасибо, спасибо, но... – Она улыбнулась, слыша и различая все голоса, кроме этого одного. – Может, как-нибудь в другой раз...
Мельком, чуть вопросительно Мария Викторовна взглянула на тот конец стола, откуда не было никаких просьб. Спокойно, даже как-то сосредоточенно Букреев закусывал.
Проголодался...
– Мария Викторовна, а кто нас не уважает – царство ему небесное, – с шутливой угрозой сказал Сартания, ее коллега-акустик.
– Уважаю, уважаю, – рассмеялась Мария Викторовна и подняла руки.
Она бы теперь и без этого осталась. Назло. Назло тому, кто не снизошел до приглашения хотя бы из вежливости.
Весело суетясь, мешая друг другу, ее подвели к столу. Она оказалась напротив Букреева, и от него к ней, на ее половину, начали перемещаться закуски и почти вся свободная посуда: «Разрешите, товарищ командир?», «Прошу прощения, товарищ командир»... Так все и перекочевало к ней, а Букреев только мрачно кивал, – что же ему еще оставалось?
Она была тронута общим вниманием, а то, что Букреев совсем насупился, ей даже было теперь приятно.
Варламову вся эта суета уже не очень нравилась: конечно, флотское гостеприимство обязывало, но, как бы там ни было, перебивать командира...
– Товарищ командир, вы тост не закончили, – напомнил старпом, чтобы восстановить хоть какой-то порядок.
– Ложка хороша к обеду, – буркнул командир. – Других послушаем. – Не к чему было сейчас Варламову лезть со своими напоминаниями: все это лишь подчеркивало случившееся.
Букреев привык чувствовать себя командиром не только на мостике, в море, но и на берегу, даже вот в такие часы, за праздничным столом. И то, что он, Букреев, всегда, во всех случаях их жизни был центром, вокруг которого располагались все остальные люди, их разговоры, их вопросы, окончательный ответ на которые часто мог дать только он один, воспринималось Букреевым как нечто само собой разумеющееся, а часто и вообще никак особенно не воспринималось, настолько он свыкся с этим. Сейчас же все как-то сместилось, сейчас разговаривали вокруг него, но не с ним, то есть он мог бы, конечно, сказать что-нибудь – и все бы слушали его, мог спросить – и ему бы сразу ответили, но они, они-то сами ни с чем не обращались к нему, как будто на какое-то время он вышел.
Возбужденный, неуправляемый гул стоял вокруг него, и Букреев не видел путей, как все это упорядочить, вернуть в привычное ему состояние, когда даже и за столом есть все-таки командир, есть старпом, а есть и подчиненные...
– Разрешите мне? – встал Сартания.
«Хорошо хоть спросить не забыл», – подумал Букреев, по привычке уже чуть не кивнул, но Сартания, оказывается, смотрел на Марию Викторовну, у нее спрашивал...
– Конечно, конечно, – сказала она.
Разрешила, значит... Нет, не узнавал он своих офицеров. Даже перед посторонним человеком стыдно. Хотя... Ее-то мнение его вообще не интересует.
– Вот я смотрю... – торжественно начал Сартания. – Красивый был стол?
– Почему «был»? – Редько обеспокоенно посмотрел, чего не хватает.
– Прекрасный стол, – успокоила его Мария Викторовна.
– Да я не в порядке критики! – Сартания хитро сощурился. – Безусловно, красивый! Но сейчас что стало?!
– А что сейчас? – Букреев с мрачным недоумением взглянул на своего акустика. – По-моему, то же самое.
– Товарищ командир!.. – укоризненно протянул Сартания, довольный, что даже Букреев не угадал его поворота. Широким щедрым жестом Сартания обвел стол, приглашая всех удивиться вместе с ним. – Хрусталь, тонкий фарфор, масса цветов, самый лучший в мире сыр сулугуни, сочные шашлыки из молодого ягненка...
Ничего подобного на столе и в помине не было. Своей шуткой Сартания все же как бы умалял их со штурманом заслуги, и Редько сказал:
– А старых ягнят не бывает.
Сартания, однако, лишь отмахнулся.
– Я заканчиваю, товарищи. Как у нас в Грузии говорят: «Квела́зе улама́зеси к’али». За красивую, значит, женщину, которая оказала нам большую честь и так все здесь изменила. Квелафери́. Все.
Филькин восхищенно зааплодировал, за ним – остальные. Мария Викторовна, смеясь, поблагодарила, и все наперебой вновь стали оказывать ей всяческое внимание.
Обозин, который всегда держался очень незаметно – Букреев из-за этого даже иногда забывал объявить ему очередную благодарность в приказе по кораблю, – его неразговорчивый, тихий Обозин с какой-то невероятной для себя развязностью все придвигал и придвигал к Марии Викторовне тарелки.
– И вот, – сказал Филькин, – очень вкусный паштет. Попробуйте, Мария Викторовна.
Дождался своей очереди, подумал Букреев. Расстроить мужскую компанию – это ведь только Филькин мог. Никому бы другому и в голову не пришло. Дите...
– Петр Гаврилович, я вас еще не простила...
Еще бы, усмехнулся Букреев, столько мужчин вокруг, один другого внимательнее, куда уж тут Филькину! Даже жалко парня... Остригся зачем-то... Хотя и поделом... А разговоры пошли! Не офицеры – бабы в передниках!
«Иван Федорович, неужели и из морского гребешка умеете?!»
«Умею. Только сначала его надо в холодильник на сутки. А потом со свежим огурцом... И обязательно сыр настругать...»
Тут еще и старпом вмешался: «Весь смысл – это довести морской гребешок до запаха крабов».
Весь смысл! Черт знает что! Смысл вот нашел!.. Ему бы уж хоть помолчать, не ввязываться в эту кухонную галиматью. Одному штурману скучно, начхать ему на все это... Букреев взглянул на Володина с некоторой благодарностью.
Нет... Просто ему потанцевать с ней надо. Красиво склонился... Если бы так перед начальством умел – выгнал бы его в два счета: для лодки вредно такое умение. А так – пусть... А она сейчас ломаться начнет, знают они, чувствуют, когда можно... Ну вот, конечно...
Как же она пойдет? – думала о себе Мария Викторовна. Это еще от дверей до стола дойти – ладно. Но как она в таких туфлях на середину зала выйдет? Ох штурман, штурман, и чего не сидится... Отказать, что ли? Неудобно...
Конечно, пошла. А как такому откажешь? Букреев с удовольствием оглядел своего штурмана. Вот бы дочке, когда подрастет, такого мужа. А впрочем, Светланке что-нибудь поспокойнее, понадежнее надо...
Букреев улыбнулся: рановато женишков стал присматривать, папенька...
– Он у вас улыбается? – с удивлением спросила Мария Викторовна, показав глазами на Букреева.
Нарушить дистанцию пока вроде бы не удавалось, но танцевать с ней было все равно приятно. Вот только ирония ее насчет командира...
– Он все умеет, – с некоторой сухостью сказал Володин.
Марии Викторовне показалось, что штурман даже обиделся за Букреева. Это немного рассмешило ее, но это же ей в штурмане и понравилось. Не понравилось только, что Володин понемногу стал смелеть в танце. Она, правда, ничем не выдала своего предположения, тем более и ошибиться могла: вел он себя все-таки с достаточной осмотрительностью, так что упрекнуть его почти что и не в чем было.
Мария Викторовна увидела, как Букреев жестом подозвал к себе Филькина. Командиру зачем-то понадобился его лейтенант. А у Петеньки на лице столько готовности, он сейчас с таким мальчишеским обожанием смотрит на Букреева... Не стоит, пожалуй, и обижаться. Петя ведь наверняка из чистых побуждений... Сидела бы сейчас в своем гостиничном номере, не зная, куда деть себя. Так хоть на людях...
